Берёзовая роща

("По самый рок-н-ролл", фрагмент)

Снег такой мягкий, а сугроб огромный, и так здорово лететь с высоты, а потом валяться на спине и смотреть вверх, где крыша сарая закрывает полнеба.
Крыша очень высокая, и прыгать с неё в первый раз боязно, но никто об этом не узнает. Тем более те две девчонки там, на крыше, которые нерешительно топчутся у края.
- Мама, а Ирка писить хочет! -
Сарай примыкает к двухэтажному бараку.
В дверях подъезда курит женщина:
- Пускай идёт в туалет.
- Она с крыши боится спрыгнуть.
- А ты её толкни.
И это – моё детство!
А барак настоящий. Он находился недалеко от станции метро «Измайловский парк», почти напротив Городка Баумана. Там жили друзья моих родителей.
Тогда, в шестидесятых, таких бараков в Москве было немало. С разных концов страны приезжали люди. Была такая тема: привлечение рабочей силы по лимиту прописки на промышленные предприятия. Отсюда и новые слова: лимита, лимитчик.
Дядя Юра Тапунков работал на заводе «Салют» по лимиту прописки.
Это тот «Салют», который на проспекте Будённого, недалеко от станции метро «Семёновская», где мы тогда жили. Известный завод, элита, там выпускали авиационные двигатели. Жена его, Александра Александровна, и моя матушка трудились в детском саду воспитателями. А мы, те девчонки с крыши и я, как нетрудно догадаться, в этот самый детский сад ходили. Вернее, нас туда водили. Так и подружились.
Часто на праздники собирались вместе (а, может быть, это мне сейчас кажется, что часто?). Или у нас в коммуналке, или у Тапунковых в бараке. В бараке мне больше нравилось.
Строительство жилья в Москве тогда уже шло полным ходом, и семьи из бараков плавненько так перебирались в новые отдельные квартиры. Поэтому многие комнаты в бараке стали ничейными.  И какие комнаты! Метров по 20-30, одна - как целое футбольное поле! Для нас, ребятни, полное раздолье.
В одной из таких комнат жильцы организовали настоящую игровую: собрали бесхозную мебель, что-то подлатали, натащили игрушек со всего барака.
Сейчас за такое удовольствие деньги в развлекательных центрах берут, а тогда…
Каждому по потребности.
Взрослым тоже забот меньше: они за столом, у дяди Юры в руках семиструнная гитара. Голос у него негромкий, ласковый, журчащий такой:
На Кавказе есть гора
Самая большая,
А под ней течёт Кура
Мутная такая.
Если на гору залезть
И с неё кидаться,
Очень много шансов есть
С жизнями расстаться...
Дядя Юра родом был из Ленкорани:
Мы есть народ кавказский,
Любим вино и ласки,
Если же обманут глазки,
Вах!
Он блондин, с голубыми глазами:
Дуня, давай блинов с огня,
Дуня, целуй скорей меня…
Сейчас-то я знаю, в том застольном репертуаре преобладал не какой-то блатняк, а песни Петра Лещенко, сегодня уже классика, одесский бит. Пытаюсь понять, откуда в то время дядя Юра мог всё это услышать, чтобы запомнить и самому исполнять? Ведь первая пластинка Петра Лещенко была выпущена фирмой «Мелодия» только в 1988 году, к 90-летию со дня рождения певца. Это факт. А все его румынские, английские записи до советских слушателей не доходили, пластинки изымались таможней. Значит, контрабанда?
Теперь не спросишь, а тогда мы были ещё малы, сопливы и кривоноги, и всё, что нас интересовало – это необъятное барачное пространство. Да, и ещё  сараи во дворе. Столько со всего барака детворы набегало с нами играть – ни дать, ни взять настоящий детский сад.
Однажды в игровую комнату заглянул Валентин Петрович, сосед наш по коммуналке. Он, видно, из-за стола отлучился по нужде и то ли заблудился, то ли почувствовал, что надо передохнуть, но провозился с нами долго. Малышня облепила его как летучие мыши стропила на чердаке.
Когда вернулся во взрослую компанию, на вопрос:
- Петрович, ты куда пропал? –
Гордо ответил:
- Дети хотели ласки, и я её им дал.

