Шемякин Михаил - художник, скульптор

                РАБОТА ПРОДОЛЖАЕТСЯ...

 Художник продолжает поиски. Иногда его работы находят близкими по стилю Шагалу,
 Кандинскому. Временами — Миро или Кли. Но всегда в них присутствуют смелые
 цвета, насыщенная фактура, двухмерные формы, неожиданное, и даже вызывающее,
 искривление линий, гротеск. И во всех —тесно переплетаются фантазии и реальность
 — то, что сам Шемякин называет «метафизическим синтезом». Возникающий на его
 полотнах мир противостоит реальности.
 Необычайно широкая гамма цветов и оттенков на плоскостном фоне, неисчерпаемая
 техническая виртуоз- ность — такими предстали картины Михаила Шемякина,
 оставившего Россию 14 лет назад, на его новой выставке в галерее Мартина
 Лоуренса в Лос-Анджелесе в феврале 1985 года.
 Именно тот его приезд сблизил нас, — в той степени, в какой это можно было
 отнести к ужинающим вместе раз- другой в разных местах и по разным случаям...
 Потом мы виделись неоднократно: и в Сан-Франциско — на открытии памятника
 Крамарову; и в Клавераке у него в поместье — там и мастерские, и жилые
 строения...

 А тогда, помню, после официального открытия выставки мы оказались в отеле в
 Беверли-Хиллз, где он остановился. Кажется, это был «Эрмитаж», с хозяином
 которого, венгерским евреем Ашкенази, владельцем теперь уже трех роскош- ных
 отелей, он поддерживал дружеские отношения. Потом к нам присоединились Сережа
 Сорокко, совладелец галереи Боуэл-Хопкинск в Сан-Франциско, Нахамкин Эдуард,
 при- ехавший из Нью-Йорка на открытие этой выставки, и чуть

 позже — Владимир Буковский, которого с Шемякиным связывают многие годы дружбы.
 Но до их прихода я успел основательно расспросить Шемякина, и ответы его легли в
 основу приводимого ниже текста.

 — Прежде всего: 14 лет назад, когда я оставил Россию и приехал во Францию
 — это была, я бы сказал, другая страна, — рассказывал Шемякин.
  Хотя и тогда многие французы мне говорили, что я уже
  опоздал, что это не та Франция, которой мы привыкли любоваться в своем
  воображении, которая оказывала на нас огромное духовное влияние — Франция Эдит
  Пиаф, молодого Ива Монтана, Шарля Азнавура, Шарля Трене. И это, действительно,
  было так: в стране начался спад духовного уровня культурной жизни, оставалось
  мало художников, чьи работы казались бы интересны и сегодня.
  Самое же главное, — с каждым годом моей жизни там я чувствовал, как мне
  становится тоскливее. Приближался какой-то творческий тупик. И я понял — для
  того, чтобы мне и дальше развиваться как художнику, я должен покинуть эту
  страну. Почему в Америку? Здесь я впервые начал работать с галереей Нахамкина,
  здесь проходили мои первые вернисажи, здесь я ходил по галереям в Сохо, который
  тогда выглядел довольно мрачным и не таким снобистским, каким он мне
  представляется сегодня, когда я живу здесь.
  Словом, Америку я знаю давно. И я вижу, как здесь, наряду с чисто американскими
  нелепостями и с чисто американским размахом, постоянно идет какой-то
  эксперимент, и как, наряду с искусством, которое может показаться диким и
  чудовищным для европейского, для русского глаза, время от времени как бы
  вспыхивают новые и чрезвычайно интересные течения. Главное же: Америка —
  молодая страна, страна эксперимента.
  Американцы всегда любят что-то новое. И хотя под этой маркой проходит множество
  спекуляций в изобразитель- ном  искусстве,  много  трюкачества, тем не менее 
  именно американское искусство для меня сегодня представляется наиболее сильным
  и по-настоящему авангардным. Хотя для меня, честно говоря, слово «авангард»
  давно уже утратило свое начальное значение.

