Элизабет Тейлор первая глава

Часть первая. Высокие отношения.
Глава 1. Мечты, которым не суждено было сбыться.
 Я сидела, качаясь, на уютном плетеном кресле-качалке, таком большом, что умещалась на нем с одной подвергнутой ногой. С балкона открывался чудесный вид на наш роскошный душистый сад с розовыми магнолиями, утопающими в свете весеннего пробуждающегося солнца, темными многотонными анютиными глазками, источающими таинственность, голубым сердцем оленя с бусинками, спадающими каскадом, и многими другими творениями матери-природы. Чистый, влажный Воздух был насыщен ароматом хвои и цветов, и спертого дыхания города здесь, в колыбели моего отрочества, совсем не чувствовалось. Как будто не было рядом кладбища ненужных коробок, полчищ суетливых клерков, шума барахтающихся в грязи кэбов и как будто не было всего того, что мне предстоит пройти. Я читала занимательную классическую литературу, изредка поглядывая на деревья и кусты. Из гостиной мягко доносились медленные звуки клавишной музыки, звон тарелок, громкие взрывающиеся хохотом голоса. Я окинула мечтающим взором небо, засмеялась от радости прекрасной жизни и откинулась на спинку плетеного кресла-качалки, заставив его несколько раз покачнуться. Пока медленно Закрывались глаза, губы расплывались в сладкой наивной улыбке. Я Бережно опустила раскрытую книгу на грудь и обняла ее своими светлыми, не знавшими работы руками.  Засыпая, медленно переставала качаться. Шум из гостиной стих, может быть, потому что гости устали от ненужных разговоров, что бывает с ними нечасто, или может быть, потому что расслабленный слух мой уже не допускал этих звуков в сонный мозг. Только красивое пение птиц, которое он почему-то допускал и, причём, с охотцей,  нарушало тишину и безмятежность весеннего утра.
 Не знаю, сколько прошло времени, когда на мой балкон вышла из гостиной высокая исхудавшая женщина лет сорока в узком облегающем платье. Она наклонилась ко мне, оперевшись рукой на кресло, и бросила любопытный взгляд на книгу; прочитав название, покачала головой и обреченно вздохнула. Женщина ласково потрясла меня за плечо. Я очнулась от дремы и взглянула на нее.
 - Мама! А что, гости уже разошлись?
 - Нет, милая. Они просили тебя сыграть, - ее блестящие, даже чуть больше, чем надо блестящие, почти лихорадочно большие глаза, казалось, вобрали в себя всю силу весеннего света, который, правда, постепенно в них мерк.
 Я спросила развязно и одновременно не без затаенной гордости, не очень-то удивившись этой их просьбе:
 - Ну а что?
 - Да что угодно, дорогая. Им все равно. Они так пресытились музыкой, что им безразлично, - мама моя любила слышать и говорить правду, поэтому у нее было мало друзей и за это я ее по-настоящему уважала, -  И не думай, что они будут слушать, но сыграть надо для приличия. Идем, - она поманила меня рукой.
  В большой на мой взгляд, но по меркам аристократического общества уютной маленькой гостиной было много людей. Я увидела множество людей. Первыми бросились в глаза две женщины, сидевшие на мягком диване рядом друг с дружкой. Одна была помоложе и покрасивее. На другом краю сидел низенький толстый господин, державший в одной руке трость и плоскую шляпу, а в другой – большую сигару в такой манере, как царь держит регалии своей власти. Он все время улыбался и что-то страстно обсуждал с дамами. Их я не знала близко, но помню, они изредка навещали наш дом с целью развеять скуку, поглотившую всю их жизнь. Это были тетка с племянницей и посторонний им человек, с которым они обсуждали самые сокровенные темы.
 Облокотившись на пуф дивана, стоял длинный и очень худой человек средних лет, не пожелавший снять высокий цилиндр, с узкой тростью, не очень-то интересующийся тем, что происходило в гостиной. Его я видела впервые, но что-то кольнуло в моем сердце, когда я встретилась с ним взглядом. Эти глаза… Черные, как холодная и гибельная для человека ночь космоса, они казались бездонными. Они будто ничего не выражали, но вместе с тем в них таился какой-то секрет, плохая тайна. Черты его лица были сухие и острые: выдающийся подбородок, орлиный нос, поджатые губы, приглаженные, взлетающие к тонким вискам железного цвета брови. Он был похож на ненасытную гиену.  Он - единственный, кто заметил меня, когда я тихо вошла. Мне этот господин сразу не понравился, а он все смотрел на меня и смотрел, впиваясь взглядом, и от этого взгляда мне стало вдруг очень холодно и муторно на душе. Рядом с ним, на диване, занимая много места, красовался маленький темный чемоданчик. Меня особенно заинтересовало, что в нем находится.
