Право на предательство. Глава 26

      Глава 26. СМЕНА РОЛЕЙ


      Все действующие лица пребывали в сознании своей исключительности и не особо задумывались о том, что она — фикция. Алёша считал себя натурой тонко чувствующей, сильно любящей, но ему не приходило в голову, что первые чувства — лишь проба пера, а вулкан эмоций — обычный спутник крайней молодости. Женя полагал себя агнцем, обречённым на заклание, и призывал всех уверовать в его страстную жертвенность — он так себя позиционировал, но это не мешало ему брать от жизни то, что она давала, и наслаждаться этим. Ира гордо отворачивалась от подружек; после того, как она отхватила себе такого парня и заполучила его в мужья, не заплатив при этом ни копейки, она считала себя вообще вознёсшейся на небеса и так же презрительно, как на сокурсниц, смотрела на мажоров своего круга, потому что была богаче их и не ютилась ненужным довеском на заднем сиденье машин, распугивающих своими финтами на ночных улицах и водителей, и пешеходов, но это спокойно уживалось с беготнёй по бутикам, стандартной болтовнёй на жутком жаргоне и продолжением общения в привычной компании. Г-н Резников, имевший больше всех оснований быть из ряда вон выходящим, на протяжении многих лет так окружающими и воспринимался, но, познав измену и предательство, перестал видеть смысл и в своей жизни, и в своём состоянии. Предаваясь мрачным раздумьям, он жалел и свой холдинг, и дело, которому отдал столько лет, но копить ему дальше было не для кого, как и некому было передавать своё достояние. Старость и немощь стояли на пороге; раньше судьба ставила его выше многих и окружала любовью, честностью и верностью его ангелам. Он и теперь чувствовал себя инородным и отличным от других — но не памятником мудрости и благородству, воздвигнутом на искусственно насыпанном холме, а гнилой вешкой, зачем-то воткнутой пятьдесят пять лет назад в зловонное болото.



      За какие-то две недели жизнь — даже не последовательно, а скопом — свергла с пьедесталов тех, кто ею же и был возведён на них: Алёша стал ловцом богатого любовника, деньгами и властью которого хотел рассчитаться с неверным возлюбленным, обскакать его или, по крайней мере, покруче напакостить; Женя — полуфабрикатом, успевшим выгодно жениться, но понятия не имеющим, что с этим надо было делать, так как в своих талантах, обязанных вылепить из него крупного бизнесмена, и сам не был уверен; Ира — обыкновенной нимфоманкой; Павел Дмитриевич с ужасом предвидел беготню по любовницам и скорым переключением, как это обычно у всех и происходит, на смазливых мальцов. Его извиняло лишь то, что пятьдесят пять лет своей жизни он держался пристойно и не ударился в пьянство, блуд и оргии, как только разбогател.

      Жизнь — тяжёлый крест и всегда разочарование… Цепляйтесь же за неё, титулярные советники, метившие на заре своей юности в Александры Македонские!



      Прошло две недели со свадьбы друга-предателя. Стояла середина осени, куртки и плащи заменили последние кофты и спрятали под собой пиджачные пары и джемпера. Алёша ехал в метро на занятия английским к той самой «крутой училке», которая слыла, и не без оснований, модной знающей профессиональной преподавательницей, и думал о том, что возвращаться домой придётся в час пик, в начале шестого, когда толкотня и давка в общественном транспорте достигнут максимума. Учительница его хвалила, но он предпочёл бы её отзывам порицания, потому что все одобрительные отклики объяснялись лишь пустотой в его сердце, и он набивал голову грамматикой и иностранными словами по той простой причине, что в его личной жизни ничего не происходило, как он ни пытался её наполнить. Женька уехал неделю назад и, должно быть, уже вернулся, но Алёша пока сдерживался и не звонил деду, чтобы узнать, как прошла «командировка». Впрочем, учитывая то, как они расстались, подлый изменник мог и не останавливаться в уютном тихом домике, а расположиться в той самой гостинице «Дружба» с одним-единственным туалетом на два этажа. Или, что ещё хуже, у Милы. Верно, сельская красавица его поджидала, возможно, даже томилась… Воспоминания о лете как-то быстро стёрлись, поблекли, да и чем они могли порадовать, восстав из памяти? Разговоров с «Ирочкой» было больше, чем постельных сцен, ощущения бледнели, вспоминать об оргазмах — дурное неблагодарное занятие… Конечно, Алёша хотел забыться, выбить новой струёй старое, порушенное, оболганное, но ему ничего не удавалось. В середине недели он даже проехался на каток, чтобы попытаться зацепить, как побуждали вздорные фантазии, симпатичного стройного танцора-фигуриста, но его постигло жестокое разочарование: лёд усердно резали какие-то малолетки, ими лихо командовала упитанная тётя, и в помине не было кого-то завораживающего, покоряющего мгновенно, загадочного, неотразимого и прекрасного и лицом, и телом в волшебной пластике. Выискивать в расписании часы занятий других групп Алёша не стал, рассудив, что его идея была абсурдной с самого начала. В самом деле, в его возрасте все честолюбивы, особенно спортсмены: если ты преуспел, будешь одержим мыслью о соревнованиях и призах, если бездарен — завистью к прорвавшимся талантам. Во всё это Алёша как-то не вписывался, а искать такого же неприкаянного и праздношатающегося, как он сам, и вовсе было бы провальной затеей.

