Сто дней до приказа

...История повторилась, и никуда не уйдет. Пока в Вене который уж месяц отмечали мир, тот, кого решили лишить всех признаков былого величия, умудрился взять реванш. И растерянные празднующие не знают нынче, что им нынче делать — то ли хвататься за мечи и ломиться водворять «корсиканское чудовище» на место, то ли выжидать, пока «авантюра» не кончится тем, чем обычно и кончались подобные события.

Серж проснулся слишком рано для самого себя. В окна лилась чуть подсвеченная ущербной луной темнота, рассвет еще и не думал заниматься. Молодой человек не почувствовал ни сонливости, ни нестерпимого желания продолжать предаваться сонной неге. Хотелось встать и действовать, причем немедленно. Как бывало перед стычками с неприятелями — забудешься на пару часов, как неведомая сила поднимает тебя еще до того, как встревоженный денщик явится будить тебя...

Нынче повод был. Нераспечатанное послание от князя Пьера, его beau-frer'а и руководителя, негласного, конечно, лежало на столе, посреди всего скопившегося там хлама. Вчера, когда его принесли, Серж чувствовал себя слишком усталым для того, чтобы уделить ему должное внимание. Более того, он примерно догадывался о содержании послания. Конечно, имеет отношение к новостям, взбудоражившим светское общество Лондона до основания — Буонапарте сбежал с острова Эльба и нынче практически беспрепятственно шествует по югу Франции! И что с этим делать — никто не знает. Армия наготове, и флот тоже, и лорд Уэлсли вчера в салоне графини Ливен говорил, будто готов сокрушить гадину немедленно, сетовал, что его не повесили на первом же парижском столбе, не бросили в клоаку... Дальнейшее князь Серж не дослушал — хозяйка гостиной, ужаснувшись непритворно, резко перевела разговор на иную тему. Хотя по любопытному остроносому лицу графини Ливен было понятно, что ей бы хотелось выяснить все подробности — однако же, не у кого это сделать. Все знали ровно то, что писали в газетах. Посольство Франции стояло на ушах, и их сотрудникам было не до посещения светских приемов. Граф Ливен только отправил курьеров в Вену и, пока они воротятся, бывший «император французов» как пить дать отвоюет столицу — так было сказано самим российским посланником в приватной беседе.

    Весь этот переполох Сержа по меньшей мере забавлял. «Вот в самом деле, кому война — а кому мать родна», - говорил он себе. - «Видать, я выручу очень хорошие деньги, если нынче начну перепродавать портреты Бонапарта...»
С портретами возникла забавная ситуация — в бытность в Вене, в ноябре, когда он предавался светским удовольствиям вечером, чтобы поутру проводить долгие часы в кабинете своего зятя, Серж решил купить портреты бывшего героя и кумира, которого уже второй год агрессивно развенчивали. Все, которые можно было найти в лавках, торгующих мебелью, деталями комнатного убранства, книгами и гравюрами. Зачем он это делал? Князь Волконский не мог бы этого объяснить. Помнится, начал он это после того, как сестра, любимая и единственная Софи, сказала ему: «Скоро уничтожат о Наполеоне всякую память. Сотрут его из истории, как и не бывало. Был никем — стал всем — и уйдет в никуда». Слова эти Софья произнесла без сожаления или негодования, вообще без всяких эмоций, что для нее было нехарактерно. Словно бы она уже видела будущее и могла дать ему объективную оценку. И — то ли из-за необычного тона, то ли из-за взгляда сестры — Серж и решил посвятить последующие три дня поездкам по венским лавкам. Портреты отдавали ему за бесценок, хотя некоторые, особо хитрые торговцы, напротив, завышали цену до потолка. Серж был готов платить любую цену. Он не особо отдавал себе отчет в том, для какой надобности ему в дальнейшем пригодятся все эти портреты и статуэтки. Вскоре о странной «мономании» русского князя проведали все, и кто-то из особо бдительных книгопродавцев, состоящий на жаловании тайной полиции, донес о сложившейся ситуации руководству, а они уже доложили окружению государя. Пришлось объясняться. Не впервые приходилось держать ответ перед начальством и, несмотря на то, что князь старался объяснять все как можно более доходчиво и подробно, он чувствовал, что его просто не понимают. Считают эксцентричным («это у них в роду, ничего удивительного»), как минимум. Но до поры до времени прощают...
Портреты нынешнего героя дня остались при нем, и он держал их нынче в закрытом сундуке, стараясь лишний раз не вспоминать о их присутствии. А когда вспоминал, то только морщился — что за прихоть им овладела? Может быть, сестре отдать, пусть сама решает, что с этим хламом делать?

