Летняя подработка. Глава четвертая

Ночь я проспал спокойно. Утром сбегал на перевязку. Делала её молоденькая медсестра, да и хирург тоже была достаточно молодой женщиной. Она мельком взглянула на мой палец и ничего не сказав, углубилась в какие-то бумаги.

     "Наверное, всё в порядке, - подумал я, когда вышел из поликлиники, - Рвану-ка я на завод. Вот все удивятся".

     С этой мыслью я быстрым шагом направился к метро. Ребят я нашёл в сборочном цехе, они туда как раз подвезли свежевыкрашенные корпуса, разгрузили у двери, и начали вручную их, как величайшую драгоценность по монтажникам растаскивать. Электрокара с дядей Витей там нигде не было видно, да и был он там бесполезным. Всё вокруг готовой продукцией забито, проехать там он никак не мог. Поэтому ребятам и пришлось на руках новые корпуса осторожно носить. А они не так тяжелые, как не удобные. Хотя в общем и тяжёлые тоже, вдвоем они еле-еле справлялись.

     - Смотри-ка, Ванька пришёл, - издали заметил меня Анатолий, - ты как? – прокричал он, - Живой? Молодец. А зачем припёрся-то? Ты же ещё болеть должен. На хрен ты нам здесь безрукий нужен?

     Он меня таким количеством вопросов закидал, что я даже растерялся. Витька к нему подошёл, рядом встал, вижу сопит. Хорошо, что молчит, а то вдвоём они меня точно заговорили бы.

     - Ну вот, - разозлился я, - Придёшь, помочь хочешь, а тебе заявляют, что ты и на хрен никому не нужен. Как же так? Мы же друзья. Ну, не ловко получилось, согласен. Но я же не специально себе палец покалечил? Так уж вышло, просто, - я потихоньку, даже не замечая того, сам себя заводить начал.

     Эти двое стоят напротив меня и молчат. Толька замолчал и черт с ним, он уже выговорился, а вот Витька, что молчит, интересно? Я его и начал теребить:

     - Вить, а ты, что молчишь? Толька меня отсюда гонит, а ты молчишь. Может тоже считаешь, что я здесь ни на хрен не нужен. Так я пойду тогда и больше не вернусь. Друзья называются. У меня несчастье, а они…

     Я даже рукой махнул, повернулся и только идти прочь оттуда собрался, как дядя Витя на своем каре подъехал:

     - О, привет герой. Вижу, оклемался, раз пришёл. Чего стоишь без дела? Давай впрягайся. Подходи, они пусть корпуса по монтажникам разнесут, а мы с тобой всю ту приблуду, что я привёз сгрузим, да за новой поедем. Так и будет. Мы подвозим, они разносят. О;кей? - он на меня вопросительно посмотрел и переспросил:

     - О;кей, я тебя спрашиваю?

     - А, да, конечно, - спохватился я и пошёл от этих друзей в кавычках к понимающему моё состояние человеку.

     Начали мы с ним стаскивать всё с электрокара, да рядом со шкафами на пол складывать. Добра он всякого полным-полно привёз. Мотки проводов разноцветных, в косички соединённых, кнопки с болтающимися хвостиками из таких же проводов, другой всякой электрики полно, насосов там, моторов и ещё каких-то штуковин, которые я опознать не смог. Ну, а кроме того, какие-то металлические рамки в пачках по десятку штук, упакованные в картонные коробки, лично я с десяток в угол перенёс, куда мне дядя Витя указал. А затем стекла пошли, по требуемому формату нарезанные и на которых что-то написано было. Я как эти стекла увидел, так сразу про палец свой вспомнил, а он тут же ноющей болью отозвался. Снимаем мы все это добро, в ящики и коробки уложенное, и рядом на полу выкладываем. Ребята очередной корпус подняли и потащили в дальний угол. Там как раз какой-то немолодой дядька последние болты закручивал на новеньком аппарате, стоящем на низеньком таком ящике, не ящике, скорее даже какой-то раме деревянной, а может подставке, даже не знаю, как правильней назвать.

     - Садись, поехали, - услышал я.

     Услышать я услышал, а куда мне садиться, не понял. Ни одного стула или табуретки вокруг не увидел.

    - Ты чего стоишь? Я же тебе сказал, садись и поехали, - это опять мне дядя Витя сказал, и даже с места тронулся.

