6. Халльдор из Лососьей Долины

УЛЬВ  ОСПАКССОН.
Визирь конунга Норвегии Харальда Сигурдссона


ХАЛЛЬДОР  ИЗ  ЛОСОСЬЕЙ  ДОЛИНЫ

1.
Входи, чужестранец.
Мир тебе.
Садись напротив. Место сие на скамьях для самых почетных и близких. Прежде речей, с коими пожаловал, с праздником тебя - первым днем лета. И Одину Богу хвалу воздадим за дар сей — свет надежды на блага,  тепло и успех в делах.

Докладывали мне, что издалёка путь. Из Хольмгарда или самого Киева. Места знакомые. Страну твою восточную знаю. В молодые годы дважды прошел с севера на юг, за море Черное, в Миклагард, и обратно. Ярицлейву конунгу и ярлу его в Альдегьюборге Рёгнвальду Ульвссону служил, - мир праху их и царствие Христово. И что Ингигерд в Святой Софии упокоилась, наслышан. Жено славна и велика! Храни, ангел, душу монахини сей.

Холопы мои доложили, будто ты скальд из Гардарики? У нас при дворе скадьды в почете. Ибо сам славный конунг наш, повелитель мой, Харальд Сигурдссон, в слове высоком весьма искусен. Тем более, если ты ярл или лендерманн.

Еще в юности я отметил, как при  монастырях у вас зародились летописцы, что достойно всяких похвал. Ибо память людская недолга, а конунги и подвиги их и тех, кто помог им возвеличиться, славы достойны. В Миклагарде, помнится, и у римлян, прочих всяких греков оно в пергаменте и свитках... А что ко мне именно явился, - очень правильно поступил. Вся жизнь моя на кончике копья, в водовороте важных событий, так что если бы досуг, так никакого бы пива не хватило - шучу! - вспомнить и воздать. И зело бы велика могла быть та сага! Так что я уж расскажу, чем в сей час сердце полно, а уж ты переложишь на нужный лад.

2.
Род мой?
...Однако, прежде чем начать повествовать о временах былых, напомню об известном. Что род людской, меняясь в поколениях, остается деленным на сильных и слабых. Вторых, имя коим — тьма, множество видится, вроде, подавляющим, а потому пугающим, да то всё - толпа, которой нужна рука сильная, властная. А это уж — от Одина. И даром сим далеко не всякий род готов уподобиться моему.

Тебе скорее в новость, а у нас на Севере до самых приполярных пределов династия наша известна с колена числом девятого. Норвег я коренной, происхожу от Грима, Херсира из Согна. Потом по лестнице сыновей поднимаясь: Бьёрн Бычья кость — Кетиль Плосконосый — Бьёрн из Ямталанга — Оттар Бьёрнссон.

Оттар почтенный - уже прапрадед мой. У него были три сына. Один из них, прадед мой, Хельги Оттарссон, и стал родоначальником славы и ратных подвигов рода нашего. В викинги пошел и в одном из походов в Шотландию пленил своей удалью и храбростью юную дочь большого конунга красавицу Нидбьёрг, воспылавшую к нему любовью, привез в Исландию и взял в жены. В свое время у них родились два сына. Младший, которого звали Эйнар Звон Весов, утонул в Тюленьем Проливе. А от старшего, Освивра, по прозвищу Мудрый, деда моего, родился уже отец мой, Оспак Освиврссон. И, между прочим, с мудростью наследственной. А именно в ней — главная сила, а не в удали мечом махать.

Пору ту я уже сам помню. В Исландии у нас тогда народу было уж порядком. И многие жили промыслом китовым и лесным. Так вот отец мой, Оспак Освиврссон, как раз и поставлял прибрежным хёвдингам важные для жизни всякие продукты, а потому и пользовался славой.

Эта особость нашего рода, поначалу впечатлением, которое позднее перевоплотилось в прочную мысль, завладела мною, - и сейчас, на исходе лета жизни можно смело утверждать, - определила всю мою дальнейшую судьбу человека из сильных, а потому немногих. И уже в юности и, к счастью, очень рано, я решил, что не место мне на бедном острове в хёвдингах-скотопасах, а потому махнул на Восток, на континент. И не один, а с таким же, как сам, полным жажды богатства и славы, - одногодком моим Халльдором Торгримссоном, сыном Снорри Годи.

