Право на предательство. Глава 27

      Глава 27. СМЕНА РОЛЕЙ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)


      «Блин, кажется, ситуация становится серьёзной. Остаётся надеяться, что он не оборзеет настолько, чтобы раскладывать меня на столе в отдельном кабинете. Будем считать, что капиталист действительно проголодался — для очистки совести, и порядком притомился — для чувства собственной безопасности», — малость струхнул потенциальный соблазнитель.

      — Ну хорошо.

      — Вот и чудненько. Загружайся.

      — Только я не при параде.

      — Как и я. Не волнуйся, там встречают не по одёжке.

      — Тачка достаточно примечательная? — улыбнулся Алёша.

      — И, кроме того, я туда не раз наведывался.

      Слов на ветер Резников не бросал: швейцар бросился к дверце «Мерседеса», как только они подъехали, гардеробщик принял спортивные куртки с подобострастным поклоном, метрдотель с льстивой улыбкой на устах возник словно по мановению волшебной палочки.

      — Приветствуем, Павел Дмитриевич! Доброго здравия! И вам, господин. Как всегда, отдельный кабинет?

      — Как всегда для важных переговоров. — И Резников для доказательства повертел захваченным в машине планшетом. — Господина зовут Алексеем…

      — Константиновичем, — подсказал Алёша.

      — И он мой деловой партнёр, Борис Егорыч.

      Метрдотель кивнул вроде бы понимающе.

      «Держи морду, Егорыч. — Павел Дмитриевич мысленно осклабился. — Интересно, в скольких десятках столичных гостиных завтра будут обсуждать окончание моего траура и когда новость в таблоиды попадёт?».

      В кабинет вошёл уже квартет, а не трио: по пути через банкетный зал многозначительное щёлканье пальцев заведённой за спину руки метрдотеля подозвало специально натасканного на VIP-обслуживание официанта. Мягко сиял фарфор безукоризненной сервировки, блестел металл ножей и вилок, сверкали ослепительной белизны салфетки. Пара чинно уселась, официант моментально выложил карты вин и меню и зажёг стоящие на столе свечи.

      — Ты что предпочитаешь: рыбу или мясо? — поинтересовался у Алёши Резников.

      — Безразлично, выберите то, что особенно удалось, — неопределённо ответил парень, не испытывая ни малейшего желания изучать многостраничный манускрипт. — Мне кажется, одной сотой двухнедельной давности свадебного стола будет более чем достаточно. Кроме того, я здесь впервые. — Алёша обернулся к Егорычу: — Вы ведь меня извините за невнимание к вашему заведению? Простите, просто запарываюсь: консультации замучили, — и подарил метрдотеля улыбкой, издевательство и обворожительность которой сочетались так идеально, что вогнали Бориса Егоровича в ступор; у более молодого и, следовательно, более стойкого официанта любопытство пересилило замешательство и словно вытянулся, принюхиваясь к сенсации, нос. Решив, что должное впечатление произведено, Алёша подобрел, смилостивился над обслугой и перевёл свой взгляд на Павла Дмитриевича, который только прыскал и хмыкал, следя за выразительной пантомимой: — Закажите что-нибудь сами. У меня единственное пожелание, чтобы было что-нибудь остренькое. И по случаю многочасовых переговоров не откажусь от сухого красного.

      — Хорошо, — согласился Резников. — Тогда столичный салат, купеческий вариант, копчёности, икру, паштет и устрицы на закуску, острый супчик на ваше усмотрение на первое и вашу фишку — мясо с гранатом и прочей флорой — на второе. Десерт…

      — Малину, — подал голос Алёша.

      — Со сливками, сметаной простой, сметаной взбитой… — встрепенулся официант.

      — Чистую, даже без сахарной пудры и, само собой, без плодоножек.

      — Последнее можете не записывать, — Павел Дмитриевич уже откровенно ухмылялся. — Мне тоже малину, обоим немного мороженого, чай с лимоном и горячий шоколад. Напитки… фанта, кока-кола, бутылка сухого красного, бутылка сухого белого, всё с двузначным числом выдержки. Ты какой букет предпочитаешь?

      — Морковно-огуречный. — И Алёша рассмеялся. — Чесслово, Павел Дмитриевич, вы меня заразили вашим настроением. Не надо никаких изысков, достаточно доброго и старого.

      — В общем, разберётесь. И графинчик коньяка.

      — Вашей марки, Павел Дмитриевич?

      — Само собой.

      — А курить здесь разрешается? — вспомнил Алёша.