     - Дядя Витя, - буквально взмолился я, - куда я сесть должен, не пойму?

    - Вот дурья голова, на край кара садись. Хочешь ноги туда взгромозди, хочешь ими в воздухе болтай.

     Понял я. Уселся, и мы поехали. Ехать не близко пришлось, в самый дальний край завода. Там цех комплектации находился и почти одни женщины работали. Некоторые на меня смотрели и между собой переговаривались. Частично мы там загрузились, а кое за чем на склад ещё заехать пришлось.

     - Вот теперь всё, - сказал дядя Витя, - сейчас разгрузимся и начнём готовую продукцию на главный склад перевозить. Там всё упакуют, как положено и по заказчикам отправят. Вся страна наша ждёт не дождется эти аппараты. В большом они дефиците.

     Разгрузились мы быстрее, чем в первый раз. Места оказалось больше. Ребята молодцы, зря и их ругал, почти всё утащить успели. Я их в самом дальнем углу цеха заметил, что-то там они, с подошедшими помочь рабочими, передвигали. Ну, а мы с дядей Витей быстренько за свое дело принялись, кар освободить надо было. Каких-то ящиков деревянных нам на последнем складе наставили полно. Ящики были для прочности обиты стальной лентой. Вот кто-то её перекусил и крышки оторвал. Это, наверное, чтобы в сборочном цехе удобней было детали из них брать. В последнем ящике лента эта стальная болталась чуть ли не до земли. Вот я её и согнул, так чтобы она никому не мешала. Получился острый угол, так я его на уровне своего пояса и пристроил. Отошёл на пару шагов, да ещё и полюбовался, как красиво и удобно получилось.

     Дядя Витя вокруг ходил, присматривался с какого аппарата начинать их отгрузку. Тут и мои друзья подошли, руки мне протягивают, мы же ещё не поздоровались, как следует. Ну, и я, конечно, решил им свою подать. Получилось, что ко мне ближе оказался Шариков, и хоть он с правой стороны стоял, я ему свою левую руку протянул, правую решил поберечь. А, тут Толька лезет ко мне обниматься:

    - Ты чего, обиделся что ли? Мне уж Витька всю печень проел, мол, что я к тебе так грубо обратился. Это же я любя. Давай твою лапу.

     Ну, я ему свою правую руку и протянул, забыл совсем, что она у меня покалеченная. Я забыл, представляете, а уж ему то, что об этом помнить? Вот он и сжал мне её со всей своей немаленькой силенки. Больно стало так, что я даже вскрикнул. Свою руку из его лапищи выдернуть хочу, а он в неё, как клещами вцепился, я тащу, а он все сильней жмёт, растерялся очень и не знает, что делать, наверное. В общем выдернул я, наконец, свою руку, бинт с пальца соскочил и у Тольки в руке остался, а рука моя по инерции, как маятник качнулась назад, и врезалась в стопку ящиков, установленных нами с дядей Витей. Но самое ужасное было в том, что удар пришелся по верхней фаланге больного мизинца, а ещё страшнее, что та стальная полоска, которую я так тщательно и аккуратно гнул, вонзилась в наружную сторону сустава и осталась там торчать. Боль была такой, что я чуть ли не завопил во всё горло. Я стою, и смотрю, на застрявшую в моем пальце железяку, из глаз непроизвольно текут слёзы, а я не знаю, что дальше делать. Рабочие подбежали, откуда-то аптечка появилась, в общем шума мы с Толькой наделали о-го-го сколько.

      Один рабочий решительным оказался. Он мою руку придержал немного и, как эту стальную ленту выдернул. Тут же кровь хлынула, прямо, как ручей потек. Я не знал куда мне от прежней боли деться, а тут ещё новая навалилась. Ребята говорили мне потом, что я побледнел весь и размяк как-то. Глаза закрыл, дышать вроде дышу, но неестественно хрипло, а самое страшное прекратил стонать.

     Один из немолодых рабочих, которого все Михалычем называли, сказал, что в больницу надо парня отнести. Оказывается, она совсем рядом находится и в тот день в ней доктор знакомый этого рабочего трудился. Хотели на руках нести, но тут я оклемался немного, мне руку бинтом замотали, как смогли, и я второй раз с покалеченной рукой с территории завода вышел. 

