Мародеры

— Бл…ть! — воскликнул Басмач. Выпучл глаза, дёрнул тормозной кран и резко обхватил двумя руками спинку своего сиденья. Я обернулся на возглас, замер, вглядываясь и пытаясь понять, в чём там дело, и в этот момент почувствовал страшный удар в лицо.

 В себя я пришёл уже на полу. Стояла тишина. Стояли и мы. Дизель не работал. За окном глухая темнота. Наверное, так же себя должен ощущать экипаж подбитой субмарины. Кто-то включил дежурный свет. Я сел. По лицу, заливая левый глаз, текла кровь, но боли я не чувствовал.

 Мельком взглянул на Халикова направо. Тот всё так же сидел, крепко обхватив спинку стального стула и ошарашенно глядя куда-то вперёд и вдаль. Посмотрел налево. Это было уже не так удобно, пришлось собрать силы и повернуть голову. Крава тоже сидел на полу, тупо смотрел на меня, крови у него не было, но у него на лбу, алея и набухая, миллиметр за миллиметром рос рог!

 «В него вселился метафизический лось!» — догадался я, представив, как сверкающий доспехами демонический зверь бросился на нашу «Чмуху», пробил в прыжке, обернувшись нарвалом, моторный отсек и захватил моего товарища. Перепутал направление удара, дурак! Халиков-то, с другой стороны, тоже мне демон…

— Сцепы! — вспомнил басмач. — Они же оставили сцепы с рельсами, они говорили вчера об этом.
 Эту информацию надо было переварить. Я, не вставая, протянул левую руку и взял с полки пачку одноразовых респираторов.

 Так-то мы их почти не носили, а вот пригодились. Вскрыл одну упаковку, вынул марлевый намордник и принялся им вытирать кровь. Потом второй, потом третий... Была сильно рассечена бровь, и крови набежало налицо много. Залило глаз, скулу, щёку, но больше вроде бы не текло. Если только так, как говорят сантехники, сопливилось. Все сразу как-то сразу протрезвели.

— Всё, гитара мне, кажется, больше не нужна, — рассудил я, — предлагаю, нафиг, возвращаться.
— Да я пытаюсь! — огрызнулся Басмач, нервно дергая, за все рычаги и нажимая, казалось, на все кнопки сразу. — Дизель не заводится!
— Круто, — проворчал я себе под нос. Вот так вот в зоне в разбитом тепловозе проторчать всё ночь до утра, а потом... А что потом? Дождаться в зоне кого-нибудь из господ офицеров и хорошо тогда, если только «губа», хорошо, если не всплывет гитара и мародёрство ещё не припишут. Всплывёт. Припишут. И ещё напишут. Тут дисбат уже светит. Вляпались.

 Я огляделся. Видно, у всех нас были одни и те же мысли. Даже у Халикова. Понимая, что на него надежды мало и всё, что мог, он уже для нас сделал, я повернулся к Краве.

— Слышь.., надо... что-то... делать, — провёл я слова через паузы и, подумав, добавил: — Хоть попытаться.
— Ты как? — спросил он в ответ.
— Да нормально, — заверил я. И, уже понимая, к чему он клонит, добавил: — Пойдём посвечу. Ну, а какой с меня ещё может быть толк?

Ночь была ясной и безлунной, по всем законам жанра. Сверху сияли звёзды, через них прокатывались редкие облака, а вдалеке горели огни.
— Это вэвэшники, — сказал Крава, как машинист, лучше меня знавший ситуацию на дороге.

 Час от часу не легче. Только этих упырей нам ещё и не хватало. Мы даже сразу стали как-то тише разговаривать, хотя чего уж было теперь? Я взял фонарь, который помощнее, и, спрыгнув на землю, подсветил ему снизу общим светом. Он распахнул дизель и завозился, подсвечивая себе ещё отдельно, где надо, сам.

 Не знаю, был ли от меня какой толк, но там, наверху, я был точно лишний. В какой-то момент задранная рука с фонарем затекла, и я поставил его на плечо. В том, что дизель запустится, не было никакой уверенности. Честно скажу, я уже мысленно готовил себя к самому худшему, когда он неожиданно затарахтел.

— Подымайся, а то Басмач на радостях без нас уедет! — весело крикнул Крава. Настроение как-то сразу улучшилось, и даже захотелось шутить и курить. Ё! Мы же до сих пор не курили! Первый стресс прошёл. Залезли в кабину, открыли окошки, достали сигареты. А на улице-то прохладно.

— Ну что, двигай к дому! — задорно сказал кто-то из нас Халикову как ямщику. Двигатель пыхтел, тот тоже заулыбался, отпустил локомотивный тормоз, взялся за рукоятку контроллера, «Чмуха» дёрнулась, но мы никуда не тронулись.