      — Конечно, это же отдельный кабинет.

      — Тогда «Мальборо». У вас есть натуральные, без вкусовых добавок?

      — Для вас всегда найдётся.

      — Тогда совет закрыт.

      — Приступайте! — скомандовал Резников.

      «Кажется, это вторая серия Лизиной программы „Обожрём капиталиста“, — подумал Алёша. — Забавно!»

      Павел Дмитриевич и Алексей Константинович подождали, пока за метрдотелем и официантом не захлопнется дверь, и, оставшись в кабинете тет-а-тет, откровенно расхохотались.

      — Разве можно так издеваться над честными тружениками общепита? — соболезновал Резников обслуге.

      — Ничего, они отыграются на сплетнях: ведь завтра вся Москва будет говорить о том, что вы уединяетесь со смазливым «консультантом» в VIP-отсеке шикарного ресторана. Кстати, ваши расстроившиеся поклонницы меня кислотой не обольют?

      — Не волнуйся, я приставлю к тебе охрану. Кстати, у меня то самое, что ты заказал. Держи, раскурим, пока они возятся. — И Павел Дмитриевич вытащил сигареты.

      — Мм, класс! — обрадовался Алёша. — Тогда упру заказ домой. А где вы их берёте?

      — В одном специализированном магазине, недалеко от центра.

      — А точнее?

      — Не парься: пойдёшь — они липу всучат. Я пришлю тебе несколько блоков.

      «Однако… Похоже, игрушки постепенно оканчиваются». Алёше было жутко и весело одновременно, какой-то азарт распирал изнутри, а ещё хотелось спровоцировать сотрапезника на откровенность.

      — Неужели вам действительно наплевать на свою безупречную репутацию?

      Резников равнодушно пожал плечами:

      — Мне пятьдесят пять лет. В этом возрасте очень мало занимает вопрос, что завтра мадам Ирэн Феррари и Оливия Валуа, то есть мамзельки Брошкина и Плошкина, размазывая тушь, сыпля штукатуркой и тряся резиновой грудью, будут возбуждённо друг другу передавать. Допускаю, что такое «общественное мнение» что-то значит для власти, но для бизнеса это лишь пустое сотрясение воздуха.

      — Такое, что иногда подмывает эпатировать так называемый бомонд и разогреть ажиотаж?

      — Да бог с ним, пусть мелют языками. Я оставляю за собой право делать то, что я хочу, и прислушиваться только к тому мнению, которое я ценю.

      — Ну, а ваша дочь? Она же может быть неприятно поражена.

      — Дочь? Дочь — уже отрезанный ломоть, пусть она сама расставляет свои приоритеты, я же не буду ей в угоду ломать себя. И, потом, все эти сенсации, даже если бы не были мнимыми… По-моему, сейчас трудно удивить кого-нибудь тем, что друг любезный гораздо моложе выдержки алкоголя, который пьёшь, — наоборот, это закономерно.

      Алёша предпочёл соскочить со скользкой темы «любезного друга» и вернуться к «отрезанному ломтю»: это было безопасней и, кроме того, порождало сомнения в огромности отцовской любви, которая для многих стала притчей во языцех.

      — А мне казалось, что вы безвольный отец, который во всём потакает избалованной дочке.

      — Я знаю, из чего выросла эта легенда: во-первых, здесь постарались набивавшиеся мне в жёны и потерпевшие неудачу — их вели зависть и унижение, им надо было свалить своё собственное поражение на внешние обстоятельства; во-вторых, Ира сама часто разглагольствовала об этом, и конкуренток отпугивая, и папу на удачную дойку ведя, и возвышая объект отцовской любви, разом унижая всех, ничего подобного не удостоившихся. И тебе не показалось, это был просто верхний срез, видимость, которой все обычно довольствуются, предпочитая не отыскивать причины.

      «Ого! — подумал Алёша. — В переводе с дипломатического языка на нормальный это значит, что Меньшовы, наслушавшись сплетен, уцепились за дочку, чтобы через неё хорошенько выдоить папеньку, а коровка оказалась с норовом и здравым смыслом. Женька, болван, тоже повёлся! Эх, если бы я знал это раньше! Только эта горечь, с которой он говорит… Под всеми этими смыслами должно лежать ещё что-то, вплоть до инцеста и дикой ревности, но копать сейчас опасно, это насторожит капиталиста. Отложим на будущее. Стоп! Так я это будущее для себя предполагаю и не содрогаюсь от отвращения?»