 Мама объявила гостям, что ее дочь с радостью согласилась исполнить для них Делиба. Все взгляды обратились на юного музыканта.
 Я поспешила сесть за рояль и оказалась спиной к гостям. Радуясь, что теперь не вижу этого высокого типа да и всех их, этих счастливых обладателей восковых масок, я приподняла крышку любимого инструмента и попыталась вспомнить какую-то красивую мелодию. Играя, я хоть и забывалась и уходила в себя, уходя в неизведанную глубину искусства, но изредка поглядывала на стоящий рядом кувшин, в который погрузились, принимая желанную ванну, подаренные матушке розы. Его скользкая, отражающая поверхность ясно и четко показывала гостей. Я хотела узнать, чем они занимаются, пока я играю якобы для услаждения их культурного слуха. То и дело с мрачным удовлетворением я замечала резкие движения голов сидящих вокруг меня скучающих дам. Мужчины, правда, стояли как каменные. Единственно хорошее, что есть в моем высоком обществе, это умение показать, что ты внимательно слушаешь, чтобы ненароком не обидеть. И это же качество я считаю самым плохим. 

  Да, это был странный мужчина. А какой холодный, острый, пронизывающий душу взгляд этих бездонных черных глаз! Мне показалось, что этот незнакомый мне человек надолго ввяжется в мою судьбу… натворит что-то ужасное. Зачем он  появился? Что ему нужно было в нашем доме, который приютил мои мечты и радости и который мне суждено будет скорее оставить? Хотя, я склонна все приумножать, максималист, не терпящий других цветов, кроме чёрного и белого. Но ведь при одном малейшем воспоминании о нем мое сердце бешено колотилось, а брови морщились. Очень странно: еще ни один незнакомый человек не оказывал на меня такого влияния.
 Это было какое-то нехорошее предчувствие… приползла уверенность: должно случится что-то плохое. Я некоторое время жила в этом чувстве, упивалась грядущей, ещё неизведанной и слабой болью, мрак которой мерцал впереди. Его образ вставал предо мной, когда я закрывала глаза. Да и открытыми глазами я видела его прямую, как гвоздь, фигуру и яйцевидную, большую по сравнению с телом голову. Я, кажется, подметила все его мерзкие черты, когда он снял головной убор и поддержал меня бурными аплодисментами, один из первых в зале, что было мне неприятно, так как показывало, что и он обратил на меня внимание.
 Я пыталась расспросить мать о нем, но ей было не до меня. Последняя болезнь, последнее испытание захватило ее тщедушный организм почти сразу после праздника. С каждым днем ей становилось хуже. Никто не мог понять причину этого спада. Слуги шептались в доме, знакомые обсуждали неожиданный недуг в своих золотых салонах. Я же, видя, как ей плохо, усердно молилась Богу, чтобы он спас ее тело, за душу ее я не волновалась. И просиживала в пологе ее кровати часы,  утешая самыми бесполезными словами, какие только говорила в своей жизни, пыталась обеспечить ей тишину и покой, но все прошло без толку. Глаза мои не высыхали ни на минуту, из горла не уходил комок, мир потерял все свои ослепительные краски, оставив только пелену дождя за окном.
  Никто не смог ее спасти.
