Часть 3 Второй день

Часть 3 ВТОРОЙ ДЕНЬ
Глава 1 Лабиринт лженауки, Академия морального греха

Быстро стемнело. За спиной небо было засвечено цветным заревом взрывающихся пиротехнических ракет. Это в амфитеатре продолжался бесконечный праздничный концерт. Ад бодрствовал круглые сутки без всякой надежды на передышку, так он был устроен. Треск фейерверка до нас не доносился. Впереди посверкивали молнии. Мы видели, как несколько раз они ударили во флюгер высокой мрачной башни на холме, окруженной грозовыми облаками. В ней в многотысячелетнем заточении томились три самые злобные и страшные женщины человеческой истории: фурии  Алекто, Тисифона и Мегера . Они неподвижно стояли в зарешеченных окнах верхнего этажа башни, каждая в своем окне, освещаемые острым блеском молний, и призывно смотрели на нас голодными жадными глазами. Волосы их сами шевелились и извивались как живые, хотя в густом душном воздухе не было ни малейшего ветерка. Окованная толстым листовым железом полукруглая дверь башни была заколочена огромными латунными гвоздями и завалена тяжелыми круглыми булыжниками. Это были не простые булыжники. Ими были забиты насмерть шестьсот шестьдесят шесть блудниц на улицах Иерусалима. В просторных казематах замка, или, проще говоря, в вечно сырых и темных подземельях, пропахших серой, нескончаемыми рядами в ржавых железных гробах лежали с открытыми глазами лжеученые, лжепророки и предсказители всех мастей, от Платона до Эйнштейна, от Нострадамуса до Ванги. На груди каждого из них лежал страшно тяжелый плоский камень, смертной тоской стесняющий дыхание. Ежедневно три превратившиеся в уродин фурии спускались сюда и объединенными усилиями пытались сбросить камень с груди какого-нибудь грешника, присмотренного ими для своих любовных утех, но неизменно оставались с носом.
– Откуда взялась тут эта нечисть? – нервно поеживаясь, спросил меня Тартюф, когда мы, пробираясь мимо башни, ускорили шаг, за что оскорбленные сестрички щедро осыпали нас плевками, всевозможными проклятьями и визгливым истеричным хохотом. – Разве в Аду томятся не только человеческие грешники?
– Конечно, нет! А куда, скажи, было девать всех тех разумных, кто грешил до появления людей? Здесь тролли, великаны, саламандры и драконы, да много кто еще. Сюда бы одного живого ученого-палеонтолога, чтобы классифицировать все эти ныне исчезнувшие виды. Тут многие из них пришлись довольно кстати и с разрешения бесов занимаются своим любимым делом – мучают людей.
Тартюф надолго задумался и замолчал. Дорога снова пошла в гору. Дождь все не прекращался, навстречу неслись потоки грязной воды, затрудняющие движение. Мы вязли по пояс в неистовом круговороте. Незаметно окончательно стемнело. Мы прошли по бескрайнему полю, где на земле крылом к крылу, нахохлившись, сидела плотная масса ворон, сотни тысяч птиц с горящими красными глазами. С крепких клювов у них капала вода, а по грубым черным перьям бежали ручейки. Они не взлетали и не расступались перед нами, чтобы пройти нам приходилось расшвыривать их ногами. В ответ они даже не пытались клюнуть нас или ударить крылом. Это было грандиозное и жуткое зрелище. Жалкие птицы вытягивали тонкие мокрые шеи, пытаясь разглядеть что-то во тьме, окутавшей их на веки вечные, ибо все они были слепыми. Такова была страшная оборотная сторона врожденной мудрости, приписываемой этим птицам.
Когда мы, наконец, достигли стен вожделенной Академии, Тартюф уже еле волочил распухшую ногу и подвывал исподтишка сквозь стиснутые зубы, искренне надеясь, что я его не слышу. Если бы я не знал дороги и не выбирал кратчайшие пути, лежащие вдали от основных скоплений грешников и бесов, его бы уже давно поймали и возвратили на девятый круг.