      В дальнейшем, за блюдами и их сменой, разговор вертелся вокруг менее животрепещущих тем, но оставался не менее занимательным. Павел Дмитриевич оказался интересным собеседником — одним из тех, кого приятнее слушать, нежели грузить собственной болтовнёй. Он много ездил, исколесил всю страну, больше тридцати лет прожил при СССР — в том времени, которое Алёшу манило, но было знакомо только по ностальгическим вздохам, кадрам старой кинохроники и семейным преданиям. Подогретому отменным вином, ему было тепло, уютно, покойно и весело, сознание немного путалось, но не хотело упускать интересное, и Алёша улыбался, переспрашивая и уточняя даже мелочи.

      — Так и называется? Я никогда такого не слышал.

      — Именно. Перепелиное Яйцо. Может быть, кто-то когда-то, сто лет назад, нашёл это самое яйцо и спас кого-то от голодной смерти, никто из жителей не был осведомлён, откуда пошло название. Длиннее единственной улочки этой деревеньки, всего десяток домов и насчитывавшей, а застряли мы там на неделю.

      — Это уже после института?

      — Да.

      — Да вы же там со скуки помереть могли! Как спаслись?

      — Известно, как в двадцать два года: роман завёл.

      — С прекрасной селянкой?

      — Нет, с москвичкой, мы же туда группой ехали, так неделю и бегал в соседнюю избу, а все прекрасные селянки были намного старше меня нынешнего.

      — И она стала вашей женой?

      — Нет, это был краткий роман на перевале. Нас раскидало по разным пунктам назначения, даже переписку не вели, а женился я лишь спустя десять лет.

      — Перепелиное Яйцо… всё-таки удивительное название, — протянул Алёша и, прищурившись, посмотрел на Резникова сквозь хрусталь фужера с рубиновой влагой.

      «И чего я хотел его убить или отравить? Даже стыдно теперь, впору каяться. Нормальный мужик. Старый, конечно, но интересный. Высокий, худой, подтянутый. Волосы с сильной проседью, но густые, волнистые и немного длиннее, чем полагается по строгому официальному формату. Глаза серые, умные. Ирка по сравнению с ним тупа… И мне с ним интересно, я почему-то не опасаюсь подвоха, которого вечно ждал от Женьки, и нет этого трёпа о пышных замыслах, ни один из которых так и не был осуществлён. Почему предатель со мной так не нянчился, на каток не возил, коньки не дарил, в ресторанах не сидел? Только трахались как кролики… А тут с заботой и умным словом, с доставкой в крутом „Мерсе“ и без глупых приставаний. Пока ещё».

      Павел Дмитриевич был тоже очень доволен тем, что наконец-то смог выговориться. Ира его не слушала, ей не было это надо, у неё на уме были только песенки, свидания и зависть подружек, она просто упивалась ею и ежедневно оповещала отца о том, какое впечатление произвела на окружающих, — где уж тут до хотя бы изображения внимания к словам отца! Прислуга была не в счёт, Алина — вечно озабочена хозяйством, партнёров надо было оценивать по деловым качествам, профессиональным взглядом, конкуренты требовали вскрытия и развенчивания тайных происков, женщины — отпугивания — Резников только и дивился тому, что в последние годы он не мог с кем-то просто по-человечески пообщаться. «Впервые за столько лет я говорю о том, что рождает тёплые воспоминания, о том, что по тем или иным причинам мне дорого, я смотрю на человека рядом не с точки зрения бизнесмена — я просто получаю удовольствие от того, что он красив, молод и внемлет моим словам, от того, что он мне нравится, от того, что я сам раскрываюсь. Мне нравятся его поворот головы и цвет глаз, его фигура и пока невысокий рост, он в профиль и в анфас, но что со мной происходит? Это свалилось на меня как снег на голову? Или это закономерно, просто я пытаюсь сейчас наверстать всё то, что недобрал в своём идиотском аскетизме, в служении фикции? Конечно, сложение папика с Золушком не даёт в сумме вечную любовь, но ведь она мне и не нужна. Оставшийся мне век недолог, я один как перст, я многое могу себе позволить. Я не могу рассчитывать на пламенную страсть, а вот взрастить привязанность, хотя бы года на два, вполне допустимо».

      Перед десертом Резников передал Алёше планшет:

      — Давай набирай, строитель АПК!

      — А что? «Бизнес-план», «этапы проектирования»?

      — Да всё подряд, только АПК — это сам комплекс, система в целом. Наверное, «объектов» или «предприятий АПК» — так точнее будет.

