Глава вторая

 Сладкий чай с конфетами в честь принятия в Стаю стал для меня настоящим спасением. Птицы стараются отвлечься, но у них плохо получается. Они сгорают от любопытства: кто я такое и что из себя представляю? Таращатся. Отслеживают каждый мой шаг. Хотят пообщаться, но им, как говорится, «и хочется и колется».

      В конце концов, среди них находится смельчак. Тот самый Дронт, который уже успел подмигнуть мне.

      — Как очкарик очкарику. — Пафосная речь, лицо озаряет улыбка психа. — Ну, и как тебе? Впечатляет, правда?

      Перестаю жевать конфету.

      — Ты о чём? — осторожно уточняю я.

      Дронт фыркает. Птицы тотчас повторяют его фырканье и переглядываются. Конфета встаёт мне поперёк горла. С трудом проглатываю.

      — Я не о чём, а о ком, — загадочно поправляет Дронт и зловеще скалится. — Неужели ты его не ощущаешь?

      При плохом освещении и обилии зелени в Третьей, оскалившиеся улыбки птиц кажутся мне гримасами каких-то мифических чудовищ. Первое впечатление «а они довольно милые» исчезает напрочь за воцарившейся жутью и ощущением опасности. Разверзнувшиеся пасти всё надвигаются и надвигаются. Трусливую собачку вовремя спасает отчаянная догадка.

      — А, вы Тень имеете в виду? Ну… я пока ещё не успела ощутить его присутствие.

      Чудовища останавливаются, резко превращаясь обратно в птиц.

      — Во даёт! Да ты же просто уникум какой-то! — восклицает самое радужно-улыбчивое чудовище по кличке Пузырь, судя по обилию заклёпок и металла на одежде — бандерлог.

      Ангел снова закатывает глаза. Бабочка ковыряет прыщ на подбородке.

      — А что? Должна была почувствовать? — робко уточняю я и опять трусливо виляю хвостом. — Ну… может быть, со временем, у меня получится… В конце концов, я же здесь, у вас, всего лишь несколько часов.

      — Не «у вас», а «у нас», — поправляют меня. — И его чувствуют сразу…

      — Простите… — едва слышно шепчу я и тут же нахожу верное решение. — Давайте почтим его память минутой молчания.

      Птицы уважительно разлетаются по сторонам. Молчат. Дорогуша снимает с головы плебейскую шляпу. Слонёнок шмыгает носом, продолжая обсасывать жирафа.

      Минута молчания длится явно не одну минуту.

      — Какая девушка! — вновь восклицает Ангел и неожиданно бодает головой плечо Бабочки. Бабочка, не переставая, ковыряет свои прыщи…

      — Какая милая, замечательная пташечка! — Дорогуша подруливает ко мне и треплет меня по щеке. — Как бутон на её спатифиллюсе. Осталось только дождаться полного расцвета.

      Мне снова становится жутко. Предупреждающее рычание рвётся из пасти. Так бы взяла и укусила! Дорогуша, судя по всему, догадывается об этом желании, но развлекается, испытывая моё терпение.

      — Тебе нужно стать полноценной птицей уже к ужину, — внезапно на полном серьёзе заявляет он. — А у тебя ни маникюра, ни соответствующего макияжа. Даже серёжек с адамовыми головами нет! Хм. Да и футболка от Красавицы досталась.

      Я удивлённо глазею на парня, который ведёт себя как лучшая подруга и лихорадочно гадаю, в своём ли он уме?

      — Но уши у неё проколоты! — отмечает Пузырь.

      Я стараюсь отодвинуться от его руки, прощупывающей мне мочку, опасаясь, что мне мои ушки вот-вот надерут.

      — Короче. Сейчас мы наведём марафет! — объявляет Дорогуша и хихикает фальцетом, на что Птицы одобрительно кивают. — Изобразим тебе такие smoky eyes — закачаешься!

