Двенадцатиструнка

 Ну так вот, я отвлёкся. Только мы закрыли дверь, уселись за стол и разлили по кружкам. Только мы раскидали ужин по мискам, как — бац! — стук в стену! Опаньки!

 Быстро прячем кружки под стол. Ну, если это наш прапор, мы ему нальем и дело с концом, а если кто-то из господ офицеров, зачем нарываться? Ужинаем! Поправляем ремни, надеваем пилотки, открываем дверь… А тама… стоят наши пацаны с Неданчичей.

— Какими судьбами?!
— Какими-какими, — ворчит кто-то из них. — Вы же весь день катались, нам только-только окно дали!
— Ну, заходите, — говорю я, непроизвольно косясь под стол, — возможно, вечер вас не разочарует.
— Надолго?
— До утра. Мы там сцепы с рельсами бросили, а сами к вам переночевать. Завтра их разгрузят, и мы пустые платформы обратно в Неданчичи затолкаем.

 Пока шёл этот разговор, появились ещё две миски и две наполненных кружки.

— Что это?
— Где? — притворно завертелся Басмач.
— Ну, не хотите, не пейте, — беря кружку, улыбнувшись, сказал я.
— Да ты понюхай, — наставлял ещё кто-то.
— Со свиданием! — неожиданно произнёс Крава, поднимая «бокал».

 Ну, и правильно. Нечего затягивать. Выпили, загремели ложки, пошли разговоры, налили и ещё выпили, и дело пошло. Потом в какой-то момент достали гитару, вскрыли еще тушняка на закуску. Только его уже не грели, а вывалили так в чью-то миску, наломали сверху лука, присолили и воткнули ложки.

 Господа офицеры в это время уже маловероятны, а прапорщик… Ну, что прапорщик? Мы ему нальем, и дело с концом. Налили в кружки, кто-то произнёс дурацкий тост, никто его не понял и не запомнил, но помню, что все всё равно за него выпили.

 Потом общее застолье распалось на группы по интересам. Все загалдели, интересы переплетались, плеснули в кружки ещё, я взял гитару, собираясь спеть вместо тоста песню.

— Давай «Бричмуллу», — сказал Халиков.
— Халиков, дорогой! Да ты сегодня прям-таки виновник торжества, как скажешь! — воскликнул я, для фасону пару раз что-то бренькнул и запел. И видит Бог, мне местами даже начали подпевать.

— Блин, Димыч, — сказал захмелевший Халиков весьма захмелевшему мне, когда я кончил петь и начался всеобщий галдёж. — Я в зоне такую гитару классную видел! Хотел тебе привезти. Только ты, наверное, на ней не сыграешь, — закончил он неуверенно.
— Это почему ещё не сыграю?! — возмутился я, задетый за живое.
— Ну, потому, что она двенадцатиструнная, а ты же на шести играешь, — ответил он задумчиво. — Вот я брать и не стал.
— Халиков, ты дурак, — сказал я радостно и беззлобно. — Что на двенадцати, что на шести играют одинаково. Звук только разный.
— Ну, так что? Везти?
— Ну конечно же, вези! — сказал я, уже предвкушая, как у меня появится классная двенадцатиструнка. Я даже начал мысленно представлять её себе. Я мысленно уже обладал ею.
— А может, сейчас сгоняем? — вмешался в разговор Крава. — Она далеко?
— Да нет, — пожав плечами, сказал Басмач, обозначив какие-то ориентиры, понятные только машинистам.
— Дим, ты как? — спросил Крава.
— Да я-то только за.
— Ну, вот и порешили, — и, уже обращаясь к своим коллегам с Неданчичей: — Пацаны, мы возьмём вашу «Чмуху», тут недалеко. В одно местечко заскочим, гитару заберём и обратно.
— Только сильно не гоняйте, — пошутил кто-то из них.

Надо сразу сказать, что наш тепловоз в этот момент был в тупике, на станции, а «Чмуха» технически была ещё на перегоне, перед семафором и, скажем так, юридически всё ещё занимала перегон. Именно поэтому Крава и просил ребят об одолжении.

 Как мы проехали бывшие ворота, я даже не заметил. На нас никто и не обратил внимания. Да и что обращать? Чужие тут не ездят. Настроение было веселое, о чём-то трепались, перешучивались.

 Шли дизелем вперёд, Халиков сидел за машиниста справа, Крава помощником слева, а я, как всегда, перед дизелем на табуретке посредине. Иногда я вставал и подходил к кому-нибудь, чтобы посмотреть в окно. А в окне была ночь.

 По сторонам ещё можно было разглядеть какие-нибудь дальние огоньки, а впереди только бегущие в лучах прожектора шпалы и блики на рельсах. Я сел обратно на табуретку.

 Вот так вот, как эти блики, однажды в коридоре, на въезде в зону, от нашего двухсекционного ТЭ3 убегал лось. Правда, без меня это было, он от Халикова убегал. Убегал, убегал, потом устал, видно, или ему стало стыдно. Понял, что ему не уйти, и решил подороже продать свою лосиную жизнь. Развернулся, опустил рога и кинулся на автосцепку! Надо ли говорить, что вышло недорого.

— Большая страна — большие тепловозы! — шутили в Батьеве представители народных демократий, глядя на наш «дредноут». Ну да, «Чмуха»-то поменьше будет.

 Мне вдруг представилось, как дух того лося, выбрав ночь потемнее, как эта, подстережёт Басмача едущим на «Чмухе», как сейчас, чтобы поквитаться. Выйдет на пути и бросится навстречу лоб в лоб. И сшибутся оне... Не, лось всё равно проиграет. И масса не та, да и тепловоз железный.

— Э-э-э не… — вдруг озарило меня. А лось-то уже метафизический, это же теперь дух лося! Дух гордого дикого животного, жаждущего мщения! И лось должен быть отмщён! И лось будет отмщён! И я представил, как этот ирреальный, потусторонний лось, карающий лось мщения, облаченный в сверкающие доспехи, с сияющими титановыми рогами, изрыгающий дым и пламя…