Воспоминания о Софи привели к естественному желанию наконец открыть и прочесть письмо от ее мужа. Он и так уже довольно долго откладывал это дело.
Запалив свечку, Серж наскоро открыл конверт, разорвав его руками, и вдался в чтение письма, начертанного четким, словно бы печатным почерком его зятя. «Я не могу доверить это поручение никому, кроме Вас...», - разобрал князь строки. - «Все наши представители должны немедленно покинуть Париж. Постарайтесь незамедлительно прибыть в Кале с первой же оказией. Но обязательно возьмите у посланника паспорт. Авантюры будут в данном случае неуместны и могут окончиться очень плохо не только для Вас самих, но и для всех, причастных к этому поручению».

Судя по тону письма, Пьер сочинял его в явной спешке, желая как можно быстрее развязаться с необходимостью завершить послание. Предупреждение по поводу того, чтобы Серж не смел вдаваться в авантюру и отправляться в Париж нелегально, а тем паче, под чужим именем, заставило его улыбнуться. В самом деле, это первое, что он решил... Но странно, почему ему не приказывают брать паспорт под чужим именем.
«Прошу Вас сжечь послание немедленно после прочтения. Я и так многим рисковал, передавая его курьеру. В связи с тем, что происходит нынче во Франции, можно ожидать чего угодно», - приписал в постскриптуме Пьер.

Что ж, раз так велено, то и поступить стоит сообразно приказанию... Серж поднес край листа к пламени и долго смотрел, как огонь превращает бумагу в черный пепел, как пропадают написанные на ней слова...

План действий был для Сержа Волконского предельно ясен — яснее не бывает. Собираться долго не придется. С самого утра — добиться аудиенции у графа Ливена и справиться по поводу паспорта. Тот непременно спросит — к чему это Сержу взбрело в голову посетить Париж в самое неурочное время? Надобно что-то придумать... Вероятно, придется открывать суть задания. О Ливене в письме ничего не упоминалось, но Серж знал и так — посланник всегда находился в курсе тайной дипломатии. Государем ему доверено многое — даже слишком многое, как однажды обмолвился тот же Пьер.

Лишь сметя наскоро пепел со стола, Серж решил поинтересоваться, сколько времени. Аж присвистнул — всего-то пол-шестого утра. Ливен начнет прием не раньше девяти, а то и десяти — вчера он приехал довольно поздно с приема у лорда Каслри, за полночь, уж точно. Но сильно долго растягивать удовольствие не стоило. Первым делом, после завтрака, он предстанет перед графом. «Надеюсь, никаких препирательств не случится», - подумал Серж, вытягиваясь в кровати. - «Управлюсь за полчаса... Далее — собираться. А что там собирать-то мне? Узнать ближайшее судно, которое согласится подбросить меня до Кале. Далее — действовать по обстоятельствам».

Свечу князь не потушил, и лег обратно в кровать, расположившись на спине. Он был уверен, что больше не заснет. Тени, отбрасываемые колеблющимся огоньком свечи, причудливо переплетались на потолке, и он, прямо как в детстве, когда во время болезни приходилось долго и неподвижно лежать в кровати, принялся бесцельно рассматривать их, воображая, что это чьи-то профили, силуэты, очертания диковинных деревьев и растений, встречающихся, пожалуй, только в джунглях... На сей раз темные узоры навевали воспоминания о недавних событиях.

...«И как же вас приняли в Сен-Жерменском предместье?» - о Господи, разве эта женщина не может хоть пять минут помолчать... Ужасно хочется спать. Чувство досады и опустошенности — вот зачем он полез в эту авантюру, зачем устроил эту игру? Кому и что он хотел этим доказать?