      — И быстрее найдёшь. — Алёша стучал по планшету. — О, вывалилось, смотрите, почти дословно: «Проектирование и строительство предприятий АПК». — И Алёша пересел на диванчик к Павлу Дмитриевичу. — Самое главное — кратко и по делу. Здесь — уже сданное, здесь — фотографии. Птицефабрики, зернохранилища, фермы. О, а вот это препятствия. Удалённость от крупных населённых пунктов, отсутствие коммуникаций, свет, вода — но это в Елегорске есть, необходимость комплектовки бригад, неудобства переброски большегрузной техники, необходимость подвоза материалов. — Парень поднял на соседа свои миндалины и, увидев так близко внимательные тёплые серые глаза под чёрными бровями, смутился, продолжив только после заметной паузы: — А вы в КПСС не состояли? Если да, то эти трудности вас не должны пугать.

      — В КПСС не был, но покорением труднодостижимых вершин займусь — это я тебе обещаю. — Отпустив эту двусмысленность, Резников всё-таки отдал должное и профессиональному интересу, кинул взгляд на планшет и усмехнулся: — Посмотри на название сайта, впереди — известная строительная фирма. Это своего рода реклама.

      — Да, тут и для заявок, даже по темам разбито… обратная связь… Конкуренты?

      Павел Дмитриевич покачал головой:

      — Нет, раньше были шероховатости, теперь гладко. Значит, они по АПК пошли, отъехали от жилищного и городского строительства.

      — А вы сами много строили?

      — Пришлось. Тот дворец спорта, где мы сегодня проходили отбор в сборную по фигурному катанию, — моего холдинга дело.

      — Ого!

      — Ага! Отправь в закладки, вот здесь — просмотрю на досуге. Подсказки собратьев могут оказаться дельными.

      — Да это прям промышленный шпионаж! — рассмеялся Алёша.

      — Отнюдь: это же в прямом доступе. Так, что у нас сейчас по плану: сигарета или малина?

      — В вами предложенном порядке.

      Выяснять, что связывало Женю с Алёшей, Резников в этот вечер не стал. Или не успел. Или позабыл. Или решил, что не время, отложил на потом: ведь он рассчитывал на ещё одну встречу и, довезя донельзя довольного парня домой, не сразу отпустил.

      — Ты куда? А телефон? Держи мой мобильник, вбей свой номер.

      — А мы что, ещё встретимся? — Алёша снова удивлённо воззрился своими ореховыми с зеленоватыми прожилками очами на перезагружающегося мультимиллионера, считая вероятность второго свидания примерно двадцатипроцентной.

      — Ну конечно. Во-первых, я должен сказать тебе своё решение в отношении строительства. А во-вторых, ответный ход с моей стороны в области спорта: на следующей неделе играем в теннис.

      — Тогда… до встречи?

      — Тогда до встречи!

      Они обменялись рукопожатием, Алёше показалось, что что-то неуловимое, помимо простого прикосновения, проскользнуло между пальцами…

      «И нормальный мужик. А, может быть…» — думал он несколько часов спустя, сворачиваясь калачиком в постели.

      «Красивый мальчик. Кто знает…» — пронеслось в голове Павла Дмитриевича, вытягивающегося примерно в то же время на своей новой кровати.


      Проснувшись на следующий день, Алёша сладко потянулся и не протёр, как обычно, глаза. Было так приятно не предаваться надоевшим думам о Жене, а вспоминать подробности вчерашнего вечера, то, как он почти с сожалением встал с диванчика в уютном кабинете, отодвигая в сторону планшет, выключил свет, включённый на время копания в интернете, и остался в компании Резникова и двух свечей. Малина, фарфор, хмель отменного вина, свобода и ожидание чего-то в раскрепощении и сбрасывании оков…

