Эффект попутчика

От скуки Марина долго читала, но когда герой с героиней предсказуемо переспали, ей стало смешно, и она закрыла книгу. Сложив руки на голых коленях, девушка бросила рассеянный взгляд в окно, на проплывающие мимо грязно-желтые, холмистые равнины, столбы электропередач, оцепеневшие в безветрии деревья, уже начинающие обнажать свои угольные скелеты, россыпи игрушечных домиков в бледной дымке.

Лениво и до тошноты однообразно стучали колеса. В тесном купе с обитыми голубой тканью стенами было душно, как в склепе. Пахло прокисшим чаем, ржавчиной, пылью. Марина зевнула, прикрыв рот ладонью, и в этот самый момент бритый наголо мужчина напротив сложил газету, рассеянно огляделся, поморгал, будто просыпаясь от сна, и задумчиво, мягким баритоном с хрипотцой, произнес:

- Да-а-а, вот так живем, живем. А жизнь проходит мимо.   

Марина вздрогнула. Не от того, что ее тихий попутчик, про которого она почти забыла, неожиданно заговорил, а потому что думала сейчас о том же самом.

- Вам не кажется это странным? – мужчина посмотрел Марине в глаза, и его черные зрачки едва заметно расширились. – Меня зовут Вадим, - добавил он сипло.

– Мне кажется, все зависит от нас самих...   

- Совершенно верно, - попутчик бросил газету на стол, хлопнул себя по коленям. – Как там говорится? Мы сами кузнецы своего счастья?

Марина посмотрела на часы. Ехать оставалось не меньше часа.

- Жизнь нужно брать за горло, - мужчина дернул уголком прямого, похожего на шрам, рта. – Иначе она не будет тебя уважать. А если жизнь не будет тебя уважать… - он сжал ладонь в кулак и посмотрел на него с таким выражением, словно впервые увидел, - хорошего от нее не жди. Жизнь – как женщина… И ею нужно овладеть - решительно и без соплей. Верно я говорю?

- Честно говоря, не совсем понимаю…

- Что вас смущает? – мужчина сдвинул густые брови. – А-а-а, ну да, ну да. У вас, женщин, немного другие взгляды на жизнь… - он задумался. – Что ж, тут ничего не поделаешь. Вы извините, что я так долго молчал, а потом внезапно заговорил. Да еще о таких вещах. Женщины далеки от такого рода материй. Тем более, такие, как вы.

- Такие, как я?

Мужчина почесал гладко выбритый подбородок. Отвернулся к окну. В профиль он был похож на Муссолини. «Везет мне на психов. А вдруг он маньяк? - Марина замерла, перебирая холодными пальцами край подола. - Или наркоман? Раньше в поездах Венечки Ерофеевы ездили, а сейчас… черт знает кто».   

- И чем же я отличаюсь от остальных? – спросила она для того только, чтобы нарушить молчание, которое теперь казалось ей тягостным. – Честно говоря, Вадим, вы меня немного пугаете.

- Как вас зовут? – наклонив голову набок, спросил мужчина.

- Марина… 

– Когда-то я знал одну Марину. Вы так на нее похожи.

- Чем же?

- У нее тоже были черные волосы, золотистые глаза и фигура, э-э-э, как у Венеры… - Вадим усмехнулся. – Больше всего на свете она любила меховые шубы. Я покупал ей шубы каждый месяц, на каждый ее день рождения.

- Кхм. У нее каждый месяц был день рождения?

- Да.

- Но у меня вовсе не золотистые глаза. И волосы светлые. 

- Это не важно, - мужчина отмахнулся. – Все это не важно, Мариночка. Можно я буду звать вас Мариночкой?

- Нет, нельзя.

- Почему же?

- Как-то странно, вы не находите? – Марина плотно сдвинула колени, скрестила на груди руки. - Молчали, молчали. И вдруг заговорили. Ладно бы, о погоде. О книжках. О сексе… - она осеклась. 

- Как вы сказали? – Вадим обхватил себя за горло длинными пальцами, дважды надавил на гортань. – О сексе?

- Что вас смущает? - Марина нервно улыбнулась.

- Совершенно ничего. А вас?

- Сложно сказать… 

- Давайте и в самом деле поговорим о сексе? Не вижу причин, почему бы нам не поговорить об этом.

- Хм. Пожалуй… 

- Какая ваша любимая поза?

Марина задумалась, барабаня пальцами по столешнице.

– Я так воспитана, что не приемлю никаких поз, кроме традиционных, Вадим.

- Мне больно это слышать!

- Сейчас вам будет еще больнее… - у Марины возникло чувство, будто она катится с горы вниз. – Когда мне исполнилось тринадцать, родители перевели меня из обычной школы в пансион имени Анны Ахматовой. Целыми днями мы учили наизусть стихи, а по вечерам нас собирали в подземном бункере, и наш благодетель, старый носатый еврей в итальянском костюме, выходил на трибуну и плакал навзрыд, рассказывая одну и ту же историю… - у Марины перехватило дыхание. – Это была история про девочку из варшавского гетто и про странные ужасы ее изуродованной судьбы. Мы были тогда наивны, и нам казалось, что наш благодетель был влюблен в эту девочку… - она криво усмехнулась. – Когда история подходила к концу, мы по очереди выходили на свет единственной лампочки и начинали читать стихи. Старый еврей хихикал и потирал ладони, а прямые, как палки, воспитательницы застывали вдоль стен, и от них начинало пахнуть кладбищенской плесенью. Когда девочки и стихи кончались, наш благодетель падал на колени и начинал причитать, как женщина. На его спине вырастали наросты. Пиджак трещал по швам…

- Понимаю, понимаю, - Вадим опустил голову, и мучительная судорога исказила его лицо, – очень хорошо понимаю, о чем вы говорите, Марина. Продолжайте, прошу вас!

