Часть 3 Обед

Часть третья. ОБЕД

XI. БИСМИЛЛЯХИ

В течение обеда Наргис несколько раз выходила во двор взглянуть на клетку, в которой жил почтовый голубь. Клетка была пуста, дверца распахнута, поилка полна воды, в кормушку подсыпано зерно. Ее беспокоило его долгое отсутствие. Над домом высоко в небе уже час кружил черный коршун, плотоядно оглядывая окрестности. Хотя коршуны медлительны и нерасторопны и редко охотятся на птиц (их обычной добычей является падаль), ничего нельзя было исключать. Ведь голубь еще не прилетел.
Охваченная досадой и нетерпением она возвращалась в меджлис, комнату для гостей, где Аят уплетала за обе щеки хозяйское угощение, возлежа на мягких коврах и подложив под левый локоть сложенную вдвое подушку. Полчаса назад, как старшая по возрасту, она торопливо пробормотала: «Бисмилляхи», что означает: «Во имя Господа» и накинулась на съестное, едва Наргис успела сделать «Амин», сложив ладошки лодочкой. Прошло полчаса, а она все еще продолжала трапезничать с прежним пылом, нахваливая еду и стряпуху, а также давая непрошеные советы, как можно сделать то или иное поданное на стол блюдо еще вкусней. И аппетитно причмокивала губами, когда попадался особенно сочный кусок козлятины. Наргис отвечала односложно. Ей хотелось взять нищенку за шкирку и вышвырнуть на улицу, но она была обязана ей здоровьем сына, а долг платежом красен.
Аят неудержимо тянуло поговорить. Сытость способствует благодушному общению.
– Хороший у тебя дом, – сказала она, одобрительно цыкая зубом и вытирая выступивший на лбу пот рукой. – Кто у тебя муж?
– Что?
– Чем занимается твой муж?
– Он разводит лошадей.

XII. ИСА

Вопрос Аят придал мыслям Наргис новый поворот. Она отчего-то вспомнила, что Иса в детстве слыл отчаянным. Они росли в одном селении. Еще подростком он сколотил собственную банду, которая грабила проходящие мимо караваны. Из-за страшного дневного зноя большинство караванов двигалось по ночной прохладе, и он придумал тогда несколько остроумных ночных трюков. Выбирая безлунные ночи и большие караваны, где люди друг друга не знали, а голова каравана не ведала, что творится в хвосте, растянувшемся на несколько огромных как горы барханов песка, подростки незаметно как тени смешивались с шествием. Утомленные многодневными переходами люди дремали, укачанные верблюжьим шагом. Они словно блаженно плыли среди звезд. Если кто-то все же открывал глаза и замечал чужаков, к нему смело обращались с вопросом: «Как дела, господин? Не хочешь ли воды?», показывали кувшин и плошку и он успокаивался. Затем опытным взглядом выбиралась жертва. Если намеченный шел пешком, чтобы не заснуть, ведя за собой под уздцы мула с товаром, они осторожно перерезали уздечку и постепенно отставали. Один из похитителей продолжал идти вперед, натягивая обрезки вместо мула и с замиранием сердца ожидая условного сигнала, после которого можно было бросить поводья и удрать. Другие присматривали большие верблюжьи тюки, скрепленные веревками попарно и подвешенные с обоих боков животного для соблюдения равновесия. Один из подростков обрезал веревки и повисал на них вместо груза, другие подхватывали тюк прежде, чем он падал на землю и беззвучно растворялись в темноте. Повисев до условленного свиста, похититель выпускал веревки из рук и тюк, висевший по ту сторону верблюда, падал, увлекая за собой погонщика. Похитители сломя голову мчались прочь от каравана, кубарем скатываясь с барханов вместе с тучами песка. В разных местах каравана одновременно вспыхивала паника. Купцы дружно кричали: «Вай-вай!», хватались за голову и слали проклятия неизвестным. Трещали факелы. Вдоль каравана с пиками наперевес бегали сбитые с толку охранники, не рискующие, однако, сойти с дороги и углубиться в густую тьму пустыни.
Много раз Наргис слышала эти рассказы от Исы, но она знала также, чем кончились их проделки.