  Однако, ожидаемая всеми Смерть пришла Внезапно, как подарок на Рождество. Сначала я даже не поняла, не осознала того, что произошло, как-то стало очень гадко, пусто и сыро на душе. Отчаяние сковывало сердце, сжимая его железным объятием, окутывало сознание темной вуалью. Я не различала реальность и сон. Казалось, все потухло, умерло вместе с самым драгоценным человеком. Мамы, моей милой, всегда доброй и нежной, умной и справедливой мамы больше нет, и никто не придет и не выслушает в тяжелую минуту, не заглянет тихонько в спальню утром, не раздвинет аккуратно шторы, чтобы солнечные лучи коснулись безмятежно спящую Элизабет, не будет читать неимоверно интересные книги вслух своей любимой девочке. Никто не погладит так же ласково волосы, как делала это мама. Никто не будет кружиться со мной по саду, держась за руки, смеясь самым беззаботным смехом, в который уже, правда, потихоньку вклинивалось страдание…  То воздушное, легкое, что делает детство самым лучшим временем, пропало, будущее легло в тяжелый, обитый гвоздями гроб. Самые теплые, горячие, солнечные воспоминания - только о ней.  Но года сочтены, и срок прошел. Я, кажется, понимала, что сейчас, когда вот перед тобой эти белые руки, эти зеленые мягкие глаза, сейчас тяжело расстаться и примириться, а потом будет легче; думала, что пройдут годы, тоска притупится. Будет тяжело, всегда будет тяжело вспоминать, но ведь прошлое не может цепляться за горло вечно.  И хоть прекрасная порвавшаяся жизнь никогда не будет уже такой, какой была прежде, и ничем рану не зашьёшь, времена будут меняться, как пролетающие пейзажи за окном поезда. И даже то, Что ты потерял что-то самое ценное в своей жизни, что не вернешь уже никогда, через несколько лет уже не заставит тебя горько стенать.
  Беззаботная, светлая Любовь жива и будет жить вечно. Будет жить в том маленьком медальоне, который висит сейчас у меня на груди. В этом маленьком медальоне с короткой запиской от нее. Там был ее великолепный портрет в пастельных тонах руки Саймона Реддинга, престарелого доброго, но слабовольного господина с параллельной улицы, а написано было: «Но я знаю, что придет время, когда счастью не будет конца». И я верила в эти сокровенные строчки, потому что сама так считала, потому что она меня знала лучше, чем я сама. Однажды для всех страждущих и несчастных наступит благостный день, и все мечты сбудутся, и будет вечный рай, вечное блаженство, вечный свет. Я надеюсь, твердо надеюсь, что существует всегдашняя жизнь, всегдашняя надежда.
  Словно в кошмарном сне я видела все эти напыщенные, сияющие глупостью и бесчувственностью лица признанных знатных аристократов, представителей высших классов общества, которые толпами рвались в двери нашего дома с одной целью: уставиться на новоявленную сироту, приговаривая и улюлюкая, какая это бедная девочка, маленькая сиротка и как им жалко ее!
   Четыре года назад, когда мне было десять лет, умер мой отец. Он был активным предпринимателем, но, возвращаясь домой с конторы, напрочь забывал о работе и становился любящим и заботливым отцом и нежным мужем. Помню, я обожала подбегать и висеть у него на шее после того, как он тихонько закроет дверь, чтоб никто не слышал, и басом возвестит о своём приходе. Всю жизнь мама была без ума от него, и этой горячей привязанности нисколько не мешало то, что он был немного ниже ее, совсем не хорош собою, в сорок лет уже имел порядочную лысину, был тучен и крепок. Его маленькие карие глазки излучали доброту, любовь, преданность. Несмотря на то, что он усердно работал и трудился в седьмом поту, лишние килограммы придавали его внешности нечто милое и забавное. У него были очень плохие зубы, которые даже стали выпадать, благодаря любви к сладкому, каковая особенность передалась мне, и отсутствию ухода. Когда он в очередной раз возвращался от стоматолога без зуба, он, скрывая свою неловкость, вызванную несоответствием красоты мамы и его физиономии,  поговаривал не без ехидной улыбки: «Я думал, я достаточно уродлив, но куда уж больше?». Однако сама мама не видела в нем не единого недостатка. Она вышла за несостоятельного тучного клерка замуж по чистой и искренней любви, наперекор воле богатых родителей. Они так и не примирились с этим выбором, я их никогда не видела, и в этой повести о них больше не будет сказано ни слова, так как они умерли от тифа лет семь назад. Бабушка и дедушка по отцовской линии почили и того раньше, и я даже не имею представления о том, какой ангел смерти их забрал. В нашей семье не принято было говорить о подобных вещах. Но, думаю, они точно бы одобрили решение сына взять в жены аристократку. Он, в свою очередь, не чаял души в супруге, и это был крепчайший союз на земле. Хотелось бы мне встретить человека, которым у меня бы сложились такие же высокие отношения. Отец, в отличие от других неказистых низеньких мужчин, не отдавал предпочтение тому, как он выглядел, но по положению своему, поднявшемуся, когда он женился, он обязан был одеваться аккуратно и с шиком. В тайниках своей души он презирал мамино общество, да и она сама потихоньку воспитывала во мне стремление отдалиться от его пагубных нравов.