      На улице, в транспорте, в школе, в сети, в клубах, в кафе, на вечеринках Алёша постоянно искал, оглядывал встреченных, ему необходимо было найти кого-то, выпавшее образовало пустоту, и она требовала заполнения — немедленного. Положение осложнялось тем, что он не понимал, кто именно ему нужен. Подсознательно он хотел, чтобы находка была черноволосой, юной, стройной, прекрасной; включая мозги — вздыхал: нет, ничего, напоминающего Женю, в новой пассии не должно было быть. Что же удивительного, что при таком раскладе взаимно исключающих друг друга посылов решение выражалось пустым множеством?.. Промаявшись полмесяца в отсутствии смыслов и ответов, Алёша понял, что мечты о новом прекрасном мифическом любовнике надо оставить, а к старому реальному мультимиллионеру наведаться. «В конце концов, что я теряю? Всё равно делать нечего. И он вовсе не страхолюдина», — выдав это гениальное умозаключение, парень начал готовиться к визиту, убеждая себя, что делает благое, полезное, нужное и справедливое дело.



      К визиту Алёши Резников, уже несколько дней осведомлённый об измене Анны, успел перерыть бо;льшую часть дома в поисках улик вины неверной. Он искал письма, дневники, уцелевшие клочки каких-нибудь записок, которые могли бы указать на второго виновника его несчастья. Содрогаясь от отвращения к самому себе и от ненависти к заставившей его делать это (что ещё хуже: из могилы, оттуда, где подавляющее большинство бывших людей обычно перестаёт быть вредоносным), копался в одежде, карманах, ящиках письменных столов. Всё было тщетно: ни одного обрывка, ни одного намёка. Компьютер и мобильник были распотрошены уже давно: сразу после смерти Анны, зная, что жена достаточно активно вела переписку с несколькими приятельницами и не защищала свою почту никакими хитроумными замками, Павел Дмитриевич вошёл в неё, набрав в пароле цифры числа, месяца и года рождения супруги. Сделал он это с целью сообщить писавшим о смерти Анны: ему неприятно было думать, что кто-то будет ждать ответа и недоумевать по поводу внезапно наступившего молчания. Безутешный вдовец отписался всем, коротко поведав о происшедшем и призвав адресатов закончить на этом. «Пусть они не беспокоят память о ней в этом мире, когда она уже в ином», — думал Резников тогда, а ныне вспоминал письма, рассеянно перечитывая их с самого первого. Послания были абсолютно невинные: Ирочка сделала первые шаги, та-та вышла замуж, другая родила двойню, третий развёлся, у четвёртой муж сел на наркотики, мода в этом году отталкивающа и абсолютно безвкусна, прочитан очередной любовный роман, писательница, хоть родом и «оттуда», знает о высшем свете Европы не больше, чем какая-нибудь провинциалка из Мухосранска, гуглящая длинными одинокими ночами в интернете и мнящая, что таким образом создаст у подруг-тупиц славу «допущенной», и какое счастье, что книжица упала в мангал уже после того, как вертела были сняты… Павел Дмитриевич даже смог криво улыбнуться: он помнил эти романы в мягких переплётах, которые жена постоянно читала, а потом оправдывалась за свой вкус: «Это просто женская слабость, как и сериалы. Уверяю тебя, через пару дней я забуду и название, и автора». Счастливый муж великодушно прощал и снисходительно трепал любимую по голове…

