Часть 2 Первый день

Часть 2 ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Глава 1 Предатели

По улице клубилась тьма. В разрывах лохматого тумана сверкали синие черточки молний и серебрились воды Стикса. Тянуть дальше не имело смысла. Два быстрых крыла, увеличенная копия крыла летучей мыши, домчали меня до последнего круга Ада и я опустился на большое озеро, вода которого от лютой стужи стала твердой и мутной как бутылочное стекло. Крики  и стоны, сопровождавшие меня в полете, замерли вдали. Если нарисовать Ад на плоскости, к примеру, на листе бумаги, он похож на мишень: круги его расходятся от центрального круга, как кольца на мишени. Девятый круг был яблочком мишени. На самом деле, с высоты птичьего полета видно, что Ад представляет собой гигантскую впадину-воронку, стены которой, все больше расширяясь, полого поднимаются вверх, то образуя широкие террасы, размером с адский круг, то поднимаясь чуть ли не вертикально. Круги расположены друг над другом; чем глубже, тем страшнее. Мертвые воды Стикса опоясывают адскую впадину по внешнему периметру. Река никуда не течет, в ней не водится никакая рыба, в том числе самая неприхотливая. Более того, над Стиксом не кружат даже птицы. Тяжелая радиоактивная стоячая вода способна на расстоянии убить любое живое существо. И хоть свинцово-серые бетонные валы воды никуда не катятся, они охотно и жадно расступаются под любой тяжестью, упавшей на их поверхность, даже под тяжестью лебединого пушка.
Древнее представление об Аде как о Геенне Огненной – адский огонь в закопченных низких помещениях, бесы в кузнечных фартуках, с раскаленными щипцами в руках и грешники в красноватых отблесках пламени, вопли боли, котлы с кипящей смолой и медленно зажариваемые в печах грешники, корчащиеся от невыносимой боли – не выдерживает никакой критики. Все это больше похоже на гигантский завод по уничтожению. Все как-то забывают, что душа бессмертна и окончательная утилизация грешников никогда не происходит. Раз появившись, никто уже не исчезает безвозвратно. Грешники самовосстанавливаются и оттого их мучения длятся вечно. Даже самый гигантский завод был бы уже давно переполнен. Поэтому, Ад – это особая географическая территория с целым набором оригинальных ландшафтов, где грешников, привыкших к теплу, помещают в страшный холод и наоборот, или кидают из огня да в полымя . Это так же верно, как то, что воображаемые райские кущи, описанные в Библии – это прекрасный земной сад, где разлито блаженное тепло и свет, где не бывает непогоды, где течет беззаботная жизнь и где растут плодовые и прочие деревья и великолепные цветы.
Сейчас передо мной, насколько мог охватить глаз, расстилалась земля ледяного хаоса и ужаса. Десятки тысяч лиц с открытыми глазами, вмерзнув в лед, синели в глубине озера, похожие на песьи морды. Одни несчастные лежали на боку, другие вмерзли стоя, вверх и вниз головой, а третьи скрючились и переплелись телами наподобие земляных червей. Из нескольких прорубей высовывались и хватались за лед чьи-то посиневшие от мороза руки. В темной воде мелькали лица, в беззвучном крике разевающие рты. По льду мела белая поземка. Трещал мороз, кристаллы инея превратили низкие кривые деревца окрестного дикого леска в ледяную декорацию к сказке о злой Снежной фее. Царило снежное безмолвие, лишь лед страшно потрескивал при каждом шаге и острыми лучами разбегались во все стороны от ног предательские трещинки.
На противоположном берегу возились два вспотевших черных беса с рыжеватыми курчавыми бородками, окутанные горячим водяным паром. Они азартно поливали из деревянных кадок теплой водой какую-то ледяную глыбу. Вид у них был как у цирковых козлов, наученных ходить по-человечески. Под ржавым чаном был разведен костер. Чадили ветки, на белый лед с шипением капала черная смола. Я подошел поближе. Увидев меня, бесы оробели и стыдливо отошли в сторонку, подобострастно скалясь и нервно хлеща себя по волосатым ляжкам длинными голыми хвостами со щеголеватыми желтыми кисточками на концах. Им хотелось услышать похвалу своему усердию и рвению. Я пригляделся: сквозь мутный зеленоватый лед из глыбы на меня глядели выпученные глаза, полные застывших слез и обезумевшие от страданий. Это была моя рыбка, моя надежда на прощение. Самый страшный грешник. Я повернулся к бесам и небрежным жестом приказал им убираться прочь. Они печально осклабились и сгинули без звука. Огонь под чаном тотчас же потух.

