Круговерть Глава 60
Он как будто начинал собирать свою смысловую систему сызнова. В памяти. С самого начала, как он это начало запомнил: первые впечатления бытия, восторженность и ожидание от жизни чего-то особенного, потом взросление и потеря живой прелести чувств, затем годы суетливой обыденности и наконец тоска и ясное понимание обречённости. И ужас, ужас не приближающейся смерти, которую никто не знает в опыте, а ужас бессмысленности, потери всяческой смысловой опоры. И вдруг — будто новое рождение: обретение совсем другой реальности, не той, которую можно увидеть, потрогать или вкусить, а той, которую можно понять, осмыслить или осознать. И это самое главное — ощущение того, что предметная реальность не единственная и даже не основная, а основная реальность — это сознающее начало в тебе, и во всех людях, и во всем живом. Единое во всём живом. Тогда как всё неживое — это вообще неизвестно что.
Так его разум определял для себя, кто такой он, Андрей Назаров, был на самом деле. «На самом деле» в той смысловой реальности, которая становилась реальностью, благодаря его же разуму. И в этом случае разум выступал в роли разума определяющего. Это был положительный вектор усилия мысли, развивающий абстрактное мышление. Практический же разум, напротив, всегда основывает свои построения на отрицании, на противлении злому. «Я — практический разум, я должен противиться злу, я зародился и вырос для противления злу и в процессе противления злу, которое может приключиться с телом, в котором я обитаю. В этом всё мое предназначение, в этом цель моих усилий, в этом всё моё содержание». Задача практического разума — избегать, насколько это возможно, голода, холода, всяческих опасностей. Это был отрицательный вектор.
В своём отрицательном векторе разум служит целям, которые не заложены в нём самом, а служит тем, какие определяются внешними обстоятельствами, зачастую случайными и часто непреодолимыми. Для незрелого разума все цели, а следовательно, и смыслы находятся вне самого разума. Но когда-то наступает момент «совершеннолетия», когда разум сам из себя самого начинает устанавливать собственные цели, начинает оперировать своими собственными смыслами. И, оглянувшись по сторонам, разум неизбежно приходит к тому, что жизнь тела это только преддверие настоящей жизни, а настоящая жизнь — это жизнь разумения. И источником этого разумения является не внешний мир, а то, что дало начало всему живому — сам Бог. И тогда уже не внешние обстоятельства, а сам разум становиться для себя законодателем и судиёй. И для разума становится насущной необходимостью сбросить с себя привычный гнёт тела с его телесными эгоистическими требованиями.
Противление же злу — привязывает разум к внешнему, потому как злое бывает только для отделенного от всего мира тела, для отделённой от всех людей личности. Для разума же ничего этого злого нет. Напротив, для разума злое это служба эгоизму тела и личности. Отсюда и родилось: не противься злому. И далее по списку: не клянись вовсе, то есть не повязывай свой разум никакими внешними условностями и обстоятельствами, пусть разум исходит из себя самого, так как разум напрямую связан с Богом и порождён Богом. Освободи его от всякого внешнего влияния и дай самому решать, что хорошо, что плохо, что делать, что не делать. Освободи свой разум, позволь ему существовать, исходя из своей собственной системы смыслов, из своей совести; разум ближе к Богу, к истоку жизни, чем тело.
И ещё: никого не осуждай. И не для того не осуждай, чтобы кого-нибудь не обидеть или чтобы тебя в ответ не осудили, не для того, чтобы прослыть кротким, и не затем, чтобы улучшить взаимоотношения между людьми, а для того, чтобы избежать совершенно бесплодной для разума деятельности, ведущей в никуда. Осуждение другого — это ложная и внешняя для разума цель, уводящая разум от цели истинной. Только начни кого-то критиковать, то есть отрицать побуждающие его смыслы, и конца и края этому не будет. И уже из этого болота не выбраться.
И ещё там было: не смотри с вожделением на женщину, потому как женщина — то же проявление разума, каковым являешься и ты сам; и если твой разум не желает более обслуживать телесное, разум и в других людях должен воспринимать разумное, а не телесное. «Феминисткам и не снилось такое равноправие, равноправие разума».
И другое было понятно: никогда не гневаться, то есть не подчинять своё разумение эмоциям. Эмоции не порождают смыслов и не дают вести себя разумно. Эмоции разъединяют людей, а разумное — объединяет. Разумение должно руководствоваться разумом и ничем больше.