      Пару раз он готов был поверить в то, что произошла чудовищная ошибка, но тут подоспели результаты повторных экспертиз с теми же роковыми нулями. Страдал Резников невыносимо: что-то говорило ему, что инициатором прелюбодеяния была жена, а не биологический отец Иры…

      Других анонимок не поступало, никто не требовал денег за молчание. Автор был неизвестен — Павел Дмитриевич терялся в догадках. Ире он пока решил ничего не говорить. Она ни в чём не была виновата, но относиться к ней по-прежнему некогда так любящий отец уже не мог. Его злило и то, что дочь ходила сияющей: любое счастье казалось ему украденным у него самого. На второй день после отъезда Жени в Елегорск Ира навестила отца и как бы между прочим ввернула вопрос о том, как лучше вести продажи: через интернет или обыкновенную торговую точку. Резников вопросительно посмотрел на падчерицу; естественно, он не знал. Через пару минут Ира горячо убеждала «папочку» поднапрячься и оперативно отстроить для благополучия молодой супружеской пары магазин, она присмотрела даже несколько оживлённых местечек, торговля там должна наладиться бойко… «На твой выбор. Ну что тебе стоит? Для тебя это сущая безделица, а мне будет так приятно, что ты после свадьбы не оставляешь своё попечение». Резников не купился даже на приличный лексикон, возразил тихо, но категорично: свои планы из-за частных лавочек он срывать не будет, он согласился на ранний брак, чтобы муж быстрее стал самостоятельным, а не надеялся вечно на старшее поколение, так что пора молодёжи перестать рассчитывать на чужое плечо, тем более если оно загружено более важными проектами. В глубине души Павел Дмитриевич был даже не против того, что Женя бездарно растратит отцовские миллионы, за ними — приданое жены и окончательно прогорит по всем статьям. Вот тогда отчим посадит падчерицу на тысячу долларов в месяц, пусть покрутится, в конце концов, большинство в стране этой, если не меньшей, суммой довольствуется.

      Ира удивилась и, прощаясь, не смогла скрыть разочарования: практически в первый раз ей пришлось пережить отказ обычно такого покладистого папы… Впрочем, обида скоро растаяла: ведь в новом особняке молодую женщину ждал очередной пакет сексуальных придумок. «Чужая, чужая, совсем чужая», — думал Резников, провожая падчерицу. На душе было хреново. Ничего, кроме омерзения ко всему миру, он не испытывал.

      Пару раз горьким попрёком проскальзывала мысль о том, как во время свадьбы он изучал лицо Жениного друга. Алёши, кажется. Он ведь подозревал у них интрижку. А теперь… Кто знает, может быть, они все: и Ира, и Меньшовы, и он сам — действительно разрушили любовный роман? Ведь Женю обрабатывали и мать, и отец, Павел Дмитриевич был в этом уверен. И вот, словно в наказание за разбитое счастье, бог покарал его горькой истиной… Ничто на земле не проходит бесследно, за всё приходится платить…

      «Но почему так много и только мне? — не понимал Резников. — Так долго?» — и вспоминал подробности визита к врачу, предпринятого после подтверждения печальной правды о его фиктивном отцовстве. Увы, и здесь его ждал удар: Павел Дмитриевич не мог больше иметь детей. Стерильный кабинет, белые стены, никель оборудования, специфический запах и сдержанный голос мудрого доктора. Они, наверное, все актёры: сколько раз за свою жизнь им приходится сообщать пациентам и обследуемым душераздирающие новости! «Мне очень жаль, но, скорее всего, у вас уже есть дети…» Ну да, есть. То есть был. То есть он так думал…

