Машинка

 Вечером «накрыли стол», пожарили картошки, тушняка с луком. Мне вообще очень нравилось, что здесь, на Вильче, стало возможным вот так вот в любой момент достать из ящика, из-под стола хлеб, картошку, консервы и поесть.

 Тушёнка, видать, была с хранения, жёлтые полукилограммовые банки без этикеток, все в солидоле. Да там были не только тушенка или, скажем, сгущенка, но и какие-то готовые каши. Например, перловка (куда же без неё?), гречка или рис с мясом. И мне они нравились больше, чем то, что готовили нам повара.

 Хотя повара-то у нас готовили неплохо. Всё-таки отдельная рота. Я попал как-то по делам службы в батальон и вынужден был там отобедать. В столовой на столе стояли два одинаковых бачка с чем-то одинаковым и чайник. Судя по надписям, с супом, кашей и, видимо, киселём. А рядом в одной миске лежали нарезанные куски варёного сала, а в другой — серого хлеба.

 Нет, наши повара были боги! Марьян даже как-то убедил нас пожертвовать воскресными яйцами и напёк пирожков с рисом, яйцами и зелёным луком. Классный был повар, интеллигентнейший человек. Читал нам наизусть на украинском Коротича и Шевченко!..

 Но, как многие интеллигенты и метафизики, баловался анашой. Баловался-баловался и к дембелю окончательно добаловался, скурился. Это лажа, что лёгкие наркотики не вызывают привыкания, это смотря как вызывать. Марьяну, по-моему, полугода хватило.

 Он как раз с утра на смену заступал, когда я ночь досиживал. Поэтому мы с ним регулярно пересекались. Сперва идёт на кухню, такой мрачный, раздражительный и нелюдимый. Запрётся, покурит и потом выходит весёлый, со всеми заговаривает, шутки пошучивает. А к вечеру опять тень, а не человек.

 Анашу-то у нас курили многие, но в основном представители Средней Азии. Им её с Родины россыпью в письмах присылали. Ну, кое-что, разумеется, и нам перепадало. Так что это сказки, будто военпочта все письма вскрывала и проверяла. Не все, по крайней мере не все письма с анашой.

 Мы-то, представители европейской цивилизации, конечно всё больше алкоголем баловались. Но об этом я уже писал. Пробовал и я с ними план курить. Научился забивать косяки, добивать пяточки и освоил другие полезные навыки, но меня что-то не брало. Ну, пыхну, ну посижу с ними за компанию.

Наркоты, мы наркоты, мы наркоты,
Наркоты — это дружная семья,
Полжизни мы отдали героину,
А остальное взяли лагеря.
В долине солнца, где Фергана,
Торгует планом мудрец-ходжа.
Из ста чилимов там валит дым
Салам алейкум всем плановым!

— Ты жуёшь чужой кайф! — говорили мне они, улыбаясь. А у меня даже какая-то бравада была, мол, смотрите я какой! Все хохочут, чушь несут, а я кремень-мужик!

 А потом в какой-то момент вдруг и меня «зацепило»! И так «накрыло», что больше я этой дурью не баловался. Не понравилось мне это состояние. Да и то, что я не кремень, не понравилось. Ничего особенного не произошло, просто я привык контролировать себя.

 Так что наркотиками у нас тоже ой как баловались. Правда, не кололись. Тяжёлые наркотики не употребляли. Были даже те, кто соскочил в армии с иглы.

 Мой приятель, сержант-казах со звучным именем Булат, как-то во время ночного дежурства разоткровенничался. Дело в том, что и коммутатор, и помещение дежурного по парку находились в одном вагончике. Коммутатор направо, дежурный налево.

 Поэтому, как только у меня ночью спадал шквал звонков, он заходил, садился напротив, через стол от меня, и мы до утра боролись со сном. То есть пили крепкий чай, курили и чесали языками.
— Хочешь, я тебе кое-что покажу? — спросил как-то он, попыхивая «Верховиной». И, не дожидаясь моего ответа, полез во внутренний карман и со стуком выложил перед собой что-то небольшое, завёрнутое в мужской носовой платок.
— Давай, — сказал я, понимая, что решение уже принято и просто соблюдаются формальности.
— Смотри! — с облегчением сказал Булик и развернул свёрток.

 На платке лежала маленькая железная коробочка. Такая, как те, в которых медики кипятят инструмент. Он бережно открыл её. В ней был аккуратно переложенный чем-то стеклянный шприц и две или три иглы к нему, упакованные отдельно. «Яйцо в утке, утка в зайце», — подумал я, даже не зная, что же ещё и подумать.

— Это мой, моя «машинка», — сказал он и, видя мой недоумённый взгляд, добавил: — Я дома сидел на игле, но сейчас нет!
И, поспешно закатывая рукава, скороговоркой:
— Смотри, все руки чистые. А раньше знаешь какие дороги были?!

 Я молчу, делая вид, что всё понимаю в сказанном. Я же связист, мне ли привыкать? С иглы Булик соскочил в сержантской учебке. Просто всегда на глазах и нечем было ширнуться. Вот так и пережил все ломки в «строевой и политической подготовке». Чуть не повесился.

— Врагу не пожелаешь! Но теперь все! Болдо! — горячился он, чувствуя, что я чего-то не догоняю.

 Потом этот разговор пошёл на убыль, видимо, он выговорился, убрал свою «машинку», и мы сменили тему. Вот так вот я узнал много нового и пополнил свой словарный запас. В роте об этом я, разумеется, держал язык за зубами, но до сих пор мысленно держу за Булата пальцы скрестно.