     Если, выйдя из заводской проходной, повернёшь направо, то прямо к остановкам автобусным и трамвайной попадешь, а налево – через десяток метров в ворота больничные упрешься. Вот туда меня Михалыч и привёл. До проходной то меня целая толпа провожала, а уж на улицу одного только его выпустили. В приёмный покой, куда мы зашли, доктор быстро прибежал, но первым делом моему сопровождающему руку пожал. Значит действительно хорошими знакомыми они являются. Михалыч на ухо, что-то доктору прошептал, тот головой мотнул, понял, мол, и попросил всех посторонних, это он Михалыча в виду имел, из кабинета выйти. Руку прямо там осмотрел и сказал, что ничего страшного и непоправимого не произошло. Сустав поврежден только поверхностно, а вот ободранный палец, его очень удивил. Он на его осмотр больше времени потратил, чем на разрезанный сустав, из которого, как его размотали, снова кровь пошла. Закончилось все тем, что он хмыкнул, пробормотав, что хотел бы он с тем мастером встретиться, который так классно всё с пальцем сделал, и сказал:

     - Иди пацан к тому умельцу, дальше пусть он колдует, - повернулся и пошёл. Я только и успел, что вслед спасибо крикнуть.

     На меня сразу же две медсестры навалились и давай руку бинтовать, один лишь большой палец на воле оставив. Я собрался тоже уйти, но мне это разрешили сделать, лишь после того, как укол от столбняка в задницу влепили. Медсестры почти хором сказали, что хоть на металле столбняк вроде бы не живёт, но положено делать, вот они укол и должны сделать. Болезненный он очень, но я к нему, как-то достаточно спокойно отнёсся, теперь вот ещё в другом месте немного поболит. Что с этим поделаешь? Болью   больше, болью меньше, уже почти всё равно.

     В свою поликлинику я вовремя пришёл, поскольку у Сергея Ивановича приём должен был через десять минут начаться. Я только на ближайший свободный стул присел, как доктор подошёл. Ещё без халата, в одной тенниске с короткими рукавами и светлых брюках "клеш".
 
     - Привет Иван, дверь задевший, - услышал я и вскочил на ноги, - подожди, подожди, что это у тебя с рукой? Почему она вся целиком забинтована? Или ещё, что с тобой приключилось? Опять в дверь её засунул? Так. Присядь и подожди. Я пока переодеться должен, а то какой из меня доктор Айболит, коли я без белого халата. Товарищи, - это он уже к очереди обратился, - мальца этого пропустите, мы ему перевязку сделаем и за ваших детей примемся.
 
     Он ещё дверь за собой прикрыть не успел, как Вера Петровна появилась. На ней уже белый халат был одет. Она тоже подошла, как меня рядом с дверью в кабинет увидела. На руку посмотрела, ничего не сказала, только головой качнула, привет, мол, и тоже за дверью скрылась. Через пару минут она приоткрылась, оттуда голова медсестры показалась, но она меня почему-то вначале рукой поманила, а лишь затем произнесла:

     - Давай, Ваня, я тебе перевяжу, а Сергей Иванович тем временем посмотрит, что у тебя ещё произошло.

     Как только мне Вера Петровна руку разбинтовала, Сергей Иванович очки на лоб поднял, руку мою прямо к самым глазам своим поднёс, и молча простоял так некоторое время. Кровь уже остановилась, что там так долго рассматривать можно, я не понял.

     - Рассказывай, - услышал я.

     Ну, я рассказал, что по двору шёл, а там мелкие бегали и один с такой гибкой и очень острой полоской стальной, знаете, какой ящики обивают, за всеми гонялся. Я решил его остановить, а он меня взял да этой полоской и ударил. Ударил, испугался и убежал, а я домой пошел. Мне мама руку забинтовала, я сюда и пришёл.

     - Иван, - сказал мне доктор, - скажи мне, когда ты врать перестанешь? И ведь, что самое интересное, так складно врёшь, что заслушаться можно. Правда, конечно, если это не хирург тебя слушать будет, да при этом твою рану рассматривать. Перевязать тебя так твоя мама не могла, если она, конечно, хирургической медицинской сестрой не работает. Так даже я, хирург с большим опытом, не смогу. Тут чётко женская профессиональная рука видна. Это раз. А, во-вторых, руку тебе перевязали пару часов назад, но никак не совсем недавно. Так, что давай валяй, всё выкладывай, а то придется мне с твоими родителями познакомиться.