    На похоронах появилось множество разнообразных личностней, все - с целью пообедать в хорошей компании,  потанцевать, познакомиться с кем-то или поделиться последними новостями. Пижоны, тунеядцы, ведьмы любят такие красочные события, несмотря на то, что мама была не очень известной персоной, а представителем обычного среднего класса в высших кругах. Компании, состоящей из толстяка и тети с ее родственницей, которые явились на последний праздник, не было. Они уже, видимо, всесторонне изучили погибшую и более ничего от неё не ждали. Как я предполагаю, людям трудно быть вместе с живым человеком и быть с ним же мертвым; они хотят быть либо с ним мертвым, либо с живым по отдельности.
   Пришла какая-то высокая дама из Неаполя, но очень похожая на немку своей неприступностью и жеманностью. Ее норковое длинное пальто волочилось по земле, а бульдожье лицо выражало брезгливость и тревогу. Ее широкая шляпа с большими фиолетовыми розами сидела на ее голове прочно, будто слитая с ней, в то время как у других пришедших буйный ветер так и норовил сорвать головные уборы. Могу поспорить, что эта роскошная шляпа попросту боялась в чём-то провиниться перед столь суровой на вид хозяйкой.
   Присутствовал тот самый злостный и мерзкий незнакомец с саквояжем и в цилиндре. В виду последних трагических событий я совсем забыла про существование этого страшного человека. Он ни разу не взглянул на меня, и вообще, кажется, не обращал ни на что внимания, и даже гроб так и не привлёк его пронзительного взгляда.
   Был очень высокий джентльмен с таким выпирающим животом, что его толстый жилет легко мог порваться. Помню, я даже удивилась, как он мог передвигаться с такими габаритами на своих тонких ножках.
  Были три маленькие женщины, укутанные в меховых зимних шубках: престарелая женщина, ее дочь, и внучка. Все три дамы были совершенно одинаковые. Только звенящие бусы у них были разного цвета.
  Подошел ухмыляющийся мальчик с бабочкой, злобно смотрел на меня, не отрываясь, будто я виновата в том, что у него такие ужасные бородавки на пальцах на обеих руках.
   Все присутствующие, как-то откровенно говоря веселые, готовились к застолью, как к прекрасному поводу набить брюхо до краев. Меня одновременно раздражало и пугало это беспринципное общество, хотя в те ужасные минуты я думала отнюдь не об этом.
   Маленькая девочка с огромным нелепым бантом без устали дергала свою молодую хохотушку-мать за полы ее великолепного, но абсолютно не подходящего к случаю платья и что-то спрашивала, глядя на меня. Она так покровительственно и жалобно на меня уставилась, что я вынуждена была отвернуться.
   Явилась прожорливая вредная старуха, чьё лицо было испещрено язвительными морщинами, с сыном, который все время поглядывал на золотые часики и переминался с ноги на ногу с крайне отстранённым и скучающим видом. Эта женщина взяла меня за руку и не отпускала до конца, так что я была все равно что в тисках.
   Каким-то двоим мальчикам вздумалось поиграть в каш каш между суровыми плитами могил.
   Священник был похож и на гуся, и на цаплю, и на крокодила одновременно. Он был очень недоволен тем, что ему приходилось мало есть, и жениться было нельзя, и вымещал гнев на свою паству, которой и он сам не был особенно нужен. Он был похож на делового клерка из Докторс коммонс. Тонкий, тощий, маленький, низкий, он был гордым обладателем великолепной лысины, вокруг которой ореол белых, как лунь, редких волосинок расположился частоколом. Его дергающиеся щетинистые усы чёрного цвета были хоть чём-то траурным на похоронах. Боюсь, читатель уже забыл, что я описываю не что иное, как похороны.
   Конечно, я была зла на весь мир, и что-то тогда во мне перевернулось, что-то было навсегда потеряно для четырнадцатилетней девочки. Другие будут жить, я буду терпеть одиночество, переносить страдание, ждать покоя. Но никто в мире не должен был об этом знать, иначе зачем я так долго и скрупулёзно воспитывала свою гордыню?

 Прошло несколько недель.
