До следующего тумана

Туман наползал, потягиваясь лапами, и накрывал собой лес. Облачками огибал ветки, но запутывался клочками в травинках. Дышал холодно на мох, скользил мимо гладких стволов, просачивался в поры грибов, распирая их изнутри, чтоб росли быстрее. Грибы боялись тумана, но все же росли. Этого сизого с зеленцой тумана боялся весь лес и вся деревня. Чего-ничего, а многое разное случалось под ним.

Никто не понимал и не мог того объяснить, только позже все говорили: «Это было до последнего тумана». Или: «Мы виделись два тумана назад». Никто не запоминал специально, вот только воспоминания вдруг делились на отрезки между туманами. И почти никто не вспоминал, что происходило до пятого тумана назад.

Только, кажется, в среду говорили про свадьбу Ника и Милы, которую шумно отмечали всего поза-позапрошлым летом. В четверг пришёл туман и стоял до субботы, а в воскресенье хоть кого спроси про свадьбу – все только плечами станут пожимать. И глаза пустые: какая-такая свадьба?

Вокруг туманов поверий и зароков ходило множество.

Во-первых и в-главных, в туман все сидели по домам. А если не сидели, то к лесу точно не приближались и в ту сторону, на север, старались не смотреть. При первом дрожании воздуха любой начинал оглядываться по сторонам и соображать, за сколько времени он доберётся до дома. От дыма и пара на всякий нелёгкий тоже держались подальше. Детей-то, тех сразу по домам разводили.

Во-вторых, туманы и обсуждали, и как бы нет. Многие, а женщины так почти все, имели предчувствия туманов. Кому-то сон приходил, кому-то мерещился седой клочок в углу сада, иная хваталась за сердце и все сразу понимала. Предчувствиями делились, сравнивали, буквально мерились, но сам туман обходили в разговорах. На девочку, впервые почувствовавшую туман, начинали смотреть с уважением, – выросла.

Дети лет до шести тумана просто боялись. Для них, чтобы их же и уберечь, рассказывались страшные сказки, на них и наговаривали, от чего у малышей случались ночами кошмары и испуг. Тут не пели про волчка, что типнет за бочок, а пугали туманами. А лет в шесть или восемь девчонка после сна как обычно выходила к зеркалу, в которое смотрелись поутру, глядела в него, а там всё как обычно, только глаза слегка затуманены. И только она не обычная – а уже почувствовавшая туман.

Ходили слухи, – ну, конечно, в слухах-то многое было, – что и иные мальчики могли чуять приход тумана. Но и это по какому-то обычаю не стоило вслух обсуждать. Мальчиков  таких жалели и за них перед туманом боялись.

Самое странное происходило в лесу. Лес под туманом менялся. Изменяли направления дороги и тропы. На месте лисьей норы после тумана вдруг росла старая лиственница, там, где родились опята, возникала топь, и выпи маялись столбиками. И даже самый въезд в лес – торную дорогу – местные не сразу находили. После каждого тумана они заново знакомились с лесом, но, удивительное дело, очень быстро в нем обживались. Иные деревья, гнёзда и поляны могли остаться на своих местах до следующего раза или дольше, но самое долгое – до пятого тумана.

В лес когда-то даже приходили учёные с пробирками и с гербариями, с барометрами и компасами. Выдвигалась теория, что весь лес целиком – это громадный организм, одна большая грибница, из которой растут и грибы, и деревья, и травы, и из которой кормится вся лесная живность. Теорию должно было проверять и развивать, вот только учёные исследования затягиваются дольше пяти туманов, а потому гипотезы забывались, ученые увольнялись, документы засовывались в дальние ящики и дальше только зарастали пылью.

Аэросъёмка леса с вертолётов и дронов не выявляла ничего необычного. Впрочем, и тут про лес могли забыть, настолько невзрачно он выглядел с верхотуры.

А жители, будто, догадывались, что учёные ничего так и не узнают, просто не узнают и всё. И теория одной грибницы их не удивляла. Среди местных ходили мрачные анекдоты, что и сами они растут из той же грибницы, что и лес.

Лес давал многое. В нём собирали морошку, гонобобель и грибы, в ручьях ловили окуньков, щучек и лещей. Ради еды и меха охотились на белок, косуль и зайцев. Особенно щедрым лес оказывался после того, как отступали туманы, казалось, они насыщали его самой жизнью. Впрочем, кто знает – может, так оно и было.
А еще лес брал человеческие жертвы.

Тут читатель, наверняка, возмутится: уж такие сказки в двадцать первом веке не прокатят. Мир изучен, перекроен, люди прошлись по восьмитысячникам и нырнули в Марианский жёлоб. Дикие племена внесены в реестры, на обряды чуть интереснее розжига костра собираются туристы и постят действа в инстаграм, – ну, какие жертвоприношения? – А вот такие.