Глава 2 Рыбка

– Ты можешь говорить сквозь лед? – спросил я человеческую тень, убедившись, что нас оставили одних. Тень шевельнула губами, но не издала ни звука.
– Не слышно. Ладно, я тебя сейчас освобожу.
По моему желанию белый огонь взметнулся из снега и, охватив низ ледяной глыбы, шипя, стал пожирать лед. Лед поплыл, размыв и без того неясное изображение. Пользуясь паузой, я быстро изменил свой облик, чтобы грозным видом не испугать несчастного грешника. Мне нужно было по-доброму убедить его бежать. Я выбрал образ древнеримского сенатора с плешивой головой, приятным решительным лицом и ямочкой на твердом подбородке. Такие сильные личности с первого взгляда внушают и не оправдывают доверие. Когда грешник синий и холодный, клацая зубами, вывалился из растрескавшейся глыбы, весь израненный мелкими осколками, его ждала, скорбно повесив длинный римский нос, такая же, как он униженная грешная бестелесная душа. Будь он не в столь плачевном состоянии, сразу бы понял, что ни один смертный не смог бы вызволить его из ледяного плена таким необычайным способом. К счастью мозг его еще был в шоке из-за пережитого, а сам он выглядел не лучше мертвеца.
– Я хочу предложить тебе избавление от мук, – начал я, переходя сразу к делу. Медлить было опасно, он мог прийти в себя. – Ты помнишь, кто ты?
Он тупо помотал головой и с трудом поднялся с колен. Кожа его была в струпьях и микротрещинах от многократных обморожений, но лицо со впалыми щеками, обрамленное нежной черной бородкой, оказалось молодым и приятным. К худой как у ощипанной курицы шее прилипли холодные металлические кольца, причиняя сухой кровоточащей коже дополнительные страдания. Такие кольца были у всех грешников в Аду, даже у падших ангелов. Количество их зависело от греха и номера круга, куда был направлен грешник. Они не снимались. У меня их было семь, у моего грешника девять.
– Твои страдания длились слишком долго, и если ты сочтешь, что с тебя хватит, я буду только рад. Мне кажется, всему есть естественный предел.
В этот момент у грешника внезапно подкосились ноги, и он мешком рухнул на стылый лед. Я стал смотреть, как он опять поднимается с колен. По всему было видно, что упрямства ему не занимать и сдаваться он не привык.
– Что же мне делать? – спросил он с расстановкой глухим глубоким голосом и стал надсадно кашлять, отчаянно раздирая скрюченными пальцами впалую грудь. В ней клокотало от мокроты. Он был совсем плох, черен и тощ, как египетская мумия. – Как я могу протестовать? Кто станет меня слушать? Я просто червь в сравнении со всеми вами.
– Всему есть естественный предел, – повторил я с усмешкой. Я, правда, так считал. – Может твой грех за столько лет уже простили, а тебя даже в известность не поставили. Нужно узнать, вдруг ты судебная ошибка?
Он вздрогнул, словно я наступил ему на старую мозоль. Наверное, думал об этом не раз. Все мы тут думаем о том, что мы судебная ошибка.
– Слушай меня и соглашайся. Сейчас мы отсюда уйдем. Пройдем через весь Ад и выйдем к Стиксу. Там я подкуплю лодочника, чтобы он вывез нас на волю. Ну как? Справедливость стоит риска?
Он сказал нет, ничего ему не прощено и во веки веков не будет прощено, пока он сам этого не захочет, а он не захочет, но я был бы не я, если бы не смог его уговорить. Он был так изнурен, что потерял способность здраво рассуждать, о чем свидетельствовал его бред, что от него что-то зависит. В конце концов, я вырвал у него согласие, получив очень уклончивый ответ и подхватив его подмышки, поставил на ноги. Мое грубое прикосновение должно было его насторожить и напугать, так как в Аду все грешники бестелы и только черти обладают острым осязанием и могут осязать, но не испугало и не остановило. Он был все еще слишком слаб умом.
– Хватит болтать! Ну что, идем? – я легонько ткнул его кулаком в спину и он, чтобы не упасть, вынужден был сделать первый шаг вперед. Лиха беды начало. За ним последовал второй тычок и второй шаг, потом он зашагал без понуканий.
