У Медведя на носу

Сегодня штормит. И, хотя день тёплый  и солнечный, у берега уже проказничает буйный сентябрьский ветер.
- Сегодня с шести обещали шторм! – смотритель лодочной станции волнуется, помогая нам спустить катер на воду. Шутка ли - столько народу, трое детей. Но обратного пути нет: мы все давно ждали этого путешествия к Аю-Дагу. Массивную спину Медведь-горы мы итак часто встречаем - она по дороге на Ялту ох как видна! Ближе всего к горе можно подобраться в Партените, увидеть её бочок, далеко погруженный в волны Чёрного моря, подплыть к нему. Можно и самим забраться, от чего ж, был уже поход. Но со спины не видно ничего, кроме высоты, мощь не ощущается. То ли дело - к носу подплыть, к самой голове Медведя, где он припал и жадно хлебает солёную морскую воду, да всё никак напиться не может; посмотреть в глаза ему больно уж хочется.
Ну, с Богом! Лодочная станция позади, вот уже виднеются столетние кедры стахеевского парка, центральная набережная сверкает своей белоснежной ротондой, колесо обозрения пестрит красками  - цивилизация! Плавно подходим к Профессорскому уголку. Его легко узнать: пушистые округлые сосенки обрамляют эту часть набережной; от них здесь круглый год уютно и зелено. Почему Профессорский? Раньше тут великие умы отдыхать останавливались, на своих дачах почивали, туберкулёзы свои лечили хвойным лесом, дивились природным красотам. Вот, например, именитый архитектор Бекетов или нищий писатель Шмелёв, Иван Сергеевич. Всех вдохновлял сей дивный край, покамест и здесь красная бойня не началась. Вот тут, на холме с беседкой со стройными ножками-колоннами, стоял Ивана нехитрый домишко. Вот тут цвела нежно-розовым огромная миндальная роща. Вот тут, сидя на своей верандочке, смотрел писатель на холодное синее море и корабли в нём. Корабли уходили часто, увозили людей, да больше не привозили. Смотрел Иван Сергеевич и как его сына на корабле повезли, да знать не хотел: а вдруг ещё отыщется! Вот тут выдавал он своим курочкам по семечке в день, чтобы не покинули его, не оставили совсем одного доживать свои дни. Сколько же тоски кроется в этих местах! В одном только "Солнце мёртвых" колодец бездонный. Читаешь, и слёзы льются сами собой, до того зелёная накатывает. Я вот не могу долго читать: пять страниц в день, и будет горя с меня на сегодня. А они жили в этом горе! Как волки, каждый на свою гору заберётся и ждёт: сегодня или завтра придут. А, может, ночью этой? Всякое бывало. Человек человека грабил, сдавал, убивал, пытками мучал, ел вместо еды...
Сложно им в то время жилось, таким как Иван Сергеевич, жалко мне всех, а его - всех более, потому что он чувствовать умел, будто нерв оголённый; всю боль и тоску народа крымского, больше - Российского, на себя перенимал. Нельзя в такое время  чувствующим быть, ох, нельзя... Хорошо хоть, писал, боль свою бумаге передавал, иначе как сердцу такое вынести?..
Подлетели - и бахнули дном прямо по белому гребню. Вытирай слёзы, то ли от влажного ветра, то ли от Ивана Сергеевича, едем дальше. Мотор ревёт, что говорить - всё равно никто не услышит. Вот он наш излюбленный пляж, Калипсо называется. С него всё побережье до Судака видеть можно, горные хребты на многие километры простираются, хоронясь к вечеру в серую дымку. Недавно на Калипсо мне впервые раки-отшельники встретились. Прячутся от всех в своей - нет, в чужой - толстой раковине. Наружу только то, что необходимо для выживания, остальное - пардон, не для посторонних глаз - зачем им знать, что там у отшельника на душе делается?
По ветру хорошо идётся, легко. Знай, подпрыгиваем на волнах, да гулко падаем вниз - рулевой наш идёт напролом. Вот она и пёстрая Санта-Барбара мелькнула - райское местечко для уединения состоятельного туриста, за ней - совиная морда мыса Плаки с огненной крышей замка Гагариных. Так странно: все знакомые места, только с совершенно с другой точки, неожиданно и удивительно открываются. Совсем не то, что с берега кажется. Чтобы что-то со всех сторон познать, нужно посмотреть с воды, хоть и боязно иной раз.