Белоснежное здание Академии, своим величественным портиком напоминающее храм, – надо полагать храм Науки, или скорее ее лабиринт, – стояло на красивом природном возвышении, нежась в холодном бледном сиянии полной Луны, и никем не охранялось. Двери ее были гостеприимно распахнуты для всех желающих. Помещения были чисты и просторны, коридоры светлы и длинны, кабинетные двери не заперты, этажей вверх и вниз – не считано, окон не было вовсе, а вход (он же выход) был только один и вернуться к нему, углубившись в лабиринт хорошо освещенных коридоров, не было никакой возможности. А был еще подвал и чердачные помещения! Разобраться со всем этим еще никому не удавалось. В этих научных дебрях с потерянным видом бродили тысячи грешников с разным количеством колец на шее. Их доставляли сюда со всех кругов Ада для опытов. С высоты птичьего полета бросалось в глаза, что очень сложное в архитектурном исполнении здание Академии было воздвигнуто в виде огромного знака Сатаны, – перевернутой пятиконечной звезды в окружности. Фасад был украшен колонами, гипсовой лепниной и многочисленными нишами, имитирующими проемы окон. В них стояли статуи химер с лицами выдающихся ученых. Это была гигантская лаборатория морального греха, оснащенная по последнему слову бесовской техники, единственное место в Аду, где все бесы были не бесстыдно наги, а носили лабораторные халаты, накрахмаленные белые шапочки и очки и имели весьма ученый и лукавый вид. Как только мы, грязные и мокрые ввалились внутрь, тут же ослепнув от нестерпимо яркого дневного освещения и изрядно наследив в приемном покое, несколько очкастых бесов бросилось к нам и с ласковыми уговорами уложили Тартюфа на лежанку, чтобы осмотреть его раненую ногу. Были принесены бинты и носилки. Запахло какой-то едкой мазью. Все напоминало больницу. Мы с Тартюфом испуганно притихли.
– Куда их? – спросил кто-то из бесов.
– Давайте на пятый этаж. Ногу отнимать!
Тартюф страшно вскрикнул и попытался привстать с лежанки. Бесы вцепились в него, прижимая к лежаку, чтобы он не дергался. Я кинулся на них. Мы были в ловушке! Громкий смех разнял нас. Хохотали все бесы, даже те, кто держал меня за локти и успокаивал Тартюфа.
– Шутка! Шутка! Ишь, какой живчик! Значит, жить будет!
– Шутка же! Шутка! – закричали и захохотали вокруг.
– Небось, ногу жалко? – продолжал веселиться главный бес, дородный и сытый, с приятной, чисто выбритой физиономией. – Никуда она не денется, нога-то, останется при вас, любезный. Эй, вы, несите им поесть! Нужно подкрепить силы. Пройдите, уважаемые гости, к лифту и поднимитесь на третий этаж, там у нас приличная столовая. Идите на запах, нипочем не ошибетесь.
Он подмигнул и исчез, распорядившись, чтобы отработанных грешников, собранных в нижнем зале, первым же транспортом отправляли восвояси на Круги своя, в четвертом зале готовили какую-то аппаратуру, а также вкатили какую-то сыворотку десяти тысячам грешников со второго и третьего уровней, так тут официально именовались этажи.
В почти пустой столовой действительно вкусно и обильно пахло. Два грешника горько рыдали над тарелками. Один сказал, что его только что с помощью волшебного экрана заставили взглянуть на свое прошлое. Он с ужасом узнал, что сын его, которому он оставил царство, был не от него. Жена всю жизнь обманывала его с сердечным другом. Второму показали, что произошло после его смерти. Он узнал, что все его книги были преданы забвению, бездетная вдова продала дом и вышла замуж за тренера по теннису, а весь архив, который он так бережно хранил, в надежде на своих будущих биографов, был выброшен на свалку новыми хозяевами. То есть, от него на том свете не осталось и следа. Тартюф помрачнел. Прекрасная Академия начинала открываться ему в неожиданном, новом свете.
– Как ты считаешь, Люций, можно мне будет тоже взглянуть хоть одним глазком на то, что случилось после моей смерти?
– Боюсь, нам этого просто не избежать. Ты выдержишь? Ты хоть помнишь, кто ты? При нашем знакомстве ты даже этого не помнил.
– Помнил и помню, – с мрачным достоинством возразил Тартюф.
– А что тебя интересует?
– Где Христос Назарянин .
Я вздрогнул. Он сказал это так просто, будто Христос по-прежнему оставался для него другом и человеком, а все случившееся между ними произошло только вчера, а не тысячи лет назад. Пользуясь тем, что ученые бесы в халатах оставили нас на время в покое, я рассказал ему, что случилось сразу после его смерти и что происходит на Земле до сих пор. О распятии на кресте и воскрешении Христа, о вознесении на небо, о создании новой церкви и апостолах, его бывших друзьях, написавших об этих событиях книги, о массовом поклонении и культе христианства. Словом, это была смесь из Евангелия и мировой истории. Тартюф сначала слушал, бледнея и сжимая кулаки, не сдерживая то удивленные, то протестующие восклицания, потом угрюмо замолчал, не мешая мне рассказывать. Потом он спросил: «И люди верят всему этому?» и у него по лицу разлилась желчь. Я пожал плечами.
– Ты ведь в Аду, разве это не главное доказательство неверующим?
