Народный писатель Беларуси 2

                В ТУМАНЕ

                Фрагмент повести.
                Автор Василь Быков

  Василь Владимирович Быков(белор. Васіль Уладзіміравіч Быкаў(1924-2003),  советский и белорусский писатель, общественный деятель, участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей СССР. Герой Социалистического Труда (1984). Народный писатель Беларуси (1980). Лауреат Ленинской премии (1986). Лауреат Государственной премии СССР (1974). Лауреат Государственной премии Белорусской ССР (1978).

                ЗАДАНИЕ СО СМЕРТЬЮ

Окончание.
Начало http://www.proza.ru/2019/11/05/1037

  «Речка была неширокая, с крутыми, местами подмытыми в паводок берегами и кладкой – двумя брошенными на коряги гниловатыми досками. Буров соскочил с кобылки, потянул за повод; противясь, та взмахнула головой, нерешительно переступила передними ногами – боялась идти в воду. Может, правильно боялась, подумал Буров, чёрт его знает, какая тут теперь глубина. Но, может, не утонет?.. Он сильнее дернул за повод и сам нерешительно ступил на притопленный конец кладки, направляя кобылку рядом. Наконец та, видно, решилась, осторожно сошла с берега и вдруг отчаянно бросилась в реку. Он торопливо переступил по кладке, которая предательски подалась под ногами, почти до дна уходя в воду. Едва удержавшись на доске, выпустил из руки повод; кобылка, подняв множество брызг, испуганно выскочила на ту сторону и остановилась, отряхиваясь и озираясь. Мысленно выругавшись, Буров неторопливо выбрался из реки и подобрал в траве мокрый повод. Сзади, не слезая с коня, чего-то дожидался Войтик.
– Ну что стал? Давай верхом. Тут неглубоко...
Войтик перебрался более удачно, его конь тяжеловато вскарабкался на берег, и Войтик, соскочив наземь, взял из рук Бурова повод. Стоя на одной ноге, Буров стянул сапог, вылил воду, отжал мокрую дырявую портянку.
– Не хватало ещё, холера...

   Впереди и немного в стороне на речном берегу ютилась почерневшая от дыма и времени кособокая банька, рядом с ней вольготно раскинулась дичка-грушка. Наверно, там можно было укрыться, и Буров повёл туда озябшую кобылку. Промокшая его нога коченела всё больше, да и другая не убереглась от воды – дырявые сапоги чавкали на ходу, надо было переобуться, сменить портянки (если бы они у него были в запасе). Но, ещё не дойдя до баньки, он учуял знакомый запах дыма и встревожился. Если от баньки тянет дымком, значит, её топят или уже истопили и моются, надо же было угодить сюда в такое неподходящее время! Но поворачивать, пожалуй, было уже поздно – их могли увидеть в крохотное окошко из баньки.
Буров зашёл с глухой, надречной стороны баньки, прислушался. Здесь уже вовсю пахло дымом, сажей, сухой нагретой глиной. Подъехав поближе, Войтик тоже соскочил с коня. Покосившаяся дверь бани была заботливо подпёрта еловым колом – значит, внутри ещё никого не было. Наверно, ещё только собирались мыться.

   Войтик с напряжённой озабоченностью ждал, что делать дальше, и Буров решил:
– Давай по стежке туда. Вон его хата...
Хата и надворные постройки сущеневской усадьбы темнели в вечерней мгле, с улицы баня почти не просматривалась. Лишь бы не встретить кого в огороде на стежке, подумал Буров. Впрочем, если кто и встретится – не большая беда, дела у них всего на минутку, долго они тут не задержатся. Только бы не наскочить на полицию. Но в такой именно серый час суток люди ещё не заперлись по хатам, заняты во дворах, собирают на ночь скотину, наверно, в такое время полиция не очень усердствует. Усердствовать она начнёт чуть позже. Когда вокруг всё утихнет.

   С лошадьми на поводьях они подошли ко двору и сразу очутились на дровокольне с недавно привезенными из леса берёзовыми кругляками, беспорядочной кучей сваленными возле изгороди. Рядом на земле стояло старое корыто, валялись какие-то вёдра, прислонённые к стене сарая, стояли грабли и вилы. С улицы дровокольню не было видно, а от поля её прикрывал близкий стожок на огороде, и Буров, прислушавшись, отдал Войтику повод.
– Стой тут и жди. Если что, я стрельну.
– Недолго чтоб.
– Недолго, недолго...
Войтик перехватил верёвочный повод, а Буров снял из-за спины карабин и тоже отдал напарнику. Наверно, карабин ему теперь не понадобится, в его деле можно обойтись и наганом, который в твёрдой кожаной кобуре висел на ремне. За пазухой под шинелью у него была круглая, с острым ободком немецкая граната – пожалуй, хватит на одного Сущеню. Если их там окажется больше, дело, конечно, усложнится. Если больше, придется поволноваться. Но как-нибудь.