Сказать по правде, Халльдор этот, тогда и сейчас мне не друг и не враг, и много мы с ним по жизни прошли и чего преодолели, но как он в юности мне показался невезучим, обделенным мудростью выбраться в избранные, так оно теперь лишь подтвердилось и другим в пример, как жить не надо. Я никому не говорил еще об этом, да теперь уж нечего скрывать, а хоть прошли мы много лет рядом, а был он мне, да уж, верно, и многим прочим, как кость в печёнке. Потому что груб и колюч не в меру и сам себе на уме.

Признаюсь, иной раз в душу мою, - а уж я ли не терпелив, в чем вижу главную мудрость мужа, - в общении с ним, с Халльдором, будто стрела впивалась при мысли, - кто ты такой?! Без роду, без племени, - а что позволяешь?! Отцовское, верно,  наследство.

Мы оба и деды, и прадеды наши — потомки исландских первопоселенцев. И  отец его, Торгрим Торгримссон, уж тридцать пять лет как отошедший в лучший мир, был в свою пору не только у нас в Западной Четверти, а и в других уж куда как известен и почитаем. А — за что? Тёмен народ. Звали его Снорри Годи за то, что языческим капищем владел, но уже в зрелости изменил Одину, принял христианство, храмов понастроил?! Нет у меня веры таким превращениям. Без стержня в душе такой человек.

И Халльдор все от него унаследовал. Сколько мы лет с ним вместе прошли бок о бок: Альдегьюборг, Миклагард, города и крепости по морю Средиземному, пышная свадьба Эллисив и Харальда в Киеве, возвращение,  кочевая эта жизнь наша в битвах и пирах на пятнадцать лет растянувшаяся, - всё эму было будто не в радость. Будто живет человек — перемогается, и все ему вокруг будто враги. А ведь уж за то богам нашим, у кого какой в сердце, благодарным нужно быть, что пусть пораненными, со шрамами многими, и, может, в чем-то душой огрубелыми вернулись, но — живыми. Так и жить бы радоваться. Да и судьба вон как благоволила.

Ведь когда через два года всего Харальд Сигурдссон трон отцовский себе вурнул, он ведь Халльдора, друга нашего, при дворе оставил, на пирах вместе сидели. Так ты оцени, не будь свиньей неблагодарной, перестань уподобляться отцу снеррир-Снорри — задире, прекрати накалять отношения, дорожи тем, что  в давних боевых друзьях у тебя славный конунг большой страны. А он, неблагодарный, даже бравирует своей строптивостью, что выглядит часто грубостью и нагло.

То ему не понравится, что на Рождество король пожаловал его деньгами не из чистого серебра, и он выкинул их под ноги в солому. То не хочет пить вместе со всеми здравицы конунгу, когда тот, настаивая, сам подносит ему рог с вином, и вместо благодарности за такую честь грубо оскорбляет короля, говоря что Сигурд Свинья, отец Харальда, не стал бы так насиловать Снорри Годи, отца Халльдора. То потребует себе будто в уплату за... долгую службу(?!) целый корабль, груженый товаром, как то случилось однажды в Каупанге, и Харальду пришлось, как говорят, «выкручиваться» и портить отношения с верными ему людьми. То среди ночи(?!), как то было в Тронхейме, топоча и грохоча оружием, врывается в покои, где Харальд спит с женой, и требует от конунга в уплату какого-то пустячного долга... запястье с руки самой Елизаветы?!. Согласись, кому это понравится!

Когда в отношениях их наступил разрыв полный, Халльдор наш, - иногда мне его просто жаль, - пошел служить к Эйнару Брюхотрясу, предводителю бондов и лендерману в столице викингов Тронхейме. Их сблизила, должно быть, общая неприязнь к Харальду конунгу, поскольку между ним и Брюхотрясом отношения были довольно холодными. Частью потому, что он заступался на тингах за тех, кого притесняли люди конунга. Да не на того в игре поставил. Потому что этот Эйнар тоже обнаглел, устроил конфликт на пустом месте, ну и поплатился... жизнью своей и сына Эйнара, который попытался защитить отца.  Многие потом говорили, что конунг поступил излишне сурово, так что же делать, если вынуждают? Скальд Тьодольв сказал на это так:

Князь искореняет
В подданных негодных
Гордость. Слуг настигла
Харальдова кара.
Воздает он вязам
Кольчуг по заслугам.

