Глава четвёртая

      Я не знаю, какое сейчас время суток, потому что ничего не вижу. Меня завернули в шкуру давно съеденного мамонта, оставив прорезь для дыхания, и, кажется, бьют. Удары не такие болезненные благодаря мягкому меху, но мне всё равно больно. Больно и унизительно. Слышу пронзительные крики слетевшихся на добычу падальщиков. Меня толкают и пинают. Что-то тяжёлое и увесистое прилетает мне промеж рёбер, тут же — под лопатки, следом — по коленным чашечкам. Я падаю, и меня продолжают бить, отдавливая шинами незащищённые ступни и пальцы ног.

      Слёзы в два ручья текут по моим щекам, скрытые от окружающих вонючей шкурой мамонта. Я стараюсь не всхлипывать. Зажмурилась, терпеливо ожидая, когда же закончится этот кошмар.

      Самое ужасное — не внезапность нападения, а то, что меня предварительно обездвижили, не давая защититься и дать сдачи.

      «Только бы лилейник не поломали… Только бы лилейник не поломали», — мысленно твержу я, как мантру, и тут же получаю увесистый удар по лицу.

      Толстая серая шкура «карательного мешка» уберегла от выбитых зубов и сломанного носа, но чья-то подошва попала в прорезь для дыхания и рассекла мне губу. Тёплый поток крови хлынул по подбородку.

      Крики стихают. Пауза перед следующим ударом подозрительно затягивается. Я превратилась в сплошную боль. Побитая собачонка, наказанная за ночную самодеятельность. Слишком правильная. Слишком хорошая. Слишком наружная для Дома…

      То, что птицы сотворили со мной, просто подло. Если уж и становиться девочкой для битья, то дайте мне открытые пытки. Чтобы я могла смотреть в глаза мучителям!

      Кто-то склоняется надо мной и ставит на ноги. Отдавленные шинами босые ноги тут же отзываются адской болью. Я не удивлюсь, если мне переломали несколько пальцев. Меня усаживают. Взвывает болью отбитый таз и низ живота. Снимают шкуру мамонта. Мне сразу становится холодно. Я по-прежнему жмурюсь.

      — Можешь открыть глаза, — звучит женский голос рядом.

      Мотаю головой. От мысли, что плюс ко всему меня побили девушки мне ещё горше.

      Рука замахивается, чтобы вновь ударить меня, но звучит резкий голос Дракона:

      — Хватит! Было сказано — до первой крови!

      — И что теперь? Уговаривать её? А не слишком много привилегий?

      — Хочешь оказаться на её месте?

      Молчание в ответ. Чьи-то тёплые пальцы ощупывают моё лицо. Касаются рассечённой губы. Шиплю от боли.

      — Мог бы снять шпоры со своих говнодавов, болван! — кричит Дронт.

      — А чё я-то? — отзывается Конь. — Я вообще был против!

      — Так против, что лягался сильнее всех, — тихо отвечает другой женский голос, и обращается ко мне: — Зо, открой глаза. Пожалуйста.

      Набираюсь смелости и размыкаю веки. Фокусируюсь. Мне одевают очки. Решаюсь поднять голову и вижу пять фигур в мешках с прорезями для глаз. Как куклуксклановцы.

      — И не надо таких печальных глаз! Ты знаешь, за что тебе прилетело, — говорит кукулусклановец с первым резким женским голосом. — Мы тебе ни одной косточки не сломали. Ещё по-божески с тобой обошлись!

      — Папа сказал тебе «уйди», а ты не ушла. Почему? — сурово спрашивает куклуксклановец-Дракон. — Ой, блин. У неё кровь на пол капает.

      — Сейчас вытру, — спохватывается куклуксклановец со вторым, более мягким женским голосом, и начинает осторожно вытирать мне лицо.

      — Не надо, я сама… — едва слышно отзываюсь я, хотя говорить с рассеченной губой тоже больно. Забираю предложенный платок и вытираю лицо.

      — Может, зря мы всё это? — нервно топчется на месте куклукслаклановец Конь.