      Единственное, что удивляло Резникова, — это то, что после всего он каким-то чудом умудрился не напиться в дешёвом кабаке с размалёванными шлюхами, откуда его в предутренний час вызволяли бы Коля и сердобольная Алина. Коля бы сжимал зубы, делал для обслуги зверское лицо, совал каждому напечатанные около двух нулей морды американских президентов и с каменными интонациями цедил бы «чтоб ни слова!», а почтенная домоправительница озабоченно вздыхала бы, коротко оглаживая Павла Дмитриевича по голове — по-матерински, как непутёвого сына, и, добравшись до дому, суетилась бы с постелью и на следующий день снимала бы похмельный синдром… Алина… По сути дела, единственным близким человеком, оставшимся у сиятельного мультимиллионера, и была добрая пожилая дама. «А ведь она счастливее меня: у неё хотя бы сын есть. Великовозрастный, уже под сорок, шалопай и бездельник, а всё-таки родная кровь. Мне бы… Вот женюсь на ней и отпишу состояние. И станет управдом миллионершей. Как там в песне поётся? „И станет звездою актёр бродячего цирка“. Будем вместе её оболтуса Сергея воспитывать, внучков на старости дождёмся. Какая мне разница, от кого… Хотя Женька красивее этого Сергея. А вообще, что за бред я несу?» — Резников поморщился. По очень краткому, почти бессловесному уговору он и Алина решили ничего не рассказывать Ире. По крайней мере, пока. Хотя у Павла Дмитриевича так и чесался язык бросить в лицо этой копии предательницы, такой сияющей, такой счастливой, такой довольной, так хорошо устроившейся на чужие деньги в чужом доме, что она не дочь, а просто подкидыш…



      В субботу, двенадцатого октября в два часа дня Алёша подошёл к решётчатой ограде резниковского особняка и, чуть помедлив, нажал кнопку видеофона. На вызов вышел охранник.

      — Королёв Алексей, — представился Алёша. — Я был здесь две недели назад, — и протянул церберу пригласительный на свадьбу. — У меня к Павлу Дмитриевичу деловой разговор.

      — А почему не в офисе?

      — Я не связывался, он не назначал. Это моя инициатива, и мне кажется, что беседовать на эту тему лучше всего в спокойной обстановке. В выходной — текучке не мешать, — Алёша слегка растягивал последние слова, словно надеясь, что после «моей инициативы» его без дальнейших объяснений развернут, легонько поддав под зад коленом, — и самому не сбиваться.

      — Хорошо, я узнаю, но ничего не гарантирую.

      Когда Резникову доложили о приходе Алёши, он испугался, сперва подумав о том, что парень пришёл оповестить тестя друга: свадьба была ошибкой. Павел Дмитриевич боялся и укоров собственной совести, ему мнилось, что пацан сейчас поведает о страстном романе, о том, что любовника вынудили, начнёт упрекать, что-то требовать, смешно грозить, чуть ли не стыдить. Резников не хотел скандала, но не знал, чего ему ожидать. Вытолкать мальчика взашей, конечно, не стоило никакого труда, но, если он импульсивен и ревнив… Детская обида, максимализм крайней юности… Он ещё закатит отвратительную сцену, пойдёт базарить к Ире, к Меньшовым, начнёт интриговать… Что у них там в ходу? В интернет грязь вываливать… Больше же всего Павла Дмитриевича отвращало то, что его опять заставляют вернуться к наболевшему, как он сам ни старается избегать этого и вычёркивать истины последних недель из своей памяти. Но давать мальцу от ворот поворот миллионер в печали всё же не стал: в любом случае стоило выведать, что у этого прелестника на уме.


      — Вас ожидают. Войдите, я провожу, — услышал Алёша через пару минут.


      Никто не знал, чего ждать от предстоящей встречи. А тем временем колесо фортуны скрипнуло и сделало ещё один круг…

      Войдя в кабинет строительного магната, Алёша в смущении уселся на предложенный стул. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он присмирел: он никогда не общался один на один с мультимиллионерами, с другой стороны, это спокойно делал Женя, но право на это приятелю давало родство, а Алёша всё-таки был чужим, относился к Павлу Дмитриевичу только косвенно, опосредованно. А ещё было просто любопытно: он в первый раз в своей жизни оказался в такой близости к святая святых, в кабинете, где рождались превеликие замыслы и текли полномиллионные реки. Кроме того, его злила абсурдность ситуации, он чувствовал себя пигмеем, представшим перед великаном, который общался с самим Путиным, ворочал госстроительством, имел под своим началом тысячи людей. Но ко всему прочему эта абсурдность не могла не смешить. Алёша вздохнул и начал:

      — Сперва я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы согласились меня выслушать, и, пользуясь случаем, выразить благодарность за блестящий праздник, который вы устроили после бракосочетания Жени и Иры.