Мы двинулись в путь через лед, мимо грозящих бедой прорубей, мимо хватающих пустой воздух сведенных судорогой рук, мимо беззвучных криков ужаса и боли. Громкое хлопанье крыльев застало нас врасплох еще на открытой местности. Метрах в двухстах от нас на озеро опустилась завернутая в пурпурную мантию высокая фигура с крыльями летучей мыши. Мантия распахнулась, играя роскошными складками на ветру и переливаясь в лучах низкого вечернего солнца. Я узнал Люцифера. Было слишком далеко, чтобы он мог разглядеть нас в подробностях, к тому же быстро темнело, солнце садилось за лесом, но мы были единственными живыми существами в пределах видимости, и потому нетрудно было догадаться, кто мы.
– Это ты, Люций? – крикнул Люцифер, быстрыми шагами направляясь к нам. – Аннушка уже разлила свое масло! Чему быть, того не миновать и от судьбы не уйдешь. Слышишь, Цветочник? Аннушка разлила свое масло! Постой!
Это была цитата из книги «Мастер и Маргарита». Мы побежали от него к спасительному лесу, увязая в глубоком снегу. Паяц! Он не мог жить без этой театральщины. Мы все в Аду много читали, чем тут еще было заниматься в свободное от работы время, но лишь один Люцифер к месту и не к месту вставлял в свою речь цитаты из любимых книг. Я тащил Тартюфа за шиворот, он был слишком слаб, чтобы бежать, и сразу начал отставать. К тому же он не понимал, что происходит.
– Не оглядывайся! – хрипел я на бегу. – Только не оглядывайся!
Ноги Люцифера мелькали все быстрей. Середина озера была чиста, снег сметен ветром, и бежать ему было легко. Мы все больше увязали в снегу, проваливаясь в него уже по пояс, хотя лес был близок. Он мог догнать нас за одно мгновение на крыльях, но боялся нарушить правила начавшейся игры. Он не должен был применять в игре свои крылья. Он не мог так же причинить нам пока никакого вреда, у нас был целый день форы; он только хотел посмотреть на нас, чтобы запомнить Тартюфа в лицо, ведь Тартюф до сего дня был для него всего лишь одним из миллионов грешников, пусть даже самым грешным. Он хотел знать, кого ловить. Я мог сменить свое обличье, но не внешность Тартюфа. И единственное, чем я мог ответить ему сейчас, это бежать, напрягая все силы, и отчаянно кричать Тартюфу:
– Не оглядывайся! Умоляю, не оглядывайся!
Ноги Люцифера мелькали все быстрей. Мантия тяжело билась за спиной. Он протянул вперед руку. На острых пурпурных ногтях его блеснул последний лучик заходящего солнца.
– Постой, Люций! Аннушка…
Лучик погас, солнце село. В тот же миг Люцифер с шумом провалился под треснувший вокруг него лед. Брызнула вода, замерзая на лету. Бессильно взметнулись крылья летучей мыши, белые языки инея стремительно помчались вверх по намокшей обледеневающей мантии Князя Тьмы, словно объяв ее белым пламенем. Вновь свершилось проклятие! Он был проклят Богом на веки вечные: каждый день после захода солнца великий мятежник Люцифер вмерзал по пояс в лед на девятом круге и тоже мучился нечеловеческими муками наравне с другими грешниками Ада до самого восхода. Днем он правил, посещал людей и творил черные дела, ночью страдал. Это было справедливо. Это спасло нас с Тартюфом.
– Посссссссссстооой, Лююц….
Его уста сковал лед. Иней добежал до макушки головы и до самых кончиков пальцев. Побелевшая, простертая вперед рука с ледяными белыми ногтями затвердела в вытянутом положении. Тотчас из воздуха возник чумазый рыжебородый бес и плеснул в Люцифера из кадки водой со звенящими острыми маленькими льдинками, довершая его превращение в ледяную статую. Мы с Тартюфом повалились в снег лицом, едва переводя дыхание.
– Не оглядывайся, – прошептал сам себе Тартюф. Я видел его набитый снегом рот. Он ел его с блаженной улыбкой на черном от усталости лице.

