Часть 1 Наргис

БЕГСТВО ИСЫ
Повесть
автор Цезарь Кароян

Часть первая. НАРГИС

I. ОБЕЗЬЯНЫ

Случилось это во времена, когда по степи гуляла смерть, и люди верили в предопределенность. Они тогда совершали ошибку за ошибкой: считали землю плоской, а небо твердью, полагали, что солнце крутится вокруг земли, а не наоборот. У них было удивительно богатое воображение. Стоило им подумать о чем-то страшном, о смерти, например, как она представала перед ними в образе гадкой отталкивающей старухи, и никому не приходило в голову сомневаться в реальности этого чудовищного воплощения их собственной фантазии. Но они были хитры и находчивы, как обезьяны и свято веря в предопределенность, одновременно считали, что смерть можно обмануть. Пустить по ложному следу. Сыграть с ней в кошки-мышки, то есть каким-то образом изменить свою предначертанную заранее судьбу. Такая им была свойственна логическая непоследовательность.

II. ПРОРОЧЕСТВО

И вот однажды вбежал Иса во двор собственного дома и что есть силы закричал:
– Ханум! Ханум!
Так он привык в шутку величать свою жену, называя ее госпожой своего сердца. Ханум значит госпожа. А вообще ее звали Наргис, то есть Нарцисс. Нарцисс – это цветок, а также человек с завышенной самооценкой, до умопомрачения влюбленный в собственную красоту. В полном соответствии со своим именем, Наргис была так красива, что луна стеснялась в ее присутствии показываться из-за туч. В юности у нее от женихов отбоя не было, и ей бы могла составиться выдающаяся партия, но она с пеленок была предназначена Исе. Так сговорились их родители, а воля родителей закон, пришлось со слезами подчиниться, чтобы не навлечь на свою голову несмываемый позор. И вот его полногрудая красавица Наргис, оставив дела, появилась на пороге, щурясь от яркого солнечного света. У нее было надменное властное лицо. Когда она хмурила брови, даже бродячие собаки поджимали хвосты и перебегали на другую сторону улицы.
– Что стряслось, Иса? День только начался, а ты уже вернулся и орёшь так, словно я проспала обед.
– Выйди, объясню.
– Зайди в дом.
– В дом я не войду, – возразил Иса. – Мне только что на базаре встретилась гадалка, которая сказала, что сегодня еще до захода солнца я встречу смерть на пороге собственного дома. Теперь поняла? Я не могу переступить этот порог, не рискуя нашим семейным благополучием. Мне лучше скрыться куда-нибудь на пару дней. Быстрей принеси мою дорожную сумку, да положи в нее все необходимое. Про деньги тоже не забудь. Давай же, ну, что рот разинула?!
Наргис всплеснула полными белыми руками, но спорить не стала и собрала его в одно мгновение. Через минуту она уже стояла с хурджуном во дворе. Хурджун – это двухсторонняя сумка, которая вешается на седло. Иса отвел жену подальше от порога и на всякий случай понизил голос.