После первого курса института я отправился в пионерлагерь «Берёзовая роща» вожатым. Профессионального опыта у меня никакого не было, но так как с младых ногтей приходилось то председателем отряда, то членом совета дружины, то ещё кем, понадеялся, что справлюсь.
Точнее, старшая вожатая уверена была: справлюсь.
Старшей пионервожатой в пионерский лагерь «Берёзовая роща» назначалась Александра Александровна (та там: туш!).
Для того времени я выглядел как обыкновенный студент, ещё не старшекурсник, без напускной усталости во взгляде и циничных рассуждений, в меру лохматый, с усиками (прямо как у Алексея Иванова в «Пищеблоке»). Конечно, ещё без брюшка. До него тогда далеко было.
Лагерь был совсем новый, без устоявшегося коллектива, без традиций. По сути, мы его открывали. Хозяином лагеря выступал средмашевский завод, который территориально находился в Москве где-то в районе Преображенки.
Александру Александровну из РОНО рекомендовали старшей вожатой, а мне уже она сама предложила в летние каникулы подработать. 
За пару дней до отъезда нас всех – вожатых, педагогов, поваров, физруков, связистов, гармонистов и пр. – собрали на заводе: начальство хотело познакомиться визуально.
После совещания ко мне подошёл музработник Витя и просто спросил:
- На ударных играешь?
Я колошматил в школе по пионерскому барабану самопальной установки в составе группы без названия (так и не придумали, а потом уже и школу закончили), поэтому уверенно сказал:
- Играю.
- Окей, я тогда барабаны возьму, будем танцы лабать.

Мне достался третий отряд. Отрядов в лагере было немного, всего шесть.
В третьем у меня были ребята по 10-12 лет, в четвёртом примерно такие же, в пятом-шестом малыши, ну а во втором и первом, особенно в первом,  ребятам и девочкам было лет по 15-16.  Я старше их был всего на три года. 
По распределению обязанностей я был вожатым, а ещё в отряде была воспитатель - спокойная мудрая женщина, сильно старше меня. Муж её первую неделю очень нервничал. Когда выходные наступили, примчался к жене, на меня посмотреть. Посмотрел: нескладный, наивный (это я про себя), похоже, в умственном развитии ненамного своих пионеров обогнавший. К чему там взрослому умному мужику ревновать? И успокоился. Окончательно.
У нас сложились хорошие, уважительные отношения. Обязанности мы поделили просто: воспитатель занималась девочками и поддержанием чистоты в палатах, я - мальчишками и общеотрядными мероприятиями: всякими смотрами, конкурсами, стенгазетами и прочими атрибутами пионерской жизни.
С пионерами отношения установились - лучше не придумаешь. Наш отряд в лагере прозвали зайцы-кролики. Объяснялось это просто: два брата Зайцевы и парнишка по прозвищу Кролик. Прозвище школьное, полученное ещё до приезда в пионерлагерь. Так и получилось: братцы-кролики преобразовались в зайцы-кролики, вот и вся зоология.
Мы ходили в походы. С палатками, с ночёвкой, как положено.
Играли в футбол. Старшим отрядам проигрывали, конечно, но свои два-три гола в игре - красавцы! - забивали и счастливы были, как чемпионы, минимум, Европы.
Да и много чего ещё.
Даже из прогулки в ближайшую лесопосадку я с помощью простого мегафона-матюгальника мог устроить супертурнир по сбору подберёзовиков.
Мероприятий проходила масса, практически, каждый день какой-нибудь конкурс или соревнование. Правда, мальчишки иногда начинали бузить, и в ход шли подзатыльники. Но всё было по-честному: за дело, без обид.
Я тогда и на гитаре мог, и на танцах с Витей «лабали», так что мой отряд меня уважал.
Витя действительно привёз установку-тройку: рабочий барабан, тарелку и хай-хэт. Тогда у нас ещё хай-хэт не говорили. Называли это приспособление чарльстон, или ласково, чарлик. И мы выдавали: Витя на аккордеоне, я барабаню. И надо же: получалось! Иногда он брал в руки электрогитару (её он тоже привёз), тогда шёл тяжеляк.
А начальник лагеря поставил перед собой цель: настоящую берёзовую рощу вырастить. Территория была ещё голой, необжитой, кое-где даже остатки строительного мусора можно было обнаружить. И ни одной берёзы. Вот он саженцев где-то нарыл, посадил на небольшом участке земли около пионерской линейки и каждый день поливал.