     - Сергей Иванович, только не надо с родителями, ладно? – испугался я.

     А потом подумал, мужик он хороший, вон как в первый раз, согласился ведь, что я дверью руку ободрал.

     - Ладно, согласен я. Давайте действительно, я вам лучше правду расскажу, - и всё, всё рассказал.

     Молча он выслушал меня, усмехнулся только, когда я мнение другого хирурга о его работе передал, а затем, на палец то и дело поглядывая, произнёс:

     - Вот теперь вижу, действительно правду рассказал. Ладно, сейчас мы рану эту трогать не будем, кровь идти перестала, видимых причин для беспокойства нет. Если грязь никакую ты себе туда не занёс, то заживёт быстро, ну, а, если занёс, то видеться нам с тобой, мил человек, часто и долго придётся.               

     Я в кабинет зашёл, думал на минутку, только перевязаться, а проторчал там часа два, если не больше. Я не запомнил во сколько вышел из поликлиники, не до того мне было. Столько перенёс всего, что вспомнить и то страшно, а уж боли натерпелся, казалось на всю оставшуюся жизнь хватит. Тут уж не до часов было, да и не знал я, где они в той поликлинике висят. Помню только, что на улице хоть и было светло совсем, и солнце ещё высоко из-за деревьев с неба на нас всех поглядывало, но чувствовалось, что рабочий день к своему завершению катится. 

     Домой я пришёл таким уставшим и измученным, каким никогда до того не был. Хоть мне уколов обезболивающих и сделали несколько, да таблетку какую-то Вера Петровна дала, палец все равно не давал о себе забыть. Доктор сказал, чтобы завтра я с утра, не позже 8 часов, на перевязку вместе с мамой пришёл. Он ей объяснит, что и как надо делать, чтобы всё зажило побыстрей. Вот я это, сразу же как вошёл, маме и передал. Она только головой кивнула, даже руками не всплеснула, как она это по любому поводу делала. Лишь лицо у неё очень огорченным стало. А я на кровать, как бухнулся, так и отключился сразу. Проснулся, снова за окнами темень, а из кухни приглушенные голоса доносились, то ли телевизор работал, то ли родители друг с другом разговаривали. Я встал, до кухни дошёл, действительно они за столом сидели, беседовали, а телевизор молчал, он вообще выключен был.

     А у меня настроение таким поганым было, да ещё палец этот ныл и ныл. Родители меня успокаивали, говорили, что поболит и перестанет, и, что до свадьбы всё заживёт, но мне от этого легче ничуть не становилось. Начало казаться, что я неудачник какой-то. Подумать только, два раза одну и ту же руку, да практически в одном месте так поранить. Такое только с неудачниками происходит. Вот с такими мыслями я снова в кровать и лёг, слабость накатила, думал, что полежу немного и встану, а, стоило глаза закрыть, так и заснул тут же.

     Темно было, когда я проснулся и почувствовал, что палец дёргается как-то, как будто он сам по себе живёт. Рука ничего, с ней всё вроде бы нормально, а палец дёргается и дёргается. Не успел до кухни дойти, как тут же мама там появилась. Лоб мой потрогала, а он оказывается горячий. Температура у меня поднялась.

     - Наверное палец воспалился, - сказала мне мама и дала какую-то таблетку. Я выпил и за книжку принялся. Решил Стругацких перечитать. И, что ведь интересно, я же её всего пару дней назад до конца дочитал, а, как открыл, да читать принялся, как будто первый раз в руки взял. Нет, конечно, сюжет весь знаком, а вот воспринималось все как-то по-новому. Вот книжка меня от всяческих мыслей, жить спокойно мешающих, и отвлекла, да так, что я до самого утра от неё оторваться не мог. Папа уже встал и даже позавтракать успел, а я, как на кухне на стул уселся, так сидеть и продолжал, и ничегошеньки вокруг не видел, и не слышал. Нет, я разумеется видел и папу, и маму, даже, что-то им отвечал, но всё это как бы не со мной происходило, лично я всё то время рядом с героями книги находился.

     Полвосьмого мы с мамой уже в поликлинику пришли. Народу там на удивление было много, у большинства кабинетов очереди образовались, но на перевязке мы первыми оказались. Палец по-прежнему дергало и вообще рука, как будто тяжелей стала, а вот жара такого, как ночью, когда мне мама таблетку дала, не было.

