Алёшка

 Алёшка

Алёшке всего-то пять, без малого, лет. Он не вундеркинд. Акселерат? Ну, что вы? Он просто необыкновенный малыш. Хотя, нет. Его вечно смеющаяся рожица принуждала всякого встречного не то, что заметить, но и улыбнуться ему. Трудно спорить об обратном. Почему? Да потому, что это был Алёшка. Ну, и что? Это ещё ни о чём не говорит. Алёшка.… И что? Что тут особенного?
Но особенное в нём ничего нет,  –  ну, разве что, его редкая привлекательность. Его обаятельнейшая улыбка никого не могла оставить равнодушным – она располагала к себе, в конце концов, взывала к вам. Как? Да просто-напросто он успевал пронзить своим взглядом, удивительно искренним, полным изумления, восторга (чем? – не понятно), и абсолютного добродушия.
Но, кажется, Алёшка настолько привык к симпатии, ответно выраженной к нему, что ожидать другого он вовсе не желал. И когда его взгляд «ударялся» об невидимую стену равнодушия – тут его, уже задетое, самолюбие вызывало в нём чувство, похожее на то, которое возникает у охотника в предвкушении добычи. «Что-то не так, что-то надо делать» – подсказывало оно ему. – «Но, что?» – И Алёшка, привыкший прислушиваться к интуиции, хотя, на самом деле, вряд ли осознавал – что это такое, тут же находил решение:
– Я ему счас скажу. – Разумеется, если этот кто-то был «он».
– Дяденька, а у Вас пуговицы на рубашке перепутаны. Вы их не так застегнули.
При этом он продолжал улыбаться ослепительнейшей улыбкой, что в конце концов должно было отодвинуть стену равнодушия. Ну, а если это была «она», он и тут не терялся.
– Тётенька, а у Вас есть детки? Если есть, то почему Вы никогда не улыбаетесь?
Если же это была ватага молодёжи, посмевшая обойти его своим вниманием, и смеяться тому, о чём он не имел ни малейшего представления, то, немедленно соскочив с сидения катера ли, или троллейбуса, с неожиданным улюлюканьем протискивался в самый центр компании с возгласом:
– Ура, ура, здесь – свои люди! Вы что, меня не узнали? Фу, пардон, я ошибся! – И с невинной  улыбкой, и с мгновенно появившейся  "растерянностью" – мол, что делать? – ошибся, –  возвращался на место. На укоры родителей, он, улыбаясь, пытался успокоить их ласково-разнеженным голосом:
– Ну, пап, ну, мамочка, я ошибся. Ну, что тут такого? Может же человек ошибиться? Сами же так говорили. Они же не рассердились? Посмотрите, они уже улыбаются! И с ликующей усмешкой на симпатичной рожице, добавлял:
– Мне ведь тоже хочется смеяться. – При этом он то и дело подмигивал ребятам, теперь уже,  разглядывающих Алёшку, и, продолжающих  смеяться.
Когда же его, весьма строгая, мама, придя с работы, начинала его сурово отчитывать, конечно же, не без причины, он ни миг не забывал, что его улыбка – единственное средство отвода надвигающейся грозы.
– Ма…! Мамочка! Ну, что ругаешься! Подожди, пожалуйста! Я тебе что-то расскажу.
И когда, сбитая с толку, мама, сменив гнев на любопытство, готова была его выслушать, он, стремительно рванувшись к ней, просил её нагнуться.
– Я тебе что-то на ушко скажу… –
Смутно догадываясь, что этот лисёнок уже готов слукавить, мама Аня спешила возмутиться:
– Алёша, я знаю наперёд эти твои штучки!
– Да, мамочка, никаких штучек нет у меня! Смотри! – При этих словах малыш, жизнерадостно улыбаясь,  выворачивал  карманы шорт или брюк. И, тут же скорчив мину сожаления, восклицал:
– Ах, мама, мамочка, ну не хочешь ты услышать своего родного сыночка! Всегда вот так.… А ведь я тебя так ждал…  Я люблю тебя, а ты говоришь совсем не те слова. Я думал, ты мне скажешь: «Сыночек мой, родной! Я соскучилась без тебя». А ты, ну, никак, никак не хочешь мне сказать хорошие слова! 
Произнося свою тираду, Алёшка смотрел на маму действительно влюблённым и таким восторженным взглядом, что Аннушка, вовсе растерявшись, начинала бормотать что-то ласково смущённо-бессвязное, вспыхивая счастливым румянцем.
– Алёша, ты неисправимый! Когда ты будешь, посерьезней? Ну, невозможно тебе что-то сказать…
– Ох, уже мне эти родители! Ну, не понимаете вы меня! Я люблю вас, а вы никак меня не поймёте. Ну, я же не виноват, мамочка, что ты у нас такая сердитая бываешь? А я хотел тебя обнять.
– Алёша, Алёша, ну и хитрющий ты, лисёнок!
– Ну, почему, мама?! Почему ты не хочешь полюбить своего сыночка?! Эх, ты… – и, едва скрывая улыбку, скользящую ямочками на пунцовых щеках, малыш отворачивался, и всем видом показывая грусть и обиду, и, ссутулившись, уходил в свою комнату.