Мы все были тому свидетели, так как большинство текущих вопросов решалось именно там, на поливе.
И его знаменитая фраза:
- А всё-таки я её выращу!
За глаза мы его так и звали: «галилейнаш».

И вот пришло время окончания последней, третьей смены, закрытия лагеря. По этому случаю планировалось провести два крупных мероприятия: большой самодеятельный концерт-конкурс и танцы, а в самый последний перед отъездом вечер – пионерский костёр.
Чтобы концерт прошёл на высоком уровне, из Москвы приехал заводской вокально-инструментальный ансамбль, настоящая рок-группа. Они взяли на себя подготовку программы концерта, репетировали с участниками, делали аранжировки, подтягивали вокал.
Все развлекательные мероприятия у нас проходили в клубе. Клубом служило большое помещение в здании столовой, и пройти туда можно было по галерее-балкону, которая располагалась на уровне второго этажа. Замысловатая конструкция, но пожарные не придирались, а мы привыкли.
Ансамбль разместили в клубе. Расставили аппаратуру, подключили. Музыканты привезли с собой даже светомузыку.
Понятно, что я старался больше времени болтаться около них, мне же это всё было до жути интересно.
Участников ансамбля было четверо: барабанщик по фамилии Иванов, бас-гитарист Слава, вокалист-гитарист, который  представился как Валера, хотя все звали его Фил, и клавишник Марк. Музыканты по-дружески называли его Марик.
Марк мог играть и на скрипке (для одной песни понадобилось), но делал это с большой неохотой.
Конечно, отряд я тоже не забывал. Мы подготовили песню и отчаянно её репетировали. Песня была, разумеется, про зайцев-кроликов, текст я придумал сам. Поначалу пионеры встретили её в штыки, даже обиделись. Но музработник Витя задал им прямой вопрос: «про вас что, часто поют?» Ребята приняли правильное решение, переписали слова, и репетиция пошла полным ходом.
 
В тихий час Фил подозвал меня и попросил отвести Марика в деревню, в магазин за выпивкой.
- Надо перед концертом для правильного настроя, понимаешь?
Я всё понимал. И мы отправились в магазин.
Все происходило в точности как в старом кино про нехороших, несознательных жителей советской глубинки. Картинка такая: магазин только-только закрылся на обеденный перерыв, два местных забулдыги ждут под дверью, их энергия ищет выхода, а тут мы с Мариком.
Марик – худенький, интеллигентный, одним словом – скрипач. Несмотря на то, что он был старше меня, казался ниже ростом. Местные, ясное дело, начали цепляться. Вроде и закурить уже попросили и значимость свою показали, а все неймется!
Один, повыше и покрепче, явно непобедимый местный разгильдяй, возьми да предложи на руках потягаться. Армреслинг, значит. Видимо, чтобы гарантировать победу, в соперники он выбрал Марика и чтобы, значит, наверняка – предложил левыми руками…
Я приготовился к самому худшему.
Мы с неохотой отправились с ними на задний двор, где у служебного входа громоздилась гора пустых ящиков. Местные соорудили из них что-то наподобие стола и, не сомневаясь в своей победе, гадко ухмылялись. Я уже почти не сомневался в том, что нас побьют.
Поединок длился три секунды.
Столько времени понадобилось Марику, чтобы уложить аборигена.
Побежденный, совершенно очумевший от такого исхода, мужик, ни слова не говоря и никак не комментируя ситуацию, встает, и начинает долбить в дверь магазина.
К тому времени, когда продавщица, оторвавшись от приема пищи, добрела до двери и открыла её, дар речи к нему вернулся:
 - Рая, обслужи людей, они ждать не могут.
Сказано это было непререкаемым тоном.
Мы забрали свой портвейн, рассчитались и спокойно отвалили.
Ну откуда ему, идиоту, было знать, что Марик – мастер спорта по большому теннису, да еще и левша?
Да и я этого не знал.
- Что, испугался? – торжествующе улыбался Марк, - Большой теннис! Не знаком?
- Нет.
- Ничего, придёт ещё время. И тенниса большого, и дзюдо. Всё впереди.

Мы вернулись ещё до окончания тихого часа. Репетировать было не с кем, пионеры отдыхали, шло активное обсуждение танцевальной программы.