III. ХИТРЫЙ ПЛАН

– Слушай внимательно и ничего не пропусти. Сейчас я отправлю Касыма, слугу, на своем коне в степь, к табуну. Дашь ему мое платье, чтобы его принимали за меня, и не отпускай, пока он полностью не переоденется. Попробуем общими усилиями отвести от меня смерть, только не открывай ему истинную причину переодевания. Сегодня в табун приедут выбирать лошадей люди наместника. Я сказал, что дела требуют моего присутствия в другом месте, так что ему придется выдать себя за меня. Предстоит большой поход, платят звонкой монетой и нельзя допустить, чтобы наша сделка сорвалась. Все детали я ему уже растолковал, так что не вмешивайся, просто одень его.
– А ты сам куда?
– Погощу у отца. Старик еле жив, а я не был у него три месяца. Здесь всего-то полдня пути. Меняла Акоп едет в город выколачивать денежки из должников, поеду с ним в крытой повозке, где меня никто не увидит. Ехать дольше, зато надежней. А ты ни с кем не болтай. Помни, ум женщины – молчание! Кто бы меня ни спрашивал, отвечай всем: не знаю, уехал как обычно. Поняла?
– Поняла.
– Хорошо. Ничего не перепутай.
Сузив глаза, она смотрела на него, как гигант смотрит на жалкого пигмея. Иса и вправду был чуть ниже ее ростом. Приятное смуглое, обычно решительное лицо его было сейчас по-детски обиженным и недоумевающим, за что ему, молодому, красивому, крепкому, такая внезапная напасть. Профессиональный заводчик лошадей, он большую часть времени проводил вне дома и пропах конским запахом так, словно сам стал лошадью. Иса обучал жеребят ходить иноходью, это была его мания, – за них больше платили. Сам наместник трижды лично покупал у него иноходцев для своей конюшни, а уж он как никто разбирался в лошадях. Словом, денежки текли рекой, и дом был полной чашей, грех было жаловаться.
– Иса, – спросила она вдруг. – А ты уверен, что цыганка говорила о тебе? Может имелся в виду наш сынок? Он как раз занемог так, что я вся извелась от беспокойства. Не в добрый час ты вздумал бежать. Вспомни дословно, как она сказала: ты встретишь смерть или смерть встретит тебя? Это ведь не одно и то же.
– «Ты встретишь смерть», я точно помню. Не думай, что я бегу, ханум, это простая предосторожность. Всего два дня…
– Да мало ли что случится за это время!
Он раздраженно махнул рукой.
– Привезу ему мешок сладостей, хворь сама пройдет. Вот увидишь, ханум!
Разговор был окончен. Иса повернулся уйти, но тут его взгляд упал на незнакомку в черном платье, которая сидела в дальнем углу двора под навесом и меланхолично жевала что-то, глядя прямо перед собой. Дико вскрикнув, Иса указал на нее рукой.

IV. ГОСТЬЯ

– Это кто, ханум?! Кто это сидит под нашим навесом?
– Бродяжка-нищенка, – спокойно ответила Наргис. – Постучалась в наши двери. Говорят, эти странницы хорошие знахарки. Покажу ей Гасанчика, вдруг что-то посоветует.
Он грубо схватил ее за руки, притянул к себе и жарко прошептал на ухо трясущимися губами:
– Слышишь, ханум! Никому не рассказывай, куда я делся. Держи язык за зубами!
Она кивнула и проводила его до ворот, опустив на лицо черную вуаль. У соседнего дома уже стояла запряженная мулами крытая двуколка. Сосед в ожидании Исы в десятый раз подправлял подпругу. Касым нетерпеливо топтался у ворот, держа под уздцы свою невысокую резвую кобылку и великолепного рыжего жеребца Исы с черным хвостом и черными ногами. Иса обменялся с ним выразительным взглядом, давая понять, что пора действовать и решительно двинулся к соседу. Обрадованный Касым привязал жеребца у ворот к специальному медному кольцу, вделанному в глиняную стену, и повел кобылку в конюшню.
Пока двуколка не скрылась из виду Наргис неподвижно стояла на улице, гневно сдвинув под черной вуалью красиво очерченные брови и рассуждая сама с собой. Солнце палило при полном безветрии, пыль медленно оседала вдали, сопровождая движение повозки. Улица была пустынна, только у ворот менялы стояла такая же неподвижная женская фигура в просторном оранжевом платье, – кричащем цвете восточного христианства. Ни одна правоверная женщина не оделась бы в столь кричащий цвет, только в благородный черный или темно-синий. Но лица вне дома все вынуждены были скрывать. Лицо христианки закрывала маска, отливающая металлическими искорками на солнце. Эти маски издавна славились у женщин тем, что оставляли много открытых мест, способных подстегнуть мужское воображение: глаза, губы, лоб, овал лица и очертание подбородка. У Наргис было шесть таких масок, однако горожанки с недавних пор предпочли маске глухую черную вуаль, и Наргис тоже перешла на вуаль. Она заметила, что соседка не сводит с нее глаз, очнулась от задумчивости и вернулась во двор, игнорируя ее скрытый призыв обменяться новостями. Ворота захлопнулись. Она знала, что ее здесь не одобряют. Ей было все равно.
По мужской половине дома от окна к окну метался Касым, мечтавший поскорей переодеться, вскочить на быстрого рыжего жеребца с черным хвостом и черными ногами и мчаться в развевающейся накидке по степи к табуну, чтобы важничать там перед надутыми людьми наместника, выдавая себя за своего хозяина, морочить им голову. Вскоре его мечта сбылась и Наргис вытолкала его через окно в проулок, чтобы он испарился из дома, минуя двор и не попадаясь на глаза странной нищенке. Эта бродяжка как-то неясно тревожила ее. Почему? Из-за суеверий. Слишком уж к месту она появилась. В случайные совпадения тогда никто не верил.

