Сила слова

Нам не дано предугадать,
как слово наше отзовется.
И нам сочувствие дается,
как нам дается благодать.
Ф.И. Тютчев

Как часто мы бросаемся словами – жестокими, обидными, направляя удар в самое больное место человека. Эти злые слова, точно камни, летящие в него, бьют наотмашь, словно он несёт нам смертельную опасность. Поражая противника, мы ликуем от собственного красноречия, находчивости. Мы бьём безжалостно и не думаем, что эти слова непременно к нам вернутся. А они всегда возвращаются и острым жалом вонзаются в нас, и уже невозможно нам будет от них отбиться и отмыться – ведь мы сами их породили.

Со словом надо обращаться осторожно и лучше сдержаться, чем сказать лишнее, тем более в порыве гнева и раздражения. Никто ещё не пожалел о том, что промолчал в лихую минуту, плачут после лишь те, кто опустился до брани. Но мы не думаем и, обижаясь и гневаясь, распускаемся, как отъявленные хулиганы, и швыряем слова, как комья грязи, даже в своих родных и близких, твёрдо уверенные в пользе этого ненужного мутного потока словесной гадости, и забываем, что не заживают раны, наносимые языком, и не забываются.

Эта история о добре – оно тоже к нам возвращается, и о зле. О словах, которые, словно брошенные в землю зерна, проросли теми деяниями, смысл которых изначально был в них заложен. Ведь мы пожинаем только то, что сеем вокруг себя, сколько причиняем боли другим, столько и получаем обратно. Это можно назвать возмездием, законом «сеяния и жатвы» законом «бумеранга», но давно известно: «посеешь ветер – пожнёшь бурю».

До самой зимы пожилая, полная, невысокая женщина, тяжело дыша, выносила из подъезда на улицу старое потёртое кресло. Оно уже не первый год вместе с колясками стояло на первом этаже. Женщина ставила его под кустом сирени, застилала большим пледом и держала открытой подъездную дверь, пока её муж выносил на руках немощную старуху. Они бережно усаживали дряхлое непослушное тело в это кресло, заботливо укрывали его и ласково приговаривали: «Сейчас, мама, мы с тобой гулять будем. Посмотри, какой нынче денёк погожий». Бабушка глядела окрест рассеянным непонимающим равнодушным взглядом выцветших от старости глаз и только увидев дочь, в них появлялся живой огонёк и тепло.

– Вот повезло-то Галине! – судачили соседи.
– Да, с такой дочкой, как Лена, никакая старость не страшна. Хороших детей она воспитала... достойных…
Одобрительно кивали головой, и грусть появлялась в глазах многих, кто не был уверен в такой заботе о себе в старости.

А Лена сидела на скамейке рядом с мамой, и это тоже был для неё отдых в суматохе однообразных нелёгких дней.
Галя слегла давно. Уж мало кто помнил, сколько с тех пор минуло лет. Когда-то она была полной и грузной телом, сильной и неунывающей духом. Рано похоронив мужа, пошла работать на мясокомбинат. Такие тяжёлые сумки с работы таскала, что, казалось, руки её вытянулись и стали длиннее. Тогда все носили – «несунами» их звали, а как одной с двумя детьми выжить? Дети у неё неказисты и невзрачны – не в кого было красотой пойти, да болезненны. Вот и старалась для них: посытнее накормить, чтобы здоровее были, и покрасивее одеть – девочки всё-таки. Любила их пуще жизни и баловала, особенно младшую. Старшая как-то легко выросла и рано ушла из родительского дома, выйдя замуж за военного.

Осталась Галя одна с Леночкой – младшенькой, и нахлебалась с ней, как говорится, мало не покажется.
Некрасивая девчонка, но уверенная, задорная, всегда нарядно и модно одетая вроде бы и не создавала особых проблем, но и покоя не давала. Тревожно было на сердце у матери, как заневестилась её дочь – слишком шустрая, скрытая да строптивая стала. «Наглая, – обзывали соседи, – беспутная».

Парней вокруг беспутной крутилось много, а вот замуж никто не брал. Подружки свадьбу за свадьбой играли, а у Лены с соседкой Верочкой, что дружили ещё с детства, надежды на замужество не оправдались и с каждым годом они таяли. Девушки взрослели, в отношениях с мужчинами становились смелее и раскованнее и, как говорится, вскоре «пошли по рукам». Такая распущенная вседозволенность, смешанная с глупостью, обернулась для них «плохой болезнью».