     Сергей Иванович пришёл рано, с нами поздоровался, попросил минутку подождать, пока он переодеваться будет, но позвал нас буквально через полминуты. Мой лоб потрогал, пульс пощупал, хмыкнул, что-то себе под нос, и сам, не дожидаясь Веры Петровны, начал мне руку разбинтовывать. Когда медсестра пришла, доктор уже мою руку внимательно изучал. Он даже очки снял и руку к самым своим глазам поднёс, и всё время молчал, даже не хмыкнул ни разу, хотя я к этому уже привык. Интересно, думал я, он же всё время в очках ходит, а вот второй раз мой палец безо всякой оптики рассматривает. Неужто ему так видней? Зачем тогда ему очки? Думал, думал, но так ни до чего и не додумался, а спросить постеснялся. Скажет ещё, что любопытство не порок, а большое свинство. Сую, мол, я свой нос везде, куда надо и не надо, вот и досувался.         

      Наконец, доктор заговорил, но из всего, что я услышал понял только несколько слов:

     - Вера Петровна приготовьте мне…, - а дальше началась какая-то тарабарщина, которую, как не странно, медсестра прекрасно поняла, потому что, не переспрашивая, начала в своём шкафчике возиться.

     Ну, что герой, - это он уже ко мне обратился, - сразу предупреждаю, будет больно, терпи, ты это вроде бы умеешь. Хоть уколы на тебя и не действуют, мы их всё равно сделаем, мне так спокойней будет.

    Поэтому первым делом мне два замораживающих укола и влепили. За ширму нас с мамой отвели и там на стулья усадили, время надо, чтобы заморозка подействовала. Ну, а пока доктор с медсестрой там с другими детьми занимались, мы с мамой мой палец рассматривали. Сустав весь красным стал и раздулся даже. Видно, как он дергается непрерывно. Я попытался удержать его, но куда там, дергается и всё тут. А вот конец пальца, там, где кожа содрана, мы рассмотреть не смогли. Там всё было какой-то очень темной и такой вонючей мазью измазано, что даже противно стало.

     Наконец, услышал я, как Вера Петровна сказала, что пора, и они оба к нам за ширму зашли. На лице у обоих марлевые повязки, на руках резиновые перчатки, а в них всякие блестящие железки, режущие и колющие. Я на них даже смотреть не стал, в окно отвернулся и начал за облаками наблюдать. Очень я люблю, даже до сих пор, на облака смотреть, на то, как они форму свою меняют. Воображение у меня хорошее, вот я себе и представлял обычно, что это или эскадра кораблей по небу плывёт, или сказочные крепости там строятся и разрушаются сами по себе, или горы снегом покрытые, стоят. Да мало ли чего представить можно, когда спокойно так себе на спине лежишь и на небо смотришь. А в поликлинике мысли совсем другие меня одолевали, я и облака почти не видел, все думал, как дальше то жить, если я неудачник. Опять эта мысль у меня весь покой отняла.

      Тут я голос Сергея Ивановича услышал:

      - Ну, что Иван готов? Сейчас, брат, я тебе больно буду делать. Но, ты меня прости, это для твоего же блага, - и он, как резанул.

     Я не знаю, сколько времени эта экзекуция продолжалась, и когда мы с мамой домой вернулись. Всё как в тумане было. Боль не давала ни на чём сосредоточиться. Ни есть, ни спать, ничего не хотелось. Взял из шкафа сто раз уже прочитанную книгу Джека Лондона про приключения Смока Белью и Малыша, открыл её, где-то посередке, да попал на рассказ о гонке за приз в миллион. Вот тут я и о боли, как бы позабыл, да так с книжкой в руках, глаз от неё не отрывая, съесть что-то сумел. До вечера, без перерыва, читал. Эту книгу прочитал, за другую принялся. Она ничуть не хуже была, то же много раз прочитанная, но всё равно интересная. "Время, не ждет", называется, про Элама Харниша. Вот люди были! Что Смок с Малышом, что этот Харниш, которого так и прозвали - Время, не ждет. Настоящие герои, не то, что я. И я опять расстроился.