 И вот однажды утром произошло что-то страшное.  Появился тот странный человек, которого я видела, когда играла на фортепьяно и который на похоронах на меня даже не посмотрел.
 От его появления у меня сжалось сердце, стало боязно и горько, и я невольно поежилась.
 Мужчина бесцеремонно прошел в мою комнату и сел в властной позе за стол, за которым я учу уроки и который мне в последние дни не был надобен. Его бездонные и одновременно плоские глаза несколько секунд смотрели так же холодно и изучающее. И я услышала его голос, который оказался таким же, когда он сказал в тот памятный день: «Браво, браво, браво. Прекрасно сыграно», то есть, сухим, спокойным, равнодушным и жестким:
 - Мисс Тейлор, выражаю соболезнования по поводу преждевременной кончины вашей любезной мамаши. Обо мне, я полагаю, она мало говорила, если не говорила вообще. Я ее брат и ваш родной дядя, мистер Крудж. Да, кстати, я назначен вашим опекуном. Вот и все, пожалуй. Собирайтесь. Сегодня утром я намерен отвезти вас в Институт под директорством мадам Берк.
 Как мерзко произнес он эти странные слова! Каким  вульгарным, скрежещущим голосом!
 Я всмотрелась  в него во все глаза, не понимая, чего от меня хотят.
 - Да, и побыстрее, - добавил он, поднимаясь, - Я договорился с мадам, что мы прибудем ровно в двенадцать утра. А я не привык опаздывать…
 И он бросил на меня суровый взгляд, от которого я съежилась еще больше. Я, которая ещё не превозмогла своё горе и находилась пока в иных сферах бытия, произнесла еле слышно, когда он уже направлялся к дверям:
 - Простите, а надолго?..
 Мужчина , подошел ко мне и наклонился, и его глаза, которые я увидела так близко, яростно засверкали:
 - Я смею полагать, мисс, что вы обойдетесь без лишней информации.
 Без лишней? Как это так? Меня взбудоражило этакое заявление, я была потрясена наглостью человека, который говорит такие странные вещи ребёнку, только что потерявшему мать, но больше этого я была испугана.
 Я резко встала и громко, но дрожащим голосом произнесла:
 - А могу ли я узнать… с вашего позволения… зачем я вообще туда должна ехать?
  Но он оборвал меня на полуслове, тон его становился все более сильным и сильным:
 - Собирайтесь без лишних разговоров! Уложите все самые необходимые вещи в какой-то чемодан. У вас же есть чемодан? – пренебрежительно вопросил он, - Так положите его вот сюда и киньте туда зубную щетку, расческу и… книжку. Я буду ждать вас через пятнадцать минут у входа. Да, и оденьтесь потеплее, сегодня, однако, пасмурная погода…
  Карета стремительно мчалась по сырому, покрытому лужами асфальту, обдавая брызгами прохожих. На окнах – темные траурные шторы, да и вся карета мрачновата. Как будто хотела скрыть, утаить что-то от посторонних глаз, убежать от взглядов лондонских людей.
 Моросил редкий дождь – ливень окончился, воздух довольно пропитался едкой, тяжелой влагой и стал еще сильней давить на землю. С карнизов громко падают тяжелые капли, попадая  в лужи, на тротуар, на головы или зонтики прохожих, заставляя их отдаляться от стен домов. Несмотря на то, что все прошло, грозно-серые тучи все так же муторно, сонно громоздятся на острых, теряющихся в вышине шпилях и пиках, испещряющих крыши. Белесый туман сплошной стеной покрывал дорогу, сгущался в узких переулках и улочках, полностью заполнял тупики и задворки.
  В карете сидели двое: высокий сухопарый мужчина на одном кресле и девочка лет четырнадцати на другом. Он – в статной позе, положив ногу на ногу, обеими руками держа зонтик, рядом с ним – саквояж, с которым он никогда не расставался. На вид ему можно дать лет тридцать пять: его худое лицо еще не покрыли старческие морщины, но оно казалось изможденным и совсем уже не молодым. Цилиндр его лежит на сидении, деля место с чемоданчиком. Темные волосы гладко прилизаны, острые угловатые брови сомкнуты на переносице в глубокую складку, орлиный нос резко выдается вперед, отбрасывая длинную тень на твердую скулу и часть рта. Тонкие серые губы плотно сжаты, по краям – складки, идущие вверх к узким крыльям носа, полоска усов такого же цвета, как и волосы, высокие скулы идут к длинным бакенам. Хищные приподнятые глаза - черные и глубокие, ресниц мало, почти нет, отчетливо видны темные круговые мышцы. Он сверлит ее взглядом.