Слава, делая пометки в блокноте, излагал:
- Значит так: мы к вам заехали на час, привет и ничего на свете лучше нету –беременские музыканты, дальше, баю, батюшки, баю - тут младшие отряды спать уводят, отбой. Машина времени прокатит, как думаете? Тогда Марионетки и Солнечный остров. Что ещё? У берёз и сосен Антонова. Роща-то берёзовая.
Увидев нас с Мариком, музыканты оживились.
Слава, как будто о чём-то вспомнив, обратился ко мне:
- Вы, говорят, тут танцы делаете. А какая у вас на танцах песня популярная?
Наш с Витей репертуар я знал хорошо.
- Девушка с перламутровыми волосами.
Слава пожал плечами:
- Девушка с перламутровыми волосами? Ну-ка напомни.
Я старательно замычал мотив.
- А, да-да, венгры, Омега. А как петь? Я по-венгерски не умею.
- Я могу на русском слова написать.
Так и распирало от гордости: «Ничего себе, я тоже на что-то сгодился».
- Давай посмотрим.
Слава начал читать то, что я быстро начирикал ему в блокнот.
- Уснуло солнце как-то раз в объятиях зелёных вод, ну, допустим,  угаснул день, сгустилась тьма, ей стало жаль простой народ…Хрень какая-то. Что за «угаснул»? «Угас» правильно, нет?
Я в отчаянии пожал плечами. Надо же! Так обломаться.
Слава продолжал читать:
- Нет, не верю словам, это припев, да? Все слова жестокий обман, нас нельзя разлучить, нет, не может быть. Да… Есть над чем подумать. А кто у вас это поёт?
- Витя, - и так вдруг неудобно стало, что Витя это поёт…
А тут и сам музработник Витя подошёл.
Он тоже работал на том средмашевском заводе, ансамбль знал, в отличие от меня, относился к музыкантам без пиетета. Ещё бы! Выпивали вместе неоднократно.
- Так, ребяточки, сейчас я до вас политику партии доведу. К вечеру к нам прибудет целая бригада из Москвы, ну, там представители профкома, комитета комсомола, из кадров тётенька. Поэтому установка: первым делом не облажаться, а ещё привлечь к участию в концерте работников лагеря. Мне по статусу положено, с меня конферанс, Мишаня со своими пионерами засветится, и ещё двоих «звёзд советской эстрады» я уговорил. Одна дама с мятущейся душой прочтёт что-то из советских классиков, кажется, Евтушенко, и ожидается ещё песня, её нужно быстренько сделать.
Музыканты отнеслись к новости с пониманием, хотя и было заметно, что ожидаемый приезд московской комиссии их не обрадовал. Фил задал банальный вопрос:
- Что за песня? 
- Это пока сюрприз, я вам позже всё расскажу, - музработник посмотрел на меня, как майор Пронин на Джеймса Бонда. Мне стало ужасно обидно, и я уже подумал, что всё, надо повернуться и уйти, но уходить не хотелось.
И я остался. Музработник продолжал: 
- Вы уж постарайтесь. На вас огромная надежда. И за исполнителем не заржавеет. Если сделаете всё, как он просит.
- А как он просит? – напрягся Фил.
- Чтобы кто-то из вас заржал, как настоящий конь.
Фил даже закашлялся:
- Витя, ты с ума сошёл! Не надо на меня так смотреть. Вон, пусть Иванов ржёт. Микрофон у него есть, он третий голос у нас.
Но барабанщик был абсолютно не согласен:
- Моё дело стучать. Или по барабану, или по башке кому-то. Дятел я, а ты, Фил, у нас конь, вот тебе и ржать.
- Иванов, здесь же фея, которую я ещё в Москве обхаживал, она тут вожатой. Я на романтический вечер рассчитываю, а ты мне ржать предлагаешь! Имей совесть.
Барабанщик сделал вид, что задумался, ситуацию понимает и, в принципе, готов пойти навстречу другу:
- Тогда, Фил, с тебя простава. Согласен?
- Согласен, - недовольно процедил сквозь зубы тот, - Друг называется.
Тут вмешался Витя: - Не надо ничего изобретать.
(Кстати, на заводе он работал в БРИЗе — Бюро рационализации и изобретательства), - Я уже сказал, за исполнителем не заржавеет.