V. КОРАБЛИ

Провожая Касыма от ворот, где был привязан конь, она замечательно сыграла роль супруги, потому что на улице, несмотря на солнцепек, прибавилось еще несколько неподвижных закутанных фигур, молчаливых как статуи. Все они были в разных масках. Каждая стояла у своих ворот. Безмолвные созерцательницы. Улица была скучна, пуста, залита ярким солнечным светом и казалась сверкающей, будто сахарной. Ослепительным до рези в глазах здесь было все, кроме черных фигур и традиционно синих ставен, закрывающих узкие, как бойницы окна. Ко всему этому не лежала душа у Наргис: к простым глинобитным домам, обмазанным на случай дождя водоотталкивающим белым гипсом и меловым холмам, лишенным растительности, к скудной цветовой гамме, ежедневному унылому крику водоноса: «Вода! Вода!» и собственной вынужденной игре на публику, которую она не уважала и которая недолюбливала ее. Хотелось вырваться отсюда как из клетки. Кипя гневом, она вернулась во двор  и решительно направилась под навес, чтобы выяснить раз и навсегда, кто послал ей эту бродяжку, Аллах или Иблис, повелитель злых духов? Та сидела на камешке и ела сухой хлеб, отщипывая маленькие кусочки от лепешки и окуная их в оловянную тарелку с водой, чтобы размочить. Жевала она вяло, словно была не голодна. Ей пришлось выдержать длинную тягостную паузу, сохраняя бессмысленное выражение лица, прежде чем Наргис задала свой первый вопрос:
– Как тебя зовут?
– Аят.
Ее имя переводилось как чудо или знамение и неприятно озадачило Наргис. Не очень-то оно подходило простой нищенке, если она была простой нищенкой. Не было ли тут какого-то намека?
– Откуда ты идешь и куда направляешься?
– Иду, куда ветер дует. Скитальцам весь мир принадлежит.
– Не всегда ветры дуют так, как хотят корабли, – заметила Наргис, напомнив старую пословицу.
– Это да, но в любом случае, в движении благодать.
Наргис невольно улыбнулась. Ответ ей понравился. Она ценила умных и острых на язык собеседников.
– Вижу, ты умеешь довольствоваться малым, – с усмешкой сказала она, кивая на скудную трапезу Аят и одновременно намекая на смысл ее ответа о движении.
– Я и ждать умею. Кто пригласил на ужин, тот о ночлеге тоже позаботится.
Наргис снова рассмеялась. Обе не лезли за словом в карман.
– Мы промолчали, когда он вошел, так он и осла ввел, – иронично парировала она.
Теперь рассмеялась и Аят. Она впервые подняла голову и взглянула в лицо Наргис. Как равная. В глазах ее не было боязни или угодливости. Приятное впечатление производила она, несмотря на почтенный возраст. Лицо было гладким. Долгие странствия не измучили ее.
– Мне нужна помощь. Ты умеешь лечить? – спросила Наргис. – Если нет, скажи лучше сразу, на обеде это никак не отразится.
– Умею, притом очень хорошо. А кто болен?
– Сынок. Второй день он лежит в бреду и пышет жаром. Не может ни пить, ни есть, весь распух и хрипит, бедняжка.
– Что с ним?
– Ангина. Каждый час сбиваю ему температуру, втирая уксус в шею, и даю ложку меда с лимонным соком, но даже это приходится вливать насильно.
Лицо Аят сделалось сосредоточенным.
– Дай мне вымыть руки. И скорее веди.