      Как и многие двуногие, самым естественным состоянием человека Алёша считал отдых, а самым увлекательным занятием — безделье, но вместе с тем понимал, что не будет сидеть на шее родителей вечно — хотя бы потому, что сами они вечны не были. Пока ему было шестнадцать, можно было особо не задумываться о своей дальнейшей судьбе: и школа ещё не закончилась, и с Женькой в постели было восхитительно. Но так прошёл почти что год — и теперь он учился в последнем классе, от которого оставалось чуть больше трёх четвертей, через тринадцать дней, в пятницу 25 октября, ему исполнится семнадцать, и отсюда, и оттуда получалось рукой подать до экзаменов, поступления в институт, совершеннолетия и взрослой жизни. Предстояли большие хлопоты и неприятные дела — чем дальше, тем обременительней, а весёлые дни и родная тушка под боком несколько раз в неделю, увы, канули в прошлое. Женька, конечно, не оформлял разрыв окончательно, но и та, и другая сторона сознавали, что случившееся стало не надломом, а разломом и собрать воедино когда-то бывшее целым не удастся: и клей варить никто не хотел, и первозданное совершенство восстановить уже было невозможно. Сначала всё испортили Меньшовы-старшие, потом стройные и восхитительные планы прекрасной юной парочки по обогащению и привольной жизни позорно провалились. Все надежды можно было перечёркивать жирным крестом, а жизнь шла и по-прежнему к чему-то взывала… И…

      …И тут подоспел вчерашний вечер. Поход, предпринятый с досады, Женьке назло и в обвинение, из прихоти, наобум, не окончился немедленным выдворением, вероятность чего Алёша рассматривал наибольшей, не вылился в неопределённые обещания, пустота коих станет очевидной через пару дней, а, наоборот, обернулся интересным завершением дня и последовавшим за ним восхитительным вечером в шикарном ресторане. Волкодав оказался добродушным сенбернаром — могущественным, сильным, уверенным в себе и незлобным; он не был угрюмым бирюком, мрачным взглядом зыркающим на чужаков, Кащеем, чахнущим над своим златом, самодовольным увальнем, расхаживающим по своим распрекрасным апартаментам, лопающимся от сознания своего богатства скупцом, помешанном на своём чаде до умопомрачения. К отсутствию отрицательного добавлялось наличие положительного. Резников оказался контактным, тактичным: Алёша предполагал, что многоопытный, довольно повидавший на своём веку человек мог догадываться о том, что его гостя связывают с зятем не только дружеские отношения, но Павел Дмитриевич молчал и не дознавался. Он был интересным собеседником, общался с, по сути дела, мальчишкой, как с равным; он был представительным, прекрасно сохранившимся, крепким и спортивным, привлекательным мужчиной; он был щедрым и искусно избегал осознания явного материального дисбаланса; он трезво смотрел на вещи. Рассчитывал ли Резников на какие-то отношения с Алёшей, сказать было трудно — что ж, тем интереснее становилось ожидание его дальнейших действий. Мультимиллионер занимал голову, всё больше и больше, — и тем самым выметал сожаления о предателе-изменнике. Парень был благодарен ему за это и, кроме того, рассчитывал, что владетельный капиталист может присоветовать что-то дельное насчёт будущего трудоустройства.

      Алёша улыбнулся, потянулся ещё раз, наконец протёр глаза и занялся дрочкой: секса всё-таки хотелось…



      «О, боже! Как у них там? Крышу снесло. Старый дурак вышел на охоту. За ореховыми с зеленоватыми прожилками очами молодой газели, хотя газели вообще-то черноглазые. Или у них карие глаза? „В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань“. А я пытаюсь. Так и тянет вплести пальцы в твою непокорную шевелюру. А что в твоей душе? Ты ведь должен быть не таким, как они. Ведь должен же мне, хотя бы в пятьдесят пять, „где-то на закате ваших лет“, встретиться тот, кто поймёт и не предаст, не будет втихаря посмеиваться над вдовцом с заметной проседью, сорвавшимся с катушек. Ещё сутки назад ничего этого не было, а потом… Звонок, разворот, тепло твоей руки, подрагивающие язычки горящих свечей и их отражение в чёрных зрачках. У него удивительные глаза. Прячущиеся в пушистых ресницах и в то же время распахнутые, чуть округлые, словно только что удивились чему-то. Тонкий стан, нежная кожа, ещё хранящая на себе лёгкий след летнего загара. Он весь какой-то солнечный. Так хочется прибавить к его юности непорочность, неискушённость, невозможность предательства… Что же было у него с Женей, было ли? Сможет ли он довериться мне, открыться? Он пришёл не с любовью, но явно не за деньгами и попыток соблазнить не предпринимал. Эти охотницы-амазонки ведут себя по-другому… Неужели я действительно влюбился? Нужно ли это мне? Да, определённо, вне зависимости от того, что будет далее. Что бы ни было, сколь мало истинным ни явилось бы, я должен сорвать этот цвет. И, собственно говоря, я ничем не рискую. Худшее, самое отвратительное предательство уже состоялось, большей боли мне уже не испытать, а меньшую я вынесу. В конце концов, если собрать мозги и хорошенько подумать, то станет ясно: я могу внушить ему уважение, завоевать его расположение, убедить его оценить меня достаточно высоко. Пусть не взметнувшаяся до небес страсть — да и кто ей поверит, да и есть ли она вообще? — понимание, немного нежности, лёгкое подыгрывание, хотя бы небольшое, но искреннее желание пробудить в себе взаимность… Эти условия я бы принял».