      Слова вышли какими-то казёнными, Алёша умолк было, но тут же подобрался: в конце концов, он же пришёл не за этим, вводная часть обсуждению не подлежала. Хоть бы этот Резников что-нибудь вякнул, а то придётся вытягивать весь разговор за двоих!

      — Спасибо. Я очень рад, что тебе понравилось.

      — И, сидя за прекрасным столом, на котором было представлено четыре континента, я подумал о том, что неплохо было бы собрать их в один, то есть построить агропромышленный комплекс полного цикла хотя бы в том самом Елегорске, который вы летом почтили своим посещением.

      С души Резникова свалился камень: похоже, мальчишка не собирался биться за потерянное счастье. Своё удивление строитель-капиталист выразил лёгкой улыбкой:

      — А почему ты решил обратиться с этим ко мне?

      — А к кому же ещё? — Алёша своё удивление только изобразил. — Строительство — ваш профиль, а там надо будет закладывать цеха, хранилища, комбинаты. У вас может появиться свободное время, если государство будет менее ретиво вкладывать бюджетные средства в свои заказы, а вы привыкли работать — и работать много. Отчасти вы знакомы с Елегорском, пусть ваш визит и был короток. Репутация там у вас хорошая, вы построили мост — и народ с энтузиазмом примет и другой ваш почин. Ну, и наконец, вы склонны к производительной деятельности, а не к схемам купи-продай, вас должно заинтересовать создание умного и полезного.

      — Откровенно говоря, я не знал, что у меня столько причин для этого строительства.

      — А я об этом на днях подумал и поэтому приведу ещё три. Вы ведь долго занимаетесь строительством, в основном жилищным. Дома, детсады, школы, спортивные комплексы. Здесь вы преуспели, но давно известное может вам наскучить, а агропромышленный комплекс — это совершенно другое. Новое всегда заинтересовывает. Ваша дочь уже пристроена, и вы избавлены от необходимости опеки — следовательно, разъезжать можете с лёгким сердцем. Ну и в конце концов приятно оставить о себе добрую память у людей, которым вы дадите работу и чей город спасёте от вымирания и поисков лучшей доли в мегаполисах.

      При всех своих молодости и неопытности Алёша уловил, как при словах «ваша дочь» в глазах Резникова промелькнула тень и верхние зубы прикусили нижнюю губу. «А ведь это не тоска по дочери, — подумал парень. — Печаль выразилась бы по-другому. Например, каким-нибудь ностальгическим вздохом, а он закусывает губу, будто пытается справиться с чем-то настырным, наболевшим и всё ещё ранящим. Интересно».

      — Ты обставил это столькими доводами, что, должен сказать, я слегка заразился твоими убеждениями, но ведь это только… осознание благости и нужности, что ли… У всех дел должна быть реальная сторона. План, а не намерения. Для того, чтобы всё закрутилось и стало прибыльным, требуется сырьевая база. Очень мощная, а откуда ты её возьмёшь? Насколько я припоминаю, у населения приусадебные участки. Посадки, кое-какая живность. Они потихоньку реализовывают излишки, но промышленные масштабы… Не будем же мы у них коров реквизировать или собирать по ведру молока со двора. И ещё сбыт. В супермаркеты пробиться трудно — значит, надо открывать собственные точки продажи. Это увеличивает расходы, потому что нужно и транспортное обеспечение.

      — Ну да, это всё в комплексе надо решать. Если сначала завести коров, от них будет только молоко и мясо. Значит, наготове уже должны быть сепараторы, паштетно-сосисочно-колбасно-коптильное оборудование и так далее. Но тут один здоровый плюс: кредитов у государства вы набирать не будете — и это избавит вас от необходимости утрясать гору бумаг и выплачивать дикие проценты.

      — Разумеется и тоже здраво. А почему ты не предложил это Жене? Он ведь в начале этой недели вернулся именно из Елегорска… Кроме того, твой друг.

      — Пока он реализовывает мои более скромные задумки. Программа-минимум, так сказать.

      — Твои… Так значит, и этот ширпотреб тоже ты ему насоветовал.

      — Ага, у меня всегда в голове копошатся какие-то идеи. Но ведь Женя — фигура не вашего масштаба. Приданое жены он трогать не хочет, пробует управиться пока своими силами, чтобы не рисковать чужими деньгами, а здесь капиталовложения требуются значительные — вот я и решил обратиться к вам. Естественно, нужен бизнес-план, я понимаю. Естественно, вы, может быть, не захотите с этим связываться. Просто душа не будет лежать — и это тоже вполне вероятно. Поэтому я не записывался на приём официально — так, вбросил идейку.