   Стараясь ступать потише, он прошёл по грязному двору к дверям в сени, осторожно приоткрыл их за клямку и прислушался. Из хаты вроде никого не было слышно, только где-то из-за перегородки подала голос свинья; он переступил порог и начал тихонько притворять за собой дверь. Но тотчас же распахнулась дверь из хаты – рослый мужчина, в чёрном ватнике, с хмурым свежевыбритым лицом, без шапки, пугливо уставился в полумрак. Это был, конечно, Сущеня, Буров узнал его и сдержанно сказал из сеней:
– Можно к вам?
Хмурое лицо Сущени, похоже, нахмурилось ещё больше, чуть помедлив, он растворил дверь шире. С понятной опаской в душе Буров переступил другой порог и поздоровался. Однако ему не ответили, кажется, в хате никого больше не было. На уголке стола смрадно чадила коптилка, за прикрытыми дверцами грубки разгорались дрова. В их мигающем свете на полу откуда-то появился мальчишка лет четырёх, удивлённым, почти восхищённым взглядом широко раскрытых глазёнок уставился на Бурова. В руках он держал грубо вырезанную из куска доски игрушку, которую тут же с готовностью протянул гостю.
– Во, лошадка! Мне папка сделал.

  В искреннем ребячьем жесте было столько ласки и доверия, что Буров не удержался, взяв игрушку, рассеянно повертел её в руках, похвалил:
– Хороша лошадка.
– А мне папка и собачку сделает. С хвостиком.
– С хвостиком – это хорошо. Как тебя звать?
– Меня звать Глыша. А папку Сусцэня.
– Значит, будешь Григорий Сущеня, – сказал Буров. Он уже пожалел, что начал этот ненужный разговор с ребёнком. И обернулся к хозяину, молча стоявшему возле порога. – Ну, как живётся?
– Садись, чего уж, – выдавил из себя хозяин. – Не узнал сперва. Изменился... – Так, наверно, и ты изменился, – сказал Буров и, ощутив минутное, вовсе не свойственное ему замешательство, присел на скамью в простенке.
Тут же к нему, по-утиному переваливаясь на выгнутых ножках, проковылял Гриша, доверчиво прислонился к колену.
– А у Лёника патлон есть, – ласково заглядывая Бурову в лицо, сообщил он, – что cтлеляет. Пух!
– Вот как! Патроны теперь не для ребят, – строго заметил Буров.
– Да не патрон, Гриша, – поправил отец. – Гильза у него.
– Ага, гильза.

  Гриша тем временем оставил игрушку и, засунув в рот коротенький пальчик, принялся рассматривать гостя.
– Я к тебе, Сущеня, – с дурацким напряжением в голосе сказал Буров, осторожно отстраняя от себя малыша. Тот, однако, продолжал льнуть к гостю.
– И пуля у него есть. У Лёника.
– Ладно, Гришутка, иди на кроватку, там поиграешь, – сказал Сущеня и подхватил сына на руки.
Гришутка протестующе захныкал, засучил ножками, но отец спокойно отнёс его на кровать и расслабленно вернулся к грубке.
– А жена где же? – спросил Буров.
– Корову доит. Сегодня вот баню протопил, мыться собрались.
Хозяин опустился возле грубки на низенькую скамеечку, нервно сцепил между колен большие крепкие руки.
– Мыться – это хорошо, – сказал Буров, думая уже о другом.

  Он думал, что стрелять здесь Сущеню, наверно, было нельзя, этот малыш портил ему всё дело, отца следовало куда-нибудь вывести – во двор или, может, к бане. К бане было бы лучше. Правда, выстрел могли услышать на станции, а им ещё надо было перелезать через речку... Лучше бы, конечно, за речкой... Оттуда – через поле и в лес. Только как его доведешь туда? Вдруг догадается?
– Я знал, что придёте, – сказал Сущеня с явным надломом в голосе, и в душе Бурова что-то недобро шевельнулось. Но Буров ничем не выдал того и почти бодро заметил:
– Знал? Ну и хорошо. Значит, вину свою понимаешь.
– Чего ж тут понимать, – развёл руками Сущеня. – Никакой же вины нет на мне, вот в чём загвоздка.
– Нет?
– Нет.
– А ребята? – вырвалось у Бурова. – Что повесили?
– Ребят повесили, – согласился Сущеня и сокрушённо поник на скамейке.

