Лист

Кленовый лист еще распуститься не успел, а уже упасть боялся. Чуть ветер – прожилки дрожат, а в дождь и не напиться ему толком, одна мысль: отяжелею, оторвет. Но мать-дерево крепко держала за руку, смыкала вселенную веток, шелестом успокаивала.
Как заглянцевел к июню, стал шепот братьев слушать, в середке кроны много не разглядишь. С верхотуры шелестят, а лист наш ловит запахи и грезит нагретыми черепичными крышами. За крышами змея реки, замок на холме и заборы как круги по воде, деревянные, кирпичные.
К холодам лист боками загорелся, а теплее не стало ему. Пытался он греть сутулую спину под тусклым солнцем, копающемся в прорехах кроны; да куда там, почувствовал вдруг лист, что мать-дерево спит и не проснется уже если он вниз падать начнет. Почти каждое утро начиналось с унылых фабричных гудков. Лист перестал мечтать, звуки города слились в глухой бесцветный ком. И он не выдержал и отпустил ветку. Кружась над плацем, вглядывался кленовый лист в размытый силуэт родного дерева, но сил крикнуть не было, так и падал молча.
Ефрейтор Бажуков сидел на ступеньках штаба, ждал, когда же родина заберет его обратно. На вычищенный до блеска батальонный плац упал кленовый лист. Бажуков зачем-то поднял его, хотя и не положено поднимать дембелю с земли всякий мусор. Бажуков удивился влажной яркости боков, извилистым красным жилам и умиротворенному морщинистому лику. Мелким черточкам удивился, будто это слепок взрыва маленькой вселенной. Он достал блокнот и положил кленовый лист между аккордами и кривобоким замком. Страницы блокнота сразу же стали волнистыми от влаги. Гулкая штабная «Шишига» забрала Бажукова и вывалилась из разрисованных непонятными ругательствами ворот, вклинившись в гирлянду неторопливых «Шкод». И до аэродрома ефрейтор то открывал блокнот, то снова закрывал, наслаждаясь запахом листа, так и не решаясь написать тонким маркером на его жилистом боку ни слова.