Глава 3 Фальшивомонетчики, льстецы и лицемеры

Мы долго шли через заснеженный лес по бурелому, поднимаясь в гору. Тропа все время петляла между деревьями, уходила вверх. Было темно. Теплело. Вокруг стояли клубы густого белого тумана, топя окрестности в белесой дымке. В тумане клокотали и кипели гейзеры. Климатические условия каждого круга резко различались. Вскоре по кривому полосатому столбу с табличкой в виде стрелки я понял, что мы вышли на восьмой круг. Здесь следовало смотреть в оба, так как восьмой круг был гораздо гуще заселен грешниками и бесами. Попасть к ним в лапы не входило в наши планы. Мы шли по тропическому лесу. Гигантские листья низкорослых папоротников устилали сплошным ковром землю, толстые стволы теряющихся в головокружительной выси деревьев были увиты плотоядными лианами, высасывающими из стволов все соки. С лиан медленно капали тягучие как кисель и дурно пахнущие студенистые капли, растягиваясь в воздухе в длинные липкие нити. Привлеченные сладким дурманом, на эти нити слетались цветными светящимися точками тысячи тропических насекомых, прилипали и находили свою гибель, превращая смертоносные нити в праздничные новогодние гирлянды, а лес – в сказочную страну. Благодаря их свечению было достаточно светло, чтобы разглядеть дорогу в ночи. В густых темных зарослях кто-то мучительно стонал и подвывал, кто-то невидимый бежал, с треском продираясь сквозь сплошные кусты, кто-то догонял, кто-то угрожающе бормотал и хихикал сумасшедшим смехом, так что волосы шевелились от ужаса. С одной из лиан неожиданно свесилась большая зеленая обезьяна, которую мы до того принимали за уродливый отросток ствола и, оскалившись, заверещала нам в лицо таким пронзительным визгом, что Тартюф дико закричал и закрыл голову локтями. С испугу я одним махом снес ей голову острым обломком ветки, который недавно подобрал для обороны. Брызнула кровь, голова со злобным морщинистым лицом отлетела от тела, ударилась щекой о дерево и покатилась под листья папоротника. Эта тварь выполняла в лесу роль предательницы-сороки и могла своим верещанием предупредить о нашем передвижении кого не следует. Наглые и шустрые обезьяны вообще служат в Аду глазами и ушами бесов. Я объяснил это Тартюфу, поскольку он упрекнул меня в излишней жестокости к животному. Он упрямо насупился и помрачнел.
Дорога вскоре пошла в гору и нам стало не до препирательств. Идти становилось все труднее.
– Я буду звать тебя Тартюфом, – сказал я спутнику, когда мы преодолевали очередную гору. Он молча кивнул, ему было все равно. Пот заливал ему глаза. Внезапно он вскрикнул, застыв на месте и с ужасом указывая себе под ноги. Перед ним на горной тропе лежал распятый на вбитых в землю кольях человек, так туго скрученный веревками, что при всем желании он не мог даже пошевелиться.
– Что это?! Что?! О, Господи!
– Тише ты, тише! Что тут такого? Чего ты испугался? Это человек. Одна из грешных душ, фальшивомонетчик. Его специально положили поперек тропы, чтобы проходящие мимо путники могли топтать его, сколько захочется. Пойдем, не стоит тут задерживаться.
– Давай развяжем его и возьмем с собой.
– Еще чего. Ведь это новенький, за ними знаешь здесь какой надзор: приходят проверять по двадцать раз на дню. Пропажу сразу обнаружат и пошлют погоню. К тому же это страшный грешник, ему только тут и место!
– Чужие грехи всегда нам кажутся страшней и хуже собственных, – упрямо возразил он, не трогаясь с места.
– А тебе не кажется несправедливым и обидным то, что ты промучился в Аду две тыщи лет, а у него все кончится за одну неделю? – насмешливо спросил я. Ответа не последовало. Тогда я шагнул вперед и с удовольствием наступил на распростертую руку фальшивомонетчика, прямо на распухшую красную ладонь. Кисть хрустнула, он вскрикнул и забился. Вместе с ним вскрикнул и мой спутник. На его глазах выступили слезы.
– Да будь он трижды грешен! Пусть здесь положен специально, чтобы его топтали, но ведь топтать необязательно, ведь можно воздержаться! – крикнул он мне. – Ему же больно!
– Тогда давай все бросим и будем всех жалеть без разбора! Давай спасать всех первых встречных и вести их за собой! Славный получится караван! – напустился я в ответ, чтобы он очнулся. – Если так дальше пойдет, за нами увяжется весь Ад. Уж лучше сразу сдаться и лечь на тропу возле него, чтобы бесы нас скрутили.
– Позволь хотя бы ослабить его путы, ему станет немного легче мучиться. Гляди, как у него распухли руки: еще немного и он их совсем лишится.
– Делай что хочешь, только побыстрее. Нужно спешить.