      — Но, вбрасывая «идейку», ты рассматривал своё собственное участие в деле?

      — Это уже вам решать, если дойдёт до реализации. Архитектурного образования, как и агрономического, у меня нет, молотком на постройке коровников махать я тоже не буду. Разве что отправите меня довеском к технологу в командировку. Будет ваш человек в Зеландии элитных коров закупать — я могу с переводом помочь, я английским дополнительно занимаюсь, преподавательница хвалит. Так что моя роль в любом случае самая скромная — сбоку припёку.

      — Узнаю инфантилизм нынешнего поколения.

      — Точно. Я вообще дармоед и приспособленец.

      — То есть бизнес-план вытаскивать мне придётся на себе?

      — Ну да, я же не за своей выгодой пришёл — так, помечтать о светлом будущем отечественного народного хозяйства и стопроцентном импортозамещении.

      — Это всё-таки плюс. Я подумаю.

      — Ну тогда я пошёл.

      Алёша облегчённо вздохнул, его миссия была выполнена: он показался, пришёл вроде бы по делу — всё остальное зависело от Резникова. Идею с холдингом он не считал абсолютно бесплодной фантазией, ему даже доставляло удовольствие представлять в своём воображении штабеля коробок с соками, бутылок с разными молочными коктейлями, банок с вареньями, жестянок с паштетами, решётки с наверченными на них сосисками и колбасами и много-много другого вкусного, натурального и калорийного. Но одно дело — представлять, а другое — строить, в этом он ничего не понимал. Да и главный вопрос: клюнет ли мультимиллионер на его юную цветущую красу? — его тоже не особенно занимал. Его посетила фривольная мысль набиться в любовники, отыграться таким образом хотя бы частично перед подлым предателем-изменником-извращенцем — он и придумал комбинацию в один шаг, а об ответном и не думал. Да — да, нет — нет, и в том, и в другом случае он ни прыгать от счастья, ни стреляться с горя не пойдёт. И Алёша приготовился сматывать удочки.

      — Подожди, а выпить?

      — За что? — удивился Алёша.

      — Ты так фонтанировал идеями — наверное, за то, чтобы они не иссякали. Или за то, чтобы мои аналитики насочиняли что-нибудь дельное и привлекательное по делам слияния фермерства с промышленностью.

      Алёша был удивлён, вообще-то пить со своим врагом он не собирался, да и улепётывать было самое время.

      — Я крепкие не пью, — осторожно вбросил парень.

      — Тогда вино.

      — Нет, обычно только фанту или кока-колу.

      — Это тоже найдётся. — И Павел Дмитриевич полез за фужерами. — А что так по-пионерски?

      — Я на каток собираюсь, а не катался лет сто — нужна хорошая координация.

      — Каток? Прекрасно, захватишь меня. То-то я думал, чего мне не хватает.

      — Вас? — удивился Алёша.

      — А что, для любителей возрастные ограничения? Ты не волнуйся, я тебе в обузу не буду. Если ты сто лет не катался, то я — двести, так что два раза туда-сюда вдоль бортика. Держи свою фанту. За голубой лёд!

      Алёша пил. Ему вдруг стало легко и весело. Коньки под «Versace» — ещё тот аттракцион!

      — Я тебя подвезу. Заодно в «EuroSport» заедем, экипируемся — на тот случай, если на месте с инвентарём напряг. Подожди, я через пять минут.

      «А, ладно. Нет худа без добра — проедусь в его навороченном „Мерсе“», — подумал Алёша и стал обозревать кабинет — достаточно скромный по сравнению с убранством других покоев. Глаза его налились изумлением, когда через пару минут он увидел мультимиллионера в кроссовках, джинсах и куртке, накинутой на джемпер крупной вязки.

      — Что, не ожидал? — усмехнулся Резников.

      — Челюсть с пола подбираю, — согласился Алёша.

      Парень был озадачен: на ухаживание это не походило, но и равнодушие просматривалось плохо — и удивление переросло в заинтригованность.

      — О чём задумался? — спросил Павел Дмитриевич, располагаясь на заднем сиденье своей распрекрасной машины вслед за уже влезшим туда Алёшей.

