Сон на производственную тему

Я прожил весьма долгую, мне за семьдесят, весьма насыщенную, полную различных событий жизнь.  Хорошая до сих пор память удерживает события многолетней давности, которыми я или делюсь в виде воспоминаний, или они ложатся в качестве сюжетов моих миниатюр или новелл.

Естественно, я вижу сны, особенно часто сейчас, когда у меня мало раздражителей, и сон более-менее спокойный. Но вспомнить то, что я вижу во сне, утром я не могу. Да по большей части там такая белиберда, что и вспоминать не хочется. Но вот две последние ночи мне снятся сны на производственную тему.  Особенно хорошо запомнился сон в последнюю ночь, вернее, под утро.   Вот им я и хочу поделиться.  Но вначале некоторые пояснения о себе.

После окончания Хабаровского медицинского института и военной службы на подводной лодке, где все уважительно называли меня «доктор», я на «гражданке» стал работать врачом-рентгенологом. Профессия интересная, она очень понравилась мне, и я с желанием каждое утро шел на работу.  Тем более что работал в стационаре крупной городской больницы в промышленном районе города, где интересных и сложных случаев диагностики хватало, и  я приобретал бесценный опыт работы. Потом, когда я стал главным рентгенологом края, для меня не составляло труда поставить правильный диагноз в случаях, когда требовалась моя консультация.

Специальность мне нравилась, одно было плохо. Так как это вредная профессия, связанная с облучением, совмещать по ней было запрещено. Помню, мне начислили всего 159 рублей, когда получил первую зарплату в больнице. После 400 рублей денежного довольствия на субмарине вообще мелочь. А так как моя семья была многодетной (в СССР семья с тремя детьми относилась к таковым), жена не работала, то все заботы о хлебе насущном ложились на мои плечи.  И заведующая рентгеновском отделением, в котором я работал, и главный врач больницы, с пониманием отнеслись к проблемам молодого доктора, и первая старалась давать мне замещение уходящих в отпуск врачей-рентгенологов, а вторая предложили мне заняться бронхоскопией. Это требовалось для пульмонологического отделения,  аппаратура была, а вот желающих заниматься этим не находилось.  В то время в больнице был только жесткий бронхоскоп Фриделя, сама процедура проводилась под наркозом, рискованная.  В общем, не все так просто. Тот, кто хочет узнать больше, может прочитать мой рассказ на эту тему. http://www.proza.ru/2017/03/15/462

А вот еще одну подработку я получил совершенно случайно. Замещая на время отпуска врача-рентгенолога, которая описывала рентгенограммы пациентов из травматологического пункта ( он был  в составе больницы), я общался с заведующим травмпунктом. В одном из разговоров он поделился, что у него болит голова,  кем закрывать ночные дежурства. Днем работали три штатных врача-травматолога, включая заведующего они же брали  по 4-5 дежурств, чтобы получалось 1,5 ставки, что разрешалось максимально.  А кто будет дежурить остальные  15  ночей в месяц?  Часть дежурств он старался раздать врачам-хирургам, которые все же знают и травматологию. Но у них есть дежурства по хирургии.

Мы разговорились с заведующим, который пришел на эту должность, отслужив положенные для пенсии 25 лет военным врачом. Узнав, что я тоже был военный врач, только на флоте, и дежурил по ночам в лазарете береговой базы, где приходилось иметь дело и с травмированными, он предложил мне совместительство – ночные дежурства.  Я согласился, прошел небольшую стажировку, и начались мои ночные бдения.

В тот период, когда я начал дежурить, травматологический пункт располагался в небольшом по площади помещении здания стационара, где было два кабинета врача для приема обратившихся, операционная, холл с регистратурой, кладовка. Не было даже отдельной, как положено, комнаты для накладывания гипса.  Вот в таких условиях принималось свыше сотни травмированных за сутки на первичном приеме, так сказать, свежих травмированных, и до полусотни на повторном приеме, с уже наложенными гипсовыми повязками.

