Иваново детство

Представьте: чёрно-белая кинохроника. Венецианский фестиваль 1962 года, втиснутые в кадр сотни человек в чёрных смокингах хлопают бабочками и ладонями будто в два раза быстрей чем нужно, репортёры и зрители, дамы в вечерних платьях: все столпились у красной дорожки, сидят тесно-тесно.
На сцену вызывают номинантов, ведущий с отблескивающим стальным блеском, гладким, отражающим свет софитов, венецианским львом, вызывают номинантов по очереди, совершая неловкое рукопожатие свободной от награды рукой.
Вот второй лауреат — молодой совсем человек с чистым, открытым лицом, совсем не похожий на итальянца, но тоже в смокинге, белоснежной рубашке и галстуке-бабочке.
Ведущий, выдержав паузу, объявляет победителя фестиваля, переходя с итальянского на русский, стараясь произнести название фильма и имя режиссёра: Ivanovo diestvo (проглатывает несколько звуков). Andrei Tarkovski.
Следующий кадр: интервью у не узнанного мной тридцатилетнего Тарковского:
— Puo dire qualcosa sul questo film?
 Заикаясь, повторяя обрывки фраз, режиссёр говорит:
— Это фильм о расстрелянном детстве. Это фильм о расстрелянном детстве, детстве, в котором заложено всё наше будущее, будущее мира. Вот о чём в вкратце наш фильм.
Смена кадра! Смена!
Сон Ивана: лето, просвечивающие лучами, дышащие летним воздухом, шелестящие деревья, высотой по пояс трава, белобрысый босой мальчишка играет в прятки — счастье детства.
 Иван просыпается.
 А в реальности — война, разрушенные деревни, грязь, в которой можно утонуть, болота и топи, туманы и облупленные, бледные остатки церковных фресок.
Я сразу вспоминаю «Несколько дней из жизни И. И. Обломова», детство в Обломовке, досягаемое только во снах (а отчего вы думали, наш любимый герой Табакова всё время лежит на диване?) всепоглощающее счастье и чистое восприятие мира маленького Ильи Ильича, тёплый, жёлтый, послеполуденный свет и зелень, зелень, заволакивающая глаза полупрозрачной пеленой, убаюкивающая к послеобеденному сну: и все в обломовке спят, как в сказке, что рассказали перед сном:
Вот братец-Иванушка, а на кисельных берегах, правда, не молочной реки, а мелкого с солнечной рябью моря до самого горизонта, растёт волшебная яблоня, яблочки на ней наливные, листочки золотые, а веточки серебряные.
Махнёт яблонька веткой по ветру, и рассыплются тысячи золотых яблочек (не золотых, а дачных, мягкой и пористой светло-зеленой антоновки) по всему берегу галькой.
И конь вороной наклонится мордой к каёмке тихой воды и надкусит все яблоки, оставив на них белоснежные полумесяцы мякоти своими сахарными зубами, или я всё путаю, всё путаю, и это июльский тёплый дождь, повозка и девочка рядом смеётся, и, тщательно выбрав самое круглое яблоко, кусает его, и дождь ручейками стекает по её спутанным на лице волосам, а потом повозка проваливается, подает в никуда ливнем, и так счастливо, так хорошо!
Так это Ильи Ильича ли сон?
Или это Ивана сон, Ивана, который вплавь пересёк оккупированную немцами местность, который сбежал из концлагеря, видел смерть, в душе которого темно и больно и ...
У Пелевина есть рассказ «Онтология детства», он весь — метафора, и вот почему. Суть в том, что герой рассказывает о своём детстве, и где-то к середине повести мы понимаем, что живёт он в тюрьме. Метафора на совершенную детскую ограниченность в любых начинаниях. Время абсолютной несвободы, и при этом прекрасной беспечности и чистоты восприятия. Почитайте обязательно! Такая хорошая и щемяще-грустная повесть!
Так вот и детство так похоже на сон, разве мы свободны во снах, разве мы можем делать в них, что пожелаем? Очень редко.
Мы страшимся, наблюдаем и любуемся, и чувствуем совершенно по-настоящему, взаправду, мы живём, мы обитаем в своих собственных сказках, летаем, падаем на повозке в пропасть, бежим по журчащей водной ряби
постойте!
Да ведь это всё сон Ивана! Или Ильи Ильича?
Или общий сон?
Да, сон каждого из нас о детстве и воспоминание о всепоглощающем и утерянном счастье, радости быть, пить колодезную воду из железного ведра, держать в руках сферы звёзд на дне колодца, играть в прятки.

Иван, просыпайся, тебе пора на задание, на задание, с которого тебе не вернуться: тебя повесят на проволочной петле через несколько часов немецкие солдаты.
И Иван просыпается, у него нет выбора, и, хотя чувствует «нервенность какую-то», смело идёт на смерть.
Потому что знает, что ни воспоминаний, ни снов у него никто отнять не сможет.
А то счастье, которое внутри — никуда не денется.
Мама будет смотреть сверху вниз и смеяться, пока ты сидишь на коленях, припав к ведру губами, а у воды будет железный привкус, такие же как ты босоногие дети будут с хохотом разбегаться кто куда, пока ты у коряги закрыл лицо руками и считаешь до ста, стоя на самом солнцепёке, девочка будет морщиться от кислой кожуры яблока, или лошадь будет, когда повозка притормозит на повороте и тысячи золотых яблок рассыплются по берегу моря,
 а по словам мамы на самом дне колодца, там, откуда раздаётся эхо, в любое время дня или ночи можно будет увидеть звёздное небо.