      — О том, чем вы ещё меня поразите.

      — Надо же мне выставить хоть что-то в противовес твоим гениальным замыслам.

      — Вам это уже удалось: вы прослыли таким строгим затворником, а тут разрушаете стереотипы.

      — Надо же когда-то расстаться с кризисом предстарческого возраста.

      «Нарочно прибедняется», — подумал Алёша и миролюбиво смягчил:

      — Давайте точнее: постсреднего.

      — Со стороны виднее, — не возразил Резников.

      Им ещё не овладело игривое настроение, тем более далеко было до фривольности, но пятидесятипятилетний миллионер, капиталист, магнат, воротила с удовлетворением чувствовал, как в нём со стоном и скрежетом начинают проворачиваться застопорившиеся несколько лет назад, безнадёжно проржавевшие шестерёнки, словно этот симпатичный мальчик рядом стал той смазкой, которая смогла вернуть и к жизни, и в нормальный ход, казалось, давно застывшее. Павлу Дмитриевичу неожиданно пришла на ум мысль, что он уже несколько дней был готов к такому повороту и в течение долгих лет сдерживал себя искусственно. «И напрасно, — докончил он. — Если бы я только знал… Я сейчас пытаюсь уверить себя, что еду с этим пареньком только для того, чтобы после катка пригласить его в ресторан, слегка подпоить и узнать, какие же отношения связывали или связывают его с зятем. Вдруг я ошибся, вдруг ничего и не было: ведь он так спокойно, резонно и скептически отозвался о возможностях Жени… А на самом деле меня это не интересует. Хотя нет — лёгкая ревность… да какая ревность?! Как это у них, мне „крышу сносит“? В действительности я подсознательно уже давно был готов к новому, к переменам в своей жизни, и этот, пусть крошечный, шаг, этот „выход на люди“ — просто первый этап освобождения. И я делаю его не только с удовольствием, но и со злорадством: та, которая обрекла меня на затворничество, а сама изменила, уже лишилась власти, ей не удалось утащить меня в могилу, похоронить меня живого, замуровать в четырёх стенах, в офисе и на стройплощадке, свести всю мою жизнь к отцовству и к деньгам в обеспечение любимой доченьке. И я доволен тем, что со мной рядом этот мальчик, что я худо-бедно вношу свою лепту в его разрыв с Женей, что в этом раскалывающемся союзе мне досталась лучшая половина — лучшая, потому что в Жене, которого сграбастала моя якобы дочь, я всегда чувствовал какую-то фальшь. В его отношении, поведении, манерах. Может, я себя накручиваю, но я так думаю — и мне этого достаточно. Конечно, у меня явный перебор с тем, что лучшая половина „досталась“ — пока она просто рядом, и, честно говоря, я даже не знаю, насколько далеко и куда именно заведёт меня мой интерес, но он присутствует — и этого уже достаточно. Пока ещё».

      А тем временем Алёша, сидящий рядом, тщетно пытался собраться и вспомнить о том, что около него находится враг, против которого он с Женей измыслил некогда целый ворох интриг, одну страшней другой. Он должен был быть начеку, предельно сконцентрированным, а в голове крутилось только любопытство к тому, как далее себя Резников поведёт. Намерения угадывались плохо, то, что ничего чёткого в мозгах увязавшегося за ним миллионера в отношении его молодого спутника ещё нет, Алёша себе как-то не представлял, Павел Дмитриевич по сравнению со своей собственной персоной выглядел здоровым жуком, смеха ради забавляющимся с маленькой букашкой, и вообще-то глупо было прикидывать этой мошке, сколько денег у неё в кармане и не будут ли они выглядеть уморительно смешно рядом с великими тыщами строительного магната. Всё это недоваренным время от времени всплывало в сознании; в конце концов Алёша плюнул на сырые мысли и решил довериться — если не спутнику, то судьбе.

       Впрочем, вопросы один за другим постепенно разрешались…


      Уже в магазине, приобретая коньки, Алёша вытащил свою наличность, у него всегда было припасено в кармане несколько тысяч — так, на всякий пожарный, но Резников закрыл вопрос резко и категорично:

      — Убери, старший платит.

      — А с чего бы?

      — Знаешь слова «бензин ваш, идеи наши»? Так вот, идея была твоя, а инвентарь с меня. Возражения не принимаются.