Мы огляделись, вспомнив, где находимся. Оказалось, что пока я рассказывал, столовая заполнилась народом. Грешники свободно входили и выходили, и вскоре столовая стала напоминать палату буйно помешанных, поскольку большинство грешников, входя, или рыдали в голос, или бились головой о стену, или бесновались, изрыгая всяческие проклятия. Один бывший судья, заработавший при жизни чрезвычайно высокую репутацию вследствие своей неподкупности, узнал, скольких безвинных людей он отправил на виселицу, хотя за оправдание некоторых из них ему предлагали очень большую взятку. Тут был уважаемый врач, которому показали, скольких людей он в течение своей практики замучил до смерти лекарствами или сделал калеками, поставив им неправильный диагноз. Здесь был один принципиальный английский лорд, который довел до самоубийства своего единственного сына, чье поведение он категорически не одобрял и которого оставил без средств к существованию уже будучи на смертном одре, в последний момент изменив завещание. Как в любом порядочном сумасшедшем доме не обошлось без Наполеона. Наполеон в своей неизменной, пробитой двумя пулями помятой треуголке стоял у стены, скрестив руки на груди, и скупые слезы солдата текли по его пухлым щекам. Ему только что показали, какой малости ему не хватило, чтобы выиграть свое Ватерлоо. Александр Великий узнал, кто подсыпал ему яд. На него было страшно смотреть. Но страшнее всего было видеть мать с воображаемым ребенком на руках, по собственному преступному желанию потерявшей пятерых детей. Рафинированная светская львица и жена уважаемого человека, она сделала пять тайных абортов от своих любовников, вследствие чего не смогла родить от мужа и лишилась радостей материнства. В лабиринте Науки бесы сумели реконструировать и продлить жизнь ее несостоявшихся детей от младенчества до взрослого возраста. Их жизнь во всех подробностях показали ей в волшебном зеркале. Она сошла с ума.
– На процедуры! – закричал в коридоре противный, высокий, подражающий сладкому женскому голос. Несколько убитых правдой грешников с криками ужаса заметались по столовой, переворачивая стулья. Они больше не хотели знать никакой правды о себе. Бесы в белых халатах с трудом поймали их, скрутили и куда-то повели. Какое еще испытание правдой и совестью придумали они для этих несчастных? Тартюф даже не обратил внимания на поднявшуюся вокруг суматоху. Он весь горел, на лбу его выступили капли пота. Он, наконец, плавился в Аду. В своем маленьком личном человеческом Аду. Он узнал правду. И он неслышно кричал внутри себя и корчился от боли. Его душа превращалась в пепел.
– Он оказался сыном божьим? А я две тысячи лет нещадно казнил себя, считая самым бесчестным и подлым человеком! Я считал, что меня еще слабо наказали, всего лишь вечными мучениями! Меня ел стыд! А что теперь? Я был ни в чем не виноват? Все было спланировано заранее, чтобы пострадать и выжать слезы из небесного отца? Сплошное надувательство, дешевые минутные мучения! Ему ведь даже на кресте ничего не угрожало!
– Тебя подставили, – согласился я, едва сдерживая смех.
– Подставили! А разве нет?! Подвели к краю пропасти и толкнули в спину, точно зная заранее, что дальше случится. Ведь он всезнающий и всемогущий, все делается по его указке. А я дурак! Я вместо него взошел на жертвенный алтарь и был обречен на вечные мучения! Это ли не величайшая на свете подлость?!
– Послушайте, милейший, – сказал, стоя в дверях давешний главный бесовский весельчак и начальник. Он уже некоторое время кисло внимал нам, наводя дамской пилочкой красоту на свои длинные, чуть загнутые ногти. – Вы отнимаете у нас хлеб. Зеркало правды открыло бы ему глаза не хуже вас. Оно, конечно, не стоит без дела, но все же лучше, если бы этим занялись профессионалы. Эй, бесы! Тащите этого хромоногого на процедуры! Сейчас он узнает, о чем злословили за его спиной добрые соседи, и что было бы, если бы он нашел в себе силы хоть раз не потакать своему больному самолюбию .
– Я хочу знать, почему из всех друзей он выбрал именно меня? Почему именно меня? За что меня, почему меня?! – кричал увлекаемый бесами Тартюф.
– Всему свое время, – твердо ответил главный бес. – Узнаете. У нас еще много чего для вас припасено. А потом ваш черед, милейший.
– К вашим услугам, – насмешливо ответил я. – Я просто горю желанием узнать всю правду о себе. Только смотрите, не спалите вашу волшебную аппаратуру.