Годы в ту пору были отчаянно тяжёлые для всех граждан  СССР, внезапно ставшего бывшим. Предприятия неудержимо угасали. Людей сокращали. Зарплату снижали. Цены на всё про всё росли. Но люди пытались как-то удержаться на стремительно вертящемся плоту в крутом водовороте невзгод. Они пока ещё не потеряли былого чувства сострадания к ближнему и стремления помочь друг другу, хотя бы как-то, хотя бы чем-то, порой отрывая от себя те жалкие крохи, которые так же стремительно иссякали под порывами всеохватывающего кризиса. И вот уже на предприятиях и зарплату перестали выплачивать. Люди хватались за любую подёнку. Чтобы как-то заработать на хлеб и крупу. Но и таких счастливчиков было не густо.

Алёшка был не по возрасту наблюдательный и пытливо присматривался ко всему, что его окружало, и, конечно же, в первую очередь, к людям. Он видел опустившихся выпивох, пьяных и сквернословящих представителей женского пола неопределённого возраста. Главное его внимание привлекали беспризорные мальчишки и девчонки, и их лицедейство. Втягивая в себя, как губка, все их особенности общения с внешним миром, он, незаметно для себя, перенимал их манеры, замашки, тон голоса, когда они просили подаяние. Его интересовало всё, что происходило в этом, пока что для него не страшном, мире.

И вот, однажды, Алёшка, стремглав влетев в магазин, где его мама стояла в очереди за молоком, схватил её за руку и потащил к выходу. Лицо его было густо порозовевшим от волнения, причина которого была известна пока лишь ему одному.
– Мама, мама, пошли скорее. Пожалуйста! Ну же, скорее!
Мама, ничего не понимая, с усилием освободила руку из его цепких объятий.
– Алёша, что случилось?! Почему ты так бесцеремонно ведёшь себя? Ты не видишь, что подходит моя очередь? Мы же можем остаться без молока…
– Мама, да не нужно покупать молоко, у меня свадьба!
– Алёша!
– Мама, мамочка, скорее! Пойдём же! Мы опоздаем на свадьбу. – Он снова подхватил её руку, пытаясь вытащить её из очереди.
– Мне же ещё переодеться нужно! Как ты не понимаешь?!
Разговоры и споры в толпе поутихли. Прислушиваясь к словам ребёнка, люди с любопытством наблюдали столь непривычную сцену между малышом и матерью.
– Мама, я не могу ждать – украдут и невесту, и туфельки. Ну же, пойдём! Ну, пожалуйста.
Лицо его становилось всё более пунцовым. Со слезами на глазах малыш умоляюще смотрел на неё и никак не мог понять – почему мама, так любившая его, неумолима. Сейчас ему было далеко не до улыбок. Маму всё же тронули его мольбы. Попросив соседку сделать нужные покупки, она, выйдя из магазина, спросила:
– Алёша, я спрашиваю – что случилось?
– Да жениться мы пойдём – как ты не понимаешь?! Я сегодня женюсь, а вам с папой всё равно. Я еле уговорил папу погладить тройку, белую рубашку и бабочку – чтобы было как в кино. Понимаешь?
– Алёша, что ты несёшь? Ты не заболел?
– Мама, какая же ты не понятливая! Я сто раз вам с папой повторяю, я женюсь. А вы не понимаете.
– Ну, хорошо. А кто же – невеста? Как её зовут? Откуда она взялась?
– Сама увидишь. Я ещё её не знаю.
– Алёша, давай поговорим! Ты нас с папой разыгрываешь?
– Мама, ну что непонятно? Я, правда, женюсь. А если мы опоздаем, тогда я не смогу жениться. И денег нам не достанется.
– Какие деньги, Алеша! О чём ты говоришь?
– Сама увидишь, если не опоздаем. Мне же ещё переодеться нужно. Тебе, мамочка, кстати, тоже нужно переодеться.
Аннушка умолкла, с тревогой разглядывая сына и мысленно пытаясь найти хотя бы какие-то предположения. В конце концов, она, так и не добившись вразумительного ответа, решила понаблюдать за сыном – что же будет дальше.