      Накурившись, навспоминавшись, намечтавшись и напредставлявшись, Павел Дмитриевич отдал долг чувствам; пришёл черёд мыслям.

      Почему случившееся состоялось, не являлось тайной: опалённая душа потянулась за глотком воды. Было жаль потраченных впустую лет, добровольного бессмысленного поста — и хотелось хотя бы напоследок, уже на склоне жизни ухватить за хвост вихрь страсти нежной… И просто выболтаться, поплакаться и нахохотаться, побыть самим собой, не раздавать поручений, не встречаться глазами с сочувствующим взглядом Алины, не просиживать допоздна, портя глаза, над кипой бумаг, с которой вполне могло бы справиться младшее звено. Или как вчера покататься на коньках, а не торчать на поле для гольфа или, придя в теннисную секцию, не стоять вместо пары геймов у сетки и не слушать последние сплетни вперемежку с новостями о появившихся на рынке материалах с прекрасной теплоизоляцией.

      Попросту говоря, Резников давно готов был оторваться. Насладиться, наверстать, отомстить женщинам парнем. Эпатировать публику Павел Дмитриевич, конечно, считал ниже своего достоинства, тем не менее пусть она поймёт, что погружённый в прошлое безутешный вдовец наконец отлил все свои слёзы, увидел просвет и им воспользовался, а не остался прикованным к надгробному камню до того момента, пока его самого под этот камень не положат. «Да, кстати, и завещание, — подумал Резников. — Подкидышу — две тысячи долларов в месяц и скромная двушка за МКАДом. Как хорошо, что особняк по бумагам ещё числится моим, ведь я закладывал его до Ириного совершеннолетия, не хотел связываться с возможными бюрократическими проволочками, и вот как оказалось… Будет Ира оспаривать мою волю — сделает себе хуже: обнародую причины. Этот момент тоже надо проработать. И похоронить: куда угодно, только не с Анной рядом. А остальное… остальное зависит от Алёши».

      Была и ещё одна причина для того, чтобы закрутить роман с Алёшей. Затрагивающая только по касательной, она не была основополагающей, но всё-таки существовала. Женя и Алёша, появлявшись парой, не могли избежать сравнения друг с другом. По красоте, молодости, уму они были примерно равны, но чистоты и искренности было больше в Алёше. «Тот, кто прибился к моей „дочери“, ко лжи, сделал это потому, что сам был фальшив, — думал Павел Дмитриевич, сгущая краски. — В противном случае разгадал бы подделку. Я никогда не доверял ему полностью, да и родители слишком сладко пели, чтобы быть искренними. Пусть же Женя остаётся с мнимой величиной, а Алёше достаётся оригинал, настоящее».


      — Вы прям помолодели, сменив имидж, Павел Дмитриевич, — оценила Алина Викентьевна спустившегося в столовую в потрёпанных джинсах и легкомысленной ковбойской рубахе мультимиллионера.

      — Преображаюсь, Алина, пустился во все тяжкие. Вчера детство вспомнил, по катку два часа гонял, заявку на членство в сборной подал, в Сочи поеду, сегодня переоделся, завтра молодого любовника заведу.

      Алина Викентьевна промолчала, только коротко усмехнувшись. Она была рада, что исстрадавшегося хозяина терзания наконец отпустили. В «молодого любовника» она, естественно, не поверила и успокоилась совершенно, когда Резников начал созваниваться с подчинёнными и уточнять динамику цен на земельные участки в Ростовской области и условия их продажи. Иру домоправительница любила, она провозилась с ней восемнадцать лет, вынянчила, кормила, поила, читала книжки, помогала делать школьные задания, укладывала спать и пела колыбельную, практически заменила мать; что бы там ни натворила Анна, Ира не была виновна ни в чём, и отец не должен был лишать её ни своей любви, ни состояния. Алина Викентьевна надеялась, что время всё залечит и Павел Дмитриевич горе переживёт — и вот оно, пожалуйста! — уже образовывается, никто её любимицу не обидит.



      — Я знала, что ты вернёшься!