      Шайка собирается как-то резко ответить ему. Но звучит пронзительный свист откуда-то с верхних этажей джунглей, и разодетые в балахоны падальщики мгновенно разлетаются.

      Стучит трость. Характерный звук походки Вожака.

      — Пройди мимо. Пройди мимо, — бормочу я чуть слышно, и слёзы опять двумя ручьями льются из моих глаз.

      Кровь снова струится из рассечённой губы. Я зажмуриваюсь. Шаги и стук трости затихают напротив меня. Шелест. Запах ментоловых сигарет и вишнёвого леденца.

      — Выспалась? — вкрадчиво спрашивает кто-то голосом Стервятника.

      И от его полной безмятежности и вселенского пофигизма меня начинает слегка потряхивать.

      Смешно! А я рассчитывала на благодарность за эту бессонную ночь, за то, что хоть как-то старалась облегчить страдания Вожака, за то, что мне действительно было не всё равно…

      — У вас здесь не аптечка, а п*здец какой-то, — хлюпнув носом, отвечаю, не стесняясь своего мата и тут же инстинктивно пригибаюсь, ожидая, что меня снова ударят.

      — Не выражайся, пожалуйста. Ты же девочка, — просит подошедший, но снисходительность в его голосе сменяется внезапной угрозой. — Кто дал тебе право распоряжаться у меня в стае? Кто?

      Мелкое потряхивание сменяет крупная дрожь. Меня колотит.Может быть, я таким образом чувствую Тень? «Привет, Макс», — успеваю предположить я.

      — Открой глаза, — звучит в третий раз.

      Стервятник смотрит на меня глазами разозлившегося хищника. Ни следа ночных страданий на лице. Безупречный образ.

      — Ты оглохла? — резко напоминает о себе Вожак, безразлично созерцая мои текущие слёзы и рассеченную губу.

      — Нет, слышу прекрасно, — дерзко отвечаю я, стараясь унять трясучку. — И я скажу тебе, кто… Даже не «кто», а «что»…

      Стервятник вопросительно выгибает бровь.

      И вот уже я сама впиваюсь глазами в его жёлтый, как моча, взгляд и, по-собачьи скалясь, развёрнуто отвечаю:

      — В трудный ответственный момент мне позволили распоряжаться у тебя в Стае… «сопереживание» и «человечность». Слыхал о таких понятиях? — Моё лицо кривится, продолжаю тихо плакать, не стесняясь пристального внимания Стервятника. — Запихать меня в меховой мешок и побить впятером одну — это было очень благородно с вашей стороны!

      Я уже не сдерживаюсь и просто реву.

      — Мама Зо! Мама Зо! — рвётся ко мне из зарослей Слон.

      Видимо, стая только что вернулась с завтрака.

      — Слонёнок, не ходи туда. Не ходи! — пытаются остановить малыша.
Но безуспешно.

      Стервятник тяжело поднимается. Смотрит на мои рыдания уже с высоты своего роста.

      — Можешь пожаловаться Р Первому, и у твоих обидчиков будут крупные неприятности, — великодушно разрешает мне Вожак и, тяжело припадая на правую ногу, уходит к своей стремянке.

      «В том числе и у меня. Потому что не уследил. Допустил всё это», — чёткая, но не высказанная мысль прилетает ко мне в мозг.

      — Я не стукачка! — отчаянно выкрикиваю я, прижимаясь к плечу подсевшего ко мне Слона. Малыш доверчиво подпихивает мне «День триффидов» с немой просьбой почитать ему.

      Из зарослей выезжают Пузырь и Дорогуша, с одинаковым вопросом на губах:

      — А что случилось-то?

      И, увидев меня, тут же в один голос выдают:

      — Ой!

      
***



      Если вчера за ужином я была счастливой, то сейчас чувствую себя несчастнейшим человеком на земле. Тело разламывается, словно меня провернули через мясорубку. Я досадую на себя. Наивная дура, которая поверила в тихую мирную жизнь!