«Довольно хорошо», - проронил он, прикрывая глаза. - «Я бы сказал, даже чересчур хорошо».

«Вот как? Почему же чересчур?» - графиня близко, и запах ее резковатых духов тоже близко, и она, как водится, запускает руку ему в волосы, тормошит их, требуя внимания.

В ответ Серж бесцеремонно зевает, что вызывает панику у его нынешней любовницы.
«Не смейте у меня тут заснуть!» - высоким голосом произносит она. - «Как я потом объясню ваше присутствие здесь? Слуг я отпустила, конечно, но к утру же вернутся... А нынче уже четвертый час утра. Четвертый, слышите!»

Князь резко дернулся, что заставило Доротею ахнуть и убрать руку, встал в постели и быстро, по-походному, натянул на голову рубашку.

«Простите, но мне действительно нужно переночевать у себя», - сухо произнес он, расправившись с застежками кителя.

«Но вы мне так толком и не рассказали про Сен-Жермен...»

«Завтра у вас soiree», - с улыбкой произнес Серж. - «Вот тогда-то я вам все расскажу. И всем гостям, которые пожелают это выслушать».

Доротея ошеломленно смотрела на него. Запахнув обнаженные острые плечи в шаль, не глядя подхваченную ею с кресла, она подошла к нему и требовательно спросили:
«Но принц все же вас признал?»

Серж только вздохнул. Эта дама, сразу же после свидания, оказавшегося весьма поспешным и суетливым, предваряемым ее неуместным сопротивлением и его чувством безмерной неловкости, принялась допрашивать его битый час. Сначала разговор шел в дружеском и сентиментальном ключе, а затем графиня Ливен перешла к делам светским и политическим. Даже тон ее поменялся на требовательный и жесткий. А Алекс Бенкендорф же его предупреждал... «Про мою сестру тебе там наговорят, и хорошего, и дурного... Но ежели тебя интересует она в известном смысле — скажу так: Дотти не слишком легкая добыча». «Неужто хранит верность мужу?» - с иронией переспросил друга Серж. «О нет», - усмехнулся Бенкендорф. - «Она готова разделить постель только с тем, кто может ей рассказать много полезного». «Вряд ли тогда у меня есть шансы», - произнес Волконский. «Ну не скажи...»

Как показала практика, шансы у него действительно были. И немалые. Графиня Ливен очень грамотно и быстро заманила его к себе в спальню, дав ему повод надеяться на то, что события в сей спальне развернутся самые феерические. Ожидания, однако, не оправдались, несмотря на то, что урвать свою долю удовольствия у Сержа вышло даже и в паре с весьма холодной партнершей. Зато потом... Сначала Дотти выспрашивала у Волконского потихоньку все о его жизни. О его сестре. Какова она была в детстве и ранней юности, до своего появления в свете и замужества? Что она любит — какую музыку, покрой платьев, цвет, время года, пейзажи, страны? Что ненавидит? К каким недугам склонна? Как общается с мужем и детьми в семье? Серж отлично понимал причину этих вопросов. Когда у тебя такая соперница...Под конец Доротея посмотрела на него выразительно и ярко, и он заметил в ее глазах слезы. «Не подумайте ничего князь. Я честная женщина. Не верьте тому, что говорят...», - проговорила она, и Серж обнял ее, принялся утешать, как мог, что и привело к повторению недавно случившегося. А далее, словно устыдившись собственной слабости, Доротея кинулась выяснять, правда ли те слухи, довольно-таки вздорные, признаться, которые о нем повторяют все.

...Нынче Серж не помнил, что именно он ответил Доротее. Кажется, ничего. Промолчал, развернулся на каблуках и ушел, не попрощавшись. Жестокость, ему не свойственная обычно, но что тут поделаешь.