Работая по ночам, вернее, с 17 часов до 8 утра следующего дня, а также имея суточные дежурства по субботам и воскресеньям, я был достаточно нагружен основной работой.  Прием многочисленных «первичных» больных, диагностика, зашивания ран, репозиция отломков при переломах со смещением давали лишь небольшие перерывы в работе, чтобы поужинать или попить чай.  Но в эти дни моих дежурств меня использовали и как врача-рентгенолога дежурные врачи приемного отделения.  Обычно пару раз за ночь мне приходилось «затемняться», чтобы посмотреть при просвечивании очередного неясного больного.  Мне не раз говорили врачи терапевты и хирурги, что когда я дежурю в травмпункте, им как-то спокойнее дежурить в приемном отделении.

В нашем стационаре было два рентгеновских кабинета. Один на первом этаже, другой на втором. На первом делались снимки больных с травмами, и он работал круглосуточно, как и травматологический пункт, а в другом кабинете мы проводили исследования стационарным больным по показаниям врачей – терапевтов, хирургов, гинекологов. Работал этот кабинет в 8 до 17 часов. Там мы смотрели желудки, легкие, сердце при рентгеноскопии, в полной темноте, так называемым «сумеречным» зрением, пытаясь разглядеть патологические изменения при слабом свечении флюоресцирующего экрана.  Что перейти на сумеречной зрение, требуется от 5 до 15 минут адаптации, вот поэтому врача-рентгенологи часто выходят из кабинета в темных очках.  Я же носил очки с затемненными стеклами с диоптриями постоянно, так что времени на адаптацию мне требовалось меньше.

Примерно на эту тему мне и приснился сон, в котором смешалось все, что могло случиться на дежурстве.  Причем больная, вокруг которой и разворачивались события, пришла в травмпункт не по назначению – никакой травмы у неё не было.  Просто у неё  были боли в пищеводе.  Я стал её расспрашивать, не проглотила ли она что? Такое бывает с маленькими детьми, которые держат во рту какой-нибудь шарик, и случайно проглатывают.  Хорошо, если шарик небольшой и может пройти через весь желудочно-кишечный тракт и выйти естественным путем через задний проход.  Но бывает, застревает у входа в желудок, так называемом кардиальном отделе, где есть жом. Тогда приходится извлекать это инородного тело эндоскопом или даже делать операцию. Так что заглатывание инородных тел далеко не безобидно.

Как я помню, во сне мне  женщина это отрицала. Её беспокоило то, что после еды у неё ощущается какой-то комок не в животе, а в грудной клетке, за сердцем.  И такие ощущения у неё давно, лет с десяти. И тогда мне во сне в голову пришла мысль –  нет ли у этой женщины очень редкой патологии – короткого пищевода и частично грудного желудка?  Вот такие фокусы иногда выкидывает природа, хорошо, что очень редко. Я за свою довольно продолжительную карьеру врача-рентгенолога дважды встречался с такой аномалией развития (закон парных случаев никто не отменял), а вот большинству врачей не так везло, как мне.  Первый раз я увидел, еще работая в городской больнице рядовым врачом, а второй случай был в городе Советская Гавань, где я консультировал больную, будучи главным рентгенологом края. А когда, совмещая на кафедре рентгенологии и проводя занятия с курсантами, будущими врачами-рентгенологами, показал эти рентгенограммы,  никто не поверил, что такое может быть.  Потом я оставил эти рентгенограммы в архиве кафедры рентгенологии ХГМИ.

Далеко не у всех людей с различными врожденными состояниями есть какие-то жалобы. Человеческий организм настолько сложная, совершенная и саморегулирующая система, что в процессе жизнедеятельности приспосабливается к  отклонениям от типичного развития человека.

Вообще диагностика этого состояния (это не болезнь, врожденная аномалия развития, и делать реконструктивную операцию никто не берется делать) очень проста. Даешь больному выпить глоток бария, и по характерной картине на экране аппарата или на снимке, всё видно. Надо только знать, что такая аномалия развития бывает.