Тартюф нагнулся над несчастным и над тонкими бесовскими бечевками, вымоченными в соляном растворе и твердыми, как высохшая виноградная лоза. И тут ему открылась дьявольская сущность наказания: фальшивомонетчик был весь в лишаях, кожа его нестерпимо зудела и чесалась, но почесаться не было никакой возможности. Следовало не просто ослабить его путы, а освободить хотя бы одну руку. Тартюф заколебался, опасаясь подхватить от грешника чесотку. Я издали с ухмылкой наблюдал за его терзаниями. Наконец, устыдившись своих колебаний, Тартюф снова нагнулся к несчастному. У него не было ножа, пришлось грызть бечевку зубами. Когда он распрямил спину, закончив свое дело, рот у него был в крови, на губах выступила соль, но по его измазанным щекам текли горячие слезы радости.
– Спасибо, добрый человек, – шепнул ему распятый грешник, приподняв голову с земли и жадно глядя нам вслед. У него сделались волчьими глаза. Мы ускорили шаг.
– Теперь он до остервенения расчешет себя в кровь. Ты этого хотел?
Дорога круто уходила вверх. Карабкаясь на обломки скал, мы головами упирались в тучи. Тропические светлячки исчезли, стояла темень, какой я еще не видел. Спасало только осязание и мое умение находить дорогу в темноте, но приходилось кончиками пальцев буквально ощупывать каждый встречный камень и проверять его надежность. Тартюф молча пыхтел сзади, ориентируясь на слух и на подъемах держась за щиколотки моих ног. Меня терзали нехорошие предчувствия. Я был уверен, что фальшивомонетчик выдаст нас, как только представится возможность. Когда я сказал об этом своему спутнику, он посмотрел на меня с отвращением, как на безнадежного. Дорога в гору кончилась внезапно, как и должно кончаться все плохое, и мы вышли на ровное травянистое плато, поросшее невысоким кустарником. Уже рассвело. Слепило солнце, струилась речка из кипящего природного асфальта. Из пузырящейся смолы торчали круглые головы грешников с разинутыми как у лягушек ртами и выпученными красными глазами. От нестерпимой температуры у многих полопались белки. Это были бывшие взяточники и воры, – все государственные чиновники. По берегам метались бесы с острыми длинными трезубцами и кололи ими не в меру высунувшихся грешников, заставляя их окунаться с головой. Я быстро схватил Тартюфа за руку и мы, пригибаясь, кинулись в кусты. Через реку были перекинуто несколько мостов и все они усиленно охранялись. С мостов сбрасывали в кипящую смолу упирающихся и вопящих грешников. С мостов же вылавливали их сетями. Работа кипела. Пришлось идти вдоль реки в поисках какого-нибудь брода.
Вскоре мы набрели на огромную канаву, о приближении которой нас еще издали предупредило невыносимое зловоние и мириады наглых мух, громко жужжащих в безветренном знойном воздухе. Мухи лезли в глаза, в рот, в уши, покрывали сплошным шевелящимся перламутровым  ковром окрестные холмы. Все, на что можно было сесть, вплоть до последней сухой былинки, было густо облеплено ими. Смрад становился таким сильным, что мы едва не теряли сознание. Вскоре нам открылась причина этого жуткого природного явления. Земля разверзлась под ногами и с высокого обрыва мы увидели внизу наполненную коричневым дерьмом гигантскую канаву, в которой стояли тысячи людей, по горло погруженные в кал. Вдоль невысоких отвесных берегов, задрав вверх хвосты с желтыми кисточками и выставив вперед черные волосатые зады, неподвижно стояли и опорожнялись на головы грешников бессовестные бесы. Грешники горько вопили и захлебывались, хотя их жизни ничего не угрожало. Я знал это место. Это была Клоака, единственное отхожее место в Аду, которое хотя бы раз в неделю обязаны были посещать все без исключения бесы, до отвала объевшиеся маленькими отравленными яблочками во избежание запора. Яблочки эти росли на деревьях седьмого круга и были это не деревья, а превращенные в растения грешники-самоубийцы, ядовитыми же плодами являлись мании, приведшие их к печальному концу. Бесы были обязаны обжираться яблоками, чтобы зловонная канава никогда не пересыхала и была всегда полна, поскольку в ней топили льстецов и лицемеров, а было их на Земле несметное количество. И бедные бесы старались до кровавого поноса.
– Что может быть на свете хуже лицемеров? И хуже их посмертной доли! – рассмеялся я, увидев, что здесь происходит. Тут Тартюфа внезапно стошнило, и мы поспешили отползти от края пропасти и убраться подальше от этого зловония.