      — Чур, рисовать буду я! У меня лучше всех получается! — серебряным перезвоном взмывает ввысь голос Ангела. Опять закатывает глаза. — Все знают, что я спец! Никто даже не усомнится!

      И Ангел, активно крутя оси колёс, уезжает куда-то в свои закрома-офф-Родина. Впрочем, возвращается он достаточно быстро. С внушительным чемоданчиком на коленках.

      — Ого! — не сдерживаюсь я. — И это всё — косметика?

      — А то! — Ангел хвастливо двигает бровками. — Обеспечьте свет мастеру!

      Птицы разлетаются, как по команде. Вокруг нас зажигаются многочисленные фонарики и лампы. Буйство зелёного цвета теряет свою власть. Я начинаю различать состайников в их естественных цветах. Во всех смыслах.

      Руки Ангела, к моему удивлению, оказываются по-женски мягкими и нежными. Он работает действительно как профессиональный визажист, используя такие непонятные слова, как «консилер», «корректор», «основа под Т-зону», «основная и дополнительная палитра»…

      — Ты там не переусердствуй, — с оттенками ревности говорит Бабочка.

      — А я писать хочу, — объявляет Слон, и его тут же провожают в туалет.

      Дальше я общаюсь только с Ангелом.

      — Дивное лицо! Ухоженное, — бормочет Ангел. — А вот шампунь тебе нужно поменять. Ты, похоже, совсем ополаскивателями не пользуешься, да?

      — Да.

      — Плохо. Нужно менять привычки. Каждая уважающая себя птичка должна следить за собой и чистить пёрышки при первой возможности. Зубки покажи.

      Не спрашивая, зачем ему это нужно, показываю зубы.

      — Клыкастенькая. Это хорошо.

      — Но я же собака…

      — Бывшая.

      Ангел продолжает работать надо мной. Замолкает. Но ненадолго. Спохватывается с главным вопросом:

      — Ну хоть петь-то ты умеешь?

      — Не знаю, умею ли, но петь люблю.

      И пока Ангел накладывает тени на мои веки, я затягиваю любимую «Рано или поздно…»

      — Кто-то был первым, а кто-то вторым. Но я хотел быть за чертой… — подхватывает Ангел сильным хорошо поставленным голосом профессионального певца. — Там, где кончается розовый дым…

      Рано или поздно… что-то происходит на земле…

      Голос Ангела, к моему удивлению, как по цепной реакции переходит к другим птицам. И, в итоге, мы все поём. Громко. Самозабвенно. Приходя в экстаз от собственного пения.

      Боже, я за всё своё время, проведённое в Доме, не испытывала такого восторга!

      В Гнездовище, как в родное стойло, заскакивает Конь. Наше общее пение заставляет его резко притормозить.

      Стучит подкованными копытами, трясёт гривастой башкой и удивлённо моргает выпученными глазами. Фраза из советского фильма подходит ему как нельзя кстати:

      — А чёй-то вы здесь делаете-то, а?

      Позвякивает шпорами и металлическими бляхами. Как только допеваем песню, сообщает:

      — Это… скоро жрать дадут. Нынче гречка будет!

      Дальше смотрит на мои smoky eyes, забывает зачем, собственно, прискакал, и опять уносится куда-то прочь.

___________________________________________

      Чувствую себя почти счастливой. Как в блаженной нирване. К своему первому ужину в составе Третьей я:

1) выгляжу как раздобревшая мумия с щедро растушёванными «дымчатыми глазами»;
2) сменила громоздкий горшок с лилейником на формочку с фиалкой — подарком от Слонёнка;
3) определила свою роль в Гнездовище — толкать коляску с одним из неразумных (либо Фикусом, либо Кустом), а также кормить их, менять им подгузники, развлекать их чтением Джона Уиндэма вслух. Ну, и заодно ловить Красавицу, периодически сваливающегося на пол при виде меня, и поливать цветы на верхних полках Третьей;
4) вставила в уши серьги-птички, вместо привычных гвоздиков;
5) научилась завязывать слюнявчик без смущения и общего чувства «стрёмности».