Но так как это очень редкая патология, мне захотелось получить подтверждение.  Принял я такое решение во сне, естественно. Вот тут-то начинаются  то, о чем  я, проснувшись, не мог не вспомнить с улыбкой.  Якобы я  беру с собой пациентку с какой-то сопровождающей, захожу в кабинет на первом этаже,  и прошу дежурного рентгенлаборанта проследовать за мной.  Захожу в кабинет на втором этаже и вижу такую картину. Обычно процедурная этого кабинета затемнена, на окнах ставни, темные шторы в два ряда, ни одной щелочки или лучика света кабинете. Для проветривания открывается одна половина ставни на окне. А тут все окна открыты, шторы подняты к гардинам и чтобы их опустить, требуется стремянка.  Рентгенлаборант, не привыкшая работать в этом кабинете, не знает, где взять барий. Начинаются поиски, опускание штор. В общем, пока одно расстройство. И я все это ясно ощущаю во сне, а мне ведь доктора советовали не волноваться.

С горем пополам какое-то затемнение сделали, хотя отовсюду в кабинет проникают лучи света. Но я решаю все же смотреть женщину за экраном, хотя бы прицелиться, чтобы в нужном месте сделать рентгенограмму, и уж потом на свету посмотреть её.  Ставлю даму за экран, и вижу рядом её сопровождающую,  которая поддерживает пациентку. Это запрещено правила радиационной  безопасности.  Я гоню эту даму, она возражает.  Помню, во сне я пугаю её лучевой болезнью, и, наконец, та уходит, мы вдвоем с пациенткой  оказываемся у аппарата.  Я завожу её куда положено, между декой стола и экраном, поднимаю ступеньку аппарата, чтобы грудная клетка с диафрагмой  попала на экран аппарата,  судорожно вспоминаю, на какой тумблер надо нажать, чтобы сделать снимок за экраном. Раньше, когда работал, все это делалось рефлекторно, ничто не отвлекало от картины, которую я видел на экране сумеречным зрением, которое в 15 раз хуже дневного.

Предложил женщине сделать глоток бария из стакана. Она сделала, её  стошнило, по подбородку потек барий,  стал  стекать на шею и грудь.  Это могло сказаться на качестве диагностики.  Пациентке дают полотенце утереться.  Я прошу повторить глоток, и вижу, как барий стал обмазывать стенки пищевода., стал стекать в грудную часть желудка.  Помню, я все же нашел нужную кнопку, когда на экране увидел  знакомую картину  короткого пищевода и частично грудного желудка, и сделал снимок.   Все это вспомнил, как наяву, когда проснулся.

Помню, что я все же решил на следующий день провести полноценное исследования женщины, и стал искать журнал, чтобы записать её на очередь.  По правилам радиационной безопасности врач-рентгенолог за рабочую смену может посмотреть пять желудков, или три желудка и кишечник.  Поэтому обычно во всех рентгеновских кабинетах ведется такой журнал очередности.  В том кабинете, где я работал в реале, я знал, где он находится, а вот во сне лишь с помощью рентгенлаборанта нашел его.  В журнале вначале шли какие-то цветочки, потом тексты песен, и лишь потом появились разлинованные страницы с очередностью на исследования желудка.  Но  на этом  не все неприятности закончились. Никак не мог найти ручку, пришлось каким-то огрызком карандаша записать фамилию женщины и предупредить её, что завтра жду на исследования желудка натощак.

Проснувшись, я еще долго размышлял. Это как же в меня въелась моя профессия, что я через 30 лет, после того, как последний раз заходил в рентгеновский кабинет, чтобы сделать исследования, помню все нюансы проводимых когда-то процедур,  помню клинику и диагностику очень редкого в практике врачей состояния – короткого пищевода и частично грудного желудка.

С тех пор рентгеновская техника ушла далеко вперед. Появились аппараты с УРИ (усилителем рентгеновского излучения), где рентгеновский луч, пройдя через тело пациента, попадает на такой же экран, усиливается, и затем изображение можно видеть на небольшом экране телевизора. И никакой темноты не требуется. Позже я работал на таких аппаратах в краевой больнице, когда был главным рентгенологом края.  Как давно это было, и все равно возвращается во сне, хотя я давно об этом не думал.