Глава 4 Содомиты и тираны

Вскоре мы вышли на большое круглое здание без крыши, похожее на амфитеатр. Замшелые камни здания были покрыты скользкой вонючей плесенью, остающейся на ладонях в виде густой зеленой слизи при неосторожном прикосновении к стене. Вход в амфитеатр под красивой стариной аркой был закрыт двустворчатыми воротами, косо висящими на ржавых петлях, но маленькая калитка в воротах была приотворена. Сквозь щель видна была трибуна, заполненная зрителями, часть круглой сцены, расписной старый задник  с огромными прорехами и грубо намалеванными на нем издевательскими картинками вольного содержания из жизни великих артистов-содомитов , микрофонные стойки и всякие музыкальные инструменты. На сцене шел концерт. Оркестром, подтанцовкой и подпевкой выступали бесы; они подпевали невпопад и танцевали что хотели, выписывая такие немыслимые па и выкидывая такие нелепые коленца, что в публике стоял непрерывный хохот. Выступающих артистов никто не слушал и все их всячески игнорировали или поносили, освистывали, потешались над несчастными, но как только кто-то из них, доведенный до отчаяния этим издевательством, прекращал выступление, его ударами бичей заставляли продолжать. У бесов, заполнивших зрительские места, были припасены в пластмассовых корзинках куски вонючего сырого мяса, гнилые помидоры, тухлые яйца. Эти испорченные продукты ежедневно снимались с полок гипермаркетов в разных странах мира, списывались и выбрасывались на помойку, где их собирали работающие на бесов опустившиеся бомжи. Все корзинки были маркированы брендами ведущих продовольственных сетей планетарного масштаба. Когда заканчивался очередной музыкальный номер, бес, исполнявший роль дирижера на сцене, исторгал из своего волосатого зада гнусный трубный звук, многократно усиленный звуковыми колонками, и портил воздух, а зрители, визжа от восторга и улюлюкая, начинали ловко метать в артистов припасенными продуктами. По лицам бывших кумиров толпы было видно, какие невыносимые моральные страдания причиняет им этот концерт. Из-за кулис испуганно выглядывали и снова прятались за грязный занавес артисты, время выступления которых еще не подошло. Длинная очередь других бывших кумиров тянулась от кулис к задним дверям цирка. Эта очередь не кончалась и за дверью и тянулась по знойному песку пустыни аж за горизонт. Список грешных артистов, зараженных при жизни кто великой гордыней, кто содомией, а кто и тем и другим одновременно, был так велик, что все новые и новые артисты приводились сюда бесами на потеху и мучение. И вдруг среди этой оголтелой вакханалии от удара ноги распахнулась калитка и в ее проеме с криком "Браво!" и аплодисментами возник Тартюф, бурно приветствовавший очередного оскорбленного артиста, не успевшего сойти со сцены. В наступившей сразу тишине и недоумении эти одинокие хлопки и крики прозвучали с каким-то особенно дерзким вызовом. Великий оперный тенор, у которого от прямого попадания в лоб по лицу стекал красный щиплющий помидорный сок, а пыльный фрак с прилипшей яичной скорлупой был заляпан подтеками желтка, повернулся к Тартюфу и церемонно поклонился ему с достоинством и одновременной признательностью и спесью на лице. На эту картину стоило посмотреть. Бедные бесы переводили взгляд то на сцену, то на входную дверь, не веря собственным глазам и той вопиющей наглости и солидарности грешников, с которой им пришлось столкнуться впервые, и потому еще целый миг сохранялись тишина и замешательство. Затем миг закончился. Бесы разом вскочили со своих каменных сидений и протянули к Тартюфу хищно скрюченные пальцы с блестящими острыми когтями на концах. Блеск их когтей бросился ему в глаза, словно их руки удлинились настолько, что уже хватали пустоту прямо у его лица. Пронзительный визг прорезал воздух. Бесы мчались к остолбеневшему Тартюфу, ловко перепрыгивая через сиденья и делая огромные скачки. Я едва успел выхватить его из здания и, захлопнув дверь перед их носом, крепко подпер ее под бронзовую ручку валявшимся рядом прочным просмоленным брусом. Бесы глухо ударились во внезапно возникшую преграду нагими волосатыми телами и с досады яростно завопили.
– Браво! Браво! – продолжал кричать Тартюф, вырываясь у меня из рук. Я за шиворот уволок его в ближайшую канаву. Уползая меж густых кустов подальше от амфитеатра по зловонной речушке, где под нами смачно чавкала похожая на сметану грязь, мы еще долго слышали возбужденные и разочарованные напрасными поисками голоса бесов. Нам удалось замести следы и скрыться. Как только опасность стала минимальной, я устроил привал и настоящую истерику Тартюфу.