Главный бес ухмыльнулся. Ухмыляться он перестал потом, когда я напустил туману, и его зеркало правды выдало им, что я агнец  Елай, не больше и не меньше, и сразу потемнело. Беспокойно забегали бесы, снова запуская аппаратуру. Агнец Елай. Агнец Елай. Агнец Елай. Меня скрутили и повели к главному врачу.
– Итак, вы агнец Елай? – со злостью сказал он и вытащил большой клетчатый носовой платок, чтобы натереть до блеска ненужные бесам очки. – Овечка с лицом, твердым как орех и со статью воина? Ничего себе овечка! А кто, собственно говоря, этот ваш агнец Елай?
– Вы разве не слышали? Это жертвенный агнец, которого Господь подсунул Аврааму на закланье вместо сына Исаака, когда проверял Авраамову лояльность. Помните Библию?
– И вы та самая бедная невинная закланная овечка? – прищурился он, игнорируя мой вопрос о Библии.
Я улыбнулся и развел руками.
– В тот момент я был взрослым овном, а не агнцем. Но не суть.
– И вы здесь, в Аду?
Я снова развел руками. Неисповедимы пути Господни. В этот момент главврач незаметно и словно невзначай провел твердым острым ногтем указательного пальца по простой металлической линейке с делениями, мастерски извлекая из этого нехитрого приспособления такой отвратительный и громкий скрежет, что у менее крепкого человека непременно заныли бы зубы. Я улыбнулся. Меня этим не проймешь. Главврач не сдался и извлек из своего своеобразного музыкального инструмента еще более мерзкий и долгий звук. Такой мерзкий и такой долгий, что врачу хватило бы времени, если бы он имел дело с размазней, чтобы вытянуть из несчастного все жилы и намотать их на кулак. При этом он мне еще приятно улыбался. Мы смотрели друг другу в глаза.
– Ну ладно, – сказал он, наконец. – А как вы относитесь к визгу пенопласта по стеклу?
– Никак, – ответил я. – У меня крепкие нервы.
– Вижу, – согласился главный бес с ноткой уважения в голосе. – А некоторые, знаете ли, просто выходят из себя. Готовы на все, лишь бы прекратить этот визг, особенно женщины. Им кажется, что с них живьем сдирают кожу.
– Представляю.
– Представляете? – с надеждой встрепенулся он. – Давайте попробуем?
– Не тратьте зря время. Я неточно выразился. НЕ представляю.
– Ну, хорошо, хорошо, не будем отвлекаться. Вернемся к нашим так сказать агнцам, то есть к баранам. За какие такие грехи вы здесь, агнец Елай? Вам ведь место в Раю, если я не ошибаюсь.
– Гарантия молчания. Я слишком много видел, когда меня убивали на той злосчастной горе. Чего стоят только две мозоли на пальцах правой ноги Господа! Как далеко нам всем до совершенства! А его вечно поджатая левая нога? Я могу рассуждать о ней часами!
– И сейчас  мы имеем дело с реинкарнацией? Ваша овечья душа переселилась в тело воина?
Я снова покивал. Бес нацепил на нос очки и злорадно заблестел на меня круглыми стеклышками в тоненькой проволочной оправе.
– А вот я не индус и, к несчастью для вас, не верю в реинкарнацию. Мы догадались сосчитать количество колец на вашей шее и на шее вашего спутника, и засомневались. Мы давно не заказывали для опытов грешников с девятого круга, слишком уж ненадежный и мерзкий материал, да и транспорт с новыми опытными образцами придет только через два дня. Тут рядом есть одна букмекерская контора, – доверительно сообщил он мне, понизив голос, чтобы караулившие у дверей его кабинета бесы ничего не услышали. – Я уже сделал там весьма крупную ставку. – Он подмигнул и снова заблестел стеклышками очков. – У каждого своя игра, господин агнец, и свои интересы. А что прикажете делать? И что прикажете думать? Через наше зеркало правды мы вдруг доподлинно узнаем, кто ваш спутник. Мы тут в Академии тоже не лыком шиты, и кое-что слышали о табу на этого грешника. Вопрос: что он делает на нашем круге? Почему шляется по Аду без конвоя? Почему пришел к нам добровольно? К нам не приходят добровольно, моральные муки ранят больнее физических. Вас же наше зеркало вообще никак не идентифицирует. У вас что, нет прошлого? Словом, я быстренько сделал ставку против вас и послал гонца к господину Люциферу. Жду его с минуты на минуту.
Я привстал. Он поспешно позвонил в колокольчик, не спуская с меня глаз. Я снова сел. Вошли бесы в фартуках. Без очков и халатов, очень плечистые и рослые. Драться с ними не имело смысла.