XIII. АЛМАЗЫ

Однажды во время набега его лучшего друга подколол пикой сам караван-баши, начальник каравана. Метил он в Ису, но чудом промахнулся. Вложив два пальца в рот, Иса свистнул, подавая сигнал к отходу. Сам он уже кубарем летел вниз с гребня бархана, через несколько минут к нему присоединились остальные. Дальнейшее они наблюдали из темноты. Если бы люди в караване были повнимательнее, они заметили бы целый ряд блестящих во тьме глаз, красноватых, похожих на волчьи. Глаза блестели от слез и отражали пламя факелов.
Раненый пытался уползти. Рана его была не слишком опасной, но обезумев от ужаса и боли, он потерял способность соображать. Караван стоял, отовсюду сбежались люди и молча шли за раненым, не мешая ему ползти. Впереди шел караван-баши с мрачным лицом и саблей наголо, огромный, черный, лохматый. Пику он кому-то отдал. Все видели, что раненый – мальчишка лет тринадцати-четырнадцати, но он был вор, и это не требовало доказательств. Суда не было, свидетелей было больше четырех, гораздо больше, чем положено по Шариату, своду правил истинно верующих: и караван-баши, наступив ногой на спину мальчика, поднял его руку за пальцы и одним махом отсек кисть правой руки. Он был страшен. Раненый завизжал и стряхнул с себя его ногу, все еще пытаясь отползти, спастись, спрятаться, опираясь на окровавленную культю. За ним по песку тянулся кровавый след.
– Иса! Иса! – кричал он отчаянно.
Ему снова не мешали. Молча шли факельщики, давая возможность остальным насладится поучительным зрелищем истязания. Обливаясь слезами, из темноты на казнь взирали его товарищи. Если кто-то из них и хотел вмешаться, никто с места не двинулся. Это было бы равносильно коллективному самоубийству. Они были всего лишь детьми, и у них не было оружия, только маленькие острые ножички для обрезания веревок.
– Иса! Иса! – кричал умирающий. Он звал на помощь друга, и друг знал это. Он был бессилен. Люди из каравана не придавали значения этим крикам. Они думали, что умирающий обращается к одному из величайших пророков ислама, Исе ибн Марьяму, что было похвально и с общего молчаливого согласия было решено прекратить его мучения. Караван-баши в два широких шага догнал ползущего, зашел сбоку и отсек ему голову. Через несколько минут, бросив на месте страшные останки, караван возобновил движение. Один из ограбленных, тот, у которого унесли тюк с индийскими пряностями, убивался и требовал начать погоню за похитителями, но его уже никто не слушал. Наказание считали соразмерным деянию.
Уже давно взошло солнце, а они все сидели и плакали, не решаясь подойти к месту казни и не решаясь вернуться в селение с печальной вестью. Наконец тянуть дальше под палящими лучами стало невозможно. Собрав останки в большой мешок, они вернулись домой. Всю добычу: двух мулов с грузом и тюк с пряностями – все, что успели стащить этой ночью, они оставили у порога погибшего вместе с его останками и разбрелись по своим домам.
Больше Иса в набегах на караваны не участвовал, как его ни упрашивали. У него оказалась мягкая натура. Он не мог забыть друга и его отчаянного крика о помощи, которую он не мог ему оказать. Задумывая эти набеги и придумывая ночные трюки, он не планировал ничего подобного. Для него это была всего-навсего потеха, к тому же приносящая неплохой доход. Веселье закончилось трагедией. Родители покойного проклинали его на каждом углу. Потом они нашли в тюке с пряностями увесистый мешочек с алмазами, запрятанный в самую середину и зажили богато. Через два месяца отец покойного, став завидным женихом, привел в дом вторую, молодую жену.
Иса сменил род занятий и стал интересоваться разведением племенных лошадей. Ему во всем сопутствовал успех. Залогом его жизненных успехов всегда были легкость, практичность, сообразительность. Потом пришла очередь Наргис, и она покорилась своей судьбе, тем самым совершив вероятно самую ужасную ошибку в своей жизни. Могла ли она не согласиться и пойти против воли родителей? Да, она родилась свободной и могла отказаться от брачного союза, значительно осложнив при этом жизнь. Никто бы ее за это не убил.
Откуда она во всех красках знала о случившейся в песках трагедии? Почему помнила о ней через столько лет? Потому что Ису все еще мучила память, и они не раз говорили о случившемся. Эту память иногда еще принято называть совестью.
Она очнулась от своих мыслей и услышала, что Аят продолжает ей что-то говорить.