3.
Что было ему делать? Удалился наш Халльдор на родину к себе, в нашу Исландию. Не бедным, между прочим. Купил усадьбу на Стадном Холме, что в Лососьей Долине, где и живет теперь. Жаль мне его за строптивость его. И как-то давно уже теперь упросил я Харальда конунга послать Халльдору, другу нашему, приглашение снова пойти к нам на службу при дворе и словом твердым, что будем уважать его не меньше, чем раньше. И что если приглашение сие примет, ни одного человека в Норвегии без титула не поставим выше него.

На такую поистине королевскую милость Халльдор тогда ответил, что больше никогда не пойдет на службу к Харальду конунгу. Да еще добавил - уж очень в своем духе, - что знает: конунг сдержит обещание, но не сомневается, что, если бы он, конунг, мог, «то велел бы вздернуть меня на самую высокую виселицу».

Ну, кто же после этого захочет водить с ним дружбу и иметь дела? И видел я, что и Харальд конунг мучается тем, что так получилось. В прошлом году послал Харальд гонца к Халльдору с просьбой... прислать ему лисьих шкур, чтобы обтянуть ими свою постель, — будто мерзнет. Будто у нас тут в тайге лис мало. Халльдор шкур послал, но — не будь он Снорриссон! - съязвил, как гонец передал, мол:»Старится петух!».

А еще годами пятью до этого, помнится, - летом, вышел на нас Халльдор наш именем своим, будто в радость. Да только  тому, кто его не знает.

Один молодой и шустрый исландец, пришел к Харальду Сигурдссону конунгу и попросил высочайшего покровительства.

Харальд, - а случилось то при мне, - спросил юношу, в чем тот преуспел и что умеет делать, чтобы быть полезным. И тот ответил, что он... знает саги. Тогда конунг сказал, что возьмет его, но что молодой человек будет должен всегда рассказывать саги, кто бы его ни попросил. Исландец согласился и довольно скоро завоевал расположение дружинников при дворе, которые дарили ему одежду, а конунг - оружие.

Но вот проходит время и приближается рождество. Тут исландец опечалился. Конунг спрашивает его, в чем дело. Тот говорит, что такое у него, будто бы,  переменчивое настроение.

-Вряд ли это так, - говорит конунг. - А не кончились ли твои саги? Ты очень долго рассказывал их и наверно почувствовал, что к Рождеству они кончатся.

-Ты угадал, - говорит исландец. - У меня осталась только одна сага, но я не решаюсь рассказывать ее, потому что эта сага о твоих походах за море.

На что конунг сказал:
-А вот это как раз та сага, которую мне больше всего хочется послушать. Не рассказывай ее до рождества, люди сейчас заняты, но в первый день рождества начни и рассказывай частями, чтобы хватило на все рождество. Но пока ты будешь ее рассказывать, я не скажу тебе, нравится она мне или нет.

И вот исландец начинает сагу в первый день рождества и рассказывает ее некоторое время, но вскоре конунг велит ему остановиться. Люди начинают пировать, и многие говорят, что это большая смелость - рассказывать сагу о конунге... самому конунгу, и что она может ему не понравиться. К тому же одним казалось, что он хорошо рассказывает, а другим его сага нравится меньше. Так проходит Рождество. Конунг следит за тем, чтобы исландца хорошо слушали, и это продолжается до тех пор, пока не кончается сага.

На тринадцатый вечер, - а сага кончилась еще днем, - конунг сказал:

-Не хочется ли тебе, исландец, узнать, как мне понравилась сага?
-Боюсь я, государь, и спрашивать об этом, - говорит тот.

Конунг сказал:
-Она мне очень понравилась. Она ничуть не хуже, чем то, о чем в ней рассказывается. Кто же тебя научил этой саге?

Тот отвечает:
-Когда я был в Исландии, ездил каждое лето на тинг и каждый раз заучивал часть саги, которую рассказывал Халльдор, сын покойного Снорри.

-Тогда не удивительно, - говорит конунг, - что ты знаешь ее так хорошо. Будет тебе удача. Оставайся у меня навсегда, если хочешь.