– Возьмите этого господина и того скандалиста, что пытался бросить в зеркало стулом и уведите их на первый уровень. Заприте в подвале. И не пытайтесь бежать, господин агнец. Даже если вы выйдете из каземата, из лабиринта Науки еще никто сам не выходил. На то и наука! Ну-с, желаю не скучать.
Мы оказались в сыром каменном мешке. Тартюф замкнулся в себе, молча переваривая всю свою злосчастную жизнь, перевернутую кривым зеркалом. Я был в отчаянии. Я представлял Люцифера, который мчится сюда на огнедышащем драконе, радостно клацая зубами и потирая руки. Если бы ему было позволено пользоваться в игре своими собственными крыльями, он бы уже давно был в Академии. Я так увлекся этим красочным видением, что пропустил момент, когда за стеной вдруг заскрежетало и раздалось три взрыва подряд. Они потрясли и всполошили Академию, а самый сильный третий взрыв обрушил часть стены каземата. Взрывной волной нас отбросило к противоположной стенке. В проломе показался задымленный кусок бледного неба и чей-то пыльный башмак, который ударами каблука выбивал из поврежденной кладки обломки камней, расширяя пролом. Затем он сменился мужским лицом с прекрасными темными коровьими глазами, нежными как у девушки и опушенными длинными загнутыми ресницами. Глаза кротко взглянули на нас и вспыхнули радостным блеском.
– Они здесь! – громко крикнул незнакомец. Несколько смуглых мужчин с крючковатыми, тонко очерченными библейскими носами, в белых чалмах на головах, одновременно протянули к нам через пролом сильные цепкие руки и помогли выбраться наружу. Накрапывал дождь, хмурый день клонился к закату. Я пришел в отчаяние: мы незаметным для себя волшебным образом провели в Академии ночь и большую часть дня. От вторых суток из пяти отведенных нам на побег почти ничего не осталось.
– Кто это? – тихо шепнул мне Тартюф, невольно поеживаясь от свежести налетевшего на нас ветерка.
– Это мусульмане, – ответил я ему. Невидимые за кустами горячо всхрапывали кони. Где-то высоко в небе две трепещущие, широко разверстые ноздри огнедышащего дракона с шумом выдохнули водяной пар и мелкие раскаленные угольки и искры фейерверком разлетелись в дождливом небе. Минуту спустя внизу появилась Академия, и дракон стал снижаться, плавно кренясь на правое крыло.

Глава 2 Гневливые

 Террористы, точно определившие наше местонахождение по имеющейся у них карте лабиринта и аккуратно взорвавшие стену Академии, обитали на пятом круге, где содержались все гневливые. Большинство гневливых грешников составляли мусульмане. Это были как раз те самые НЕ добродетельные нехристиане, о судьбе которых размышлял над своим циркуляром Люцифер. Гневались они на всех без исключения, в том числе и на себя, но больше всего гневались на божескую несправедливость и на своих собственных мусульманских пророков и учителей, которые ввели их когда-то в страшное логическое заблуждение. Объявив главным критерием человеческой добродетели не вечные и понятные общественные ценности, типа не убий, не укради, а фанатичную преданность «истинной» религии и объявив остальные существующие религии «неистинными», исламские проповедники вдруг зачем-то признали, что мусульманский и христианский Бог одно лицо, только с разными именами и оказались в логической ловушке. Раз Господь один, каким именем его не называй, то Рай у него тоже один, и нет никакого основания не пускать в него никого, кроме правоверных мусульман только потому, что их пророкам вздумалось объявить единственным пропуском туда «истинную» веру. Господь слишком мудр, чтобы вмешиваться в человеческие дела, но и в свои дела лезть не позволял. После смерти все грешники продолжали, естественно, сваливаться в одну общую кучу, а праведники – в другую кучу, без рассортировки по религиям, так как судили умерших по грехам, а не по вере. Гибель в газавате, священной мусульманской войне с неверными не почиталась на Небе за доблесть, которая требовала немедленного поощрения райскими кущами, а расценивалась как банальное смертоубийство. Пояс Шахида вообще рассматривался как подлость. Души погибших в бою правоверных мусульман вместо обещанного их пророками мусульманского Рая с разбитными нарумяненными гуриями , попадали прямехонько в Ад, где уже в нетерпении потирали руки