Сильнее смерти

                (миниатюра)               
         В молодости стоит сделать два-три ошибочных шага – и захромает жизнь, заспотыкается, будто в потёмках пойдёт, на ощупь. И неведомо, куда выйдет… на край ли отвесной скалы над бешеной горной рекой, к болоту ли гнилому. И человеку затоскуется  по чему-то неземному… В той тоске он и подойдёт к концу земной тропы, не обозначив себя в этом мире тем, зачем был послан в сие земное измерение.   
        1944 год. Двое закадычных деревенских друзей Илюшка Хитров и Лёнька Цветов успешно закончили десятилетку, обоим только в начале сентября будет по семнадцати. С аттестатом в руках явились в военкомат, будто этот документ есть безоговорочный пропуск на фронт. Там их похвалили за школьные успехи и отказали в просьбе: «Вот будет ближе к восемнадцати, тогда … а сейчас – на работу в колхоз или на учёбу – дальше». 
        Выйдя от военкома, Лёнька решительно произнёс: «… Тогда буду оперировать, 
вот только медицинский закончу».            

 – Считаешь, война продлится ещё столько … лет, пока ты учишься медицине? –
   встревоженно спросил друга Хитров, при этом на лице его явно читалась какая-то
   потаённость.   

– Закончится эта – вспыхнет другая, поскольку зависть и злоба способны только на
  «отнимать и убивать». Столетиями наш народ отбивается от «гостей» с мечом. Биты
  они и дубиной, и вилами, и пушечными ядрами, и теперь вот – «катюшами»… Ан нет,
  не унимаются. Так что мне работы хватит, да и больных стариков, детей жалко… –
  вслух размышляя Цветов, отвечая Хитрову.

 – Ты прав, дружище. И я – с тобой, в медицину.    

         Деревня, почти в каждый дом которой пришла плохая весть с фронта, осиротела: осунулись совсем не старые женщины, сгорбились матери погибших сыновей, как-то притихла шумливая ребятня, коей почти в каждом доме… по косому десятку Подростки спешили взрослеть, готовясь мстить за погибших отцов.
         Обувшись в лапти, Илья Хитров и Леонид Цветов ранним июльским утром вышли из дома. Впереди почти двести километров пешего пути до города, где, как они считали, начнётся их служение лечебному делу. У обоих за плечами холщёвая котомка, в ней для … города сапоги-кирзачи (не истоптать же их в дороге – лапти сойдут, да и легче шагается).   
           За три года войны деревня пообносилась. Жизнь впроголодь, а работа – от восхода солнца и до его заката. Колхозники не роптали – помогали фронту сколько было сил. А похоронки всё шли и шли…
            В котомке Ильи, кроме сапог, недоношенные брюки погибшего отца да пара ржаных лепёшек, наполовину с травой.   
           Леониду от погибшего отца досталась сорочка, которую тот надевал изредка, по большим праздникам. Мама завернула её в одну газету, потом в другую, а затем сквозь слёзы сказала: «Сынок, надевай её только по праздникам, как отец, а по будням носи, что на тебе, холщёвую. Вот тебе ещё пять картофелин … больше дать нечего».   
            Город, куда друзья пришли на седьмой день, показался им хмурым, напряжённым, как прифронтовой, хотя до фронта было уже далеко. На улицах редкие прохожие, столь же редкий транспорт. Город жил по гудкам военных заводов, напоминавших, что пора вставать, чтоб через час ( до следующего гудка) успеть пересечь заводскую проходную, дабы не угодить под суд военного времени. Далее гудки на обед, на начало второй смены, третьей (ночной), где она была – всё было строго, как на войне, только без выстрелов и бомбёжек.
            Получив на вступительных экзаменах свои заслуженные «4» и «5», деревенские парни стали студентами медицинского института. В общежитии попали в одну комнату. Началась учёба: лекции, семинары, экзамены за первый семестр – всё интересно, всё нравилось, пока у Ильи не случилась беда: потерял продуктовые карточки… «Месяц голода – это смерть, не выдержу…» – резюмировал он и подумал о возвращении домой. «…Но друг, на то я и друг,
чтоб спасти его, Хитрова», – решительно сказал себе Леонид и стал делить на двоих свои без того скупые студенческие обеды в столовой. На диво – месяц протянули. Закончили первый курс. Лето поработали в речном порту – на заработанные деньги купили на толкучке по фуфайке и валенкам на зиму.
            Катился второй курс, на носу экзамены за третий семестр. Илья пропал, исчез – ни слуху ни духу. Не появился и к концу учебного года, о чём Леонид сообщил в деревню, но ответа не получил. Декан сказал, что известил об этом милицию.
            Полуголодные-полухолодные студенческие годы, военные и послевоенные, мелькнули, как и молодость, похожая на сверкнувшие июльские сполохи. Впереди у доктора Цветова труд, сложный, ответственный: операционная, скальпель, коим он достойно овладел за годы обучения.
            По распределению попал в районную больницу, что в пяти километрах от родной деревни. Набирался опыта, готовился в аспирантуру в Москве. Буквально накануне отъезда его вызвали на срочную операцию. Готовый, Леонид зашёл в операционную и увидел на столе вроде бы знакомое лицо больного, на подбородке два грубых шрама… Приступив к операции, не мог отделаться от мысли: кто же это, кто… Зашил колотые раны на шее, на плече, ампутировал совсем раздробленную ногу, поражённую гангреной, и вдруг чуть не выронил из рук инструмент: это же Хитров, исчезнувший десять лет назад…   
            После операции пациент долго не просыпался, а когда очнулся, всё пытался понять, где он и что за человек в белом… «Понял, больница, это врач, похожий на Лёньку Цветова… он, Лёнька, узнал ли меня…если узнал, что скажу ему», – мысли, одна тревожнее другой, роились в голове Хитрова, а боль всего тела только усиливала страх, что его, Илью, узнают. Хотя по документам он много лет – Семён Коршунов, а в своей воровской среде – Коршун.    
            С трудом дыша, собравшись с силами, Илья глухо произнёс: «Не молчи, Цветов, узнал ведь, вижу… Можно, я исповедуюсь, выкажу тебе свою историю? Только беру с тебя слово: пусть мир её не узнает, особенно наши, деревенские…»    