Юноше тому тогда, конечно, повезло, тем более, что, как оно мне кажется, с последним утверждением он явно наврал. Не верится и никогда не поверится, что Халльдор наш при его неприязни и даже враждебности к Харальду конунгу,  так уж мог каждый год являться на тинг и рассказывать о наших походах и подвигах. Сделавшись хозяином и хёвдингом, он скорее всего на тингах бывал, пировал и о совместной нашей службе в годы пятнадцатилетней своей отлучки наверно рассказывал и обо мне, и о друге нашем Маре Хундрёдарссоне. Но я  готов поклясться, что при этом Харальда конунга не выставлял героем даже когда  из рога не в меру хлебнет. Скорее склонен был о конунге не очень приятные вещи и былые дела вспоминать и всякие плохие словечки, должно быть,  вворачивал, к примеру, по поводу его жадности к власти и богатству. Были и сейчас есть кое у кого такие настроения. Как и мнения, что я, товарищ его, Ульв Оспакссон, другу-конунгу «продался». Больше, наверно, храбростью своей бравировал.

Не мог он на щит славы Харальда конунга поднимать, поскольку был вообще немногословный. А скорее, что очень нельзя исключать, тот юный исландец, саг сказитель, не столько от исландца Халльдора на тингах, сколько от других дружинников Харальда конунга, норвежцев, шведов и датчан, служивших ему в те мятежные годы, рассказов наслушался. Ведь было в дружине немало людей родовитых. Тот же друг наш Мар Хунрёдарссон. Или, кстати, вдова предводителя бондов Эйнара Брюхотряса из Тронхейма Бергльот, которой и подругам которой служивший Брюхотрясу в дружине Халльдор, пока жил у них, рассказывал о былом.


4.
Сейчас, на склоне зим, на седьмом десятке их, много и других сожалений скопилось. Тот же Мар Хундрёдарссон, Хромой Мар, многолетний друг наш с Харальдом конунгом. Да, в том бою на Сицилии здорово тот чернокудрый мавр повредил ему копьем колено, и теперь нога у него будто кол. И что? Разве не нашлось бы ему службы или дела какого при дворе у нас? А тоже — гордость! Решил уподобиться Хравну с Фарер или Бьёрну исландцу - в купцы пошел! Хуже, чем в дружине. Не ровен час — убьют где-нибудь в шхерах, как Гудлейка,  хозяина его бывшего. По синим полям на лодьях с серебром да товаром ходить — волков дразнить, до чужого жадных.

Или как не вспомнить того же Кольскегга. В юные годы, нам подобно, уехал в Данию, Свейну Вилобородому служил, крестился, отправился в Гардар, потом — в Миклагард, вступил в варяжскую дружину, женился, прославился, стал предводителем дружины и остался там при князьях до кончины. Чем не пример?

Не понимаю я, по правде сказать, почему эти Халльдор и Мар откололись. Ведь столько зим мы вместе были, служили, воевали! Конечно, у всех характеры разные, но как бы при конунге друге не держаться: при дворе совсем другая жизнь. Я себя не выпячиваю, но смотри, чужестранец, что приносит мудрость ценить дар судьбы. Кто Халльдор и Мар сегодня и кто я?

У Харальда Сигурдссона конунга я давно его будто правая рука. В Киеве у вас и в Гардариках должность мою называют окольничий. В Миклагарде и по Морю Средь Земли при королевских дворах эти люди — визири. Вот и я, будто визирь. Первый конунгов помощник и советчик, самый приближенный и влиятельный в государственных делах.

И — богат! Сегодня я — лендерманн и крупный землевладелец. Имею лен в двенадцать марок и половину фюлька в Тронхейме! Так ведь с меня и спрос! Я — предводитель королевской дружины. Отвечаю за сбор податей с моего округа  и содержу дружину конунга. По призыву короля собираю, когда надо, народные ополчения и руковожу ими в походах.

А еще во все почти время с той поры, как мы вернулись из похода на Восток, и Харальд Сигурдссон вернул себе Норвегию, живем мы с ним одной большой семьей. А все потому, что хорошо ли, плохо, а в повод и причину — та самая... любовь. На моих глазах с десяток с лишком зим Харальд молодой стяжал славу и богатство, какого у нас никогда не бывало. И все ради «герды монет» Эллисив, юной дочери вашего князя Ярицлейва. И когда мечта сбылась, когда и богатство, и слава, и трон, и юная жена-красавица — все у тебя, конунг, о чем тебе мечталось, оказалось, что трон свой передать тебе... некому — нет наследников.