– Как ты посмел?! – кричал я ему. – Как ты посмел?!
– Мы были обязаны поддержать артиста, – на все мои обвинения, пряча глаза, глухо бормотал он. – Нет хуже огорчения для творческой личности, чем непризнание ее таланта.
– Да это было все равно, что наступить на муравейник!
– Я должен был поаплодировать артисту, – упрямо продолжал твердить он. Спорить с ним было бесполезно. Я еще не встречал человека с таким тяжелым характером, как у него. Он по любому поводу или упрямился или замыкался.
– Ты просто не в своем уме! Еще одна такая выходка, я брошу тебя и уйду один.
Он сосредоточенно кивнул, как будто соглашаясь на мое условие, но видно было, что его взволнованный мозг все еще занят собственным подвигом, а не моими наставлениями.
Немного выждав, мы вновь пустились в путь. Через некоторое время  дорогу нам опять преградила река с очень обрывистыми берегами . Вместо воды в ней бурлила алая кровь, нагретая до кипения. Несколько сот голых грешников барахтались в течении, дрейфуя в нашу сторону. Они все время с воем выскакивали из реки, протягивая вверх обваренные руки, и хватались за пучки травы, что росла на отвесных склонах, но корни травы неглубоко сидели в глине и были слишком слабы, чтобы удержать тяжесть их тел. Они срывались, с головой погружаясь в кипяток. Высота вертикальных берегов служила им естественной преградой. Вокруг не было ни одного беса. Мы осмелились подойти поближе, чтобы получше их разглядеть. Все берега были заляпаны запекшейся подсохшей красно-коричневой корочкой, которая хрустела и ломалась под ногами, в неровностях и трещинах окрестной глины стояли подсыхающие лужи, свежие ручейки крови змеились меж кустов, пополняя уровень реки. Сама земля сочилась кровью. В воздухе нестерпимо воняло сероводородом.
Обваренные грешники при жизни были деспотами и тиранами, пролившими целые потоки невинной людской крови, и теперь они купались в плодах своих земных трудов. Почти все они сохранили на себе элементы одежды, кто кусок военного кителя с погонами, кто тяжелый боевой доспех, который сковывал движения и тянул на дно. Беспокойные и раздражительные, они непрерывно ссорились друг с другом, кидаясь, словно бешеные псы и стараясь свирепым рычанием отпугнуть соперника. Никто не разнимал дерущихся, как скорпионы в банке они жалили друг друга и рвали глотки. Чтобы истязать их, не нужны были никакие бесы, они сами себе были сущим наказанием. Только один небольшого росточка тиран с трубкой в зубах флегматично лежал посреди реки на спине, сохраняя невозмутимое спокойствие и демонстрируя полнейшее презрение к окружающему миру. Неспешно взмахивая короткими красными руками и не встревая ни в какие распри, он получал видимое удовольствие от своего купания. Когда один из грешников, раскосый старый монгол с жирным круглым морщинистым лицом и жидким клочком волос на подбородке попробовал его догнать, он просто ткнул его ногой в лоб и продолжал плавать в крови и наслаждаться.
– Я знаю, где есть брод, – сказал я побледневшему Тартюфу. – Пойдем, там реку можно перейти по камушкам.
– Лучше мой лед, чем эта речка! – ответил он совершенно потрясенный. Обилие крови на некоторых действует очень сильно. Тартюф был близок к обмороку. Когда под ногой у него смачно хрустела корочка, глаза его невольно закатывались от отвращения.
– Ну, знаешь, кто к чему привык, – возразил я, глядя на флегматичного тирана.
Час времени ушел на то, чтобы дойти до мелководья. Здесь берега были пологи, алая кровь не так кипела, и поток был не такой стремительный, но неподвижные фигуры бесов с острыми трезубцами и желтыми кисточками хвостов четко виднелись на фоне белых облаков. Мы снова плюхнулись в кусты в жидкую грязь, и поползли на ту сторону реки. Тартюф тихо стонал, кровь для него была все еще слишком горяча. Я молча молился, чтобы он не закричал.
– Терпи! На той стороне спрячемся в стенах Академии и немного отдохнем.
– Ты хорошо знаешь географию Ада, – хрипел он в ответ, чтобы отвлечься от невыносимой жгучей боли. – Как тебе удалось ее изучить?