 Девочка была не очень хороша собой, на мой взгляд; обладая оливковыми миндальными глазами, темно-рыжими жиденькими волосами, верхние пряди которых захвачены заколкой, тонкими бровями, она не обладала самым главным: гармонией и пропорциональностью лица, изящностью черт.  Узкие напряженные плечи вздрагивали то ли по причине ухабистости дороги, то ли от холода. Она прижалась к окну, обхватив себя и согнувшись, голова опушена вниз и вбок.
 В карете молчание, напряженная тишина, слышен только шум давно уже пробудившегося города, капли, стучащие по крыше и стук колес.
 Вдруг я встрепенулась. Медленно подвела дрожащую руку к занавеске и отдернула край. Мелькнул кусок Лондона – серое пятно, люди на мостовой, какая-то женщина в красном платке совсем рядом. Секунда, и Крудж резким движением руки сжал мои пальцы, нагнулся ко мне и, вперив долгий пронзительный взгляд, тихо, но внушительно произнес:
 - Дорогая мисс Тейлор, дорогая моя племянница! Я же вам уже сказал: сидите смирно. Вы не услышали меня или не запомнили мои слова, прошу вас впредь не повторять таких ошибок. Мисс Тейлор, вы меня теперь хорошо поняли? Мисс Тейлор, хорошо ли вы меня поняли?
  Я подняла голову и смело посмотрела на него. Я с вызовом пыталась пронзить его почти диким взглядом. К сожалению, на моего дядю это не произвело ни малейшего впечатления.
  Крудж спокойно и брезгливо отпустил мою руку.
 - Не стоит так досадовать из-за своей неловкости, мисс Тейлор. Ведь в Институте вас обязательно научать, как правильно вести себя в большом свете. Слишком бросается в глаза, что вы не получили должного воспитания.
 - Не смейте оскорблять мою маму! – дрожащим голоском воскликнула я, - Я вас ненавижу!
Тогда вам будет небесполезно услышать, что ваше чувство взаимно. И кстати, смею напомнить, если у вас плохая память, а похоже на то, что я теперь ваш единственный живой родственник, да ещё и опекун к вашему несчастью. Какая неловкость судьбы: встретиться почти случайно, чтобы провести всю жизнь вместе, таким разным людям!
   Я не могла больше сдерживать гнев:
  - Вы бестактны! Вы...
Поверьте, Тейлор, это наименьшее зло из всех, что вы во мне когда-то угадаете.
   Жажда словесно уничтожить этого человека закончилась лишь тем, что я закусила губы от невозможности придумать что-то оригинальное.
   Карета, которую я к концу поездки возненавидела за такое чувствительное преодоление кочек, вклинилась через разукрашенные ворота в огромный, усаженный подстриженными туями, тополями и кустиками двор и остановилась у широкого, массивного подъезда. Дверцу открыли, и мистер Крудж подал мне руку. Но я едко выговорила:
 - Спасибо, я сама…
 Игнорируя мои слова, мужчина резко схватил мою кисть, и, сжав ее, потянул меня на тротуар.
 - Да уж я вам все-таки помогу, мисс, - сквозь зубы прошипел он.
  Я кинула на него злобный взгляд и подняла голову, чтобы посмотреть на здание.
  Отделанное серой плиткой, оно выглядело очень мрачно и настороженно, словно боялось принимать еще одного иждивенца. В каждом из пяти этажей тускло светились узкие, почти готические стрельчатые окна, на чердаке прятались от глаз совсем маленькие грязные оконца.
   Вдруг кто-то сильно потянул меня в сторону парадного входа в это здание. Конечно, это был мистер Крудж, он бросил не столько на меня, сколько на мои бедные глаза долгий суровый взгляд и сказал:
 - Не волнуйтесь, мисс, у вас будет еще много времени все хорошо изучить…
На пороге уже стояла какая-то пышнотелая розовощекая женщина в видном тяжелом, но развевающимся платье, как я позже узнала, это была наша первая воспитательница. Она некрасиво и не очень приветливо, но хотя бы не ядовито улыбнулась и сказала кислым уставшим голосом:
- Мистер Крудж, вы совсем намокли, заходите пожалуйста.