      Мила встречала Женю на перроне и озарилась светлой улыбкой, увидев в проёме уже распахнутой двери знакомый образ, с которым была связана самая счастливая ночь в её жизни. Парень спрыгнул на асфальт раньше проводницы и обменялся с девушкой коротким поцелуем.

      — Привет! Принимай оборудование!

      — Выгружай, о транспорте я позаботилась.

      На перроне, скорее всего, против правил, на которые в таком захолустье внимания, разумеется, не обращали, стоял древний «Жигуль». Женя стал принимать подаваемые проводницей уже вытащенные в тамбур коробки и передавать Миле. С багажным отделением он не связывался, просто заказав для себя целое купе и забив его средствами механизации ручного труда в провинции и объектами приложения этого самого труда. Вчера он, сунув пару купюр, быстро утихимирил начавшую поваркивать при погрузке железнодорожницу — и теперь женщина с удовольствием помогала столичному красавцу.

      — Это осторожно, а это плюхай как попало: там только материалы.

      — Ух ты, тяжёлые! Много в Москве возился, пока закупал?

      — Да нет, по интернету и телефону быстро, дольше с составлением списка застрял. Кажется, всё. — Женя поднялся в вагон и убедился, что забрано всё, впрочем, для надёжности коробки были пронумерованы и выгружались по порядку. — Точно, спасибо и доброго пути! — Он пожал руку полноватой шатенке в форме и снова соскочил на перрон.

      — И вам удачи!

      Стоянка была короткой, и скоро поезд тронулся, сначала плавно, мерно, тихо и медленно, а потом — всё бодрее, разгоняясь и погромыхивая на стыках, перестук колёс гулко отдавался в плотном, холодном поутру воздухе.

      — Вот теперь настоящий привет! — И Женя притянул к себе Милу, та приникла к нему так, что даже через две куртки можно было ощутить тепло юной плоти.

      — Так здорово! Я ждала! Давай теперь в тачку… Представляешь, все заразились: моя мать на заработки не подалась, чего ей на рынке мёрзнуть или полы в передних мести, когда здесь без отрыва от дома. Инструктаж, я думаю, будет несложным. Кто чего упустит, я подправлю, если ты к этому моменту уже уедешь. Ну, а с теми, кто своими машинками обеспечен, вообще проблем не будет. Смотри-ка, в одну не поместилось всё.

      — Вторую машину можно найти?

      — Я посмотрю на пятачке, ты пока стой. — И Мила сошла с перрона на привокзальную площадь.

      Машина нашлась, такая же ветхозаветная, как и первая: новыми блестящими иномарками Елегорск не изобиловал, но радостно-возбуждённое настроение начинающего предпринимателя не могли поколебать такие мелочи.


      Здравого смысла хватило на то, чтобы не заваливать Милу в постель сразу по приезде, хотя Женя уже привык к ежедневным радостям секса, да и последний перепих с Ирой выдался не особо удачным: её оргазм получился неубедительным, очень слабым, ждать его пришлось долго; после жена откинулась на диван, где всё и заварилось, и стала раздумывать о том, почему же не испытала удовольствия во всей силе. «Переупражнялись, наверное», — заключила молодая супружеская пара после кратких размышлений. Ничего, Женя вернётся через несколько дней — и они всё доберут. Разбором причин слабой реакции муж не заморачивался, окончательно переключившись на предстоящие дела, и отбыл в Елегорск, больше думая о Миле и о будущем своего бизнеса.


      Думала о нём и Ира и супруга подбадривала, но в глубине души считала возню с вязанием и пошивом кожгалантереи занятием мелким, каким-то несерьёзным, не подходящим статусу мужа наследницы мультимиллионера. Ну ладно, пусть Женя помаленьку его поведёт, а уж она сама на свои десять миллионов закрутит что-то поважнее. Что это может быть? С недвижимости и её сдачи в аренду, что ли, начать? Надо за консультацией к отцу обратиться.