Концерт удался. Я переживал за своих, но всё получилось в лучшем виде. Мальчишки справились на «отлично».
Очень хорошо спела девочка из второго отряда, музыканты старались для неё, из кожи вон лезли, разглядели талант.
А всю смену про талант этот и не знал никто.
Казус вышел с чтением стихов воспитателем первого отряда.
Валентина, дама по моим понятиям совсем немолодая, завывала в микрофон:
Ты спрашивала шепотом:
"А что потом?
А что потом?"
Постель была расстелена,
и ты была растеряна...
Александра Александровна (я как раз рядом с нею сидел) развела руками:
- Что с Валентиной? Она совсем того? Здесь же дети!
- И так в отряде разврат один, - шипела старшая вожатая, намекая на тот вопиющий (ну, а как ещё назвать?) случай, когда пионер и пионерка всё того же первого отряда явились на утреннею линейку оба в засосах.
«А, может, мы как Ромео и Джульетта» - заявила четырнадцатилетняя пигалица начальнику лагеря, когда тот пытался с ними серьёзно поговорить. Парень стоял, низко опустив голову, переживал.
Срочно вызвали родителей и, сдав с рук на руки обоих влюблённых, отправили всех от греха подальше в Москву. Как говорится, «только с Dove ты получаешь истинное наслаждение!». Парня было жалко, в футбол хорошо играл.
А концерт тем временем продолжался.
Гвоздём программы стал Лепота.
Был у нас такой мужчина, фамилии его не помню, все звали Лепота, очень любил он это слово повторять, как царь Иоанн Васильевич в новом фильме Леонида Гайдая, мастер на все руки, за это его в лагерь и взяли, мог сделать всё.
Рассказывал мне, что сделал ударную установку тёзке своему, Юрию Фокину, барабанщику легендарной группы «Цветы».
Всем хорош был Лепота. И собеседник интересный, и мастер, действительно, но всё это имело место только тогда, когда бывал он трезвым. А это случалось крайне редко, очень он любил бухать.
Рассказывали, что и жизнь у него из-за этого наперекосяк пошла, растерял он свои таланты. Но давно знавшие его люди, друзья, всё пытались вытянуть его  на светлую сторону жизни.
В тот раз всё было просто потрясающе.
Музработник Витя объявил:
- А сейчас, проездом в Шепетовку, на главной сцене нашего пионерского лагеря - легенда русского рока, покоритель мировых чартов, заслуженный работник пищеблока - Юрий Петрович Лепота!
Занавес раздвинулся, и перед публикой в образе  «чёрного Пьеро», с белым платком вокруг шеи (вот уж, действительно, мастер на все руки) предстал собственной персоной Юрий Петрович.
И пока Марк на скрипочке выводил вступление, Лепота с какой-то невероятной пластикой, театрально и очень убедительно размахивая руками, передвигался по сцене. Наконец, замерев у микрофона, запел:
Я всего старый кучер Афонька,
Я кобыле засыпал овес…
Так звени же, гитара, тихонько,
Доведи ты кобылу до слез!..
В этом месте Иванов ударил по тарелке и неожиданно для зала заржал по-лошадиному.
После этого ансамбль, не жалея децибел, долбанул в полную силу.
Пусть поплачет скупыми слезами,
Вспоминая про те вечера,
Когда были и мы рысаками,
Когда не были мы кучера.
Тогда я понятия не имел, как выглядел на сцене Александр Вертинский. Кого изображал Лепота, я догадался намного позже. Но как врезалась в память картинка! Даже спустя много лет, в «Ракель Меллер – Прощальный ужин» за спинами Александра Ф. Скляра и Глеба Р. Самойлова мерещился мне Лепота.
Как пшеницу нам сыпали в ясли,
На закуску несли ананас,
Словно сыр мы каталися в масле,
И никто не катался на нас!..
И тут заржал Фил. Может быть, дело было в любви и внимании зала. Но мне показалось, что ему просто захотелось выпить с «легендой».
В зале хохотали и визжали от восторга. Уверен, что пионеры абсолютно не поняли, о чём там Юрий Петрович пел, мои-то уж точно, но это было и неважно. Полный фурор. Лепота ещё долго кланялся, купаясь в бурных овациях.
Потом он удалился за кулисы, барабанщик и гитарист поспешили за ним.