XIV. АЯТ ПРОГОВАРИВАЕТСЯ

– Видела я его рыжего красавца у ворот, – восторженно говорила Аят. – Лучшего коня в мире не найти.
– Найдется и лучше, – сдержанно ответила Наргис, уже жалея, что допустила этот разговор.
– Где?!
– Стоит в конюшне.
– Хотела бы я на него взглянуть. Я хорошо разбираюсь в лошадях.
– Попьем лучше кофе и закончим трапезу. Негоже нам, женщинам, рассуждать о мужских делах.
– Мужские дела? – насмешливо фыркнула Аят. – Куда они без нас?
Но Наргис уже встала, чтобы принести со двора большой медный кофейник с длинным носиком, возможно единственный предмет хозяйства, сохраненный ею в память об отчем доме, о матери. Заодно она подкинула в жаровню горсть душистых сандаловых щепочек, чтобы ароматный дымок стал погуще. Там где она росла, считалось, что такой дым отпугивает демонов. Из-под навеса, где пару часов назад сидела Аят, не было видно, что делается за воротами, для этого ей нужно было влезть на забор. В лучшем случае она могла слышать цокот копыт, но и только. Невозможно по цокоту копыт угадать масть лошади. Аят проговорилась. Для человека, который под навесом старательно делал вид, что ему все равно, она слишком многое увидела и узнала. Может она неизвестно зачем следила за домом раньше?
Она внесла поднос с кофе и вялеными финиками. Злая жилка билась у нее на виске: клетка была пуста, голубь еще не прилетел. Резкий запах крепчайшего кофе заставил Аят поморщиться. Вода в этой местности горчила и воняла, и употребляли ее или с лимонным соком, или с индийским тмином, смотря по предпочтениям. Наргис предпочитала тмин, обладавший лечебными антисептическими свойствами. В кофе она добавила также кардамон и другие специи и томила на медленном огне несколько часов, пока напиток не превратился в горькую маслянистую жидкость, не имевшую ничего общего с благородным напитком. Именно такой кофе обожали местные жители и ненавидела Аят, хорошо, что кофейные чашечки и, следовательно, порции были крошечными. Она предпочла бы еще одну тарелку восхитительных вареных бобов с чесноком или свежий козий творог с кунжутом и оливками, намазанный на хлеб, но понимала, что нельзя провести весь день за столом. Пора было и честь знать. Подавив вздох огорчения, она приняла наполненную до краев чашечку из рук Наргис, осторожно пригубила, заранее закатывая глаза, чтобы показать какое получает удовольствие от божественного напитка, и спросила как бы невзначай:
– Куда уехал твой муж?
Но тут громкий голос со двора прервал ее, оставив вопрос без ответа, а поскольку окна в меджлисе были наглухо закрыты ставнями, потому что снаружи стояла дикая жара, Аят осталось только гадать, кто бы это мог быть. Услышав голос, Наргис нахмурилась, вышла и плотно притворила за собой дверь.

XV. ТАЙНОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО

Во дворе ее ждала некрасивая смуглая цыганка с диким лицом и разбросанными по плечам волосами, увешанная сверху донизу золотыми и серебряными украшениями. Из-за своей безумной страсти к блестящим погремушкам, она производила отталкивающее впечатление. Если несчастные замужние затворницы были вынуждены носить на себе все свои драгоценности, чтобы не остаться ни с чем при разводе и походили на свадебных верблюдов, то цыганка в своих побрякушках напоминала свадебного ишака, украшенного обильно, но безвкусно. На маленькой расшитой шапочке у нее болтались подвески из серебряных монет, в ушах и вокруг шеи сверкали тонкие золотые кольца, числом больше десяти, грудь украшала мешанина из перламутровых бус и мелких золотых монеток со стершейся от старости чеканкой. Запястья и щиколотки были охвачены массивными коваными браслетами, на сухих длинных, черных от грязи пальцах красовались серебряные кольца и цепочки. Под мышкой у нее был зажат бубен. Ударяя в него, она танцевала на базаре или вещала, предсказывая судьбу наивным простакам. По чьим законам она жила, и каким богам молилась, отбившись от своего кочующего племени и осев в их селении без крыши над головой, ночуя на базаре под навесом, никому не было известно, да и неинтересно. Лишь бы прикрывала на улице лицо и не вносила смуту в умы местных женщин. К ней относились как к безумной, но безумной она не была.
Она сидела в тени дома на корточках в позе бесстыжей индийской богини смерти Кали – широко разведя бедра в стороны, подоткнув ворох цветных шелковых подолов под коленки, и чертила прутиком в пыли загадочные знаки. Когда скрипнула дверь, она встала и бросила на Наргис взгляд, не предвещавший ничего хорошего. Впрочем, тут же опомнившись, смягчила его, разбавив заискивающей улыбкой. Наргис ей улыбкой не ответила.
– Я все сделала, как мы условились, – сказала цыганка невнятно и глухо, шаря быстрыми глазами по двору – не слышат ли ее?
– Знаю. Как ты посмела сюда прийти? Ты что, меня не поняла?
– Я хотела узнать, Иса поверил пророчеству?
Наргис молча смотрела на нее. Она могла ударить человека взглядом, могла приласкать. Могла превратить его в ничтожество.
– Что тебе надо? Быстрее, пока я совсем не разозлилась!
– Грех это, – озабоченно сказала цыганка, искоса глядя, какое впечатление производят ее слова. – Мы, возможно, накаркали беду. Нельзя так безбожно шутить с чужой судьбой.
– Опомнилась! Это уже не твоя забота, – прервала ее Наргис. – Ты свое получила.
– Если обман раскроется...
– Какой обман?
– Сама знаешь, какой. Я напророчила Исе смерть по твоей указке.
– Не мели чепухи! Ты можешь это доказать?
– Зачем доказывать? Тем кумушкам на улице только шепни, они любую сплетню будут рады разнести. Особенно о тебе.
– Думаешь некому ткнуть тебя ночью кинжалом в переулке?
– Тогда все твои планы будут спутаны!
Наргис криво усмехнулась. Ее красивое лицо стало некрасивым. Спорить с ней в такие минуты не стоило. Повисла пауза. Порывшись в ворохе цветных юбок, цыганка извлекла из таинственных глубин старинный итальянский стилет, похожий на трехгранную толстую иглу и предназначенный для протыкания металлических рыцарских доспехов и стала сосредоточенно вычищать кончиком застарелую грязь из-под ногтей. Наргис ждала продолжения. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.
– Соседи сказали, у тебя гостья? – невнятно спросила цыганка, не поднимая головы. – Тебе известно, кто она?
Здесь ничего нельзя было скрыть, негде было укрыться. Как же она устала жить в окружении агрессивного пристального внимания и враждебного скудоумия!
– Зачем ты пришла? Только давай начистоту, без всяких глупостей.
– Пришла за своей долей. Дай мне еще денег! Мне нужны деньги, чтобы скрыться, уехать отсюда. И все будет шито-крыто.