– Папа, папа, я её нашёл, она не хотела идти на свадьбу… – едва открыв двери, затараторил Алёшка. – Ну, ты всё погладил?
– Погладил. Погладил, сынок. Можешь переодеваться. – И, пожав плечами, он улыбнулся жене, перехватив её изумлённый взгляд.
– Я счас. Малыш мигом исчез за дверями комнаты.
– Коля, что происходит?
– Понимаешь, ворвался как снаряд и прямо с порога выпалил, что мы все должны пойти на свадьбу, что он женится. Потребовал, чтобы я приготовил праздничный костюм и погладил рубашку. Я пытался добиться от него вразумительного объяснения, но он твердил одно и, то же. А что я мог? – Пожав плечами, он смущённо улыбнулся жене. – Единственно, что мне пришло в голову – это сказать ему, что надо найти маму и посоветоваться с ней. Да, я слукавил, но я решительно не знал, что делать в подобной ситуации.
Вскоре появился в нарядном облике и сияющий, как именинник, Алешка.
– Мама, почему ты не нарядилась? Ну, пошлите же, скорей!
В нетерпении, то и дело, забегая вперёд и беспрерывно оглядываясь, Алёшка торопил родителей, не поспевающих за ним. Но едва они подошли к шлагбауму, разделявшему трассу и частный сектор из новых домов, как раздались многоголосые сигналы иномарок, мчавшихся в их сторону. Собравшаяся толпа людей и вездесущих мальчишек и девчонок мгновенно обступила все подступы к шлагбауму вплоть до забора из сетки-рабицы. Алёшка, быстро протиснувшись сквозь толпу, оказался в самом её центре.
Свадебный кортеж из полутора десятков автомашин остановился. Из машин вышло несколько выхоленных здоровяков, и попытались раздвинуть тяжёлую «броню» толпы. Но люди, со смехом и шутками таки вынудили молодчиков обратиться к распорядителю. Часть зевак из толпы окружили лимузин с молодожёнами, не смотря на тщетные усилия сопроводителей кортежа. Пришлось новобрачному, приоткрыв окно, кинуть пачку банкнот, сложенную веером. Пятигривенные банкноты, вмиг подхваченные порывами лёгкого ветерка, закружились над людьми.
И тут Алёшка, резко рванувшись из-под руки матери, виртуозно изворачиваясь от суетящейся толпы, в стремлении поймать ли, или подобрать рассыпанные банкноты, ринулся собирать деньги, успевая мгновенно заталкивать их в карманы. Ни на кого не обращая внимания, и, напрочь забыв о родителях, малыш, проявляя чудеса ловкости, успевал хватать банкноты из-под самых рук таких же «охотников» за откупом, как и он сам. Но, когда обнаружил, что денег уже нет, он, мгновенно протиснувшись между зеваками, успел подскочить к окну лимузина, и стал стучать в окно обеими кистями рук. При этом, он, ослепительно улыбаясь, прижавшись лбом к стеклу, кричал:
– Пожалуйста, подайте малолетке денежку, а то я украду молодую и женюсь на ней.
Продолжая канючить, улыбаясь и пытаясь поймать взгляды молодожёнов, он ни на миг не замолкал.
– Какой очаровашка, посмотри! Милый, дай ему, пожалуйста, денег, пожалуйста. Как он, бедняга, просит…
– Перестань! Ты же видишь, как настойчив этот маленький наглец?
– Да, ладно, не хочешь давать – не надо, но не обзывай ребёнка! – Она, рассердившись, отвернулась от мужа, и, разглядывая вопящего малыша, приветливо улыбалась ему, теребя маленькую сумочку, пытаясь что-то найти в ней для малыша.
– Хорошо, будь – по-твоему. – Он вытащил из портмоне несколько красных банкнот и передал ей, поцеловав её в щёку.
– Вот, возьми, моя маленькая мать-Тереза, передай сама этому бесёнку. Я вижу, тебе нравится роль благотворительницы. Чего не сделаешь для любимой жёнушки.
– Спасибо, милый. Я знала, что ты на самом деле добрее, чем хочешь показаться.
– Я хочу, чтобы ты знала, что я, отнюдь, не альтруист, а делаю это исключительно ради тебя.
Когда она передавала малышу деньги, в её глазах блестели слёзы. Но Алёшка, опьянённый удачей, не заметил,  ни её слёз, ни выражения сострадания в её взгляде, ни дрогнувшего голоса. Он был счастлив – у него были деньги, много денег, которых так не хватало в семье. У него было два брата, учащиеся старших классов. Его мама попала под сокращение.  А папа приносил очень мало денег, за что мама всё время ругала отца, так горячо им любимого. Иногда папа молча плакал, прячась ото всех на балконе, чтобы никто не видел его слёз. Но он-то их видел! Ведь он с него глаз не спускал – так сильно обожал отца. Алёшка не хотел, чтобы папа плакал. Он хотел, чтобы папа гордился им, как кормильцем их семьи. Малыш был уверен, что родители оценят его старания.
Но почему-то они никак не хотели видеть и понимать: ни его усилия по добыче денег, ни вояжей на пристань, когда он, едва возвратившись из детсада, убегал на пристань, чтобы там  выпрашивать денежки. С нетерпением ожидая прихода очередного пассажирского катера, он, мгновенно принимая вид отважного страстотерпца, очаровывая всех грустной улыбкой, канючил:
– Дяденьки, тётеньки, так хочется мороженого…. Ну вам же не жалко дать мне  немножко денежек  на мороженое. Ну, пожалуйста, прошу Вас…
Деньги Алёшка научился прятать мгновенно. Когда по его представлениям набиралась нужная сумма, он, осчастливленный её размером, убегал домой и прятал деньги с единственной целью – накопить столько, чтобы можно было отдать родителям как зарплату.
 