И местные никуда не заявляли, потому что сначала человека просто не могли найти – мало ли, уехал погостить или коз пасёт на дальнем пастбище. А после всё забывалось. Но лес точно жрал людей. И обычно на это случались свои предчувствия.

Когда предчувствиями заполнялись все разговоры, когда все в деревне ходили с полуприкрытыми глазами, бесконечно прислушиваясь к чему-то внутри себя, когда обстановка стухала так, что работа стопорилась, женщины, кто мог, собирались вечером в избе и гадали на жертву. Тянули спички. Кто вытягивал короткую, та и будет следующей. И точка, решено. Это не обсуждалось, все молча расходились, мужьям, братьям и отцам решение не передавалось. И во время гадания слова не звучали – чего-ничего, ведь каждая знала, что для неё есть своя вероятность.

В этот раз вытянула короткую спичку старуха Лидия. Женщины поджали губы – старуха мощная, справится. Лидия задумчиво жевала свою спичку. Напряжение спадало, женщины расходились из избы, откуда-то уже несся смех облегчения.

Лидия пыталась вспомнить, кому и что она обещала завтра, но поняла, что уже забывает. Деревня её выдвинула, деревня от неё отвернулась. Лидия подошла к зеркалу, в которое смотрелись поутру, и увидела себя девочкой. Она повернулась к другому зеркалу, куда смотрелись вечером, и увидела себя сегодняшнюю. Тумана в глазах ещё не было, но ясно было, чего-ничего, что он скоро придет. Пора собираться.

Хозяйка избы тронула её за плечо – поздно, детей ей пора укладывать. Лидия вышла на улицу и воротилась к себе домой. У порога сидел лощёный чёрный кот. При виде хозяйки он, задрав хвост и мявкая, закружил перед дверью.

– Чёрненький наш, –  погладила его кончиками пальцев старуха.

Они вошли в дом.  Лидия покормила кота и стала прибираться: сковородка, полы, мусор выбросить, коту открытой фортку оставить. Ночь она продремала в кресле, а как только засветало, собрала узелок и пошла к лесу.

В лесу за ночь поселился туман. Он плыл зеленцой перед глазами, дотрагивался до одежды и заползал за шиворот. Лидия то и дело останавливалась вытащить клочки тумана из-за пазухи. Она дышала на них в ладонях, пока они не отогревались до тёплых серебристых сгустков, потом оборачивала кленовыми листками и клала в траву подальше от дороги. Зачем? Она не думала.

Туман сгустился, и настали сумерки, хотя по часам должно было быть не больше полудня. Лидия достала из узелка большой кусок бородинского, отломила, поднесла ко рту, но удивлённо посмотрела на хлеб – зачем? Она раскрошила весь кусок на пень птичкам да мышкам. Дорога сузилась до тропки и скоро под ногами у неё захлюпало.

– Скоро уже, – непонятно о чём вдруг догадалась Лидия. – Интересно, это мне конец?

Она задумалась: не хотелось бы. Старуха прикрыла глаза и убедилась, что жизнь перед ней не проносится, как то бывает при страшных событиях. Последний раз так было, когда она испугалась за внучка, когда тот с зонтиком сиганул с крыши. Парашютист фигов. Теперь парашютист давно вырос и уехал. Приземлился тогда в крапиву, орал, но хоть целый.

Лидия внезапно поняла, что уже какое-то время слышит, как поодаль кто-то хором поет.

– Держитесь, родненькие, уже иду, – зачем-то пообещала она и ускорилась.

Туман теперь приходилось буквально выдирать из волос. Лидия нарвала осоки, привычно сплела её в широкую косу и обмотала горло импровизированным травяным шарфом. Из лопухов соорудила колпак, закрепив их между собой ивовыми листками.

Пение стало слышнее и уже можно было разобрать слова:

– Лес сбереги, туман, беги.

Лидии показалось, что она различает в девичьем хоре звонкий голос Онуши – соседской девочки, что ушла с прошлым туманом. Онуша старуху вечно раздражала, потому что жила слишком вежливой и послушной. В нашем мире, особливо в нашей деревне нахлебается девка, – считала Лидия. Она-то в своем детстве давала жару всей округе. Впрочем, Онуша исчезла, и старухе даже стало её не хватать.

– Иду, Онушенька, иду! – старуха решительно пошла вброд по озеру.

Её поход вдруг наполнился смыслом. Туман уже стекал по лбу, попадал в нос и рот. Лидия, отплёвываясь, шла дальше, вперед на пение. Перед лицом медленно проплыл сом, и старуха сообразила, что уже давно идёт по дну озера и, выходит, что дышит водой. Ну, и ладно. Тут снова посветлело, вода опустилась – это она вышла на остров на озере.

