Стихи в прозе 3

                Проза - это "стихийное бедствие".

"Люля- кебабы тополей в пылу углей зари вечерней... Что ж, - коли хватит нам рублей на ужин в крохотной харчевне, давай ещё здесь посидим, вина закажем, сыра, хлеба... Крым, облаков летучий дым и искры звёзд в мангале неба..."  Помнится, в «лохматые семидесятые», возвращаясь восвояси  из очередной осенней крымской "экспедиции" я, случайно обернувшись, увидел картину сию через заднее стекло нашего видавшего виды драндулета, возница коего внял моей просьбе остановиться, и мы, выкарабкавшись наружу, совершенно оцепенели, сражённые наповал этим невиданным ни до, ни после зрелищем.

Перед нашими слегка нетрезвыми взорами предстали полдюжины молодых тополей, венчавших одинокий плосковерхий холм, вспухший на горизонте выжженной летним жаром и вылизанной тёплым языком сентябрьских ветров крымской душистой степи. Ласковое бархатно-сезонное солнце только что закатилось, и эта ровная тополиная шеренга, столь явно напомнила своими курчавыми продолговатыми кронами, темнеющими на фоне пылающей жаровни заката, нам - немного уже проголодавшимся зрителям - порцию готовящегося  люля-кебаба, что ноздри,   казалось, защекотал соблазнительный аромат воображаемого шашлыка, смешанный с запахом душистого дыма, который, бывало, струился полупрозрачным облачком над чистым и гостеприимным татарским двориком, любезно приютившим нас на эти счастливые и, увы, уже истёкшие пару недель.

Переглянувшись, мы молниеносно расстелили на тёплом, как живот ленивого загорающего, капоте машины немудрёную "скатерть-самобранку", торжественно произнесли, запили и заели наш  "отвальный" тост,  после чего, неспешно  запихнули свои смуглые,  благодарные полумесячной дозе ультрафиолета  тела обратно в кабину нетерпеливо урчащего авто и больше  не оборачивались,  ибо прямо по курсу, неподкупные Парки колдовали уже над тонкой пряжей серых, бегущих по бледно-персиковому небу облаков,  и сияло в лучах скатившегося за горизонт усталого светила яркое веретено самолёта, бесшумно пронзавшего стремительно  вечереющее  небо. Вслед за сим уплывающим  в неведомые дали  аэропланом неотстанно тянулся белоснежный конверсионный след,  напоминающий  буруны пены,  весело кипящие за кормой несущегося домой  под всеми парусами небесного Арго, в то время как колёса нашей тесной  колымаги, пилотируемой  отвратительно трезвым,  хмуро  сжимающим  руль Ясоном, мерно шуршали истёртыми шинами по бывшему совсем мягким во время нашего приезда сюда асфальту...
 
Как на катушку спиннинга, плавно наматывалась на ось чуть постукивающего кардана сослужившая свою дивную добрую службу ариаднина нить, безошибочно приведшая нас сюда ровнёхонько четырнадцать дней назад;  фотографическая  память скручивала в тугой рулон свежие,  не успевшие ещё просохнуть на бельевой верёвке времени яркие впечатления, а из-за убегающего вдаль темнеющего горизонта,  как из-под чёрного обрезиненного валика старого принтера поднимались  строка за строкой,  черноморскими дельфинами выплывая из непостижимых фрейдовских глубин сознания, сочиняемые на ходу (почти каламбур!) стихи. 
Руно облаков... На его светлом фоне древесные ветви, как древние руны. Кораблик балкона отчаянно тонет в лазурном просторе небесной лагуны. Всё мудрые ветры наверное знают про магию рун, про обряды друидов... След тянется за самолётом и тает - везут аргонавты руно из Колхиды. Столетние липы, столичные парки, чуть зримое веретено самолёта... Из облака нить выпрядают три Парки - нить чьей-то судьбы, неизбежное что-то...