      Я вся такая правильная, такая умница. Псы — плохие, Птицы — хорошие. Чёрная полоса в жизни закончилась, можно свободно вздохнуть и сказать: «Дом, я люблю тебя!»
И как только я собралась признаться Дому в любви — меня побили. Без права дать сдачи. Даже несмотря на то, что я — девушка.

      Не считая женских фигур, в роли инквизиторов выступили Дракон — как исполняющий обязанности вожака, Дронт — за угрозу Стервятника запихать ему в глотку забывчивость, и Конь — как чумной дохляк, вспомнивший детство золотое.

      Ещё один миф развенчан. Зловещий цирк Третьей лишь подтвердил свою сомнительную репутацию.

      Вспоминается поговорка: «В тихом омуте черти водятся».

      И как мне теперь смотреть в глаза этим чертям? Жить с ними бок о бок, делая вид, что не обиделась, всё поняла и простила?

      Под глазом вырос здоровенный фингал. Боюсь, что на рассеченной губе останется шрам.

      — Ты бы привела себя в порядок, что ли, — мрачно напоминает мне Пузырь. — А то выглядишь, как Длинная… — он осекается, измеряет взглядом мой рост, — точнее, не очень длинная, но всё-таки Габи.

      Вспоминаю свои вчерашние «smoky eyes». За сегодняшнее утро я ещё не успела посмотреться в зеркало, поэтому охотно верю Пузырю. Но не до макияжа сейчас.

      Залезаю к себе наверх и нахожу записку на подушке. Всего два знакомых слова: «Инициатива наказуема»

      И написаны они МОИМ почерком. С МОЕЙ подписью. Будто я писала самой себе. Как протез для совести.

      Складываю записку пополам и убираю в карман джинсов. Секунду спустя обнаруживаю, что кость, подаренная мне вчера Рыжим, бесследно исчезла. Моя душа медленно, но верно леденеет. Судорожно ощупываю карманы, начинаю рыскать по койке, перетряхиваю рюкзак и пакет с книгами. Нету! Выломанная мною коряга из полуяви-полусна и сосновые шишки тоже исчезли, но хвойные иголки по-прежнему на месте. И лилейник, предатель, жизнерадостно цветёт. Свеженький. Явно подкормленный хорошим удобрением.

      Сворачиваюсь в позу эмбриона и продолжаю тихо плакать над несправедливостью мира. То, что я второй день живу без завтрака — я уже не помню.

      Не хочу никого видеть. Ненавижу всех птиц вместе взятых. У меня, как всегда, либо всё хорошо — либо всё плохо. Полутонов я не признаю.

      — Мама Зо, — через некоторое время окликает меня Красавица.

      Я широко распахиваю глаза. Красавица. Зовёт. Меня. Да это уже само по себе нонсенс!

      Сразу начинаю суетиться, вытирать лицо, проверять, не заляпала ли я его футболку. Быстро спускаюсь с койки на пол. Стараясь не глядеть на его лицо, похожее на лицо темноволосого Кена — жениха куклы Барби, быстро проговариваю:

      — Да. Вот она, я.

      — Папа просил сделать тебе сок. Возьми. Яблочный, — тихо говорит Красавица и протягивает мне стакан.

      Посудина трясётся и ходит ходуном. Стакан выскальзывает из его тонких изящных пальцев, но я как-то умудряюсь вовремя перехватить его, даже не расплескав содержимого.

      — С-спасибо, — дрожащим голосом отзываюсь я.

      Красавица не уходит.

      — Мы должны показать тебе нашу аптечку, чтобы ты была в курсе, — продолжает он. — Пошли?

      — Красавица, хватит подпрыгивать на месте. Лети уже! — всплёскивает лапками подъезжающий Ангел. — Я нашей новой птичке сам всё покажу!

      Красавица, к моему удивлению, тотчас резво и бодро улепётывает к выходу. Ангел смотрит ему вслед.

      — Как будто его пассия не сможет подождать и пяти минут! — бурчит колясник и, озабоченно вздохнув, закатывает глаза.

      Отмечаю, что смотреть на пустые белки глаз весьма неприятно. Но приходится привыкать.