VI. ЛЯГУШКА

Они вошли на женскую половину дома, второй этаж которого превратился во временный лазарет. Наргис завела дом «как в городе», заодно подсмотрев кое-что у соседей-христиан. В доме стояла нежилая тишина. В полутемных просторных покоях веяло прохладой после знойной улицы. Тяжелые расшитые золотом занавески с кистями были плотно задернуты, редкие лучики света, проникшие внутрь, освещали персидские ковры на полу. Темная медь дверных ручек и причудливых резных уголков на ларцах и сундуках была начищена до блеска. Перила и балясины лестницы, ведущей на второй этаж, были сделаны из красного дерева и отполированы. На стенах висели бронзовые подсвечники, на полу были расставлены чаши с благовониями. Из одной чаши вверх тянулась ароматная струйка дыма, растворяясь в воздухе возле потолка. Это жилище Наргис тоже вынуждена была терпеть. Царским оно могло показаться только нищим. Лично она мечтала о дворцах.
Скинув пыльную обувь и просторные верхние одежды, предназначенные для улицы, они в легких платьях поднялись по лестнице и вошли в темную комнату, пропахшую уксусом и сырым постельным бельем и освещенную одной тусклой свечкой. Воздух здесь был чудовищно спертым. Все окна женской части дома, как у всех выходили во внутренний двор, чтобы ни один посторонний мужчина не мог заглянуть в них с улицы, поэтому женские помещения были трудно проветриваемые. На ковре возле больного лежала вся в поту и сладко посапывала во сне девочка лет девяти, нанятая для дежурства на время болезни. Наргис, неслышно ступая, подошла к ней, потрясла за плечо и, разбудив, жестом выпроводила из комнаты. Тяжелое дыхание рвало тишину. Пятилетний ребенок метался по смятой постели. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как далеко продвинулась в своем разрушительном действии болезнь и как плохо обстоит дело. Аят приблизилась, твердой рукой взяла его за подбородок и пальцем заставила открыть рот, чтобы заглянуть внутрь. К прежним комнатным запахам добавилось новое зловоние. Наргис хотела вспылить, но ребенок почему-то не захныкал. Он покорно и жалобно смотрел из-под век на незнакомку. Его силенок уже не хватало, чтобы поднять веки полностью.
– Есть одно средство, но мне понадобится лягушка, – заявила Аят, закончив осмотр и вытирая пальцы о платье. – Секрет этого средства открыл мне на смертном одре один персидский знахарь. В его роду были когда-то маги-огнепоклонники, до принятия истинной веры, конечно, и кое-что в их в семье тайно передавалось из уст в уста от отца к сыну. Все давно забыли об этом средстве, а он помнил, но умер бездетным. Пришлось поделиться секретами с тем, кто был рядом. А рядом была я. Средство это чудесное, но очень дорогое.
– О деньгах не беспокойся, деньги у меня есть, – заверила Наргис. – Лишь бы помогло!
– Деньги тут ни при чем, – сухо ответила Аят. – Поймай мне лягушку! Выйди во двор и принеси ее сюда.
– У нас нет во дворе лягушек.
– А кто это сидел у порога, когда мы входили?
– У нас нет во дворе лягушек! – с досадой воскликнула Наргис, но все же вышла посмотреть. Большая пустынная лягушка сидела возле двери и грустно смотрела на Наргис. Взгляд у нее был усталый и совершенно человеческий, жирные бочка ритмично вздувались и опадали. Без колдовства тут не обошлось. Не могла же она сама появиться там, где лягушки не водятся! На порог ее, ясное дело, подложили чародеи. Но делать было нечего. Поколебавшись немного, Наргис накинула на нее платок, сгребла с пола и отнесла Аят.
– Очень хорошо, – сказала та, придирчиво осмотрев лягушку. – Ну что, согласна платить? Тогда посади ребенка прямо и держи, чтобы он не откидывался назад.
Взяв лягушку поперек брюшка, она поднесла ее ко рту больного, в зону зловонного дыхания и крепко сжала пальцы. Несчастная пискнула от боли, широко разинула рот и стала отчаянно вырываться.
– Пусть подышит на нее, пусть подышит, – жарко шептала Аят, еще крепче сдавливая ей брюшко. – Скоро ему станет легче.
Наргис кусала губы. Глаза у лягушки стали закатываться, сердце забилось как сумасшедшее, лапки нервно задергались. Глаза у ребенка стали проясняться. Он попытался отстраниться, но мать удержала его в прежнем положении. Успех лечения был налицо. Это казалось чудом. Прошло всего несколько минут, и болезнь полностью перешла на лягушку. С тихим загадочным смешком Аят опустила руку и бросила лягушку на пол. Та прыгнула. Мальчик рассмеялся.
– Золотце мое ненаглядное! Тебе уже лучше? – со слезами на глазах спросила Наргис, прижимая к груди головку сына. – Скажи, мальчик мой бесценный?
– Завтра он забудет что болел, – за ребенка ответила Аят.
– Не знаю, как тебя благодарить, – с чувством промолвила Наргис, любуясь сыном. На ее длинных ресницах еще блестели бриллианты невысохших слезинок. Она негромко высморкалась в платок.
– Мам, а лягушка-то умерла! – вдруг сказал мальчуган.