И в самом деле, признал ли его принц Луи-Анри? Прием у маркизы де Сен-Лё, все сидят полукругом, и Зизи, его belle-soeur, приведшая его в этот салон, тут же, держит его за руку, словно он сейчас рванет и начнет крушить всю эту утонченную обстановку, в которой буквально задыхался, и принц смотрит на него, обвешанного орденами и медалями за Бог весть уже какие сражения, и все собравшиеся переводят взгляд с одного на другого, с предполагаемого отца на якобы сына.

Ничего не происходит. Никаких признаний, объятий, ахов и охов, обмороков случайных свидетельниц, перешептываний их кавалеров. Зизи ослабляет хватку. Soiree продолжается ровно так же, как он и шел до явления Луи-Анри, принца Конде, который двадцать шесть лет тому назад свел чересчур близкое знакомство с одной знатной русской дамой... Серж хочет уехать, но невестка сверлит его своими пронзительными голубыми глазами, не давая ему шанса даже помыслить об отъезде, а ей, сей Зизи, он подчиняется так же, как и своей сестре — без обсуждений. Вот и ходит он по салону, останавливаясь перемолвиться словами со всеми этими обломками былого королевства, притворяющимися, будто ничего не было — ни 1789 года, ни Террора, ни Буонапарте с реками крови, в которых он топил Европу... Их, этих маркизов, графинь и виконтесс, словно бы закрыли в дальней комнате, в пыльном гардеробе, и в какой-то заветный час разом выпустили, населив ими все гостиные тихого и душного во все времена Сент-Жерменского предместья. И вот этот принц Конде, отец герцога Энгиенского, тоже, видать, хранился в такой вот гардеробной. Серж бросал на него украдкой взоры, пытаясь сравнить — похож ли? В профиль только, быть может... Принц тоже осторожно смотрит на ce jeune Russe, и тут рядом с ним, по левую руку, Волконский замечает хрупкую невысокую фигурку невестки, и сам не помнит, как оказывается рядом, и как Зизи куда-то исчезает, как сквозь землю проваливается, и приходится теперь сказать этому якобы отцу какие-то общие слова.

«Так где вы сражались, monsieur le prince?» - любезно интересуется Луи-Анри.
Волконский ухватывается за эту тему как за соломинку. Собственный послужной список он выучил наизусть, и он весьма выручал, когда не о чем было говорить с завсегдатаями салонов.

«Вы... вы были ранены?» - вдруг спросил принц, и — Сержу, возможно, это показалось — голос того дрогнул.

«По мне так это заметно?» - подумал вдруг Волконский. Ранен он был всего лишь дважды. В бок справа, между ребер, пулю вынули легко и безболезненно, перевязали быстро и ловко, кровью кашлял он совсем недолго, и жара тоже не было... Еще в ногу. Тоже правую. Чуть ниже колена. Но не хромал ничуть.

«Дважды, но весьма легко», - проговорил князь, потупив взор.


«Война для вас закончена», - уверенно — даже слишком уверенно — сказал Конде. Потом, повременив и поглядев за спиной, очень тихо, так, что Сержу даже показалось, будто он ослышался, проговорил:

«Передайте своей матери,  что я ее никогда не забуду. У вас ее глаза. Словно бы она нынче стоит передо мной сама...»

Волконский не мог ручаться, что их не подслушали, тем более, что весьма скоро нарисовалась Зизи — как исчезла, так и появилась, словно из-под земли выросла — и заговорила уже с ними вдвоем — нечто про государя Александра, его милосердие к побежденным врагам, а принц заметил, что «его это милосердие даже несколько беспокоит» - и далее так, словно не было этих трех фраз, оброненных принцем Конде словно бы невзначай.

Серж так и не понял, считать ли эту реплику признанием. Оно однозначно было таковым — но в чем же Конде признавался? То ли в том,  что да, был у него роман с княгиней Волконской в последние два года l'ancien regime, то ли — что появление Сержа на свет стало закономерным итогом этого романа? Трактовать можно и так, и эдак. И слова эти внесли только лишнюю неопределенность в его жизнь, в которой и без того все было смутно с самого начала.

