Родина

1.
Так вот. Мне пятьдесят семь. А тот пацан в допотопной школьной форме с ремнем, который украшает сбившаяся набок медная пряжка с советским гербом, тот, который сидит среди сверстников-первоклашек, - он остался там, на расстоянии полувека от меня. Сентябрьское солнце в тот день было слишком ярким – пацан зажмурил глаза. И заметно стесняется огромного букета, но держит его старательно обеими руками. Цветы очевидно мешают девчонке, сидящей рядом, она чуть отстранилась и косится на него недовольно. Это Нинка, Ниночка, Рыжая, с кудряшками и белым бантом. Потом они пять лет просидели за одной партой, шептались, играли в крестики-нолики, подсказывали друг другу, если кого-то из них поднимал учитель… Рыжая, лицо веселое в веснушках, и от него – тёплый свет идет – независимо от времени года.
Насмешки друзей пацан как-то терпел до двенадцати лет, оставаясь единственным в классе, сидящим за одной партой с девчонкой. Потом пришлось пересесть, однако поплакал дома… Нинка тоже плакала – мама её рассказала ему, то есть мне через много лет.
Но возвращаюсь к фото: вот пацан, вот Нинка. Она держит за руку молодую женщину, восхитительную женщину! Густые черные волосы заплетены в толстую косу, коса, уложена вокруг головы, как ореол, обрамляющий тонкие черты лица. Эта ангельская головка возвышается на нежном стебле шеи, чуть выступающем из кружевного воротника белой блузки. Потом – строгий учительский жакет, – не помню уже, чёрный или синий, не различишь на старой черно-белой фотографии, - который только подчеркивает высокую грудь…
Господи, мне пятьдесят семь! И определенный жизненный опыт не дает рассматривать старое фото, как раньше. Вот старый козел – на грудь засмотрелся! Пацан тогда влюбился в эту женщину просто так – как в ангела, явившегося в его жизнь. Да, она была его первой любовью, первая учительница с ангельским именем Мальвина. Впрочем, для учеников – Мальвина Александровна, и вообще, через год эта влюбленность уступила место другой, он влюбился в Нинку, да чего уж сейчас об этом… Но касаемо пацана на пожелтевшей фотографии – он ведь сидит рядом со своими двумя первыми любовями и, наверное, он счастливее меня.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я покинул городок, где было сделано это фото. Несколько десятков лет минуло с той поры. Всякое случалось в эти десятилетия, было горько, было радостно… Судьба дала мне возможность хорошо изучить географию, которую я совершенно игнорировал в школе. Где долго, где совсем недолго, но довелось мне пожить во всех географических поясах моей огромной страны. Странствия, однако, не мешали мне более-менее регулярно навещать родной город.  Родственники, остающиеся там, могила отца, за которой нужно ухаживать время от времени… Городок тем временем рос, превратился в большой административный центр с населением в несколько сот тысяч человек. В этом большом городе за два-три дня каждого из моих посещений как-то не хватало мне времени проведать учителей и одноклассников. Кроме Нины, разумеется.

2.
На этот раз, готовясь к встрече с Ниной, я решил действовать без предупреждения. Мы нечасто встречались в последние годы, лишь в поздравительные открытки вставляли пару фраз о том, что произошло в нашей жизни. Что можно передать парой фраз? Я знал, что после завершения учебы в столичной консерватории, десять лет Нина была первой скрипкой государственного филармонического оркестра. Открытки, которые приходили из разных стран, подтверждали успех её концертов на разных континентах так же достоверно, как и полное фиаско её личной жизни. Замужество, развод, снова замужество и опять развод. Слава богу, без детей – это её слова. На вышей точке карьерного взлета ей пришлось бросить всё. Заболела мама, и Нина, покинув оркестр и столицу, вернулась в родной город чтобы ухаживать за мамой, и стала преподавать скрипку в местном музыкальном училище. Я решил появиться там неожиданно.
Мой поезд прибыл в город поздно вечером. На следующий день, к девяти утра я уже подходил к музыкальному училищу. Современное четырехэтажное здание, утопающее в зелени ив, появилось здесь, на месте старых саманных хат, восемь лет назад. К главному входу вела аллея, образованная двумя рядами густых ивовых деревьев; здесь журчали два фонтана, и почти все скамейки по обе стороны аллеи в это майское утро были заняты отдыхающими всех возрастов. Перед главным входом нашлось место и для нового памятника, вопреки ожиданиям, не выдающемуся композитору или музыканту, а, по непонятному решению градостроителей, воинам, погибшим в Афгане. Я присел на скамейку и несколько минут глазел на гранитного солдата в берете, которого, как пешку в шахматах, двумя пальцами приподняла огромная рука… Потом я вошел в здание.