VII. РАВНОВЕСИЕ И ЖАТВА

Наргис оглянулась: лягушка ничком лежала на полу, бессильно раскинув лапки в стороны.
– О Аллах, что это с ней? Неужто померла?
Странница кивнула. В глазах ее блестели торжествующие искорки.
– Я ведь сказала, лечение это дорого обходится. Когда Аллах дарует новую жизнь, он этой жизнью смерть уравновешивает, а когда смерть сама отступает, тут счет вдвойне идет. Равновесие и жатва.
– Что? Не поняла.
– Равновесие и жатва, – повторила Аят, немного повышая голос. – Один новорожденный собой смерть полностью компенсирует. Это равновесие. А за чудесным спасением всегда две смерти следуют. Жатва. Твоему сыночку жизнь сохранили? Сохранили. Счет уже открыт, первая смерть у твоих ног валяется. – Аят легонько пнула ногой трупик лягушки. Он еще не успел остыть, поэтому перевернулся на бок, сложил ручки и стал в такой позе очень похож на крошечного человечка. – Не закапывай во дворе, лучше выкини подальше от дома.
– Значит, будет и еще смерть?
Аят сочувственно кивнула.
– Уж поверь, лучше ей случиться или вступит в действие временное проклятие, и жизнь твоего сына останется под угрозой. Только не вздумай прихлопнуть муху, это не поможет. Должен быть кто-то, кто с вами связан хотя бы отчасти, как эта лягушка.
Как с ними связана лягушка, Наргис уточнять побоялась. Рассуждения нищенки звучали странно и путано, но резонно и воскресили в ней недобрые предчувствия. Все же не зря Аят, словно вестница смерти появилась у них в доме одновременно с предсказанием гадалки. Если бы некое тайное обстоятельство, связанное с пророчеством, не было известно Наргис, подозрение стало бы прозрением и руководством к действию. Но обстоятельство это было ей отлично известно и не позволило развиться подозрению. В свое время оно станет известно и нам.
А пока глаза Наргис сверкнули:
– Я за свое дитя любую цену заплачу.
И на всякий случай, глядя в лицо Аят, произнесла слова молитвы:
– Аузу би-л-Ляхи мина… и так далее. Прибегаю к Аллаху против Шайтана, побиваемого камнями!
Шайтан – это черт, который может принимать человеческий облик ради своих зловредных целей. Если бы нищенка была шайтанкой, она бы испугалась. Но она не испугалась.
– Можно мне еще раз вымыть руки? – жалобным тоном спросила она, играя жалостью с целью погасить в глазах Наргис разгорающийся пожар. – Не хочу заболеть. От этих животных бывают бородавки. Кстати, если у тебя появятся, капай перед сном по одной капле уксуса на каждую бородавку и через несколько дней они полностью исчезнут.
Тут ее взгляд упал на ларец с открытой крышкой под единственной свечой, уже превратившейся в огарок. Письменные принадлежности – листы пергамента, перья, чернильница были вынуты из ларца и разложены для работы. В этом доме умели писать! Она прикусила язычок и расхотела умничать, потому что еще минуту назад готова была поклясться чем угодно, что отсюда до самого Ирана вряд ли найдется настоящий грамотей, познавший не только чтение, но и письмо! Теперь такой грамотей стоял перед ней. Женщина. В это было трудно поверить и невозможно объяснить, а необъяснимое всегда пугает и внушает уважение. В подобном случае противник признается равным себе.