— Автосцепка! — ответил Басмач на наши вопросительные взгляды. — Она не срабатывает! Я не могу отцепиться!

 При ударе наш тепловоз сцепился со стоящей на путях платформой. Из кабины мы расцепиться не могли, а значит кому-то нужно было идти и дергать рычаг у автосцепки. Все переглянулись. Ещё раз вылезать в ночь никто не хотел.

— Ну и хрен с ней, потащим сцепы к нам, а там разберёмся!
— Точно! Здесь, что ли, всю ночь торчать?!

 Понятно, что я очень, очень сглаживаю и адаптирую нашу речь. В советской армии да в такой ситуации так никогда не разговаривали. Но это же книга, а потом прошло время, я стал старше, на многое стал смотреть иначе, в конце концов, это могут прочесть наши дети! Поэтому прими на веру, дорогой читатель, правдивость этих диалогов.

— Да не может он! Там ещё, видно, и башмаками подпёрто! — вот так вот, как при маневровых работах на башмаках катать, так пожалуйста, а когда это реально надо, так нате вам! Впрочем, сцепы с рельсами, они тяжёлые, это вам не порожние полувагоны.

— Это уже твоя работа, — сказал, не глядя на меня, Крава. — Я не пойду.

 Имеет право, подумал я, открыл дверь и вышел в темноту «на броню». Было уже даже как-то зябко. Я прошёл вперёд вдоль дизеля, спустился по лестнице на насыпь, дёрнул расцепной рычаг, отошёл и махнул фонарем, мол, давай.

 Тепловоз потянул, клацнул, потом ещё раз, но с места не стронулся. И только тут я догадался осветить и внимательно рассмотреть саму автосцепку. Вы видели биржевую скульптурную композицию «Бык и медведь»? Вот это была она, и в ней был корень всех зол.

 От удара автосцепки заломило и закусило. Одну задрало вверх, другую вниз и так заклинило. Причём заломило так, что мне даже показалось, будто их изогнуло. Тепловоз безуспешно дернулся ещё раз. Высунулся Крава.

— Ну, чё там?!
— Тащи лом и кувалду!

«Я всё равно не знаю, где они лежат», — подумал я. Как выяснилось, а и знал бы, не достал. Они лежали в дизеле, а ключа у меня, разумеется, не было. Крава принёс инструмент и встал рядом со мной, уныло разглядывая сцепившиеся зевы.

— Ну, и что будем делать?
Идей у меня не было, но делать что-то было надо. Поэтому я взял, не говоря ни слова, у него кувалду и принялся молча, что было силы, с остервенением долбить по ним наугад. Словно мне был даже не важен результат, просто хотелось наказать, наказать, наказать! Надавать по зубам! Напугать и заставить подчиниться бездушный металл.

 Потом то ли я выдохся, то ли злость прошла. Крава забрал у меня кувалду и тоже некоторое время безуспешно пооколачивал железные зубы.

— Я вот что думаю, — сказал я, немного успокоившись и отдышавшись. — Расколачивать их дальше в попытке разъединить бесполезно. Давай наоборот попробуем. Сдвинем верхнюю вниз, а нижнюю вверх. Попробуем привести в нормальное положение.

— И как нижнюю подымать будем?
— Не знаю, — честно признался я, — начну с верхней. А потом, немного подумав, добавил с надеждой: — Было бы две кувалды…
— Второй кувалды нет.
— Ну, тогда будем бить так — одной то сверху, то снизу, — и всё во мне как-то сразу подуспокоилось.

 Я понял, что делать. Я принял решение. В конце концов, мы сейчас вдвоём, сменяясь, как молотобойцы в кузне, одолеем эту напасть. Я не знал, сколько уйдёт на это времени и сил, да сколько бы ни ушло…, но в итоге хватило меня одного и трёх минут моего остервенения.

 Как говорится, главное — это настрой и понимание, да и занятия гирями, видно, тоже не прошли даром. Произошло как с дизелем, в какой-то опять-таки самый неожиданный для меня момент сцепки распались. Мы были свободны.

 Обратно ехали молча. Не было сил, так все устали. Хорошо, что мы не трогали Халикова. Хотя бы он был в состоянии не кемарить и следить за дорогой. Мы возвращались на базу.

 К нашему прибытию банкет уже подходил к концу, но нам, правда, оставили. Хотя, может, держали для прапорщика, который так и не пришёл.

— Мы вашу «Чмуху» тюкнули, — сказал Крава после того, как мы выпили, и в двух словах поведал, как скатались за гитарой. Только тут все заметили и Кравин рог, и мою разбитую бровь. Потом побежали осматривать битый тепловоз, но пьяными в темноте никаких критичных изъянов не нашли.

— Да ладно! Мы его завтра ещё раз демонстративно грохнем! — сказали ребята. На том и порешили и пошли спать. А утро вечера мудренее.