      Ангел возвращает глаза на место:

      — Ты сок допила?

      Я спохватываюсь и пью. Отличный яблочный сок, только что из соковыжималки. Украдкой бросаю взгляд на стремянку Вожака. Царственный насест пустует.

      — А вот и наш местный медпункт! — жизнерадостно сообщает Ангел, распахнув передо мной дверцы углового шкафчика на птичьей кухне.

      Гупи крякает где-то над моей головой. Бабочка улыбается и предвкушающе опускает взгляд. Баночки-баночки-баночки всех цветов радуги… Одни целые, другие почти пустые. Пару мгновений я тупо соображаю, что это такое, но потом замечаю знакомую надпись: «Лунная дорога», и меня бросает в пот. Птицы зубасто улыбаются.

      — Догадываешься? — уточняет Ангел, сияя как начищенный пятак, и я одними губами выдаю очевидное: «Наркота…»

      Клыкастые улыбки птиц становятся ещё шире от моей догадки.

      Меня прошибает пот. В ужасе шагаю назад и смотрю в улыбчивые лица. Так вот в чём дело! Я живу среди психов! Они все здесь наркоманы и торчки! Все! Может, и неразумных пичкают чем-то!

      Кажется, эти чудовища снова надвигаются на меня, чтобы сожрать то, что другие догрызть не успели. Сдавленный стон вырывается из груди. Я пячусь назад, как от надвигающейся опасности.

      — Эй! Эй, куда же ты? — догоняет меня Ангел. — Я тебе ещё не всё показал! — Ангел выруливает из камбуза вперёд меня, не давая преждевременно сбежать. Гупи и Бабочка контролируют каждое моё движение.

      — Что ещё? — слабым голосом спрашиваю я.

      — А вот ингредиенты для наших медикаментов! — объявляет Ангел, отрывая лист от ближайшего папоротника и запихивая его себе в рот. — Попробуешь?

      К горлу подступает приступ тошноты.

      — Ребята, мне надо на воздух, — я из последних сил стараюсь быть культурной и, чувствуя, что подкатывает, быстро-быстро семеню к выходу. Боли в отдавленных стопах для меня как будто не существует.

      Мир вокруг меня рушится. Мечты и идеалы рассыпаются серебряной пылью. Не чуя под собой ног, не чувствуя боли, несусь сквозь пространство Дома и не могу остановиться. Они все здесь психи и наркоманы! Нет ни одного вменяемого человека! Если их вообще можно назвать «людьми» и «человеками».

      И я тоже должна стать такой же… Существом, особью женского пола, без права на собственную личность…

      «Я хочу назад! В Наружность! К Димке…»

      Дом заплясал вокруг меня, закружил в безумном вихре. Сейчас я как Чёрный в Самую Длинную ночь — вся изойду на крик. А потом явится Слепой и на правах хозяина Дома, поколотит меня… уже без «карательного мешка».

      Прислонившись к холодной стене, беспрестанно сглатываю. Отхожу от ужаса. Зримо.

      «К Акуле! Немедленно! К Акуле!» — диктую себе. — «Плевать на всё и на всех, главное — выпросить разрешение на перевод в женскую половину Дома. Моя койка в Третьей пустовать не будет. Претенденток хватит с лихвой!»

      Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

      Сейчас отдышусь и, не дожидаясь обеда, пойду к директору. Думаю, он мне не откажет, как только взглянет на мой фингал и рассеченную губу.

      «Шестая рулит!» — надпись со стены словно выпрыгивает мне в лицо. Прописанная кислотно-оранжевой краской. Я останавливаюсь. Пока удивленно моргаю всё ещё не смытыми вчерашними «smoky eyes», передо мной всплывают призрачные лица бывших состайников и состайниц, во главе которых стоит Чёрный с намордником и здоровенной цепью в руках.

      «Это всё тебе!» — улыбается бывший вожак и приближается ко мне вместе с оскалившимися псами. — «Помочь надеть? Помочь?.. Помочь?.. Помочь?..»

