Музыка нас связала

   Поговорим немного о музыке, артистах, композиторах, критиках, музыковедах и о некоторых забавных (или не очень) историях, связанных со всеми ними (и нами).
   Но сначала – большая цитата из книги «Галина», написанной знаменитой певицей Галиной Павловной Вишневской (1926 – 2012) о своей жизни и приключениях.
   «…а сами-то критики — так ли уж неуязвимы они в своем знании оперы и театра, что порою столь безапелляционно поучают постановщиков и артистов, как нужно петь и играть какую-либо оперу? У меня произошел любопытный случай в Канаде, когда вместе с Большим театром я была там на гастролях в 1967 году.
   Я и Ирина Архипова (меццо-сопрано) пели «Пиковую даму» Чайковского. В самом начале второй картины у нас с нею красивейший дуэт в сопровождении клавесина, очень известный в России, и ему в спектакле придается большое значение. Перед началом, как всегда, мы пропели его несколько раз, добиваясь идеальной чистоты и слияния наших голосов. Обе мы пели «Пиковую даму» уже много лет, и обычно по мизансцене Полина (И. Архипова) сидит за клавесином, якобы аккомпанируя, Лиза стоит рядом, и вместе они поют дуэт «Уж вечер, облаков померкнули края…» Лунная ночь, вокруг млеющие от восторга барышни (хористки) — в общем, полная идиллия.
   И вдруг перед началом второй картины, когда мы на сцене ожидали поднятия занавеса, мне пришла идея поменять мизансцену.
— Давай, Ирина, встанем рядом — так лучше будут сливаться голоса. А за клавесин посадим кого-нибудь из хора.
   Так и сделали. Мы с ней обнялись, как пастушки на старинных гравюрах, придвинув головы как можно ближе друг к другу — всё для того, чтобы предельно сливались голоса, чтобы слышать все нюансы. Зазвучал наш клавесин, занавес пошел наверх, и мы запели. Я не знаю, что с нею произошло. Может, от изменения мизансцены или оттого, что так непривычно близко услышала верхний голос, но Ирина вступила в другой тональности. У дирижера Бориса Хайкина отвисла челюсть и вывалилась из рук палочка, а хористки дружно впали в шоковое состояние. Из моего поля зрения они затем исчезли, потому что у меня потемнело в глазах. Клавесин мы и обычно-то плохо слышим — он в оркестровой яме, а тут от волнения его как бы для нас и не бывало. Я соображаю лишь одно: что нужно мне стоять на своем рубеже насмерть, держать тональность и не слушать правым ухом, что Ирина рядом вытворяет. Весь первый куплет она шарила голосом по двум октавам вверх и вниз, пытаясь попасть, что называется, в точку. Я же, изобразив на лице томление и негу, думала: черт с тобой, пой хоть «Подмосковные вечера» или «Очи черные» — меня ты с места не сдвинешь. Наконец, поняв всю бесполезность затеи найти нужную тональность, она запела мою партию, но на октаву ниже. Я даже вздрогнула — мне показалось, что запел с нами еще какой-то бас. Дотянули кое-как первый куплет до конца — после чего играет соло клавесин, и я думаю, что теперь-то она придет в себя, опомнится, и во втором куплете мы наконец продемонстрируем «идеальную чистоту и слияние наших голосов». А она мне шепчет трагическим голосом, как из могилы: «Я умираю…» Обняв ее за талию еще крепче, я ей шепчу, растянув губы в широченную улыбку: «Перестань психовать, все в порядке». Но у нее, видно, накрепко в мозгах заклинило, и весь второй куплет она честно пела со мной в октаву и гудела мне басом в ухо, как протодьякон. Однако всему приходит конец — кончился даже наш дуэт, после чего полуобморочные от пережитого ужаса хористки по ходу действия пропели нам: «Обворожительно, очаровательно, ах, чудно, хорошо…» — и, умоляя спеть: «еще, еще-е-е…», чего Петр Ильич Чайковский нам не позволил — и правильно сделал.
   Конечно, в антракте с Ириной истерика. Когда я пришла к ней в уборную, она, рыдая, буквально каталась по дивану, и вызванные врачи отпаивали ее валерианкой и валидолом.