      Ира снова поехала к отцу, дело происходило за несколько дней до визита Алёши, это была её вторая встреча с родителем после открытия страшной правды. Павел Дмитриевич, отказавший ранее в постройке магазина, и на этот раз охладил энтузиазм неродного чада: дерзать — дерзай, он никаких советов давать не будет, пусть Ира действует на свой страх и риск. Коли выйдет ошибка, она будет на её совести и лучше запомнится. Самостоятельность и ответственность — главное, надо потихоньку привыкать действовать без ощущения надёжного плеча за спиной. Ира снова недовольно почмокала губами, а вернувшись домой, обнаружила, что у неё начались месячные. Так вот почему последний оргазм выдался таким смазанным!.. Где-то она читала, что самое сильное возбуждение приходится на середину между двумя менструациями, и молодая жена стала ждать возвращения супруга с трудов праведных в полном целомудрии: возня с достижением оргазма при кровотечении абсолютно не прельщала. А тем временем…



      … А тем временем Женя целый день провёл в разъездах по наёмной силе, развозя оборудование, материалы, выкройки, образцы и посвящая разбиравшихся приблизительно в тонкости обращения с бытовой техникой. Он не ожидал, что процесс окажется таким трудоёмким: день прошёл, а необходимых визитов ещё оставалось предостаточно. Хорошо хоть, что Мила помогала. К вечеру они уединились в номере той самой гостиницы «Дружба» с одним-единственным туалетом на два этажа, подвели итоги прошедшего дня и прикинули объём несделанного.

      — Примерно дня три ты ещё провозишься, — определила Мила.

      — Правда?

      — Правда.

      Женя забрался на кровать с ногами и откинулся спиной к стене, Мила приникла к нему, и они обменялись глубоким нежным поцелуем. Парень взял в свою руку пальцы девушки, они были грубоваты по сравнению с ухоженными Ириными, но это почему-то не имело никакого значения.

      — Скажи, ты не ревнуешь меня к жене?

      — Нет, — честно ответила Мила. — Она далека от меня, это всё как-то нереально, невещественно. И, потом, этот брак тебе навязали. Сам-то как справляешься?

      — Терпимо, — ответил Женя. — Предполагал, что будет страшнее.

      Вообще-то с Ирой ему было очень неплохо, но говорить об этом Миле Женя не стал, не хотел разрушать в ней сознание того, что она не проходной вариант, не курортный фрагмент гастролёра из столицы. Мила подкупала Женю своей естественностью, нерафинированностью. Она не носила платья за несколько тысяч долларов, не пользовалась дорогой косметикой, не заседала по дорогим клубам, не жила в шикарном особняке, в ней не было сознания собственной ценности, стремления выделяться, записать в свою собственность нечто исключительное и неординарное, навесить замок, наложить лапу и вынести вердикт «моё» — и, свободная от этой шелухи, она оставалась более натуральной, честной, искренней. И даже более русской, пусть и не выкладывала в сеть родной фольклор. Она не была самородком — она была обычной девушкой со здоровыми инстинктами. Она ничего не требовала и помогала не в надежде на что-то, а просто от души — потому что Женя ей нравился и помощь ему была нужна. Она ни на что не рассчитывала и не строила никаких планов, не шантажировала оглаской или ребёнком — она просто жила. Отсутствие фальши и гнёта цивилизации несёт в себе прелесть, понятную и привлекательную и для восемнадцатилетних, — и Женя бросил якорь на дно. То есть Милу на матрас.

      Часа два они занимались приятной вознёй и болтали в перерывах между сексом:

      — А что ты меня не вскрываешь?

      — Не знаю. Не порчу. Берегу.

      — Для кого? Уж не для Кольки ли? С моей стороны у меня к нему никогда ничего не было. А то, что он пытался сделать со своей, я пресекала.

      — Я знаю. Но всё равно, оставайся первозданной.

      В Миле не было той закрепощённости Иры, которая не позволяла раскрыться столичной мажорке, она свободно шла на первые опыты оральных контактов — и обыгрывала москвичку и смелостью, и фигурой. Женя принимал это и отвечал тою же монетой, вылизывая то, к чему его язык пока не был допущен в изысканном интерьере спальни фальшивой наследницы. Предоргазменные вздохи Милы его возбуждали; взяв своё, подружка доводила до разрядки партнёра. Так они и шли: то один за другой, то, имитируя половой акт, кончали вместе.

      — Тебя мать не взгреет за долгую отлучку?

      — Не волнуйся, по легенде я помогаю тебе в компе с интернет-магазином.

      — Хорошо, хотя конспирация какая-то малоубедительная.

      — Будь спок, тюремного режима она мне никогда не устраивала. Ты мобилку на будильник не забудь поставить, я завтра к тебе до школы забегу, жрачку притащу, так что в первой половине дня ты без меня, а я потом присоединюсь.

      — Идёт! А я думал, сегодня свалюсь без задних ног…

      — Ну вот сейчас точно свалишься. — Мила уже оделась. — Давай, пока!