История Маргарито

Педро Лемебель(Чили, 1952-2015)

Мне нужно повернуть вспять прожитые годы, вспоминая Маргарито из начальных классов моего детства - хрупкого, как хохлатая ласточка.

Маленькая школа в Очагавия(1), «наше северное сияние и путеводитель», провозглашала гимн школьного утра в мареве сухой пыли южной части Сантьяго, и в облаках этой пыли мальчики играли на перемене в футбол - пролетарские человечки, играющие в игры мужчин с мужской грубостью и разборками. Ещё совсем маленькие - они уже самоутверждались в безжалостном глумливом мачизме(2), издеваясь над Маргарито и унижая его. Тот не участвовал в жестоких ритуалах детей рабочего класса и всегда держался на расстоянии, издалека глядя на эту дерущуюся кучу малу, катящуюся по земле в буйном соревновании карликового мужества.

Казалось, что эфирный Маргарито глубоко презирал силу своих одноклассников - этот единственный грубый способ общения, который практикуют мужчины. Вот поэтому он, презираемый всеми, обособлялся от остальных и в одиночестве забивался в дальний угол школьного двора. Маргарито никогда не щебетал в детской воробьиной стайке, оживляя утро. Маргарито не был счастлив, как все дети в этом возрасте, когда земной шар кажется всего лишь мячом из голубой грязи. У Маргарито были большие глаза, всегда заполненные слезами, готовыми перелиться через края его страданий: из-за самой незначительной шутки он проливал водопад безмолвных слез. Таким уж был Маргарито - сентиментальная птаха, орошавшая сухой двор нашей бедной школы. Маргарито был посмешищем класса, любимой забавой балбесов постарше, которые, завидев его, кричали: «Маргарито голубой, его яйца взял другой». Они не оставляли его в покое, безостановочно выпевая эту дразнилку, пока не доводили его до слёз, пока его нервные глазищи не застилались горькой сывороткой, которая, стекая, обжигала ему щеки.

Таким был Маргарито - хрупкий сумеречный лепесток среди гнид, кишащих на грязном теле ученичества. В том возрасте, когда дети воспринимают насилие как увлекательную игру, мучая самых слабых, самых инаких, кто не соответствует мужской модели, навязанной родителями и учителями. Так было в случае с Маргарито, прозванным и дразнимым так заводилами класса, которые непристойно имитировали его манерную голубиную походку, его осторожные шажочки, когда он, вспотевший, осторожно, словно на бамбуковых палочках, шел к доске, неуклюже вытесняя из себя аистенка в жертву патриархальному воспитания.

Я вспоминаю его - такого несчастного, одинокого, в этом печальном изгнании  маленькой принцессы, затерявшейся в неправильной сказке. Я вижу его на грани кризиса тем утром в шестидесятых годах, когда Каритас-Чили(3) раздал американскую одежду для школы в Очагавия - огромные кипы брюк, футболок, туфель, рубашек и курток, которые священники выбрали для мальчиков и которые дети примеряли со смехом и неловкими рывками. Разноцветное тряпье, переданные империей Южной Америке, чтобы успокоить свою совесть.

И среди этого веселого вороха вещей возникло платье - или длинная ночная рубашка в цветах, которую мальчишки украдкой вытащили из тюка. Ее извлекли, недобро и понимающе переглядываясь с видом сообщников. Маргарито, как всегда, витал над суетой, взнесенный парусом отверженного в одинокий отчужденный полет. Поэтому он не заметил, как все его окружили, а потом насильно и грубо надели ему через голову эту женскую одежду.
Наверное, я никогда не забуду ту сцену - Маргарито с оловянными глазами, завёрнутого в цветочный ситец своей панихидной весны. Я вижу его, несмотря на прошедшие годы, взывающего к миру, который отгородился от него взрывами смеха. Я до сих пор вижу его - свернувшегося калачиком плачущего птенца, видящего лишь  хохочущие рты, изуродованные безутешным океаном его горьких слез.

Прошли годы - слезные, ужасные, недобрые, но эта картина никогда не выходила из моей памяти, как и та благодарная искра, которая блеснула в его зрачках, когда, точно так же подвергшись издевательским шуткам, я подошел к нему и помог снять платье.

Больше я никогда не видел Маргарито с конца того учебного года. Я не знаю, что было с ним после того жестокого детства, когда мы изгоняем необычных детей. Точно так же мы отделяем подготовительную школу от всего мира прежде чем вступить в отрочество, а затем и во взрослую жизнь с ее спиралеобразным однообразием дней, отмеченных жестокостью.

Поэтому я вполне допускаю, что его поступь промокшего жаворонка столкнулась на этом маршруте нетерпимости с бесцеремонным галопом самого сильного, на чьей подошве потом отпечатался след изувеченного крыла колибри.


1.Микрорайон в Сантьяго, столице Чили
2.Агрессивность, брутальность, сексапильность, которые свойственны «мачо»
3.Пасторальная социальная каритас Чили - это организация епископальной конференции Чили



Перевод с испанского и пояснения Шахризы Богатыревой