Поняла Лена, что случилось страшное, непоправимое, а как поступить – не знает. Испугалась, затаилась. Кинулась сама всеми подряд средствами лечиться, не понимая, наверное, насколько серьёзна одна из самых опасных венерических болезней. Мать волнуется, расспрашивает, а дочка опустит взгляд своих огромных, чуть навыкате глаз, и упрямо молчит, пряча слёзы.
Галя совсем покой потеряла. Побежала к Верочке, а та тоже ничего не говорит и также глаза опускает, пряча испуганный взгляд.

– Что делать будем? – как-то спросила Галя у Верочкиной мамы.
– На порог дома не пущу, ежели что! Убью паршивку! – сжала в ярости кулаки, аж зубами от злости заскрипела. – Убью, тварь!
И разразилась непотребными словами в адрес дочери. Вот и весь сказ.

Да нет такого тайного, что не стало бы явным. Грубо и невежливо нагрянули в дом работники санэпидстанции: «Всем сдать кровь на сифилис – развели тут, понимаешь ли…»
Стыд какой, срам!

В квартире провели санобработку, Лену и Веру с запущенной формой заболевания положили в стационар кожно-венерологического диспансера.

Позор матери испытали такой, что хотелось руки на себя наложить. «Что я не так сделала? – плакала ночами Галя. – Где упустила, в чём не досмотрела? Всю жизнь работала, ни на одно свидание не сходила, ни одного мужчину в дом не привела».

– Меньше потакать надо было! – кричала в гневе Верочкина мама. – Знать не желаю гулящую гадину! Нет у меня больше дочери!
Ой, и какими только мерзкими словами не называла она свою заблудшую дочь! Сколько проклятий обрушила на неё! Ушатами грязи выплёскивалась ругань, и весь этот поток, подобно яду, отравлял всё вокруг негативом. Вздрагивали, услышав, соседи, крестились старушки и затихали в испуге дети.

– Зачем ты так, – укоряла, успокаивая, Галя, – оступились девчонки, с кем не бывает. Их же сейчас, упавших, обидеть легче простого да и любой может камень бросить, а защитить – это только в нашей власти.

– Давай, давай – защищай, она тебе ещё что-нибудь принесёт! Урода какого-нибудь в подоле! Сказала – домой не пущу и всё! Где и с кем гуляла – там пусть теперь и живёт. Нет у меня дочери! Нет! И пусть убирается на все четыре стороны! Знать не хочу паршивку до конца своих дней!
И кляла, проклинала…

– Как это нет дочери? – не понимая, терялась Галя. – Ну, виноваты, конечно, девчонки крепко, но зачем же ты ещё добиваешь их – до самого низа униженных? Им сейчас горше твоего будет. Разве не видишь, как напуганы? Да и наша с тобой вина в этом есть немалая – недоглядели, не предостерегли.

Но разгневанная Верина мать продолжала бичевать бранными словами свою непутёвую дочь и чернила всё и всех вокруг, посылая в будущее программу разрушения и уничтожения.

Гале тоже было трудно понять и простить дочь, и она также долго не встречалась с Леной, но беседовала с врачами, медсёстрами, задабривала их подарками и носила дочке передачи. Но не обида и гнев жили в материнском сердце, а жалость к родной кровиночке, что оступилась, и сама испортила себе жизнь. Разрывалось сердце от ночных слёз за поруганную честь дочери, за несчастливую её судьбу. Она силилась понять и оправдать. Девушку ведь легко обмануть.

Тоскует молодое сердце без любви и ласки, томится, ждёт встречи и верит. Как трудно бывает переступить порог дозволенности первый раз и намного легче второй, ещё проще в третий… и покатилась вниз.
Ей кажется, что вот оно – счастье, пей взахлёб, отдаваясь любви, но отчего же оно всё короче и быстрее ускользает, теряя сладость, цвет и силу, словно как и не было его? Обидно, грустно, и снова попытка… А нравственный порог опускается всё ниже и ниже, и катится уже дорожка её под горку… До чего же легка она вниз, как просто на ней упасть, и насколько труднее подняться, и идти вверх, тем более если тебя ещё пинают в спину проклятиями, оскорблениями, угрозами. И весь воздух вокруг отравлен злобой.