Вопрос был неудобный и опасный. Я промолчал. Не было времени придумывать легенды. В этот момент до нас донесся страстный шепот: «Эй! Эй! Ты, жид! Ты жид?» и один из круглых булыжников у мелководья вдруг повернулся к нам лицом и оказался головой грешника с длинным острым носом и косой челкой прилизанных волос, упавшей на лоб с левой стороны.
– Ты жид?! – прошептал одинокий грешник, пожирая бедного Тартюфа своими нестерпимо жадными и страстными глазами.
– О чем он хочет знать? – недоуменно спросил меня Тартюф.
– Он выясняет, не еврей ли ты.
– Еврей.
– Жид! – в полный голос взвизгнул странный грешник с радостным видом, как будто мы сообщили ему об амнистии. – Очистить нацию! – заорал он еще громче. – Ма-алчать! Евреев и славян в концлагеря!
Он как дельфин, внезапно выпрыгнул из реки своим холеным белым телом, вздымая волну и разливая вокруг нас потоки крови, допрыгнул до нас и, вцепившись желтыми острыми зубами в лодыжку моего спутника, стал с хрустом грызть ее и тянуть его на дно. Тартюф, дико крича от ужаса и боли, бил руками по воде. Я молча тянул его к себе на мелководье, а бесноватый тиран – в губительную глубину. Мы чуть не разорвали Тартюфа надвое. Я страшно боялся, что на нашу борьбу сбегутся бесы, но они все также неподвижно маячили на фоне неба, видно привыкнув к частой возне кровожадного тирана. Тиран сопел, не разжимая зубов, сомкнутых на хрустящей кости. Круглые камни у брода стали один за другим поворачиваться в нашу сторону, обнаруживая одинаковые человеческие лица с горящими ненавистью глазами и оскаленными пастями. Медлить было нельзя. Первым попавшимся булыжником я ударил бесноватого по голове, чтобы она треснула, но понадобилось еще несколько увесистых ударов, чтобы он, наконец, обмяк и мы смогли оттолкнуть его на глубину, куда он так стремился. Тартюф рыдал в голос, невзирая на опасность. Я зажимал ему рукой рот. Один из бесов нерешительно двинулся в нашу сторону, но по дороге передумал и снова замер на своем посту. Похоже, даже они без крайней надобности не рисковали сюда приближаться. Мы без помех выползли на желанный берег.
– Кто? Кто этот сумасшедший? – икал и всхлипывал Тартюф сквозь лязгающие зубы, больше нуждаясь в самом звуке моего голоса, чем в ответе. Он находился на грани истерики. Его трясло, и он не мог взять себя в руки. Я озабоченно осматривал его пострадавшую лодыжку. Кусок кожи был оторван грязными зубами, кусок мяса откушен почти до голой кости. В рану набилась грязь. Нога уже начала краснеть и опухать. Не отвертеться было от гангрены. Если мы вовремя не дойдем до Стикса, на этой ноге можно было смело ставить крест.
– Как, очень больно?
– Да, очень.
– Сумеешь подняться?
– Я попробую. – Он встал на четвереньки и, осторожно поднявшись в высоких зарослях, согнул колени и сделал несколько шагов. – Терпимо. Расхожусь. Пройдет.
Он даже улыбнулся, но его губы жалко кривились и дрожали. Геройствовал. Я был настроен более пессимистично, потому что знал симптомы. Заражение крови было неизбежно. Оторвав рукав от моей рубахи, мы промыли рану и, как умели, сделали повязку.
– Ищите их, ищите! – раздался совсем близко зычный грубый голос и послышался дробный перестук многочисленных копыт. – Они должны быть где-то здесь!
Мы, не сговариваясь, упали на землю. Вдоль реки, взяв наизготовку луки, проскакал боевой отряд кентавров, численностью голов около тридцати. В их обязанности входило патрулирование этих мест. Нарочно создавая громкий шум, они длинными пиками кололи невысокие кусты, словно надеялись таким способом вспугнуть притаившегося зверя. Первым шел Фол , на крупе у него сидел прекраснолицый ангел с нетопырьими крылами и разноцветными глазами, обхватив его грудь когтистой лапой. Громкими криками он поощрял отряд на поиски. Я с содроганием узнал прекрасный облик Князя Тьмы, светлейшего и лучезарнейшего Люцифера. Солнце садилось, и положенный нам день неприкосновенности незаметно истек. Люцифер, как обещал, уже наступал на наши пятки. Выждав, когда они отъедут, небрежно пошарив в прибрежных зарослях и на этом успокоившись, словно их главной задачей было создание видимости погони, а не сама погоня, мы двинулись в путь через страну унылого дождя и вечной слякоти, в которой разъезжались ноги.