бесы, и где им приходилось соседствовать с душами убитых ими христиан. Как же тут было не озлобиться на своих учителей, тем более что справедливость происходящего была налицо. И все же в этом порядке вещей крылась какая-то странная неясность в отношении более молодой мусульманской религии , и Господь счел нужным пойти им на некоторые уступки. Теперь уже души всех, кто попадал под исламское понятие «неверный» без разбору стали направлять в Ад, даже если те совершали при жизни благие деяния и были достойны лучшей доли, чем терпеть ни за что вечные мучения. И опять Господь узрел здесь несправедливость уже по отношению к христианам, главной своей опоре, и исправил эту необъективность вот каким образом. Теперь и все праведные мусульмане стали автоматически попадать в Ад, так как их глубокая враждебность христианству сама по себе в глазах Господа являлась смертным грехом хотя бы по причине первородства христианства. В общем, всё слегка запуталось. В Рай стали попадать только завшивевшие махровые атеисты, чтобы ни нашим, ни вашим не было обидно, а среди атеистов святых праведников по пальцам можно пересчитать, так что Рай захирел и опустел. По райским кущам бегали волосатые слоны и прыгали смущенные ручные обезьянки. Огромные бабочки лениво порхали с цветка на цветок, шмели и пчелы собирали нектар и мед в кубки, но их некому было пригубить. Немногочисленные праведные души древности, такие, как великие ученые врачи Гиппократ и Авицена, да Понтий Пилат , попавший сюда без объяснения причин, за особые заслуги, загрустили и совершенно одичали. В Аду, напротив, закипела жизнь. Мусульмане и христиане наконец зажили в мире, объединившись против общего врага – бесов. Особенно усердствовали гневливые и энергичные мусульмане, которые и тут смогли раздобыть тротил, точнее, создать точный эквивалент взрывчатки из растертых в пыль старых бесовских копыт, смешанных со слюной огнедышащих драконов. У них везде, даже в стенах Академии среди ученых бесов были свои люди. Кроме того, большинство букмекерских контор контролировалось ими и в свободное от мучений время они неплохо наживались на бесовском азарте. Им было важно, чтобы нас с Тартюфом не схватили еще хотя бы пару дней, чтобы успеть принять побольше ставок в игре. Этим главным образом и объяснялось их вмешательство в нашу судьбу и их доброта по отношению к нам.
Не тратя лишних слов, нас с Тартюфом вдвоем посадили на горячего арабского скакуна, чтобы доставить к границе между четвертым и пятым кругом, и мы поскакали. Дождь усилился. Дорога раскисла окончательно, ноги лошадей, скачущих во весь опор, разъезжались в жирной глине. Это были кони отряда легкой арабской конницы, испугавшиеся когда-то вида и запаха боевых слонов одного непокорного индийского раджи и повернувшие назад вопреки желанию всадников, отчего те проиграли важную битву. Из-за единственного в их жизни случая трусости они теперь терпели вечные муки дождливой погоды и раскисшей глины. Это были великолепные сильные  животные с широкой грудью, тонкими резвыми ногами и маленькой красивой головой на изящной, почти лебединой шее. И теплолюбивые кочевники, привыкшие к жизни в условиях абсолютно сухой погоды, к песку, знойному воздуху, чистому небу, которое одаривало их дождем раз в год по чайной ложке, мучились на пятом круге не меньше лошадей. Их вечно сырая одежда не согревала холодными ночами, все они были простужены, мокрые волосы висели сосульками, из носа текло, их душил кашель и мокроты, их раны мокли и гнили, но они не унывали. Отряд состоял из пятнадцати человек, командовал им молодой человек с приятным лицом, ассирийской курчавой бородкой и добрыми коровьими глазами. Он был главным специалистом по самодельному тротилу и бомбам. Хитростью и дальновидностью он не уступал Люциферу. Разговаривать при таком бешеном аллюре было невозможно, и мы с ним ограничивались знаками и улыбками приязни, между собой же разбойники перекликались такими непонятными по содержанию фразами, что Тартюфу каждый раз приходилось обращаться ко мне за разъяснениями, благо он сидел сзади, обхватив меня за талию, и я хорошо его слышал. Я шепотом объяснил ему, кто такие мусульмане и чего они добиваются и он потерял к ним всякий интерес и благодарность.