Любезная дежурная мельком взглянула на мой паспорт и объяснила, как найти нужный класс на втором этаже.
- Нина Владимировна еще не подошла, - сказала она, но вы можете подождать в классе. Там вы будете не один, её уже ждут.
Она загадочно улыбнулась.
- Спасибо, - сказал я с некоторым удивлением, и начал подниматься по мраморной лестнице.
Звонок на перемену прозвучал как-то резко, и спустя мгновение мимо меня пронеслась толпа студентов обоих полов – чтобы второпях покурить и дымом изгнать отдыхающих с близлежащих скамеек.
Аккуратно приоткрыв дверь классной комнаты, я остановился в недоумении. На первый взгляд, конечно, ничего удивительного, обычный класс со всеми необходимыми предметами: классная черная доска с белым нотным станом, стул и столик для преподавателя, всего два стола для студентов, пюпитры, шкаф с литературой… Удивление мое вызвала пара, сидящая за одним из столов тихо и, по-моему, грустно. Это были дети, девочка лет пяти и мальчик – помладше. У обоих были футляры со скрипками, тот, который принадлежал мальчишке, по размеру был почти равен ему самому.
- Здравствуйте! – сказали они дружно, выводя меня из оцепенения.
- Здравствуйте, дети… - ответил я растерянно и задал уж совсем глупый вопрос. – А что вы здесь делаете?
- Мы учимся играть на скрипке! – гордо ответила девочка.
- А не рановато? –спросил я, и тут же пожалел о том, что спросил - девчонка обиженно надула губы.
- Нинадимировна проводит эпс… эск… перимент, - ответила она с обидой, но голос её не потерял прежней гордости. – Она набрала группу юных студентов… самых способных!
- Стало быть, вы и есть те самые юные студенты, - серьезным тоном заключил я. – А не будут ли добры господа студенты представиться?
- Меня зовут Витя, - произнес мальчишка, глядя на меня исподлобья.
- Он – мой брат, - сказала девочка. – А я – Маша.
- Ясно, - сказал я. – А я – дядя Саша, знакомый Нины Владимировны.
- Хороший знакомый? - подозрительно спросила Маша.
- Надеюсь… - сказал я, снова чувствуя растерянность. – Вы у неё спросите.
- Я спрошу, - произнесла она тоном, не вызывающим сомнения.
- Однако, скажите мне, Витя, Маша… отчего вы такие грустные? – спросил я.
- Мама нас наказала, - так же, исподлобья, ответил Витя.
- Да… вечером мы не будем смотреть Фиксиков, - жалобно добавила Маша.
- Суровое наказание, - стараясь оставаться серьезным, сказал я. – Но чем же господа студенты заслужили его?
- Витя пожалел цветочки, - полушепотом произнесла Маша. – Решил их полить…
- Так ведь это хорошо! – я изобразил искреннее удивление. – За что тут наказывать?
- …а цветочки… - продолжала Маша. – Они нарисованные. На ковре.
- Теперь понятно, – сказал я. – А ты что же, ты помогала?
- Коне-ечно, - ответила Маша, и посмотрела на меня, как на полного идиота.
Я не выдержал, засмеялся. Эта пара всё больше нравилась мне.
- Однако же, господа студенты, мама разрешила вам посетить урок…
- Да, разрешила! – воскликнула Маша. – Но она сказала, что больше не разрешит, если повторится что-нибудь подобное…
- Ну, разумеется, не повторится… что-нибудь подобное, – сказал я. – А можно вас спросить, когда придет ваш преподаватель?
- Через полчаса, - серьезно ответил Витя, поглядев на часики на правой руке.
- А который час сейчас? – полюбопытствовал я.
Витя засопел, снова поглядел на часики, но ничего не сказал.
- Ладно, - сказал я, взглянув на часы. – Простите, Маша и Витя, но я больше не могу ждать. Будьте добры передать Нине Владимировне мой подарочек, а?