      Я затыкаю рот, чтоб не заорать от собственных видений.

      — Ой! Кто это тебя так? — звонким мальчишеским голосом спрашивает меня кто-то за призраками моих галлюцинаций.

      Чёрный и остальные псы исчезают. Передо мной стоит тощий мальчонка. Затычки плеера сброшены на шею. Жёлтое мелирование стоит дыбом. Явно молодой крысёныш.

      Я отчаянно пытаюсь вспомнить кличку, которая, как назло, вылетела из головы.

      — Белобрюх, — важно подсказывает юный крыс и нагло усмехается мне в лицо. — Круто тебя пернатые разукрасили!

      Где-то внутри меня маленькая собачка превращается в волкодава, рычит от ярости и жаждет свернуть крысёнку шею. Но побитое тело даёт о себе знать, и меня хватает только на признание полного поражения:

      — Я старый солдат, не знавший любви…. Несу первые боевые потери…

      Белобрюх тонко, по-крысиному смеётся.

      — Ты давай, не раскисай! Наши не сдаются! — неожиданно заявляет он и панибратски хлопает меня по плечу, прежде чем быстренько куда-то свалить.

      Не успеваю удивиться слову «наши», и что имел в виду под этим словом крысиный малолетка. Царапина Леса от хлопка по плечу взвизгивает болью. Шипя и матерясь, я хватаюсь за плечо. Белобрюха след простыл. Зато процветающая наркомания Третьей больше не ужасает. Этот пунктик из моей головы улетучился. Плетусь обратно в Гнездо, еле волоча отдавленные ноги, держась за многострадальное плечо. Поход к Акуле переношу на послеобеденное время.

      Очень хочется поговорить с Курильщиком из Четвёртой, спросить его, как он справляется со всем этим? Откуда берёт уверенность и силу сопротивляться всем этим монстрам вокруг?

      Мимо несётся Р Первый.

      — Здрасьте, — автоматически выдаю я.

      — Угум, — буркает что-то невразумительное Ральф вместо приветствия.

      Он слишком занят. Он спешит по своим делам. НО! Внезапно резко жмёт на тормоза, а я чётко понимаю, что снова вляпалась.

      Меня перекашивает, будто съела целый лимон. Даже за ушами трещит от ожидания. Что сейчас произойдёт, что сейчас произойдет! И оно происходит.

      Как последняя крыса, стараюсь сбежать на отдавленных ногах, но Р Первый рявкает мне в спину:

      — Стоять!

      И я, «старый солдат», вытягиваюсь по стойке смирно. Воспитатель подходит ко мне чуть ли не вплотную. Я медленно разворачиваюсь на 180 градусов. Даже вопросов не возникает, о чём у нас будет разговор. За отведённые мне доли секунды я вспоминаю свой отчаянный вопль: «Я не стукачка!»

      Я уже забыла, что сама собиралась идти к Акуле.

      — Это что? — рычит Р Первый, тыкая пальцем в мой фингал.

      Больно. Мог бы этого не делать.

      — Синяк, — тихо отвечаю я. Стараясь не смотреть воспитателю в глаза, трусливо подметаю пол хвостом.

      — Сам вижу, что синяк! — внезапно обрушивается на меня Ральф, и от его вопля у меня волосы шевелятся на голове. — Кто?

      Вот так. Без прелюдий и лишних вопросов. Прямо и по существу.

      Трусливо отмалчиваюсь. «Не скажу. Не скажу. Не скажу. Ничего я вам не скажу», — проигрываю в мозгах одну и ту же пластинку. Р Первый мгновенно приходит в ярость. Это физически ощущается. В воздухе запахло опасностью. Со стороны кто-то присвистывает. Вокруг собирается толпа заинтересованных зрителей.

      «Сегодня явно не день Бэкхема!» — голосом Виктора Гусева вспоминается рекламный слоган из Наружности. Мысленно ставлю себе пятёрку за отличное сравнение.

      — Я спрашиваю, кто? — напоминает о себе Ральф. Желваки играют на его скулах. Челюсти от ярости ходят ходуном. — Говори! Живо!