Московским гостям концерт понравился.
Художественное чтение Валентины удалось деликатно замять.
- А что, Мишанечка, всё у нас получилось. Мы молодцы! – Александра Александровна просто светилась от радости, - Сейчас после ужина танцы пионеры отпляшут, а потом и наше вожатское прощальное застолье. Банкет.
На танцах музыканты показали себя во всей красе. Для меня это был какой-то заоблачный уровень.
Младшие отряды уже увели спать. И тут к Александре Александровне подошёл физрук Геннадий и что-то сказал ей на ухо. Старшая вожатая буквально взорвалась:
- Вот паразит. Ведь только сегодня был серьёзный разговор, просила его вести себя прилично. Обещал же…
Оказалось, что Лепота, не справившись с обрушившимся на него триумфом, сразу после концерта ударно отметил это дело. «Не заржавело у него» и для Фила с Ивановым. Но тем ребятам - бутылка на троих, как слону дробина, а Юрий Петрович, да на старые дрожжи, уже через полчаса был в таком изрядном подпитии, что мочился прямо с балкона, который, как я уже говорил, на уровне второго этажа опоясывал здание клуба-столовой.
На глазах изумлённых пионеров, разумеется.
Под руку попался связист Виталий. Вообще он заведовал радиорубкой. Это мы для краткости звали его «связист». Радиорубка для пионерлагеря – очень важная штука. Все объявления, новости, всё, чем лагерь живёт, транслируется оттуда под полным контролем Виталия, что придавало ему соответствующий вес и значимость.
Александра Александровна, посчитав, что Виталий именно тот человек, который справится с её поручением, попросила его сейчас же разыскать Юру, передать ему, что она возмущена его поведением, и потребовать, чтобы тот немедленно отправлялся домой.
Была суббота.
Дядя Юра Тапунков приехал из Москвы и ждал Александру Александровну у неё в комнате, зная, что та на ответственном мероприятии.
Виталий припёрся в комнату старшей пионервожатой и, получив на вопрос «вы – Юра?» утвердительный ответ, с порога объявил:
- Александра Александровна просила передать, что недовольна вашим поведением и просит вас срочно отправляться домой.
Танцы закончились, все отряды разошлись по корпусам, у нас было немного времени перед началом вожатской отходной и мы с Александрой Александровной в превосходном настроении вышагивали по вечернему лагерю.
Дядя Юра, пригорюнившись, сидел около трибуны на пионерской линейке. Александра Александровна в свете фонаря сразу его узнала и игриво так, как она умеет, громко спрашивает: «Пионер Юра Тапунков, а вы почему находитесь на линейке? После отбоя?»
Тут всё и выяснилось:
- Санечка, это самое, я ничего не понимаю, я приехал, ты дала мне ключ, я сижу в комнате, это самое, жду тебя, ты говорила, сегодня мероприятие у вас, у нас, это самое, вдруг приходит человек и говорит, это самое, Александра Александровна недовольна вашим поведением, отправляйтесь домой. А куда, Санечка, домой, это самое, ночь, электрички уже не ходят?

В отходном вожатском застолье намешано всё: и радость по поводу окончания нелёгкой вахты, и грусть по поводу предстоящего расставания; чувство удовлетворённости от того, что получилось, и чувство неудовлетворённости от того, что не получилось, а могло бы; надежда на встречу в будущем году и твёрдое осознание того, что больше ни с кем из сидящих вокруг большого стола людей, ты никогда в своей жизни не встретишься. Такой вот винегрет.
Похлеще того, что украшает стол.
Вообще повара постарались. Я и половины из приготовленных ими блюд в жизни не пробовал.
Выпивки тоже было достаточно.
Лепота, естественно, к столу допущен не был. Да он и спал давным-давно. Так умаялся…
Много хороших слов было сказано в адрес друг друга. Начальством - в адрес работников, работниками – в адрес начальства.
Приехавшие из Москвы профсоюзные и комсомольские деятели произносили правильные тосты о социалистическом воспитании.
Музыканты, которых тоже пригласили, оттягивались с чувством собственного достоинства, как и положено кумирам.
Фил, не думаю, что случайно, оказался рядом с Ниной, вожатой второго отряда, симпатичной улыбчивой девушкой, которая, честно сказать, мне нравилась, и я всё лето собирался к ней подкатить, но так и не придумал повода. А теперь смотрел и понимал, кого Фил имел в виду, говоря про романтический вечер.   