- Ну, если вы не можете ждать… - сказала Маша с сожалением, - мы передадим.
Я написал несколько слов, добавил номер телефона брата, у которого я остановился, и вложил листочек в свой новый сборник стихов.
- Вот, передайте это, пожалуйста, - я вручил книжку Маше.
- Спасибо, до свидания, дядя Саша, - сказала она.
- До свидания, дядя Саша, - эхом повторил Витя.
Вечером Нина позвонила.
- Ну, дружок, неужели ты не мог подождать еще минут десять?! – сказала она с обидой. – Куда ты всё торопишься?.. За книгу, конечно, спасибо, но вряд ли я прочту её. Я ведь почти забыла эсперанто. Гораздо важнее мне увидеть тебя лично, и ты не будешь прощен, если не найдешь времени для встречи!
- Найду, -  уверенно ответил я. – Может быть встретимся завтра вечером?
- Годится, - сказала Нина. – После шести я свободна. Знаешь… есть у меня идея, но одна я побаиваюсь… Я хотела бы вместе с тобой посетить одного человека, которого мы оба знаем. Что скажешь?
- Не говори загадками, Ниночка. Куда мне тебя сопроводить?
- Ты не поверишь! К Мальвине Александровне.
- Ух ты! Так она жива?!
- Да. Семьдесят пять ей исполнилось месяц назад… Виню себя… не была у неё уже лет шесть. Но мне рассказывают… Опять же, около месяца назад большая беда случилась – её сын погиб за границей. Нам непременно надо сходить к ней!
В это мгновение я четко представил себе пожелтевшую фотографию. И засомневался. Тот мальчишка пришел к ней с её самым первым первым классом, она ведь тогда пришла в школу после защиты диплома. Четыре года она учила его, потом… потом в её жизни были сотни таких мальчишек. Кто я для неё сейчас, я, мужик с поседевшей бородой? И кто она для меня? Ангел, первая любовь – всё это осталось в далеком прошлом, на той фотографии. Узнаю ли я её? Смогу ли как-то утешить в её горе? А она – узнает ли меня – пусть даже после напоминания? Я сомневался. Молчание тянулось между мной и моей собеседницей, мои сомнения, думаю, были понятны ей в этом молчании, но она тоже молчала, не торопила меня, и только пару вздохов я услышал в трубке. Эти вздохи – они устыдили меня.
- Давай, сходим, - сказал я. – Завтра. Надеюсь потом еще поговорим вдвоем.
- Спасибо, - сказала Нина с облегчением. – Конечно, поговорим.

3.
Я плохо спал в эту ночь. Слова, которые я хотел бы сказать первой учительнице, перемешивались беспорядочно в голове, их было много, слишком много. Я просеивал их, перебирал, отбрасывая все, в которых проскальзывали самоуверенность, хвастовство, слишком приторное сострадание… В конце концов с абсолютной уверенностью решил, что лучше вообще помалкивать, во всяком случае, вначале, а дальше – как пойдет.
Столько лет прошло, а Ниночка – всё та же Ниночка! Стройная, с рыжими кудряшками и солнечными веснушками на щеках. Когда-то эти кудряшки украшал белый бант, и подмывало меня сейчас спросить, где он теперь, тот белый бант, сохранился ли? Но я не спросил. Просто дотронулся своей седой бородой до обеих солнечных щёчек и вручил Ниночке букет пионов и коробку конфет.
- Пусть это будет для нее, - сказала Нина.
Она взяла меня под руку, и мы направились не спеша, прогулочным шагом, к городской окраине, мимо четырехэтажного кирпичного здания – бывшей нашей школы, на улицу Береговую. Там укрылись за вишневыми садами одинаковые скромные хатки, беленые известью с синькой, и потому голубые – после недавнего дождика. Одна из этих хаток с садиком принадлежала нашей Мальвине Александровне.  Мы нашли нужный номер и остановились у калитки.
- Вы к учительнице пришли? –спросила женщина из соседнего сада. – Так не бойтесь, входите, там нет собаки во дворе.
Поблагодарив соседку и пройдя во двор, мы постучали в окошко рядом с входной дверью. Минуты две никто не отзывался, потом послышались медленные шаркающие шаги.
Да, это была она – я сразу узнал те прекрасные черные глаза, неповторимый контур губ, и, главное, голос, теплый голос, когда-то звучавший для меня почти так же, ка голос мамы.