 Хотя на мистере Крудже не было ни единой мокрой нитки, так как он прикрывался зонтом, он поспешил в здание. Я, человек, не привыкший находиться под дождем, поспешила за ним и очутилась в громадном и безвкусно убранном холле. На полу развернулся невероятных размеров коричневый ковер с причудливым узором, который я так и не разгадала во время своего пребывания в этом доме; на стенах висели всевозможные светильники и бра, а также полотна картин, окаймленные большой напыщенной рамой; с белоснежного потолка свисали грандиозные люстры, изливающие ослепляющий свет на помещение. Прямо напротив входа на второй этаж вилась широкая винтообразная лестница с отливающими лаком деревянными перилами. По периметру комнаты стояли пестрые диваны и кресла, журнальные столики, на них красовались почти увядшие цветы в вазах, от которых в холле распространялось неприятное приторное благоухание, если так можно назвать это звонкое амбре.
 - Вот, проходите сюда, пожалуйста, поднимайтесь, - раздался грудный, но потрепанный голос воспитательницы.
Я знаю, куда идти, - раздраженно заметил мой опекун и, потянув меня за рукав, словно боясь подцепить от меня заразу, помчался наверх. Наверно, это был очень занятой и деловой человек, а может, он так спешил просто для того, чтобы побыстрее отдать меня в чужие руки.
Первым широко шагал мой новоявленный дядя, за ним еле поспевала я, после всех нас следовала полненькая женщина, что приветствовала Круджа. Вскоре мы достигли кабинета директрисы. Это оказалась очень просторная комната с тремя огромными зарешеченными окнами и украшенной золотыми скульптурами дверью. Интерьер мрачный, и не поддерживающий напряженную атмосферу работы директора, а направленный на то, чтобы сразу, с ходу, с первого их шага запугать и заставить волноваться ее новых учеников и их родителей.
  Посредине своего логовища возвышалась худая женщина в узком, богатом и расклеенном побрякушками зеленом платье, закрывающим все тело, с навороченным высоким воротником; у нее были темно-зеленые глаза, а черты лица выдавали лживость и жесткость характера. Черные и очевидно покрашенные длинные волосы были не то чтобы заплетены, но собраны в высокую, крепко держащуюся, по-моему мнению нелепую прическу. От нее сильно отдавало острым запахом противных, но дорогих духов. Она приветствовала нас обольстительными милыми словечками, было сказано что-то про то, как она рада вас видеть и как хотелось ей поскорее принять в свои радушные объятия новую ученицу, вероятно, затем, чтобы удушить ее. Я сделала внутреннюю гримасу по этому поводу, но, естественно, ничем не выдала снаружи свое недовольство этим жеманством и притворством. Было явно видно, что мы ей не нравимся. По крайней мере, я точно ей сразу же пришлась не по душе. Мне кажется, она вообще не обожает детей, как положено воспитателю института, но такие разногласия между профессией и нравом нередки в нашей жизни. Если от детей ей становится дурно, а от девочек тем более, зачем она пошла в эту сферу? Очевидно, ради наживы, во имя денег, с целью заработка. Я сразу распознаю таких людей. От них веет чем-то могильным, несмотря на то, что они стараются упрочить свое земное положение. У них в глазах кипит алчность, огонь которой испепеляет все добрые чувства, которых, возможно, и нет в помине.
    Она смотрела прямо на меня. Я робко подошла к креслу, стоявшему рядом с диваном, на котором она расположились с мистером Круджом, и присела на край, оглядываясь по сторонам. Мисс Берк снова взглянула на меня, и взгляд ее уничтожал. Я сразу поняла это и так испугалась, что встала и так и осталась стоять. Я заметила в эту минуту, как Крудж, наблюдавший за нами, слегка улыбнулся. От волнения я стала разглядывать кабинет в мелочах, но слова мадам Берк заставили меня обернуться в сторону взрослых:
- Здравствуйте, здравствуйте; вы, полагаю, мистер Крудж с племянницей? А вы - мисс Элизабет Тейлор? – добавила она, не смотря на меня, а слегка повернув голову в мою сторону.
- Да, вы верны, - сказал этот странный и зловещий человек.
- Да, - кивнула я робко, слегка посмотрев на нее. И действительно, меня поразила эта точность в именах и званиях. От меня не ожидали того, что я подам голос. Я должна была стоять смирно и молча.