...Ведь, сколько бы Серж не помнил себя — ему постоянно казалось, что ему не договаривают нечто. Все. И родители, и учителя, и все прочие... Однажды, в минуты откровенности, он поделился с самой близкой женщиной в его жизни — с сестрой. На что Софи резонно заметила:

«А что ты хотел, mon petit frere? Мы все-таки живем в России, а здесь все тайна и ничего не секрет...»

Ему показалось странным, что сестра цитирует нелюбимую ею особу, мадам де Сталь, но принял ее слова на веру.

Потом, кажется, он некстати вспомнил вырвавшиеся из уст его старшего брата слова: «Да ты не наш! Твое слово здесь даже не последнее! Я не удивлюсь, если ты подкидыш из черни».

Софи долго смеялась своим заразительным смехом, который и не захочешь — так разделишь.

«Никки наш бывает временами очень глуп», - произнесла она. - «Ты смотрел на себя в зеркало? На руки свои? Какая же чернь?»

Серж тогда невольно взглянул на свои руки, не найдя в них ничего особенного. Пальцы длиннее ладони, да. Сама ладонь довольно жесткая, правильно, когда держишь рукоять тяжелого палаша наготове по двенадцать часов в сутки, с чего тут быть мягкости и холености? Ногти вот обломанные...

«Так что если смутное состояние твоей души связано с происхождением, мой тебе совет — оставь это», - улыбнулась Софи.

И он оставил. До поры до времени. Пока соперница сей Софи, законная жена ее любовника, от которого она чуть ли с ума не сходила, расписывая, какой же он необыкновенный и прекрасный (в сем остзейце Серж ничего подобного не видел, но у дам, как водится, свои резоны), не напомнила ему, что вопрос еще не закрыт. И занимает умы.

Доротея фон Ливен — дама настойчивая. Поэтому вечером следующего дня сказала так:
«По крайней мере, наш государь уверен в том, что вы признаны принцем».

Фраза была сказана наедине, но этого стало достаточно, чтобы разгадать причину доверия и снисходительности императора Александра к нему. Этой беспечной фамильярности, которую он не позволял в отношении старших братьев Сержа. Что ж, оставалось только смириться со знанием... Он поблагодарил Доротею и добавил:
«Надеюсь, что эта уверенность так и останется тайной».

«Можете в том не сомневаться», - холодно улыбнулась графиня.

… «Интересно, а Ливен знает о моем происхождении?» - задался вопросом Серж, чувствуя, как сонливость возвращается и постепенно берет его в плен. - «Не может не знать. У него слишком уж хорошие информанты».

Он не представлял, насколько откровенна его сестра со своим любовником. Равно как и Доротея — с мужем. И давно спрашивал себя, не смея поинтересоваться этим у других: а почему Софи, его блестящая, мудрая сестра, выбрала себе в утешители именно вот этого сухопарого остзейца, от которого Серж не слышал ничего значительного или интересного за все время знакомства? Что она увидела в Ливене, чего не видит почти никто в свете? Пьер, ее законный супруг, с которым сестра венчалась несколько скоропалительно двенадцать лет тому назад, не в пример колоритнее, хоть тоже молчалив... Но, как призналась сама сестра, их брак «существует только во мнении света да на бумаге», и такому обстоятельству дел уже не год и не два. Почему такое произошло? Снова недоговоренность, снова загадки, и снова деликатность вменяет в обязанность молчание, а этого уже он не в силах терпеть. Остается только не обращать внимание на тайны, щедро разбросанные у него на пути.

***
...Принимая посетителей, граф Христофор фон Ливен ненавидел чинно восседать за столом. Эдак поступают лишь мелкие сошки, недавно произведенные в чин повыше и упоенно привыкающие к недавно приобретенной власти и важности. Граф, с юности облеченный доверием монархов, давно уже забыл эдакие манеры — если вообще имел к ним склонность. Утро выдалось, прямо скажем, так себе, но две чашки кофе смогли привести его в работоспособное состояние. Он медлил, зная, что сегодня предстоит то же, что и завтра — обсуждать, как остановить корсиканца. Одни предлагали смириться с неизбежным — а что вы хотели, выпустив его, фактически, на волю. Другие — немедленно идти с войной во Францию. Каслри давеча бросал Ливену в упрек: «Ваш государь не понимал, что нельзя быть слишком милостивым с этим злодеем! Его следовало бы убить! Или увезти на другой конец света, в ту же Сибирь, и концов бы не нашли!»