XVI. ЛЮБОВНОЕ ПОСЛАНИЕ

Некоторое время Наргис раздумывала. Взвешивала все «за» и «против».
– Ладно, сейчас, подожди, – сказала она, наконец, и исчезла за дверью.
Цыганка облегченно перевела дух, убрала нож, села на корточки и снова взяла в руки прутик. Если бы она подняла глаза, то увидела бы, как в нее из оконного проема целится стрела. Выше стрелы она увидела бы натянутый лук, тетиву, холодные как у змеи немигающие женские глаза и высокий лоб с прекрасно очерченными бровями. Увидела бы, как трепещут, хватая воздух, гневно раздувшиеся маленькие ноздри. Но она положилась на волю провидения, презрев заранее напрашивающийся финал, упрямо сосредоточилась на прутике и глаз от земли не поднимала, хотя ее трясло. И провидение вмешалось. Во дворе за ее спиной появилось размытое белое движущееся пятно! Это был голубь, бесшумно слетевший с забора. Он едва дышал и тут же спрыгнул с клетки на жердочку, чтобы припасть к поилке клювом. Вести, которые он принес, были сейчас важнее всего, и Наргис с сожалением опустила лук, сунула стрелу обратно в колчан. Лук вернулся на гвоздь. Легче было заплатить. Она так и сделала, швырнув с порога звенящий узелок цыганке и прошипев:
– Исчезни отсюда навсегда. Еще раз услышу о тебе – разговор будет коротким.
И пошла к клетке. Голубь забился в угол, дрожа крупной дрожью. В хвосте у него не хватало перьев, на лапке запеклась кровь. Если бы он мог рассказать, сколько потратил сил и нервов, сколько пустил в ход птичьих уловок, чтобы добраться до дома живым, минуя когти коршуна, получилась бы целая поэма. Этот голубь был любимой игрушкой Исы. Иса приучил его летать от дома к табуну и садиться на протянутую руку. Это был настоящий почтовый голубь, хотя Наргис впервые сегодня использовала его по назначению. Поскольку Иса не знал грамоты, само появление голубя в степи уже означало, что дома не все в порядке и нужно спешить на выручку, но сегодня голубь дважды перенес настоящие послания. На белой тряпочке, которую она отвязала от птичьей лапки, было написано: «Конь и одежда у меня. Будь готова к отъезду, вечером приеду за тобой как Иса. Не сомневайся во мне, любимая, я смогу тебя защитить». Ее лицо вспыхнуло, щеки зарделись. Ткань, на которой были начертаны эти слова, пахла так, что кружилась голова и Наргис несколько минут простояла, прижимая ее к лицу. Когда она вернулась в меджлис, готовая полюбить весь этот бренный мир, глаза ее лучились и могли без помощи свечей осветить полутемную комнату для гостей, где Аят с нетерпением ждала ее. У нее чесались руки продолжить свои расспросы.