     Тут звонок в дверь, мама открыть пошла, слышу голоса вроде знакомые раздаются. Ба, да это Толька и Витькой в гости пришли, проведать меня решили, да узнать, как да что со мной делается. Привет ото всех рабочих передали, сказали, что все за меня переживают, но просят не отчаиваться и, как всё заживёт, обязательно на работу выйти. У меня даже настроение поднялось. Думал, вот друзья у меня какие замечательные, времени не пожалели и меня навестили. Мы все вместе чая с маминым вареньем попили, и они по своим делам побежали. Тольку дома жена с сыном ждут, а Витьке, вот ведь неугомонный, опять на мясокомбинат надо, он там снова договорился подработать. Будет целый день на заводе вкалывать, а с шести до двенадцать на комбинате. Мама даже руками всплеснула:

     - Виктор, как это возможно? Ты же не железный.

    А он смеется:

    - Но и не из песка же сделан, не рассыплюсь.

    Ушли ребята, а я думаю:

     "Что это я раскис совсем? Ничего же не произошло. Ну, порезался немного. С кем этого не бывает?"

     Отбросил все свои поганые мысли и вновь за книжку принялся.

     Почти до конца месяца я каждое утро в поликлинику ходил. Там мне вначале каждый день рану от нагноения чистили. Больно, конечно, было, но я терпел, а когда всё заживать стало, просто так перевязывали.

     Наконец, настал тот день, когда Сергей Иванович на мой разбинтованный палец посмотрел и сказал:

     - Ну, всё Иван, Александров сын, дверью задетый, вроде всё заживать стало. Теперь тебе наша с Верой Петровной помощь не нужна. Постарайся только больше никуда этот палец не совать, да и не только этот. Голову свою и нос любопытный тоже никуда не суй, целей они будут.

     Пожал он мне руку, и я на завод поехал. Надо же со всеми попрощаться. Такие мировые люди, и дядя Витя, и Михалыч, да и все остальные тоже. Приехал я, на завод меня пропустили, пропуск на этот день действительным ещё был. Вот я в сборочный цех и пришёл. Ребята там вместе с дядей Витей железяки какие-то таскали. Меня увидели обрадовались. Да и другие рабочие подошли, по спине и по плечам похлопали, да здоровья пожелали, а потом по своим рабочим местам разошлись. Рабочий день ещё продолжался, но меня ни к чему не допустили, я, как ниточкой привязанный, за ними ходил и всё. Они там что-то таскали, а я в стороне стоял и, как дурак, за всем этим наблюдал. Уйти решил даже, но мне сказали, что Петрович со мной встретиться хочет. Сейчас он занят, итоги месяца подбивает, но, как освободится, придёт.      

      Петрович пришёл, со мной поздоровался, поинтересовался, как рука, я ему руку, забинтованную, показал, он головой кивнул, отвернулся и больше на меня внимания не обращал. Как будто меня нет совсем. Зачем я ему понадобился, не знаю, а ведь все говорили, что он меня увидеть хотел. Он с рабочими со всеми переговорил и нас троих к себе в кабинет пригласил. Там сейф открыл, конверты достал, три штуки, в каждый заглянул, один в сторону отложил, а затем нам каждому по конверту дал. Мне тот достался, что он отложил было. Затем руки пожал и пригласил в любое время, как свободными будем, приходить.

     - Только днём, приходите, ночью мы спим, - засмеялся он, и ещё раз руки пожал на прощание.

     Мы из кабинета вышли, я в конверт заглянул, а там две сиреневенькие бумажки лежали по двадцать пять рублей. Я их достал и ребятам каждому по купюре попытался отдать.

     - Забирайте, это не мои деньги, я к ним никакого отношения не имею. Вы работали, а я в больнице время проводил.

     Но, Витька мне их в карман тенниски засунул, и они с Толькой разбежались в разные стороны. Один на электричку уже опаздывал, а другому надо на мясокомбинат мчаться, сегодня мы с завода позже обычного вышли. Задержались, пока Петровича дожидались. Залез я в автобус, народа уже много было, час "пик" наступить успел. Пока до дома ехал, всё думал о том, что произошло. Домой пришёл, в карман рубашки полез, а там пусто. Не зря значит около меня парень один в автобусе тёрся. Но мне даже обидно не было, ведь я эти деньги не заработал, вот они, как пришли, так и ушли.

      - Вот так и прошла моя летняя подработка, - закончил свой рассказ Иван Александрович, - один только шрам на пальце на всю жизнь и остался.

     И он палец этот, как наглядное пособие, Любови Петровне показал.