 – Можно, слушаю, – холодно ответил хирург, заполняя карту пациента.   

 – Война кончилась. Учёба в мирных условиях, но карточки ещё не отменили. Опять
   потерял их: то ли в общежитии, то ли в читальном зале… Сказать тебе было
   стыдно, а есть хотелось так, что оказался готов на что угодно. Пошёл в хлебную
   очередь… вытащил из кармана у тощего старика деньги. Что старик? Хватился
   пропажи и всхлипывал, как маленький ребёнок. Жалко было его, но навалившийся
   голод меня поборол. Впервые на чужие деньги купил на барахолке горбушку хлеба…
   Так и пошло. Прятался на чердаках, в подвалах заброшенных домов. На «охоту»
   выходил, когда начинал мучить голод. Вернуться в институт – немыслимо,   
   в деревню – тоже.
    Однажды случилось нечто, о чём я до этого не подозревал. Оказалось, такие,
   как я, сбиваются в стаи и действуют по-волчьи: одни выслеживают жертву, другие
   загоняют её в «тупик», третьи – обчищают, при этом «советуют» жертве держать
   язык за зубами, не то… И я очутился среди таких «волков». Жизнь пошла сытнее,
   но опаснее. Вожаком «стаи» так и не стал, всегда был её «шестёркой». Однажды
   зашли на территорию не знакомой нам «стаи» – схватка не без резаков, которые
   изуродовали мою «карточку», шрамы крест-накрест, так что и мать родная
   не признает. Пробрался в родные края, чтобы хоть издали увидеть маму, а её уже
   и нет…
   Как оказался у тебя на столе – в толк не возьму…
   Знай, Цветов, голод – сильнее смерти, но крови на моих руках нет, – особо
   выделив слабеющим голосом последние слова, Хитров смолк.         

 – Хитров, сильнее смерти – только любовь к жизни, но не голод. А война –
   испытание для всех, ты его не выдержал, смалодушничал. Теперь вот… – возразил
   доктор  пациенту.
   
 –  «Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, всё прахом будет…»
    Пролетарский писатель прав. Такое чувствую, будто я на краю обрыва… близок
    конец, не выкарабкаться, да и зачем я, безногий – «волчья стая» таких не
    жалует…   
   
        Годы – птицы: не поймать, не вернуть… А ведь пытаемся, но увы…   Может, это и хорошо, что не сразу взлетается да не всё ловится: даётся возможность обдумывать свои земные шаги, чтобы определить дорогу. А на исходе её осознать, зачем я тут был, сгодился ли этому миру…         
                30.11.2019 г.