И хотя, вскоре после моего приезда в Париж, местная критика меня называла «очень талантливым», я искренне считаю, что по-настоящему серьезно мыслить и серьезно относиться к искусству я стал только во Франции и в Америке. Что-то свое в западное искусство я вношу — как чисто русский характер, в котором сказывается мой русский опыт, и довольно немалый. Наверное, потому, что каждый из нас, художников-нонконформистов, нес на себе немалые нагрузки. И все же я думаю, что Западу я многим обязан в своем творчестве. Добавлю — со студенческих лет, когда я изучал западноевропейское искусство.

Наверное, ты прав, многие приходят в галереи на наши выставки из снобизма. Потому что это модно — увидеть Неизвестного, поговорить с Шемякиным, пожать руку Целкову. Я очень реально подхожу к творческой карьере — слово это звучит, может быть, не столь романтично, но это так, к сожалению... Я с радостью замечаю, что молодежь, особенно американская и французская, хорошо понимает и любит мои поиски нового в искусстве.

В то же время, мне приходится работать и над вещами, которые очень мало понятны простой публике. И это обстоятельство меня отнюдь не обижает. Напротив — мне, наверное, было бы очень обидно, если бы все, что я делаю, все эти сложнейшие эксперименты, над которыми я работаю уже четверть века, вдруг тут же оказались понятны пришедшему в галерею зрителю; и если бы он, отбросив весь мой предыдущий опыт, мои творческие муки, вдруг заявил бы:
«Ага, я понимаю, от чего он отталкивается и что он этим хочет сказать!»
 
Вещи, о которых я сейчас говорю, я выставляю чрезвычайно редко, и я знаю,
что с ними на коммерческий успех рассчитывать не приходится.
А, с другой стороны, — нужно жить, нужно содержать мастерскую, нужно заниматься всем тем, чем я занимаюсь, и что, в целом, я определил бы как пропаганда русского искусства. Между прочим, я работаю и как издатель пласти- нок: сейчас я готовлю большую серию пластинок с записями Высоцкого, с цыганами — я сделал пластинку Володи Полякова, который недавно умер в Париже, он был братом знаменитого абстракциониста Сержа Полякова. Сделал пластинку Алеши Дмитриевича.
К сожалению, это их первые и, наверное, последние индивидуальные диски...
Будем, однако, надеяться, что наступит время, когда жителям России станет доступно все, что создается сегодня вне ее — я говорю и о книгах, которые издаются здесь нашими писателями, и о картинах, которые мы создаем. Это совершенно ненормальная ситуация, когда представители русского  искусства  оторваны  от  своего  народа,  а  народ, для которого они работают — от них. Когда-то это должно перемениться. И будем надеяться, такое время наступит при жизни нашего поколения.
                Февраль 1985 г.
 
                * * * * *

 А Шемякин — выставляется в родном Ленинграде, вернувшем своё исконное
 название Санкт-Петербург, и даже был как-то принят в самом Кремле.
 Возвращался он во Францию на несколько лет, и всё же теперь, кажется,
 основательно и надолго обосновался в Штатах. В один из своих приездов
 в Нью-Йорк случилось мне навестить его в Клавераке, где теперь располагается
 имение художника. Территория имения заставлена скульптурами, созданными
 Шемякиным за эти годы, не уместившимися в нескольких строениях — мастерских.
 Сказать, что работает Шемякин много — значит не сказать ничего... Его
 полемические тексты регулярно появляются в периодике, скульптуры
 устанавливаются в российских городах. Он читает лекции, не отказывается от
 многочасовых интервью и это при том, что день его наполнен работой не только
 плановой, но и вдруг возникающей по солидным заказам — от галерей, музеев и,
 так сказать, частных лиц, которые могут себе это позволить.

 Возвращался я от него в Нью-Йорк, пытаясь занять в легковом автомобиле
 как можно меньше места, чтобы, не дай Бог, не повредить с трудом уместившийся
 в салоне недавно завершенный им холст, подаренный на прощание Шемякиным — он
 предупредил, что масло красок на нем совсем свежее.     2005