На бережку на поляне их стояло пятеро: Онуша, девка чернявая Дина, бледная, хромая с детства Тина и старая Кика. И кто-то пятый – пятая, которая тут же отвернулась и медленно уходила в туманную муть в то самое время, как Лидия подходила к поляне. Лидии на миг померещилось, что она узнаёт эту фигуру, только вспомнить не может. Она смотрела на удаляющийся силуэт и понимала, что забывает её теперь навсегда.

Лидия с готовностью заняла её место среди женщин, ей молча кивнули. Она размотала и отбросила уже ненужный зелёный шарф, сдернула размокший колпак. Чернявая Дина тем временем развязала свой рябиновый павловопосадский платок, бросила на траву и резким голосом завела нехитрый обережный напев:

– Лес берегу на берегу.
Туман, уходи. Где же лебеди?

Туман над их кружком быстро стал расходиться, уплотняться к краям и вот уже завиднелся-засиял кружок ярко-голубого неба. Стая лебедей, охнув и хлопоча крыльями, вырвалась в этот голубой колодец и принялась летать круг за кругом по границе тумана. Птицы взбалтывали его, он взбивался в твердь, в серые камни, камни сыпались на землю, но не задевали берегинь. Дышать стало немного легче.

Хромая Тина вышла в центр круга, сняла с руки перстень, положила на землю, подумала немного, шевеля губами, и тихо, ласково затянула свою часть песни:

– Лес берегу на берегу.
Туман уберу, ежей соберу.

Лидия почти подпрыгнула от неожиданности: сотни ежиков зашуршали, замельтешили по острову, неся на иголках комки тумана к озеру и сбрасывая его в воду. Ежи фыркали, негодуя, и толкали лапками туманные клочки дальше от берега. Туман, как будто, задумывался ненадолго, ещё держась на воде, и всё же тонул. Голубой солнечный колодец расширился и теперь вырастал туманными стенами прямо из озера.

Старая Кика подошла к берегу, распутывая из седых волос черепаховый гребень, выбросила правую руку от сердца вперёд и мощно забасила искреннее:

– Лес берегу на берегу.
Туман, провались! Где стая лис?

Гребень с размаху полетел в туман. Уже куда-то исчезли ежи и остров запестрел рыжим лисьём. Лисы с лисенятами с места и с разбега подпрыгивали – некоторые совсем высоко – и кусали, и зло рвали зубами туман. Туман от боли съёживался и отступал. Лисы гнали его до того берега, прочь, с разгонки перелетали воду и рыжими пятнами неслись дальше.

Глядя на лис, засмеялась тихая Онуша. Она положила в круг свою тряпичную сумочку для разных важных вещиц и затараторила:

– Лес берегу на берегу.
Туман, исчезай. Где же вы, зай?

Старая Кика укоризненно покачала головой:

– Это ещё что за зай?

Онуша смутилась, но её поняли. Уже ни лис, ни ежей, ни птиц, но толпы, стаи зайцев буквально прошивали серым пунктиром лес. Туман прорывался, повисая на сучьях или падая на траву, он забивался между корней, стучался в волчьи норы, притворяясь другом, и прилипал к птичьим гнёздам, маскируясь под пух.

Настал черёд Лидии. Старуха выступила в круг и тут почувствовала, как сильно она устала. Догадалась, что они поют уже третий день, что её ноги почти вросли в землю, а плечи обгорели и голос осип. Поняла, что эти женщины с напряженными от усилий, но счастливыми лицами, эти берегини леса – теперь её семья, её подруги, и она – одна из них. Лидия с шумом вдохнула в себя воздух, вспомнила, что нужно что-то отдать в круг, и выдохнула. Она сняла мокрые туфли, положила в одну пучок спорыша, а в другую веточку можжевельника, поставила их на камень и грянула с новыми силами:

– Лес берегу на берегу.
Туман, убегай! Лес, помогай!

И весь лес встрепенулся и захлопал листами-ладошами, выбивая из себя туман как из дырявого ковра пыль. И лес затопал, задвигался. Туман не исчезнет – он вечен как вечно и солнце, но его можно запутать и отвоевать жизнь ещё на какое-то время.

Деревья заходили, корни затрещали, ручьи переливались в другие русла, тропинки скатывались и раскатывались уже другими путями. Опята с куропатками делили новую поляну, белки занимали новые дупла, костяника пряталась под землю, чтобы появиться в новом месте, непроходимые колючки спешно прорастали на месте дорог. Лес становился новеньким, неведомым и изобильным.

А берегини, смеясь, падали от усталости, ели принесённую им морошку, орехи и цветочную пыльцу, глотали родниковую воду. А потом засыпали, охраняемы и укрываемы от взоров благодарным лесом. До следующего раза, ради того, чтобы жизнь продолжалась дальше. И Лидии снился её чёрный кот, который на зонтике перелетал через озеро, и Онуша, которой она хотела сказать что-то очень доброе.
 
Но теперь это – до следующего раза, до следующего тумана.