   — Я погубила спектакль! Я во всем виновата! Я подвела весь театр… Какой позор на весь мир!..
   — Да перестань реветь, чего они понимают. Со всяким может случиться, — утешала я ее, но в душе-то была уверена, что завтра критики разделают нас с нею под орех. Кто же упустит такой случай? Я тоже в своей жизни ничего подобного не слышала. Теперь только держись. Почти всю ночь мы не спали и, получив газеты, впились в них глазами так, будто ждали объявления войны. «Пиковая дама» понравилась одним больше, другим меньше, но музыкальный критик «Нью-Йорк таймс» спектакль просто разругал. Не стесняясь в подборе слов, он язвил над постановщиком, ругал солистов за резкость голосов, бранил декорации и долго изощрялся в остроумии по поводу падающего снега в сцене «Зимняя канавка». Видно, наш русский снег довел маститого критика до кипения. Но… мы держали в руках с полдюжины газет, и не могли прийти в себя от изумления: ни один музыкальный критик не услышал не то что фальши — это не то слово, — а в полном смысле катастрофы в первой половине нашего дуэта и дальнейшего пения в октаву в течение трех минут! И это — без сопровождения оркестра, когда у солисток слышна не только каждая нота, но и малейшее придыхание. Ай-яй-яй!.. Зато снежинки… пушинки… и, конечно, пресловутый «олдфешн». Как жаль, что никто не написал, что Чайковский стянул гениальную идею пения дуэта Лизы и Полины в октаву у Верди из его «Agnus Dei» в «Реквиеме». Вот была бы потеха…»
   Да, так вот, сел я – тёмная бутылка – слушать в первый раз Пятую симфонию Д. Д. Шостаковича и, так сказать, духовно просветляться. А так как сон смерти не помеха, то решил заодно почитать, что там музыковеды пишут про этот opus – в целом, без теоретических мудрствований, просто для общего понимания музыкальной картины, нарисованной великим автором.
   Сначала – обязательная программа: обзорная статья по Пятой симфонии в Википедии. Потом - не сразу, конечно, но всё-таки просёрфил по интернету до занятных подробностей. Вот они:
   «...в музыковедении обсуждается вопрос о влиянии оперы «Кармен» Жоржа Бизе на симфонию № 5 Д. Д. Шостаковича, а также влияние на эту симфонию фактов из биографии композитора и Романа Кармена..." (Знаменитого кинооператора и режиссёра, если кто не в курсе). "...видимо, первый, кто заметил влияние тематического материала оперы на интонационный комплекс симфонии, был Л. А. Мазель, указавший, что мелодико-гармонические обороты побочной партии первой части симфонии вызывают ассоциации с оборотами припева «Хабанеры» (на словах «Любовь, любовь»), предполагая, что это «внешнее» влияние было случайным. Владимир Спиваков писал, что Шостакович не случайно ввёл в симфонию «цитату из „Кармен“, тему любви». По мнению музыковеда А. С. Бендицкого, советский композитор обратился к опере Бизе в связи с неудачным романом с переводчицей Еленой Константиновской, которая в конечном итоге уехала в Испанию, где у неё завязались близкие отношения с Романом Карменом. Таким образом, совпадение фамилии последнего с нарицательным именем «женщины-вамп», автобиографические мотивы вызвали ассоциативную связь этого произведения Шостаковича с оперой Бизе. По мнению М. Г. Раку, трактовка программы Пятой симфонии,  предложенная А. С. Бендицким, является излишне «размашистой», а появление указанных реминисценций, видимо, носило исключительно интрамузыкальный характер…»
   О – думаю – круто. Слушаю симфонию потихонечку. Вот и нотки из «Кармен» появились, всё как было предсказано. Слушаю дальше. Вдруг – бах! – струнные играют до боли знакомый кусок. И продолжают тщательно его обыгрывать и обрабатывать. Матушки мои, да это же слегка звукоизменённая прямая вставка из Второго скрипичного концерта Паганини, ударная фраза из «La Campanella»! Три раза переслушал - она, родимая.
   Вы думаете, хоть один теоретик хоть одним словом об этом упомянул? Правильно: чтобы да, так нет.
   А то ведь придётся объяснять публике, какая дама и в каком году ушла от Шостаковича к Паганини…