Девушка щелкнула языком.

- Превращение благодетеля в насекомое было не самым страшным. Гораздо больше мы боялись воспитательниц. Скрывая длинными волосами лица, они тянули к нам длинные руки…

- Да, да, конечно.

- У каждой девочки была с собой дудочка. Мы начинали играть «Музыку ангелов», чтобы отдалить неизбежное. Но была одна девочка… она все время думала о мальчиках. Из-за нее у нас не получалось, и мы били ее потом в туалете. Каждую ночь я вижу во сне брызги крови на кафельных стенах. Ощущаю запах плесени. И слышу, как трещит пиджак на спине благодетеля…

- Как я вас понимаю, - мужчина осторожно ее обнял. Она всхлипнула.

– Ну-ну, успокойтесь. Все хорошо… - он коснулся ее шеи теплыми сухими губами. - Что же дальше?

- Я написала письмо домой, - Марина закатила глаза и выгнула спину, помогая мужчине снять с нее юбку. – Мой папа к тому времени разбогател. Был конец девяностых. Вы помните…

- Да, конечно, - Вадим спустил вниз ее трусики, и на его бритой голове выступил крупный пот - словно капельки жидкого серебра. – Я в те годы занимался компьютерным бизнесом. Задолжал бандитам, и мне пришлось покинуть страну. В Париже встретил манекенщицу. Ее звали Мари. Мари научила меня заниматься любовью с куклами. Я пристрастился к наркотикам. По ночам выходил в тонкий мир, чистил чакры, распутывал кармические узлы. Читал Хэмингуея и пил коктейли в кафе…

- Папа перевел меня в элитную школу, - Марина раздвинула ноги, обняла Вадима за шею. Шея оказалась горячей и неестественно твердой, словно окаменевшей. - Но там было еще хуже. Все мои одноклассники ели наркотики или трахались. Были и такие, которые не только трахались, но и ели наркотики. А на выпускном все не только трахались и ели наркотики, - Марина закусила губу, стараясь попасть в ритм Вадима, - но кололись в вену и трахались с учителями, которые… ах… ели наркотики.   

- Да, да, понимаю, - Вадим шумно сопел, упираясь ладонью в спинку сиденья, подергивая левой ногой. – Когда мне исполнилось тринадцать, мама ушла на панель. Отец пристрастился к алкоголю, и к нему стали приходить призраки. Призраки внушали ему странные мысли. Чтобы не сойти с ума, отец хватался за топор и рубил в щепки мебель. И двери. Как Джек Николсон в фильме «Сияние». Иногда я видел ужасные вещи. И мне до сих пор снятся девочки, что стояли на подоконнике, держась за руки. В их огромных зрачках плескалась густой волной темно-алая кровь…

- После школы я уже не хотела нигде учиться, - закивала Марина, лаская холодными пальцами твердые, будто камешки, соски. – Но меня заставили, снова заставили. Пришли двое мужчин в штатском и сказали маме, что если я не поступлю на филологический, мне выдавят глаза и изнасилуют. На глазах у моего парня. Владик любил мотоциклы, тяжелый рок. В него потом влюбилась богатая американка, увезла в Париж. В Париже Владика отравил художник-гомосексуалист…

- У каждого своя судьба, - Вадим несколько раз вздрогнул, обмяк. - Мы ничего не можем знать наперед, Марина. 

- В институте все не только трахались и принимали наркотики, но еще и читали умные книги, - Марина, окаменев лицом, смотрела, как Вадим поспешно застегивает брюки. - Нет ничего хуже, когда трахаются культурные и торчат начитанные. Я до сих пор не понимаю, как выжила там… - она помолчала, глядя на свои трусики, которые держала в руке. - И только одно меня радует. Сейчас я выйду из этого поезда и больше никогда не увижу вас.

- Взаимно, Мариночка, - Вадим улыбнулся, достал с верхней полки пузатый желтый чемодан, шутливо отдал честь, дернул дверь и вышел.

Марина стиснула пальцы, лунатически наблюдая за тем, как в туманном застеколье появляются и исчезают бетонные коробки привокзальных зданий, металлические, похожие на боевые доты, ларьки с бледными женскими лицами в амбразурах.

Поезд остановился. Марина закрыла глаза. 

В дверь постучали.

- Кто там? – отозвалась она. И не узнала собственный голос. 

Стук повторился. Марина открыла глаза – стучали в окно.

За мутным стеклом стоял Вадим. Случайный попутчик широко улыбался, показывая длинные белые зубы. «Он зовет меня?» Девушка замерла, вглядываясь в лицо мужчины…

Плечи Вадима затряслись.

Шмыгали туда-сюда похожие на очеловеченных крыс прохожие. Марина никого не замечала.

Вадим смеялся, глядя на нее большими, черными, пустыми, как высохшие колодцы, глазами.

Вздрогнуло в груди сердце. Время замедлило ход… 

И снова пошло в прежнем ритме. Мужчина подхватил канареечный чемодан. В тот же миг его широкая спина растворилась в толпе.

Только теперь Марина осознала, что сидит голая, а за окном ходят люди.

Вскочила, задернула грязно-желтые занавески, повернулась к окну спиной… и не увидела своего отражения в зеркале на двери.

В душе Марины что-то надломилось. Обреченно тряхнув черными, как смоль, волосами, девушка упала на сиденье, опустила на холмик Венеры ладонь, закрыла золотистые глаза – и по ее красивому лицу покатились чистые серебряные слезы.