Всегда невозмутимый министр иностранных дел вышел из себя совсем. А Кристоф сохранил стоическое спокойствие — пусть и внешнее. За долгие годы он мастерски освоил умение притворяться невозмутимым — и многие принимали это приобретенное качество за врожденное. И только немногие знали — чем невозмутимее Кристоф внешне, тем сильнее полыхает внутри него огонь. Одно неосторожное слово или жест — и этот огонь вырвется наружу, погребая под собой всех и вся.

За притворное спокойствие приходилось дорого платить — вот этим смутным и тревожным чувством, охватывающим по утрам. Как ни странно, только кофе, обладающий действием стимулирующим, вызывающий у многих учащенное сердцебиение и взбудораженное состояние, мог привести его в более-менее умиротворенное состояние. Кофе и тишина — этого, как правило, было достаточно. Поэтому, когда ему доложили о прибытии князя Волконского по неотложной надобности, Кристоф почувствовал еле скрываемую досаду. К этому молодому человеку он, в общем-то, был расположен. И не только из-за его родства с небезразличной графу дамой. В слухи, которые ему передавала то жена, то завсегдатаи гостиной его матери, на протяжении уже Бог весть какого времени, Ливен предпочитал не верить. Такие вещи могут занимать только тех, кому о чем больше размышлять и думать. Уж чего, а тем для раздумий и дел для свершения у графа Христофора всегда было вдоволь.
«Проси его ко мне», - обреченным тоном произнес Ливен после доклада, и поздоровался с вошедшим — высоким, стройным и весьма красивым молодым человеком, облаченным в строгий вицмундир.

«Чем имею честь служить, князь?» - бесцветным тоном продолжил Кристоф после обязательного обмена приветствиями.

«Мне необходима виза во Францию», - князь Серж произнес это так, словно на званом ужине просил передать ему солонку.

Графу показалось, что он ослышался. Виза во Францию, нынче?.. Ну и ну, чего удумал... Не мальчишка уже, а туда же, тянет его в авантюры. Впрочем, нечего ворчать как старик. Сам-то в свое время начальство не спрашивал, а поступал так, как самому в голову взбрело. Но это не значит, что его желаниям следовало потакать.

Серж пользовался славой весьма своевольного молодого человека, чьи выходки подчас превосходили все, что совершила на их памяти гвардейская молодежь. Все рассказы о своем брате Софи почти всегда предваряла такой фразой: «Ты даже не представляешь, что вытворил мой братик вчера», а далее описывала очередную «мирную забаву», которая должна была вызвать в Кристофе праведный ужас. Однако он видел — за маской повесы «с придурью» скрывается очень холодный и рассудочный человек, которого не так-то просто свести с ума и соблазнить. Не злой и не жестокий — иначе непременно стал бы бретером. И все его проказы не выходили за рамки тех, которые может себе позволить честный человек. Вообще, Кристоф полагал, что младший из Волконских куда как толковее его напыщенных старших братьев. Во время войны все его «подвиги» забылись государем — или он, как всегда, сделал вид, что забыл. И, видно, мирное время наскучило Сержу, раз он просится туда, откуда нынче все стараются уехать. И что он этим добивается? Государь же узнает — через какого-нибудь «доброжелателя», в коих всегда был достаток. В такое время, как нынешнее, когда все вне себя от тревоги, боятся собственной тени, одним взыском Серж не ограничится — его поступок будет представлен как измена. Еще не забыли, как он защищал этого... как его... словом, одного из преданных бонапартовых сподвижников... И то, что в Париже давеча он пренебрегал визитами к роялистам ради ужинов у Евгения Богарне. В глазах света Волконский-младший — отчаянный бонапартист, едва ли не якобинец. А тут еще и эта поездка... Ведь скажут, что он эдак нарочно, дабы отпраздновать триумф своего кумира...Но... Ежели Волконский — эдакий оригинал и авантюрист, то зачем ему нужна эта виза? Не проще ли самому под чужим именем пробраться в Париж. Нет, тут кроется дело посложнее...