Девушки в больнице многое поняли, и муки совести в раскаянии казались им невыносимыми. Глаз не поднимали, голос пропадал от страха. Выписавшись, сбежали они от позора из города, не оставив матерям обратного адреса.

Галя сразу догадалась, куда могла уехать Лена, и недолго думая, села мать писать дочери письмо. Она, плача, в каждой строчке, говорила, как любит, как горюет, как тоскует. По-простому, по-деревенски, всхлипывая от рыданий, писала она, и слёзы падали на листок, размазывая чернила. О чём думала, о том и писала, и сердце матери, полное любви и заботы, стонало от горя, тоски-печали: «...Ты возвращайся домой, доченька, жить без тебя не могу, кровинка моя. Я не дам тебе больше упасть, поддержу и помогу, ты только доверяй мне. Ты только возвращайся ... Я ж ноженьки тебе вымою, оботру и спать уложу…»

И Лена вернулась, Рассказывала после, как летела она домой, словно на крыльях, потому что в этом письме были именно те слова, в коих более всего нуждалась заблудшая и испуганная душа – в них были любовь… вера и надежда…
Прямо у порога упала она на колени и, захлёбываясь от рыданий, молила о прощении, пока мать не подняла её. На всю оставшуюся жизнь запомнила, как согрели тогда её сердце материнское всепрощение и речи добрые ласковые, которые поддержали и вернули душе покой и веру. Как она вмиг, читая, почувствовала себя сильнее, взрослее и осознала, сколь огромна её вина и ответственность перед матерью.

Жизнь у Лены сложилась неплохо. Она окончила институт, удачно вышла замуж, родила дочь и ни на миг не оставляла маму без участия и заботы. Когда Галя слегла, поменяли две квартиры на одну большей площадью и зажили вместе.
Этот неприятный случай, что в своё время взбудоражил город и наделал очень много шума, вплоть до заседания в горисполкоме о распространении сифилиса, давно позабыли, как в итоге уходя в былое, забывается многое...

День клонился к вечеру. Лена заботливо укутывала немощные худенькие плечи мамы пледом и разговаривала с ней. Она рассказывала ей обо всём, что видела, слышала, а затем звала мужа и очень ласково говорила: «Мы тебе сейчас ноженьки помоем, оботрём и спать уложим».

***
– А как же Верочка? – спросите вы.
– А кто знает, где эта шалава? – злобно, брызгая слюной, шипит её мама до сих пор. – Сгинула, поди, где… беспутная шалава.

И плакала она, глядя на Галю, завидовала, и… пуще прежнего выливала обидные оскорбительные потоки ругательств на свою единственную дочь, которую давным-давно потеряла.

Она тоже тогда написала письмо дочери, но тряслись руки у Веры от страха, когда девушка открывала его, ведь дочь никогда не слышала от мамы ласковых добрых слов, зная и понимая, что ей сейчас предстоит прочесть... И она, не найдя поддержки от самого близкого и родного человека, ступила, в бессилии, на путь падения и разрушения…

– Да пошла она! – всхлипывая, девушка отбросила исписанный нервным почерком листок и, вытерев слёзы, отправилась в ночное придорожное кафе. Именно туда, куда направила злобная глупая мать, указав ей путь в письме.

Гадкие мерзкие слова, что яростный поток отравы, оскорбляя и унижая, ухмылялись дьявольским оскалом со смятого тетрадного листка и праздновали победу, погубив жестокосердием ещё одну душу, потому что нет в мире могущественней оружия, чем слова, источающие яд. Они уничтожают, растаптывают, раздавливают человека и способны не только перечеркнуть его будущее, но и убить.
И напротив, слова благие, полные любви и заботы, возрождают, окрыляют и возвышают, направляя на путь добра и созидания.

Да, плохо вели себя девушки и много горя принесли матерям этим и тем более, заболев такой постыдной болезнью, но умная мать любовью спасла дочь, а глупая злобная ещё больше опустила в пучину греха, погубив окончательно.   

История из жизни.

30.11.2019