Даже и это ему казалось понятным: любить всех людей, включая врагов, и молиться за всех, за врагов тоже. Враги у человека возникают только тогда, когда пересекаются внешние цели и устремления, внутренние цели разумения пересекаться не могут, они могут только сливаться и дополнять друг друга. Для разума разум врагом быть не может. Так и по жизни всегда выходило: добрый человек это всё-таки человек разумный, а не сентиментальный. Доброта сентиментальная — самая неглубокая доброта.
Эти пять заповедей от Иешуа своим источником имели совсем иную реальность, в сравнении с реальностью обыденной и привычной. В привычной реальности всё, к чему он призывал, было бы противоестественным и не имело бы смысла. Так оно и было: ну что это такое — не противиться злу?! А в новой — всё это было естественным и само собой разумеющимся. И для новой реальности, в свою очередь, когда-то понадобятся уже совсем другие заповеди, которые ознаменуют подъём плоскости реальности ещё выше. Реальность не есть нечто навсегда данное и неизменное. Плоскость реальности поднимается вместе с развитием в человеке человеческого. И вместе с тем реальность остаётся самой что ни на есть настоящей реальностью. Не какой-нибудь выдумкой или фантазией, а именно реальностью. Это впечатляло и воодушевляло одновременно.
Раздумывая над этим, Андрей испытывал какой-то необыкновенный подъём, потому что для него, как ему казалось, открывался общий смысл стародавних речений, и этот смысл оказывался и его смыслом, этот же самый смысл уже наличествовал и в его системе смыслов. А это была живая система, которая, собственно, и была его жизнью, была им самим. И когда понимаешь, что в тебе наличествует этот объединяющий всё, единый смысл, тебе уже не нужны все эти заповеди, все эти слова, слова, слова. Ты просто воспринимаешь это, понимаешь и принимаешь одним неделимым, цельным смыслом. И его нельзя выразить словами, даже если перечислишь все смыслы, из которых он состоит, и опишешь все возможные взаимосвязи между всеми смыслами. Можно было только сознавать, что он наличествует.
Порой этот смысл представлялся Андрею настолько ясным и доступным, что, если бы потребовалось, он мог бы и сам, исходя из этого смысла, формулировать свои собственные заповеди. Они придумывались у него одна за другой.
«Не вступай ни в какие общественные организации и объединения, а оставайся свободно мыслящим существом с живым, оголённым нравственным стержнем».
«Не становись ничьим последователем, не будь приверженцем и проводником какой бы то ни было теории или какой-нибудь привлекательной концепции. Пребывай в своей собственной, живой смысловой системе. Развивай её, оберегай от посторонних разрушающих вторжений. Эта система смыслов важна сама по себе. И вовсе не важно, построишь ли ты с её помощью какой-нибудь город-сад, осчастливив этим всё человечество, или ничего приметного не сделаешь».
«Изо всех сил надо переносить смысловой центр своей жизни из формы в самую её сущность. Только это делает человека настоящим, а не кажущимся. На это должны быть направлены все духовные силы, а не на достижение внешнего благополучия».
И так далее и тому подобное. Множить их дальше особого резона не было, так как суть была одна. Своими заповедями Иешуа проводил своеобразный водораздел между очеловеченным животным и собственно человеком. Этот водораздел делил людей на тех, кто «понимает, что творит», и тех, кто не понимает. И для человека спасительным предполагался один путь — путь по-ни-мания. То есть путь развития. Невероятно сложный путь, потому как он требует постоянного усилия мысли. И не только мысли, но и самой души человеческой. Путь сложный, но, видимо, единственно возможный. «Для человека — да. А для людей?»
Особенность отношения с другими людьми была в том, что ты почти всегда соотносишься не с каким-то отдельно взятым, конкретным человеком, а как бы с неким усреднённым сообществом людей, тебе доступным в силу каких-то случайных жизненных причин и обстоятельств. Причём, на словах все они вроде бы не согласны друг с другом, по повадкам и характерам — все такие разные, на деле же, как правило, все они находятся на одном уровне развития их абстрактного мышления. То бишь составляют из себя некую единую смысловую поверхность. Поверхность весьма и весьма устойчивую, приподнять которую или же опустить — задача, практически, не выполнимая ни для одного человека на земле. А хуже того, ты сам не в состоянии навсегда над этой поверхностью воспарить, время от времени тебе всё равно приходится на неё возвращаться. «Обратно к людям».
Но теперь у Андрея были пять заповедей, которые он понял, и любовь как критерий, которую он, правда, ещё ни разу не испытал именно как критерий истинности. И ему не терпелось опробовать это на практике: попытаться вступать с людьми в отношения смысловые, а не бытовые.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/12/05/934
Свидетельство о публикации №219113002222