«Послушайте, князь», - проговорил Кристоф, немало не скрывая своего великого изумления. - «Вам не хуже моего известно, что оттуда бегут все иностранцы всякого разбора и подданства. Вы же, напротив, стремитесь во Францию. Зачем вам это?»

… «Так и есть. Он не даст мне визу, ибо боится последствий. Для себя, конечно... Не так-то прочно место посланника, а здесь он устроился очень даже хорошо», - подумал Серж, стараясь сохранить спокойствие, оставившее его собеседника. Нет, взволнованный и разгневанный Ливен — то еще зрелище, право слово... Глаза его, обычно спокойные, темно-синие, нынче — почти черные и метают такие молнии, что сам Зевс-громовержец бы позавидовал. Хорошо, что в рабочем кабинете у него нет оружия — вся коллекция перекочевала в его отдельную приемную комнату. А то сейчас бы взял свою «Хоакину», роскошную саблю дамасской стали, на которую Серж втайне поглядывал с завистью и вожделением — и начал бы крушить с ее помощью все это милое убранство кабинета. Вид собеседника его нимало не испугал — напротив, показалось, что теперь-то он видит Кристофа фон Ливена в его настоящем обличии. И оно нимало не сочеталось с прежней маской невозмутимого и сухого остзейца, который, казалось, вообще не склонен ни к сильным чувствам, ни к мыслям, выходящим за рамки обыденности. Надо сказать, сей настоящий облик Сержу был гораздо симпатичнее привычного.

«Граф, поймите», - Волконский заговорил тихо и умиротворяюще, чтобы не раззадорить своего собеседника еще пуще. - «Именно из-за, что все оттуда бегут, мне и нужно там оказаться».

Кристоф подошел к нему поближе. Настолько, что князь смог почувствовать запах его духов, пачули, как всегда, и сандал. И почему-то Серж ощутил, будто его обдает теплом, словно бы он стоял перед церковным подсвечником с сотней горящих восковых свечей.

«Вам выдали особое поручение?» - произнес он с прежде не заметным в его идеальной французской речи немецким акцентом.

Волконский уклончиво произнес:
«В Париже будут происходить события, которые мне необходимо увидеть своими глазами с тем, чтобы доложить о том своему начальству и лично государю».

...Ливен смог прийти в себя. Пожалуй, последнее время подобные срывы случаются все чаще. Хорошо, что только наедине... Интересно, если у него, как давеча, полыхнет огонь в правой руке? Почему-то казалось, что Серж поймет и ничуть не удивится. Он же все-таки брат своей сестры. Хоть и не таков, как она. С другой стороны, но при этом послабее. Впрочем, мало кто из тех, что нынче обретаются в телах, может противостоять Софии... Пожалуй, только он и остался. Тот, Девятый, уже мало что может. Силы потихоньку покидают его. И вскоре граф останется один. Как всегда. Но это в сторону... Итак, парень умеет говорить уклончиво — прямо как сестра, научила она его, что ли, или сам перенял? Может, это фамильное свойство, кто знает... Но Кристоф уже привык к подобной уклончивости и всегда умел читать меж строк.

«Я понял», - произнес граф прежним голосом. - «Но мой долг вас предупредить. Фортуна может оказаться не на вашей стороне. И государь составит о вас самое неблагоприятное мнение, ежели окажется, что вы действовали самовольно».

...Ну и хитер же этот Ливен! Его супруга по сравнению с ним — просто наивная пансионерка. Впрочем, кажется, муж научил ее некоторым азам... Теперь-то стало окончательно понятно, что Софи нашла в «этом немце», помимо стати, которой, к слову, обладали многие мужчины в свете. Сестра всегда любила умных мужчин, коих, по ее признанию, днем с огнем не сыскать в Петербурге, за исключением трех человек. И судя по всему, ее любовник в эту троицу входит. И место свое занимает совсем не зря. Ведь догадался же о поручении! И скорее всего, у него нынче на столе лежит предписание выдать князю Волконскому визу во Францию по его первому требованию. Но нет. Граф его испытывает, следит за реакцией, чтобы до конца убедиться в его намерениях.