На глинистой тропе поскользнулись и упали сразу две лошади с всадниками. Дождь лил как из ведра. Две белых чалмы, разматываясь на ходу, покатились с холма вниз, на глазах превращаясь в маленькие грязно-коричневые шары. Отряд спешился, чтобы поднять упавших и оценить размер катастрофы. Лошади побились, одну из них даже пришлось отпустить, так как у нее была перебита спина, и она уже не могла нести всадника, вторую, прихрамывающую, повели налегке, распределив людей между уцелевшими наездниками и значительно снизив скорость. Лица мусульман слегка погрустнели и сделались сосредоточенными. Косые струи дождя секли их, стирая лучезарные белозубые улыбки молодости, которая не унывает ни при каких обстоятельствах. Внезапно из мокрого гнилого леса, из серой мерзости, в которую превратил вечный дождь молодой, но уже подгнивший и неразвивающийся подлесок, вырвался отряд кентавров с пиками наперевес. Гикнув, они без промедления пустились в галоп, направляясь в нашу сторону, и стало ясно, что они давно нас тут поджидали. Секунду спустя второй отряд кентавров показался из леса с другой стороны и нас взяли в «клещи». От одного из кентавров отделилась и взмыла вверх большая крылатая фигура в пурпурной мокрой мантии, широкими взмахами кожистых крыльев рассекая каскады холодной дождевой воды, водопадом льющейся с небес, неподвижно повисла над лесом. Мы пришпорили коней и понеслись, не разбирая дороги. Еще одна наша лошадь поскользнулась и упала на крутом вираже, когда мы огибали гнилой лес и овраг, за которым начиналась горная тропа, уходящая вверх на новый уровень пятого круга. Оглянувшись, я увидел, как она стремительно летит с холма вниз по скользкой траве копытами вперед навстречу кентаврам, дважды перевернувшись через голову и волоча за собой безжизненное тело всадника, чья нога застряла в стремени, затем она сшиблась с передовым кентавром первого отряда, который пытался пригвоздить ее к земле пикой, чтобы остановить. Трех кентавров снесло с ног одного за другим и снесло бы еще больше, если бы остальные не бросились врассыпную. Второй отряд на скаку перестроился во фронт, и кентавры вынули из колчанов луки. Наш ассириец что-то гортанно крикнул и нырнул под лошадь, демонстрируя отменную ловкость и сноровку. На виду осталась только его рука, вцепившаяся в верхнюю луку седла. Весь отряд последовал его примеру. Они мгновенно исчезли с наших глаз и мы с Тартюфом остались один на один с кентаврами, уже вложившими стрелы в тетивы, как беспомощные сиамские близнецы, приросшие друг к другу и к своей спасительнице-лошади, перешедшей в самый бешеный галоп. Перестук ее копыт по горной тропе, казалось, достигал глубин Вселенной и одновременно ушей Господа, и мы уже смели рассчитывать на божью помощь, но вместо грозного гласа небесного и метких молний, поражающих кентавров, с неба грянул безудержный и безумный хохот Люцифера. Рассекая потоки дождя крыльями летучей мыши, он продолжал неподвижно висеть над лесом, не вмешиваясь в погоню, но указывая своим кентаврам на нас простертой вперед рукой с растопыренными пальцами, словно он умоляюще протягивал кому-то большое невидимое яблоко. Жест из его большого сценического арсенала. Тут очень важно было правильно откинуть голову назад и слегка наклонить ее к плечу вытянутой руки.
– Это ты, Цветочник? – громовым голосом крикнул сей славный труженик сцены. Я не ответил: в данной ситуации и так не трудно было догадаться, кто были те неловкие сиамские братья, незнакомые с приемами джигитовки. Он дал отмашку. Запели стрелы. Тартюф тоскливо взвизгнул, еще теснее прижимаясь к моей спине. Он понимал, что является моим живым щитом и все стрелы достанутся ему, превратив в подушечку для иголок. В этот момент наша лошадь подвернула ногу. Метров пятнадцать я бежал впереди нее под свист стрел на четвереньках, напрягая все силы, чтобы не попасть под перекувыркивающуюся через голову несчастную лошадь, которая нагоняла, поскольку в момент падения мы спускались в ложбину, и дорога шла под уклон. В последний миг, когда ее туша уже наваливалась на меня, чтобы переломать все кости, я по-лягушачьи отчаянно прыгнул в сторону. Все стрелы опять просвистели мимо. Это был уже второй совершенно неудачный залп кентавров, что было для меня просто невероятным везеньем. Не успел я опомниться и оглядеться, как чья-то крепкая рука схватила меня за ворот и выдернула из кустов, где я застрял, барахтаясь в колючках и не дотягиваясь ногами до земли. Это был ассириец. Мусульмане возвращались, яростно пришпоривая коней. Кони их были в пене и бешено грызли удила, а глаза метали молнии. Память о былой трусости, которая привела их в Ад на вечные мучения, горячила сердца, и они яростно рвались в бой. Грешники больше не прятались под брюхом у своих коней. Ассириец улыбался кроткими темными глазами и отдавал четкие распоряжения. Он отделил от отряда трех мусульман и послал их вперед, навстречу неотвратимо приближающимся лучникам, еще двоих отправил вскачь в обход холма, где по его расчетам нас должен был перехватить первый отряд кентавров, чтобы сомкнуть «клещи». И тем и другим были быстро переданы какие-то многочисленные холщевые мешочки, висевшие на поясе у каждого члена нашего отряда. Оставшиеся семь человек во главе с ассирийцем, приструнив горячившихся коней, съехали с тропы, построились в короткую цепочку и спокойно повернулись лицом к надвигающимся преследователям. Никакого оружия у нас не было, грешникам не положено было его иметь. Я сидел на коне за спиной одного из простоволосых мусульман, который в пылу скачки потерял свою чалму, и волновался за Тартюфа. Я не знал, где он и что с ним случилось.