      Кстати, о слюнявчиках!

      — Ты какой выбираешь? С солнышком, вишенками или корабликом? — монотонно прогундел Гупи, склонившись надо мной.

      Сначала я даже не поняла, что он обращается ко мне. Высоченный, как фонарь, выше даже самого Вожака, Гупешка смотрит куда-то вдаль и дёргает себя за ухо.

      Наслышавшись о ядовитых птичьих настойках с такими названиями, как «цветочек» или же «изюминка», я решила, что Гупи предлагает мне принять на грудь. 13 капель. Перед ужином. В обязательном порядке. И попробуй только отказаться!

      — А может не надо? — с сомнением ёжусь я. Гупи дёргает ухо сильнее.

      — Надо — отрезает он. — На «кораблике» пятно от томатного сока не отстиралось. А на «солнышке» — дырка. Зашить нужно. Но она не заметная. Папа не в курсе…

      Я облегченно вздыхаю, и Гупи наконец-то смотрит прямо на меня.

      — Я на «солнышко» согласна. Дырку зашью сразу после ужина, — сообщаю я.

      Гупи смотрит на меня круглыми влажными глазами (не дать не взять аквариумная рыбина!) и долго молчит. Только открывает и закрывает рот.

      Кажется, я начинаю понимать, почему он именно «Гупи».

      — Считай, что это подарок, — наконец говорит он. — Можешь чёрную шапку надеть. Или боа. Если есть.

      — Зачем? — искренне удивляюсь я.

      — Для траура, — с усталостью бывалого вздыхает Гупи, и уходит, чтобы чуть позже вернуться ко мне с льняным слюнявчиком, на котором вышито весёленькое жёлтое солнышко. Милая работа! Но у завязок ткань разошлась и образовалась дыра, с которой материя вот-вот разойдётся на многочисленные "стрелки".

"Не забыть  зашить", - командую я себе и почему-то вспоминаю  дополнение от Гупи "Папа не в курсе". Что-то подсказывает мне, что это очень хорошо. Великая удача удач.
Но почему?

По спине пробежался мерзкий холодок грядущих неприятностей.




/В столовой/



      На самом деле я неочень люблю столовую, поскольку рассматриваю её именно с точки зрения общей атмосферы Дома. 
      Визг, угрозы, истерика  и мат со стороны  стола Крыс, чавканье, вопли и оценивающие взгляды со стороны стола Четвертой, истовое презрение от Фазанов, похоронное молчание от Птиц, рычание и лай от псов Шестой, готовых сожрать не только свою порцию, но и порцию соседа. А  ведь мне доводилось, и не не один раз, обращаться к состайникам, выклянчивая себе тарелку супа!
Было дело, было...
Спасибо Валету, что всегда спешил на выручку в таких случаях.
Чёрному-то было наплевать.

Но сейчас у меня первый ужин в составе Третьей и, кажется, весь собравшийся в столовой социум не сводит с меня глаз.

Добрая сотня взглядов сканирует каждое моё движение, каждый поворот головы.

Мой же взгляд невольно обращается в сторону Четвёртой. "Приятного аппетита", - мысленно желаю я Лорду и отвлекаюсь на кормление вверенного мне неразумного.

В Гнездовище несамостоятельные детки тихие, покладистые. Бойко открывают рты и почти не пачкают свои слюнявчики.

... Через некоторое время, будто почувствовав  мой зачарованный взгляд, Лорд  вдруг оборачивается через плечо и одаривает меня белоснежной рекламной улыбкой.
На некоторое время я забываю как дышать.

Из ступора меня выводит гуканье неразумного. который хотел бы продолжить свой обед. Вовремя спохватываюсь и продолжаю кормление.

Птицы многозначительно переглядываются, но никто ничего не комментирует.