«Я надеюсь быть полезным Его Величеству», - заговорил Серж. - «И соберу все необходимые сведения».

«Но вполне возможна война. Не скрою от вас, что она непременно состоится. Армия вся готова присягнуть Бонапарту», - Ливен чуть побледнел. - «В таком случае, реванш неизбежен... В Париж войдут войска. Все дипломатические сношения с Францией будут оборваны, письма и депеши перестанут приходить. Что будет с вами потом?»

«Я похож на труса?» - чуть ли не выкрикнул запальчиво Серж. - «За кого он меня принимает? Кажется, повода я не давал...»

«В таком случае я последую туда, куда направится королевский двор», - ответил он, опустив глаза.

«Конечно... А что он еще скажет?» - подумал Христофор. - «И вполне возможно, его увезут насильно. Впрочем, с него станется остаться нелегалом».

«Итак, как видите, меня от моего решения не уговорить», - слегка усмехнулся князь.

«Зачем же вам моя виза? Здесь она вам не нужна» - напрямую спросил граф. Он знал ответ на этот вопрос. И Серж это понимал.

«Чтобы не подвергаться преследованиям как лицо, пребывающее в Париже на нелегальных основаниях».

«Думаю, этот паспорт все только усугубит...», - вздохнул Кристоф. - «Но буду с вами откровенен - о вашем задании мне не докладывал никто. Я не уверен, действуете ли вы по приказанию или по собственному почину».

«Эх, жалко, я сжег это письмо Пьера», - подумал Серж. - «Но зачем мне надо было его сжигать? Показал бы Ливену — и не было бы всей этой канители. Ему бы без вопросов подписали все бумаги, которые требуются. А то сей Ливен, небось, из принципа будет продолжать игру... Опять вспомнилось, что про него говорила сестра: «Каковы его недостатки? Упрямство... Его слово должно всегда оставаться последним — и не только в спорах». Нынче есть лишний повод убедиться в его правоте.

«Право слово, если бы у меня была возможность подтвердить то, что было передано мне из уст в уста, я бы это сделал. Так что придется вам, граф, верить мне на слово».

Христофор вздохнул. Осталось сказать только:
«Что ж, видно, вас никак не уговоришь. Посему будь по-вашему».

Он нашел паспорт Сержа, удобно лежавший в правом ящике стола, нарочито медленно набрал чернил и поставил размашистую подпись внизу.

«Благодарю вас», - сказал князь, следя за движениями своего визави.

«Но помните, что я обязан доложить государю о том, что мне пришлось вас выпустить вопреки всяческим уговорам. Поэтому, ежели вас постигнет монаршье неудовольствие, прошу вас меня ни в чем не упрекать», - граф откинулся на спинку кресла.
Серж кончиками пальцев придвинул к себе паспорт.

«Конечно же, Христофор Андреевич», - произнес он.

Повисла неловкая пауза, после которой Серж посчитал нужным распрощаться. Граф сказал только: «С Богом... Надеюсь, у вас все получится».

После ухода князя Кристоф долго смотрел на закрывшуюся дверь. Надо было встать, что-то делать, опять кому-то приказывать, повелевать, - а не хотелось. Опять стало тревожно на душе. Кто знает, вернется ли Волконский обратно? И если да, то не рухнет ли после этого приключения вся его карьера? Времена, когда за успехи в тайной дипломатии давали высокие чины и награды, давно миновали. Напротив, за такие поручения мало кто нынче брался. Лишь те, кому нечего терять, или же отдельные особо отчаянные личности. Зачем же Сержу все это нужно? Впрочем, было понятно, почему. Потому что он таков, каков есть. «Я даже возьму его в Рыцари... Если все получится», - рассеянно подумал Кристоф. Почему-то он не сомневался в том, что вновь увидит Волконского. Но не тогда, когда по проторенной дорожке сюда снова прибегут Бурбоны, а несколько попозже, так скажем...