И, уж,  вовсе родители не поняли его, когда как-то в субботу  он принёс им червонец. И снова очередной допрос, а затем взбучка от чрезмерно строгой и сердитой мамы. А ведь эти денежки он обнаружил под ковриком перед дверью этажом ниже, когда подметал пол подъезда по поручению мамы. Он никогда не был против помощи родителям по дому ли, или на даче, и с охотой выполнял все их поручения. И вот он нашёл червонец. Нашёл же? На полу! Да, под дверью…. Ну и что, что под резиновым ковриком? Но, на полу же, а не в чужой квартире! А раз на полу – они ничьи (он так думал). Как всего этого не могут понять родители?
Но на самом деле, хотя и не вполне осознанно, Алёшке изначально не очень-то хотелось отдавать родителям эту десятку. И не потому, что она новенькая. Тут было что-то другое. А что – он и сам не знал. Но что-то такое странное заставляло его догадываться, что поступает он нечестно. Он-то знал, что здесь живёт одинокая больная бабушка и все соседи что-то, да приносят ей, в том числе и его мама. Но, всё-таки, почему деньги валялись на полу? Не валялись, а лежали, и, хотя на полу, но под ковриком. А значит, спрятаны. Кем? Ну, конечно же, самой бабушкой. Но для чего она это сделала? Не понятно. Лучше бы она их не прятала, а позвала бы его и сказала: «Алеша, это тебе». Я бы спасибо сказал. И что у взрослых в голове – попробуй, угадай! Ведь, в конце концов, попало ему от мамы именно за то, что взял чужое. Самовольно, не спросив, хотя бы родителей, между прочим, всегда  говорившим ему, что нельзя брать чужое. И на этот раз, когда мама рассказала, как тяжело жить этой одинокой и больной, а оттого беспомощной бабуле, как соседи помогают ей, оказывая своё сочувствие и сострадание, Алёшке казалось, что сейчас сгорят его щёки, и, особенно, уши, да и глаза его обжигали слёзы, которые он никак не мог сдержать.

В этот раз Алёшка, со всей очевидностью осознал всю меру стыда, пронизавшего его детскую душу, так глубоко, что хотелось где-то спрятаться подальше от маминого взгляда, полного укоризны. Ему вдруг внезапно захотелось как-то стереть следы  бездумного поступка, содеянного им,  каким-то благородным движением сознания  перед этой бабулей, чтобы увидеть в её глазах, и в глазах родителей одобрение. И он решил для себя, сам, без маминой подсказки,  не только отдать этот злосчастный червонец, обжигающий его  сознание, попросив у неё прощения, но искренне пообещать ей впредь ходить в магазин за хлебом и молоком. Ну и что, что очередь?  Ведь бабуле и вовсе не выстоять её. Зато теперь он будет видеть в её взгляде и доверие, и благодарность. А это для него так важно…

Но, всё-таки, я их удивлю и маму, и папу, и, конечно же, очень! Когда-нибудь я на работе столько много денег заработаю. Я принесу или привезу их им и скажу: «Это вам – все до копейки! Моя настоящая зарплата, заработанная мной на работе!»

Учился Алёшка замечательно, всё схватывая на лету. Высшее образование получил в  Санкт – Петербурге, где проживал его папы брат. И со слов его отца, он-таки, удивил их – привёз однажды десять тысяч долларов. И как же он искренне был счастлив тем, что смог помочь родителям…. Печально лишь то, что вскоре заболела его мама, и львиная доля денег была потрачена на лечение, что, несомненно, привело его в состояние удручения. Ведь любил-то он родителей по-настоящему, искренне и самоотверженно.