  Страшная женщина встала. Она сделала это для того, чтобы подойти ко мне и окинуть внимательным, пронизывающим взглядом с пят до макушки.
Что ж, взять на себя опеку над такой красивой и спокойной девочкой будет для меня не задачей, а честью, - произнесла леди, при этом гладя меня по волосам холодной жесткой рукой с длинными пальцами и ногтями, что меня крайне раздосадовало. Я размышляла в эти минуты: а причем тут красота? Да и причем тут внешне проявляемое спокойствие? Я оказалась в институте, а главное тут ум и строгая дисциплина. И вообще, откуда она может знать, что я не притворяюсь, что наедине с моими поверенными я не становлюсь маленьким монстром? Сплошное притворство, вранье и подлог во всем и вся. Нет, эта леди мне решительно не по душе.
  Я стояла неподвижно, устремив глаза в пол. Мне очень хотелось тоже взглянуть на нее и все гадкие подробности ухватить этим взглядом, но мне очень мешала в этом природная застенчивость, которая меня очень печалит и тяготит, и страх, который я испытывала в присутствии этой женщины. Крудж начал описывать меня и мои достоинства и немного обмолвился про недостатки, хотя этих последних, именно тех, которые были им описаны, не было у меня и в помине. Он не держал моей руки и даже, кажется, не смотрел в мою сторону. Казалось, он забыл о существовании своей ненавистной племянницы, несмотря на то, что рассказывал именно обо мне. Немногословный, он оговорился только о самых важных и необходимых вещах, которые могли помочь миссис Берк в понимании моей персоны. Но он прибавил:
- Она умеет о себе позаботиться. Не переусердствуйте с нежностью, мисс Берк. Ребёнка надо держать в узде ради его же собственного блага.
   При этих словах я густо раскраснелась. В них содержалась вся его злость и жестокость, хоть они были прикрыты фальшивым шелком. Он прекрасно знает, так как, видимо, выведал уже все о моей жизни, что я сама нежна и люблю, когда со мной обращаются достаточно старательно и любвеобильно. При каждом его слове мисс Берк усердно кивала, показывая, как много значения придает она его словам и как внимательно слушает. Мне кажется, она думала в эту минуту, как бы хорошо убить всех поступающих учеников и забыть о земных тяготах. Когда он закончил, она снова повернулась в мою сторону.
- Что же скажет сама Элизаебет? Дитя моё, с тобой не будет хлопот?
    Похоже, это единственное, что ее интересует в каждом приходящем в ее кабинет человеке. Я произнесла:
- Думаю, нет.
- Как прелестно! Она думает! Этот ребенок думает!
   Я ясно в тот момент поняла, как сильно Берк ненавидит детей.
Ученье дается девочке легко, на этот счет вы можете не беспокоится, - заявил мой дядя, скрыто посмеиваясь и сверкая чёрными глазами, - Относительно ее поведения и характера могу заверить, что Элизабет вас ни в коем случае не подведет и не расстроит своим ошибками. Мисс Тейлор прилежна, способна, талантлива, умна не по годам.
    Когда сообщают какие-то личные сведения касательно меня, я сразу безнадежно краснею. Вот и в тот момент мои щёки загорелись, и я почувствовала жар по всему лицу.
- Вы знаете, миссис Берк, - заговорщицки продолжал дядя, - Мы с вами уже состоявшиеся люди, а этой малютке ещё предстоит пройти путь, полный разочарований и неожиданностей. Будет не лишним, если вы поможете ей с этой тяжелой задачей.
   Вдруг улыбавшаяся директриса подошла ко столу и вынула из секретера обёрнутое в салфетки зеленое яблоко. Я внимательно следила за всеми ее выточенными движениями.
Яблочки любишь, Элизабет? - приторно спросила она, протягивая мне ладонь с лежащим на ней фруктом. Я робко взяла яблоко, но тут же выронила его, и оно закатилось куда-то за письменный стол. Думаю, если бы не потерянность и не выражение лица миссис Берк, ничто на свете не заставило бы меня в течение следующей минуты ползать, чтобы достать его. За спиной раздался ее вздох, послышались шаги. Большего я не слышала, так как в голове зашумело от непривычных движений. Когда я, с яблоком в руках, вернулась на своё место, мистера Круджа и след простыл.