Кентавры яростно взревели. Они уже успели убрать бесполезные луки в колчаны и взяли наизготовку длинные пики. Они мчались по склону вниз громадными скачками, наваливаясь на нас всей своей грозной массой и взметая в воздух крепкими копытами дробленную гранитную крошку, которая шрапнелью секла придорожные кусты. На наших глазах они страшно сшиблись с маленьким отрядом мусульман, состоявшим из трех человек, но за миг до столкновения скакавший впереди мусульманин молодецки вскочил ногами на седло и встал во весь рост, раскинув руки в стороны, словно его распяли на невидимом кресте. В руках он держал два буро-желтых куска, похожих на хозяйственное мыло. Поравнявшись с первыми кентаврами, причем его конь с красными от бешенства глазами умудрился схватить и надвое перекусить древко направленной в них острой пики, он изо всех сил ударил друг о друга бурые куски. Полыхнул взрыв. Он разметал по тропе отряд кентавров и разнес в клочья самого смертника, у которого сдетонировали все его многочисленные мешочки с самодельным тротилом. Два других, опаленных огнем смертника, довершили остальное, взорвав себя хоть и менее эффектно, но не менее эффективно. Это был единственный способ взорвать адский тротил мусульман, каждый раз жертвуя кем-то из своих людей. Гневливые так и не смогли сконструировать толковый детонатор, безотказно срабатывающий в абсолютной сырости их круга. Конечно, в Аду никто не умирает насовсем, но и испытывать при каждом взрыве смертные муки от разрывания на части тоже было не сладко. Но это было справедливо.
Когда дождь прибил книзу клубы дыма, мы увидели страшную картину разрушения. Преследовать нас было некому. Дымящиеся куски мяса, оторванные конечности, косматые человеческие головы и лошадиные туши валялись по всему склону холма, ручейки крови текли, смешиваясь с дождевой водой. Два или три искалеченных тела все еще бились в судорогах агонии и попытках подняться на ноги. Фигура над лесом гневно вскрикнула, сложила крылья и камнем упала за холм, который как раз огибал другой отряд кентавров, уже пострадавший ранее от столкновения с самой первой нашей упавшей лошадью. Взрывов мы больше не услышали. Свято выполняя условия игры и не имея права физически вмешиваться в битву, Люцифер уберег и увел своих кентавров в густую чащу леса. Об этом рассказали нам два вернувшихся из-за холма и уцелевших смертника-мусульманина.
Мы разыскали живого и невредимого Тартюфа, который прятался в кустах, и к утру без приключений добрались до полосатого столба на границе пятого и четвертого кругов. Я подозревал, что неприятные приключения не раз незаметно подстерегали нас в дороге, но благодаря хитрости и опыту предводителя нашего отряда и прекрасным умным арабским скакунам нам удалось их благополучно избежать. У пограничного столба мы спешились. Молодые грешники, улыбаясь, обступили нас со всех сторон и беспардонно затормошили, больно хлопая по спине и плечам. В хмуром сумраке холодного дождливого утра сверкали их ослепительные улыбки и белоснежные зубы. Тартюф больше не спрашивал меня поминутно, о чем они говорят, хоть он по-прежнему не улавливал смысл их напыщенных речей. По лицу было видно, что он мечтает скорее избавиться от них. Молодой человек со смолисто-черной ассирийской бородой, кудрявой и нежной, как шелк, и с прекрасными добрыми коровьими глазами, вышел вперед и по очереди обнял нас по-братски, пожелав счастливого пути. Рассвело. Дальше мы должны были идти пешком одни. Кто-то из мусульман вырезал из ветки дерева клюку, чтобы хромающий Тартюф мог на нее опираться при ходьбе. Они стояли и махали нам вслед до тех пор, пока мы не скрылись из виду, потом вскочили на коней и помчались назад, разбрызгивая во все стороны попадающиеся на пути лужи. Их ждали ставки, мучения и бесы. Молодого ассирийца должны были публично разорвать на части дрессированные львы, имитирующие взрыв пояса Шахида, после которого смертник разлетается на мелкие кровавые кусочки. Так он когда-то погиб, унесся с собой в могилу тридцать ни в чем не повинных жизней в оживленный базарный день, и эта гибель изо дня в день изощренно повторялась с ним на протяжении уже десяти лет, прошедших в Аду.