      Затравленно пригибаюсь под силой голоса своего воспитателя и мотаю головой: «Ни за что!»

      — Ты на меня смотри, с*чка малолетняя! — внезапно взрывается Ральф, и я охаю от оскорбления в свой адрес.

      Все мои блоки, все мои защиты летят ко всем чертям. Ральф, уловив нужный момент, жадной хваткой ротвейлера впивается в мои мысли-впечатления и прокручивает их в обратном порядке. Р Первый сжимает мой подбородок и лезет в сознание, не обращая внимания на то, как я трепыхаюсь в его руке, изо всех сил стараясь спрятать от воспитателя клички и лица побивших меня.

       Стервятник корчится от боли… Не то.

      Холодная вода на руках. Молитвы. Желание заплакать… Не то.

      Боль под рёбрами. Тупая, будто приглушённая… Вот, это уже ближе к истине.

      Ральф хищно раздувает ноздри, почуяв крупную добычу.

      — Нет. Н-нет, не надо, — выстанываю я, но Ральф неумолим. Я изо всех сил стараюсь защититься…

      Беззвучные вскрики Стервятника. Боль в спине, в животе, в ногах…

      Темнота. Прорезь для дыхания…

      Ага. Прорезь.

      Уцепившись за неё, Ральф мысленно раздвигает края этой прорези, чтобы посмотреть на избивающих.

      Но видит темноту.

      Опять конвульсии страдающего вожака.

      Кто-то выряженный как куклуксклановец.

      Вот, вот как раз то, что нужно.

      Сколько их?

      Как звучат их голоса?

      Опять темнота.

      Корчи Стервятника, душная темнота и боль.

      — Пустите меня! — взвизгиваю, каким-то чудом находя в себе силы прервать беспардонное выворачивание души наизнанку.

      Приходя в себя, обнаруживаю, что повисла на руке Р Первого и отчаянно вырываю из трёхпалой длани подбородок. Разгоряченный охотой Ральф, кажется, тоже приходит в себя. Зрители свистят и улюлюкают. Воспитатель вспоминает, что я, вообще-то, девушка и нуждаюсь в более бережном обращении. Да, и я — не фанатка Р Первого.

      На корчи Стервятника Ральфу плевать. "Оклемается. Ему не впервой".
 А вот кто скрывается под балахоном кукулуксклана — интересный вопрос. Но пока он для Ральфа недосягаем.

      — Тебя избили. Стервятник никаких распоряжений не давал. Это всё народная самодеятельность, — делится своими догадками Р Первый.

      Душа леденеет.

      Почему Ральф так жесток со мной? Он же теперь мой воспитатель! Неужели до него не доходит, что Стая размажет меня по стенке, как только выяснится, что ему, Ральфу, всё известно?

      — Почему ты выгораживаешь их? — следующий вопрос воспитателя приносит некоторое облегчение. — Ты соображаешь, девочка, что если ты мне не скажешь, кто это сделал, то тебя побьют ещё и ещё? И не один раз?

      Какой наивный!

      — А если я вам скажу, то меня убьют, — тихо отвечаю я, и меня в который раз начинает колотить от собственных страшных догадок.

      — Не убьют, — отзывается Ральф, но я улавливаю в его голосе неуверенность.

      «Если бы шпора попала мне не по губе, а по горлу, я бы уже сдохла» — проскакивает случайная мысль. И я вздрагиваю, поскольку едва не выдала Ральфу Коня.

      Р Первый злобно зыркает на меня, досадливо осознавая, что секунду назад пропустил что-то важное.

      — Дура! — с чувством выплёвывает Р Первый и быстро уходит.

      Зрители заходятся свистом и улюлюканьем.

      — Скоро обед! Вкусный обед! Сытный обееед!* — поёт Табаки, проезжая мимо меня. Не разошёлся полноценной отповедью в мой адрес. Даже странно.



_____________________________________
Примечания:


* — Скоро обед! Вкусный обед! Сытный обееед! (С) - песня стервятников из м/ф "Ледниковый период".