      «Интересно, покупали ли какой-нибудь начинающей содержанке коньки?» — хмыкнул про себя Алёша, но презент принял: не он всё-таки навязался.

      По случаю выходного народу на катке было много. В основном, конечно, пацанвы и девчонок, но и взрослые, даже довольно почтенного возраста, не были редким исключением.

      — Не предполагал, что спортом занимаются так активно.

      — А это они на нас пришли посмотреть, — ответил Павел Дмитриевич и поехал, как и обещал, вдоль бортика.

      Держались они, конечно, непрофессионально, но сносно, не падали и лбы не расшибали. Вскоре вполне освоившийся Резников заложил крутой вираж к генератору идей.

      — Ну как, вспомнил давно забытое?

      — Ага, а вы неплохо справляетесь.

      — Да, опыты юности легко всплывают в любом возрасте. Хоть семидесятилетним сядь на велосипед — и поедешь, даже если лет пятьдесят не взбирался.

      — А вы универсал?

      — А ты как думал? В своё время и на лыжах ходил, и на одну скалу залез с группой любителей. Что в жизни не перепробуешь за пятьдесят пять лет!.. Дай руку!

      — Надеюсь, не для выброса?

      — Нет, изобразим спортивные танцы.

      — Ну тогда этот точно будет оригинальный.

      Про катание болтали долго, Павел Дмитриевич хорошо помнил старые чемпионаты. Две программы на весь Союз изобилием зрелищ не страдали, но трансляции с ледовых арен вели исправно, с «Нувель де Моску» до чемпионата мира с заскоком на Олимпиаду каждые четыре года. Алёша узнал, что раньше первенство страны проходило в январе, а баллы начислялись совершенно по-другому: шестёрками по высшему разряду на табло, опросом судей в исключительных ситуациях, количеством первых мест… «Надо же: действительно, и катается, и разбирается, — удивился Алёша. — То есть он не за мной увязался, а просто спирали повычерчивать? Интересно… А рука у него тёплая», — и, не отрывая свою плоть от могущественной длани и ног ото льда, два раза провернулся.

      — Это было в «Реквиеме» Грищук и Платова…

      — Да, гремели две Олимпиады подряд…

      — А Роднина…

      — А Пахомова…

      — А Бобрин…

      — У, «Танец ковбоя» — обожаю! Там такая фигура была — вокруг своей оси параллельно поверхности.

      Выпростав свою руку из зацепа аллигатора, Алёша изобразил «фигуру» — очень далеко от оригинала, после чего вернулся к Резникову.

      — «Авантюра не удалась,
            За попытку — спасибо», — прокомментировал Павел Дмитриевич.

      — А это что?

      — Вознесенский.

      «Ты смотри — и в рифмах сечёт! — пронеслось в голове. И тут же, следом: — Не слишком ли много я сегодня удивляюсь?»

      — Ну что? — выдохнули они одновременно. Резников засмеялся, Алёша заржал.

      — А вы чего?

      — Вспомнил твоё «ну я пошёл». Наверное, пора, мы тут уже два часа упражняемся. А то «Реквием» превратится в полноценный похоронный марш.

      — О;кей, сворачиваемся. А было здорово!

      — Точно. Повторение не возбраняется, продолжение по договорённости.

      Павел Дмитриевич тоже удивился, только по совсем другому поводу: «Вот ведь старый балбес! Блеснул познаниями, взял за ручку, дошёл до стихов — хорошо ещё, не до любовных сонетов, закончил двусмысленностью. И, чёрт побери, мне свободно и легко. „Free and easy“, „Uriah Heep“. Прощайте, Анка-пулемётчица и вечный траур, рабочая лошадка скинула сбрую и потрусила на выпас».

      — Спасибо за коньки и за компанию, но теперь на самом деле пора. — И Алёша протянул руку для прощания.

      Резников поймал себя на мысли, что ему хочется взять парня за руку, резко потянуть на себя и, взяв за волосы, запрокинуть ему голову: Алёша был ниже его едва ли не на двадцать сантиметров. «Бесы» — только и проскользнуло в голове у мультимиллионера.

      — А я вовсе так не считаю. Что до тебя, не знаю, а я порядком проголодался, и вечер ещё ранний. Поехали подкрепляться в ресторан. Повтор свадебного стола не обещаю, но сервис гарантирую.