  Похоже, он даже готов был заплакать – коснулся пальцами глаз, но тут же, наверно, совладал с собой и выпрямился. В душе ругая себя за промедление и нерешительность, Буров почувствовал, как судороги сводят его озябшие ноги, портянка на левой к тому же сбилась и натирала стопу. Наверное, надо было кончать этот разговор и приниматься за дело. Однако не в лад со своим намерением он тянул время, будто не решаясь переломить себя, настроить на главное. Из запечья снова выбежал Гриша и деликатно приблизился к Бурову.
– Дядя, а у тебя наган есть?
– Нет, какой наган? – сказал Буров, слегка удивившись этому недетскому вопросу.
– А это что? – малыш показал на кобуру.
– Это так. Сумочка.
– А зачем сумочка? – добивался Гриша, засунув в рот крошечный пальчик.

  Как-то расслабленно он обнял колени Бурова и ласково, словно котёнок, стал тереться о них. Сущеня тем временем сидел напротив и не прогонял сына, похоже, он погрузился в свои, вряд ли весёлые теперь мысли. Но в сенях стукнула дверь, и в хату не сразу, медленно переступив порог, вошла женщина с ведром, в тёплом шерстяном платке на голове. Увидев чужого в простенке, опасливо насторожилась, но тут её внимание привлёк малыш, который уже пытался вскарабкаться к Бурову на колени.
– Гриша!
– А у дяди наган есть. В сумочке, – живо сообщил мальчишка.
На лице у хозяйки что-то дрогнуло, как, впрочем, дрогнуло и внутри у Бурова, который сразу признал в женщине Анелю Круковскую, бывшую ученицу станционной школы, где когда-то учился и Буров. Видно, она тоже узнала его.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, Анеля, – с притворным оживлением ответил Буров, уже догадавшись, что его бывшая одноклассница стала женой Сущени. Разговор у них, однако, не пошёл, обоим мешало что-то. Буров, конечно, понимал что, но, по-видимому, догадывалась и Анеля.
– Это... Надо же покормить вас. Голодные же, наверно? – после недолгого молчания нашлась хозяйка.
– Некогда, Анеля, – сказал Буров, тут же рассердившись на себя. Есть, конечно, хотелось зверски, так же, как посидеть, погреться в домашнем тепле, поговорить с молодой, приятной лицом женщиной, которой он даже симпатизировал когда-то. Очень хотелось Бурову отогреть озябшее за дорогу тело или, может, подальше отодвинуть то, ради чего он приехал сюда и чему невольно противилось его существо. Но как было расслабиться, забыть о том хоть на минуту? Он и так сидел, будто на углях: где-то на задворках его дожидался Войтик и, может, по улице уже шли сюда полицаи.
– Завесь окно, – тихо сказала Анеля мужу, а сама бросилась к посудному шкафчику в углу, затем к печи, зазвякала заслонкой.

  Сущеня послушно завесил окно полосатой дерюжкой, висевшей на гвозде рядом, а Буров, подумав, решительно стащил с ноги мокрый сапог.
– У вас портянки какой не найдется? Переобуться.
– Портянки? Сейчас...
Анеля скрылась в запечье, слыхать было, что-то разорвала там и вынесла ему две мягкие тёплые тряпицы. Дрова в грубке весело разгорелись, по полу и стенам мелькали багровые отблески, освещая красным и без того покрасневшую от стужи стопу Бурова.
– А как же мама твоя? Жива ещё? – спросила Анеля.
– Мамы уже нет. Три года как...
– А сестра Нюра?
– И сестры нету. Убили весной в Лисичанской пуще.
С горестным вздохом хозяйка поставила на стол миску тушёной картошки, источавшей такой вкусный запах, что Буров поморщился и сглотнул слюну. Он не спеша переобувался, стараясь придать себе вид человека сытого, недавно вылезшего из-за стола. Сущеня тем временем шагнул за занавеску у печи и поставил возле миски початую бутылку, в которой знакомо блеснуло с пол-литра мутноватой жидкости».