- Ой, Нина пришла, как хорошо! – сказала она. – Ты с мужем?
- Нет, Мальвина Александровна, - улыбнулась Нина. – Посмотрите внимательно - узнаёте этого мужчину?
Я в нерешительности показался из-за спины Нины. Мальвина Александровна пригладила правой рукой свои замечательные, почти седые волосы, левой придерживая края халата на груди, и внимательно посмотрела на мою бородатую физиономию.
- Надо взять очки, - сказала она и задумалась на мгновение, – нет, не надо очков. Я узнала! Это Саша!
- Что же мы стоим у дверей? – она не воскликнула, а просто сказала, констатируя факт. – Входите, дети… В комнате беспорядок, давайте посидим на веранде, ладно?
- Годится, - весело отозвалась Нина.
- Саша… - сказала Мальвина Александровна, усаживаясь в старое-престарое кресло. – Саша… с седой бородой… не представляла себе… Ты откуда явился?
В нескольких предложениях я сумел изложить всё, что происходило со мной в последние сорок лет. Пока я говорил, Мальвина Александровна время от времени тихо повторяла сказанное мной, словно хотела зафиксировать в памяти.
- Что-то наш Саша скромничает сегодня, - сказала Нина с улыбкой. Он не сказал вам, Мальвина Александровна, что пишет – стихи, прозу. Вот одна из его книг.
- Он пишет… - эхом отозвалась учительница, держа книгу в руках и не спуская глаз с меня. – Кто бы сомневался… Саша пишет… Да, ты был способным мальчиком. Я помню. Вот только почерк… как курица лапой, наверное, поправил, да Саша?
- Да нет, к сожалению, насчет почерка всё без изменений, - сказал я, опуская глаза. Но у меня есть компьютер, Мальвина Александровна. Мне теперь не надо как курица лапой.
- У тебя есть компьютер… - повторила она. – Да, в таком случае почерк не имеет значения.
Мы с Ниной говорили по очереди. Отвечая на наши вопросы, Мальвина Александровна сначала вслух повторяла их. Мы поняли, что она должна сосредоточиться прежде чем ответит нам. И ответы её были абсолютно разумными и четкими.
…Да, оба сына работали за границей. Вадим – на стройке в Португалии, Артем – сборщиком мебели в Англии. Конечно, ради денег. Они мечтали построить большой дом. Мечтали вытащит её из этой хаты с единственной комнатой, кухонькой и верандой. Да, чтобы она жила с ними в этом большом доме. Впрочем, дом-то строится уже три года. Артем вчера вернулся из Англии. Он сказал, что через год мы обязательно переселимся. А Вадик… он погиб. Судьба…
Слезы, если они были, спрятались в глубине черных глаз, в которых не читались ни боль, ни волнение. Только губы сжались чуть сильнее.
- У тебя есть семья, Саша? – спросила она.
- Есть, - ответил я. Жена… сыну уже за тридцать.
- Сыну за тридцать… - повторила она. – Наверное, способный парень. В отца. А ты, Нина, всё на скрипке…
- Мальвина Александровна! – воскликнула Нина с притворной обидой.  – Вы же знаете, что я больше ничего не умею, кроме этого!
- Ничего не умеет… - повторила учительница. – Золотая медаль по окончании учебы… Вы с Сашей сидели за одной партой. Я помню. И дружите до сих пор – это хорошо…
- Да, мы переписываемся… - сказал я, но она не обратила внимания.
- Вы дружите и вдвоем пришли ко мне… Немногие из вашего класса приходят в последнее время… Алик вот был недавно, Света… Хорошо, что вы дружите. Спасибо, дети.

… Дома у Нины мы проболтали до полуночи. О её мировых турне, о моих планах, об эсперанто, который она забыла, о наших незабываемых ушедших друзьях и о прекрасной первой учительнице Мальвине Александровне. Потом я вызвал такси.
Проезжая мимо городской филармонии, я попросил шофера на минутку притормозить. Моё внимание привлекла свежая афиша в свете прожекторов. Это была афиша концерта народного артиста республики Нины Н., посвященного первой учительнице. На этот концерт я уже не смог попасть.
А Мальвина Александровна тихо ушла следующей весной, не дождавшись переезда в почти готовый большой дом. Об этом мне сообщила Нина.
                2007
                Авторский перевод с эсперанто, 2019