Медведь всё ближе; вот уже и до скалы Медвежонок рукой подать. Округленький такой пухлёныш лежит  у берега; переливаются его бочка на свету то рыжим, то оливковым. Я люблю здесь бывать. В парке прохладно - могучие платаны своей листвой от зноя закрывают, прячут от мошкары длинные лапы атласских кедров, есть даже в тени бамбуковая рощица - экзотика для местных земель. Здесь в любую пору хорошо: зимой пальмы ровными рядками зеленеют, а позади заснеженные вершины Гурзуфской гряды виднеются. А море здесь особенное, иное, нежели в Алуште. В Алуште оно будто холодное, серое, неживое; знай, сияет своим ровным бездушным металлом, это ещё Иван Сергеевич заметил, не я. А здесь оно радостное, пенное, игривое; шелестит волной да играется, как пузырьки в бокале. Волны обычно крупные, с пушистым белым гребешком, а водичка - чистый изумруд, на солнышке где и синим блеснёт, а где и фиолетовым. Любят и рыбаки это место: прямо вдоль Медведя стоят они на длинном пирсе ставридку дёргают, с ветром борются.
Но вот и Аю-Даг. Тяжёлый, огромный, погрузился он в воды Чёрного, пьёт. Вблизи совсем на себя не похож: никакого тебе деревца, никакой былинки, одни голые остроносые камни да скалы. Там, на спине кизил сейчас бордовым наливается, шиповник красным горит на жёлтых листьях, созревает и трескается дикий миндаль, горький и страсть какой ароматный. А с воды Медведь весь гол, изранен, испещрён дырами-гротами, в иной можно и на лодке заплывать. Но не сегодня - волна разрастается, буря грядёт, искупаться в лазурном не даст сегодня. Прокатимся всё же до носа - пока совсем не расшумелось. Неприступные скалы сменяются опасными спусками; есть здесь и свои пляжи - попробуй, доберись! Вот один, прямо над крутым каменистым склоном. Тут и там виднеются треугольные крыши палаток, растянутые по уголкам меж щелей в валунах. Туристы любят это место: вдали от суеты здесь можно побыть наедине с природой. Вот стоит один по колено в воде - лысый, тощий, коричневая кожа туго на кости натянута, голубые глазищи на загорелом лице сверкают. Смотрит на волнующееся море, дальше заходить боится. Дымит сигаретку свою привычно. Что ты, голубоглазый, убежал ото всех, спрятался? Жил ты волком на своём Ямале, замёрз да махнул через полсвета в солнечные места, теперь здесь в скалах хоронишься, одиночка. Сигаретка тоже, знамо, зачем: чтобы не чувствовать, жизнь не ощущать как надо во всём её многоцветии и аромате. Пустоту свою дымом густо прикрываешь, чтобы не ныла, не подсасывала под ложечкой. Отгородился едким дымом - близко не подходи! - а кто подойдёт и залечить попытается, тот сам горя хлебнёт. Сказать бы тебе: возьми, съешь персик, чтобы сладкий мёд по нутрям разлился, вдохни свежего морского солёного бриза, почувствуй его многовкусие, зайди в море, схватись с волной, поборись с ней радостно и игриво, сядь вечером к соседскому к костру, спой задушевную, вина выпей, возьми женщину, чтобы она тебя отлюбила, ногами-руками обвила - не бойся задохнуться от этой неволи! - расскажи ей о своей дыре-пустоте. Выброси свою цибарку - целоваться приятнее, чем харкать!  Поплачь ей о том, что наболело, о скитаниях своих ей поведай, о жизни своей отшельнической. Нет места тебе нигде в этом мире, а, может, оно и есть здесь, в объятьях её ног, и нет другого для тебя истинно?.. Сегодня уже не страшно со своей горы сойти - Иван Сергеевич за нас отбыл там святейше... Хочется сказать всё это, да не могу: у себя не сделано. Ты, голубоглазый, - это я, и нечему мне тебя научить.
Дикий неприступный склон сменяется уютным пляжиком с большим округлыми камнями. Тут, меж скал, очень по-домашнему, самое место для романтических встреч на закате дня. Хорошее пристанище после долгой дороги, заслуженное и долгожданное - не всё ж скитаться!
Эй! Дельфина видели?! Вот он сверкнул буквально в метрах трёх от катера чёрным своим треугольником. Сверкнул да и скрылся: опасно с мотором рядом ходить.
Дельфины, кажется, хороший признак. Знать, спасение уже рядом, где-то тут лежит земля обетованная. Но неужто здесь, у Медведя на носу?