В пионерских лагерях существует железное правило: во время проведения таких мероприятий персонал попарно раз в полчаса обходит всю территорию, корпуса, следит за порядком. Одна пара идёт, через полчаса - другая, ещё через полчаса – третья. И так далее. Смотря на сколько банкет затянется. Можно так всю ночь ходить. С фонариками.
Конечно, ещё задолго до вечеринки я мечтал попасть в пару с Ниной, но сейчас понимал, что это уже ни к чему.
Поэтому легко согласился на предложение музработника Вити:
- Ну, что? Пойдём и мы пройдёмся.
Сначала молчали, курили, потом я всё-таки не удержался и спросил (а это не давало мне покоя с самого обеда):
- Вить, а почему ты мне не сказал, какую песню Лепота петь собирается?
- Почему? Да потому что это был сюрприз, с приколом, если бы узнали до концерта, могли бы зарубить. Автор песни Юлий Ким, не то, чтобы запрещённый, но… нежелательный.
Я с обидой (ну, да, мне было это неприятно) спросил его:
- А почему должны были узнать? Я бы никому ничего не сказал.
- Мишаня, а тебе и говорить ничего не надо, у тебя на лбу всё написано.
- Что написано?
- Да всё! И, кстати, то, что Ниночка твоя…
- Почему это моя? – я даже растерялся.
- Да потому: всё лето ходил вокруг да около. А тут раз – и Валера приехал. А что ты против Валеры? У него же голос от яиц идёт, устоять женскому полу невозможно. Наивный ты ещё, Мишаня. Наивный и доверчивый. Как мать моя – строительница коммунизма. А сейчас середина 70-х! Двадцатый век! Время практичных людей!
Я попробовал возразить, но Витя, не дав мне и рта раскрыть, продолжал. С каким-то яростным напором. Откуда что взялось?
- Хотя, извините, вы же у нас из рок-н-рольщиков: Вудсток, дети цветов, лето любви! Иисус Христос – суперстар! Коммунистические идеалы и христианство!
В темноте не видно было, но я, наверное, покраснел, как рак. Да, я как-то рассказал Виктору, что на факультативе по марксистко-ленинской философии делал доклад, в котором разбирал рок-оперу молодых британцев Ллойда Уэббера и Тима Райса с точки зрения нашей социалистической действительности и коммунистического завтра. Но зачем он об этом так? Вообще этот Витя тот ещё субъект, толком о нём никто ничего не знает, что у него на уме? Даже с кем любовь крутит – тайна, покрытая мраком.
Опять шли молча. Витя первым нарушил молчание.
- А хорошо в лагере ночью! Правда, барабанщик? Тишина, дети спящие – ангелочки. Скоро и нам пора. Поэтому через часик надо двигать. Бросить семя и – бай-бай. А? Как думаешь, что в жизни самое важное? Бросить семя. Тебе сегодня это вряд ли грозит. Ниночка твоя с Валерой…
- Ну, и чёрт с ними! Подумаешь! У вас только одно на уме: бросить семя, бросить семя…
Витя рассмеялся: - Не так вульгарно, как ты подумал, но именно это – самое важное. А как же «сеять разумное, доброе, вечное»? Вон «галилейнаш», смех смехом, а ведь если за зиму не загнутся его саженцы, то точно берёзовая роща будет. А в остальном, что я тебе сейчас наговорил… Не обижайся. Я ведь и сам такой: рок-н-рольщик хренов! Понимаю, взрослеть пора, серьёзным становиться, а вот не получается. Сюда приехал. Не заставлял ведь никто, по собственной воле. На работу в костюме хожу, с портфелем. А дома – джинсы рваные, гитара, да винила полкомнаты. И ни о чём больше думать не хочется. А думать пора. Жизнь заставляет.
Мы уже вернулись к столовой. Слышно было, что веселье продолжалось вовсю.
Постояли на улице, докуривая.
- Можно сказать, лепту свою внесли, контроль проконтролировали, - музработник Витя похлопал меня по плечу, - А пойдём-ка сейчас, Мишаня, к народу и сбацаем им всем.
- Что сбацаем?
- Девушку. С перламутровыми волосами!