de omnibus dubitandum 119. 462

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.462. ГРОЗА…

    Похоронив сына, старый есаул воротился к своим садам.

    На сады червь напал, затягивали сады липкой паутиной, пахло зеленым тленом. Томил Кузьму Петровича этот могильный запах, надо с червем бороться, а не поднимались руки.

    Молодой полковник днями сидел в качалке, курил и глядел на небо. И вдруг — срывался и, опустив голову, брел куда-то словно искал на земле чего-то — подсохший, почерневший. Приглядывался к нему старый есаул, ходил растерянный, — не знал, куда деть себя. И лето мучило сушью и духотой, — воздуху не хватало.

    А тут еще прикатил из станицы, Куманьков, трактирщик, — в такое-то время и с пустяками. Увидал старый есаул мучной пиджак да словно охрой натертую бороду — заморщился:

    — Несет чорта! Опять, должно быть, насчет садов, «по случаю семейного расстройства», рыщет…

    Отжимая затылок и стряхивая с пальцев, Куманьков вскочил на террасу, — и крепко запахло луком.

    — Ваше превосходительство, дозволите-с? Взопрел, ваше превосходительство… извините-с… руку-то уж не смею-с, смок-с…

    И только присел на указанную плетенку, приметил в конце террасы молодого полковника в качалке.  Вскочил — и заколебался: не потревожишь ли? Подбежал радостно, и в обе руки, как благословение, принял и придержал руку.

    — Василий Кузьмич?!.. Герой!.. Такими еще помню… и уж полковники!.. От Господа зачтется… недосягаемо-с!..

    — Да уж зачло-с… — поерзал полковник, и лицо его стало жестким. — За вами теперь, к зачету. Совсем еще молодчина, воевать-то!

    — Ш-шу-тить изволите… молодчина! — оглянул себя Куманьков. — Сорок три годика и семь месяцев, за все пределы вышел-с! На печи с бабой воевать разве-с, да и то… хе-хе-хе… и это баловство кончил-с, по случаю всеобщего сострадания! Грыжа-с внутренняя… и у сына грыжа, во все это место, от напружения… сызмальства испорчены, работой-с…

    — В две недели всякую грыжу вылечим! А взял бы я вас, господин Куманьков, в ординарцы, за расторопность! Троих у меня убило. Призовут — пишите, возьму.

    — Ку-да теперь вам-с, Василий Кузьмич… ранены-с, при инструментиках-то! Слава Богу, навоевались-с… А то бы мы с удовольствием. Только, конечно, теперь уже недосягаемо!..

    — В чем дело? — спросил строго старый есаул. — Сады?

    — До садов ли! Вступитесь, ваше превосходительство… последний корень!.. В лазареты муку ставлю, счета вот, можете поглядеть… по своей цене-с… Запасному батальону посылаем пуд макаронов, полпуда махорки, семечков-с… в дар-с! Извольте накладные обсмотреть…

    — Ничего не понимаю!..

    — Дозвольте сказать, ваше превосходительство… на проводы гироев по области… ситного пять пудов, окромя проводов с музыкой… чаем поил-с, собственноручно… Трех лошадок под антиллерию забрали… упор для хозяйства, — но!.. Очень патриатизм у всех ужасный… и три племянника в огне неустанно, но!..

    — Чего тебе от меня?..

    — Лёньку берут-с!.. Ваше превосходительство! единственно последний корень… грыжа по всему брюху… Ванюшку чего считать, шишнадцати годков. В этом самом месте, самая сурьезная… белый билет в двенадцатом годе, в ноябре месяце, за всеми подписями, — и отменено! К чему тогда закон?! И ведь в строй, ваше превосходительство… в самый бой-с!!..

    — Ха-ха-ха… — раскатился молодой полковник. — В самый бой? Быть может!.. ха-ха-ха…

    Куманьков покосился — чему смеется?!

    — Да ведь… убьют-с! Ваше превосходительство!..

    — Чего тебе от меня нужно? — крикнул старый есаул.

    — Закону, ваше превосходительство, всегда по зако-ну… ваше одно слово, очень почерк-с… из грыжи-с… и в писари при управлении бы… четыре пуда макаронов…. Извольте посмотреть…

    — К кому ты пришел?!..

    — На жалость вашу рассчитываю… у самих горе… сынка потеряли… гироя…
Старый есаул смотрел брезгливо… Куманьков растеряно смахивал с носа капли и вытирал палец о коленку.

    — Ко мне… с такими!.. Ступай!.. — бешено закричал старый есаул и вскочил с кресла.

    — Ваше превосходительство… Да ведь… грыжа-с, законная!..

    — Господин Куманьков, — спокойно сказал молодой полковник, — могу оказать протекцию! Ко мне — вестовым! Вот скоро еду… помните.

    Старый есаул пристально посмотрел на сына.

    — А «Серого» твоего так и не забрали? — спросил он, чтобы переменить разговор.

    — А за что его забирать, раз он заводской производитель?! Нельзя ничего до корня, закон!

    — До корней доходит.

    Куманьков встряхнулся.

    — Тогда… все ниспровергнуто?! дёром дери и… вчистую чтобы, до пепла?! — хлопнул он о коленку и твердо надел картуз. — Кишки выматывать, значит?!..

    — Сту-пай… — едва вымолвил старый есаул, задыхаясь.

    Куманьков выкатился с террасы не понимая, с чего это рассердился Кузьма Петрович, перебежал рысцой к дрожкам, щелкнул вожжами и, насутулясь, пустил жеребца под изволок. Старый есаул рванул душивший ворот у бешмета и оторвал до борта.

    — Василий… ты это серьезно… уезжаешь?..

    — Дай-ка папироску, папа… Опять сердце?..

    — Сердце… — хрипло сказал старый есаул, потирая сердце.

    Вечером собралась гроза, первая в это лето. В сумерках, до дождя, когда с запада на усадьбу двигался черный живой заслон, с растрепанной бородой огнистой,  выпала из заслона, белого блеска ломаная стрела и ударила — видели с террасы — в одинокую вербу, к речке, не раз побивавшуюся грозой. И ослепительно грохнуло и с земли, и с неба.

    — Свят, свят, свят… — перекрестился старый есаул.

    — Двена-дцати-дюймовый!.. — сказал Василий. — А лихо врезало!

    Верхушка вербы пылала живой свечой. И с края заслона, в лесу, выпало голубой стрелой, и покатило сухим подтреском.

    — Па-чки-и!.. — выкрикнул молодой полковник.

    На сад упало из «бороды», — над садом была она, в стеклянную дверь террасы трескучим дребезгом, — и полил, и полил ливень. Стало совсем темно.

    — Ффуу… хорошо… — вздохнул широко старый есаул. — Червя посмоет… Вот это — дождь!.. Дышать можно…

    За шумом ливня не было слышно слов.

    И то ли от грозы было, разрешившейся жданным ливнем, или накопившееся за дни прорвало Господним громом, или что поднялось, и дошло до края: старый есаул слабо выдохнул — а… а… — и глухие рыдания смешались с шумом ночного ливня.

    Молодой полковник, вывернулся с качалки и быстро заковылял к отцу.

    — Па-па-ша!..

    У него пересекся голос.

    Гроза ушла, а ливень лил с перерывами до утра. Утром шел тихий и спокойный дождик, — обмывался молодой месяц.