Сначала супруга его, Эллисив, по-вашему — Елизавета Ярославна (что  за язык у вас — не выговорить!) родила ему дочь Марию, потом... вторую дочь, которую назвали нашим именем бабушки ее — Ингигерд. И, понятно, встал вопрос о преемнике престола. Мы все не вечны, Харальд конунг был уж немолод, и многих, очень многих трудов стоило мне, визирю и правой руке его, склонить его к мысли, что... надо что-то делать, чтобы династийное древо не засохло.

А был у меня на примете один хёвдинг, Торберг Арнассон, не ярл и не херсир, но — очень богатый и в стране  известный. А у него — две дочери:Тора и Йорунн. Вот я и сосватал ему ту, что помоложе, Тору (кто бы знал, чего мне это стоило!), которая выдала Харальду конунгу подряд... двух мальчиков — Магнуса и Олава! Сейчас первому королевичу девятнадцать, второму — семнадцать, и когда-то любимой Эллисив приходится мириться с тем, кто она при дворе? Да ей уж, матушке, пятый десяток, и на нее и на девок ее у нас уж так и смотрят. Из вежливости больше... Кто она теперь? Да и отец, Ярицлейв, бывший конунг ваш, и мать ее, супруга его, Ингигерд, скончались уж десять с лишком зим тому. Беглый Рёгнвальд Ульвссон, и сыновья его, Ульв и Эйлив, которым когда-то сам служил, давно уже почили. Многие ушли. И прочее многое уже в прошлом. И многих уж тех, кому кланялись в пояс, - в кущах памяти.

А сегодня мы — на волне! На гребне! Мы правим миром и вершим историю!
Когда (благодаря хлопотам моим) родился первый сын, Магнус, Харальд конунг был так счастлив, что на радостях и в благодарность... выдал за меня вторую дочь Торберга — Йорунн, теперь племянницу свою. Так что многое у нас теперь с Харальдом конунгом по-семейному, и в государственных делах никто нам не советчик.

А еще то в нем располагает, что конунг веру Христову принял близко и продолжил дело, начатое предком,  Олавом Трюггвассоном. Он хоть и молод был тогда, но вослед конунгам Европы южной, цепко уловил главное  отличие христианства от язычества. Что оно внушает крещеным подданным, что конунг — наместник Бога на земле, среди фьёрдов и над пучинами морскими. И это лучше всякого меча держит в покорности податных подданных. Ибо власть силы извне укрепляется властью духа от сердца.

Так что очень горд я тем, что Харальду конунгу служу. Хотя иной раз думается, что и не служу даже, а как бы вместе мы в этой части мира - у кормила. С таким человеком даже рядом стоять — в большую честь! Правитель он твердый и могущественный, сильный разумом, какого у нас, в странах Севера еще не бывало. Всякое решение его, всякий шаг, всякий совет — мудры и глубоки.

И как по-королевски щедр! Когда на родине моей, в Исландии, большой неурожай был, он, мудрый конунг, послал четыре корабля с зерном да запретил на этом наживаться. Разрешил выезжать беднякам из страны. Послал колокол для церкви, построенной по решению тинга еще братом его, Олавом Харальдссоном. А еще ни один гость никогда не уходил от него без богатого подарка.

Оттого и слава о нем — по всему Скандинавскому Северу! При одном имени его трепещут народы в долинах и фьордах. От теплого юга, от этого Вика, где мы сейчас с тобой беседуем, до полуночной Страны Заполярной — все пределы наши.

Теперь - черед Англии! Не долго ей осталось искушать терпение наше! Думаю, до первых еще зимних ночей падет она к ногам нашим, а король ихний, Харальд Гондвинссон, будет ползать у стоп властителя Севера Харальда Сигурдссона и молить о пощаде.
 
Что так оно будет, - нет сомнений! Уж я постарался, поднял молодую и сильную Норвегию, мастеров корабельных собрал несчетно — всем работы дал! Сегодня у нас боевых кораблей более трех сотен! Армия в пятнадцать тысяч мечей невиданная — тьма! Кто устоит против нас?! Померься!

Мы сегодня правим миром!
Наше слово — закон!

Так что оцени, чужестранец, на каком перепутье времен посчастливилось тебе оказаться! Рядом с какими овеянными славой на полях брани рыцарями выпали тебе минуты! Да расскажи потом всю правду о нас, вершивших историю Севера!

УЛЬВ  ОСПАКССОН.
Визирь конунга Норвегии Харальда Сигурдссона.
 
Южная Норвегия.
Ослофьёрд.
Вик.
Первый день лета (19 апреля) 1066 г.