Дорога

На нижней полке лежать было жарко. За окном проносились похожие друг на друга пейзажи: степи, сосны, поля, вновь сосны. Наблюдать за ними спустя час стало откровенно скучно. Мерный стук колес почти не ощущался, а она готовилась к головной боли.

- Миша! – нетерпеливо позвала тетушка. Ответ запоздал, и тогда она встала, показательно кряхтя. Для своего возраста еще крепкая, женщина умело изображала слабое здоровье.

- Миша, - повторила она, недовольно глядя на подростка, занимающего верхнюю полку. – Сколько раз я обязана тебя звать, дабы ты соизволил откликнуться?

Мальчик, еще только приступивший к необратимому превращению во взрослого, сердито посмотрел на нее в ответ. Он держал в руках потрепанный томик фантастики и прерываться был явно не намерен.
- Я не слышал, тут от колес шуму еще больше, - пояснил он. – Что-то нужно?

Женщина поджала губы.

- Конечно, я же тебя зову, - ответила с легким возмущением. – Сходи, будь добр, за чаем.

Мальчик удивленно поднял брови и отложил книгу, но спускаться не спешил.

- Ведь и так жарко, зачем еще и чай, теть Нин? – в его голосе возмущение слышалось ярче: он только погрузился в чтение, как его опять потревожили, на этот раз из-за какого-то чая.

- Не спорь, - отрезала тетя. Мальчик спустился, достал закатившиеся под столик кроссы и плюхнулся на полку рядом с другим пассажиром. Тот тоже читал книгу, сидя за столиком, но часто отвлекался на пейзаж за окном.

- А вам чай нужен, Вениамин Георгиевич? – спросил у него мальчик. Тот повернул к нему широкое морщинистое лицо с курчавой бородой и, улыбнувшись, пробасил:

- Ага, держи мелочь, - и достал из кармана мятую бумажку. Теть Нина, а если по отчеству, Нина Никифоровна, неодобрительно посмотрела на племянника, но тот вроде не заметил.

Когда Миша пошел за чаем, Нина Никифоровна достала из сумочки, которую она держала за подушкой, маленький кошелек и протянула такую же, правда, чистую банкноту мужчине. Тот горячо отнекивался, тетя стояла на своем, но мальчик успел вернуться раньше, чем эти двое пришли к решению. Женщина с досадой засунула кошелек в сумку, и вместо этого достала из пакета домашнее печенье и пирожки, любезно приглашая угощаться. Вениамин Георгиевич охотно присоединился к чаепитию и где-то с полчаса травил байки, от которых Миша хохотал так громко, что тете пришлось несколько раз делать ему замечания.

За это время поезд сделал остановку, и к их компании присоединилась молодая пара. Они разместились на боковых лежанках, быстро побросали вещи на верхнюю полку, раздвинули столик и сели друг против друга, тихо переговариваясь о чем-то своем. Между ними ощущалось притяжение, будто атмосфера была другой. Вениамин с Мишей восхищенно поглядывали на них, отчего Нина Никифоровна подозрительно хмурилась и становилась все суровее. Не выдержав, она вышла в уборную. Там она уставилась на себя в зеркало.

Несмотря на весь уход, ее кожа становилась все старше. Косметика будто подчеркивала, как красива она была раньше и как не может привыкнуть к новому своему виду. Вспомнилась нежность, исходящая от девушки, и руки сами собой сжались в кулаки, а по щекам потекли злые слезы. Это чувство душило ее, давя на горло и грудь холодными пальцами.

Понадобилось время, чтобы справиться с собой и привести лицо в порядок. Вернувшись, Нина обратила внимание на то, как изменилась обстановка. Миша и Вениамин тихо беседовали о чем-то, но со стороны выглядело так, будто они изо всех сил стараются не замечать бури на другой стороне. А буря была грозной: влюбленные ссорились, и хотя слова их были тихими, интонации говорили сами за себя. Нина Никифоровна решительно подошла к ним.

- Как не стыдно! – громко воскликнула она. – Люди отдыхают, а вы тут устроили разборки! И особенно вы, молодой человек. Кричите, всем мешаете.

Девушка, вся пунцовая, отвернулась к окну, парень поднял глаза, и тетушка почувствовала, что только что вмешалась во что-то очень личное.

- Извините, - коротко ответил он и вышел в тамбур.

Молчание затянулось. Девушка вдруг вскочила, гневно взглянула на опешившую тетку и тоже ушла.

- Как вам это нравится? – повернулась все еще удивленная женщина к своим зрителям. – Нахалы! Какая нынче молодежь, просто ужас.

Миша как-то по-другому смотрел на нее.

- Зачем вы так, теть Нин? Вмешались, а какое вам до них дело? – он говорил тихо, даже строго.

Женщина задохнулась. Прижав руку к груди, она села, другой рукой нашаривая сумочку. Мальчик сразу изменился: бросился ей на помощь, несколько раз извинился, заботливо достал нужные таблетки и бутылку с водой. Когда ей стало лучше, она, не скрывая дрожи в голосе, отчитала его за грубый тон. Миша полез на верхнюю полку, пряча покрасневшие глаза от внимательного взгляда Вениамина, отвернулся к стенке и снова уставился в книгу.

Вскоре пара вернулась. Оба выглядели спокойнее и счастливее. Нина старалась не смотреть на сияющую девушку – внутри сразу холодело. Когда на следующей остановке пара сошла с поезда, ей стало откровенно легче. Она попыталась начать беседу с Вениамином, но разговор не клеился. Потом выключили свет, и вагон погрузился в сон.

Вениамин проснулся от сдерживаемых всхлипов. Нина Никифоровна сидела за столиком и рыдала, изо всех сил стараясь делать это неслышно. Он тоже сел, протянул руку и ласково похлопал ее по плечу.

- Я... смотрю на них, а самой... – сбивчиво начала она. – Почему... почему ей все, а я... я так больше не могу.

Снова послышались рыдания. Вениамин молча слушал, а Нина все говорила и говорила. Когда она закончила, он вновь помолчал и затем сказал:

- Зависть – это очень тяжелые кандалы. Они держат твою любовь, твою радость. Ни тебе от этого хорошо, ни другим. Жить с завистью к ближнему – всегда быть одной.

Нина Никифоровна вздохнула. Вениамин кротко улыбнулся и продолжил.

До самого рассвета длился этот вагонный разговор. Утром Вениамин Георгиевич попрощался с Мишей, пожал руку Нине Никифоровне и сошел на своей остановке. Миша зевнул, спрыгивая на пол.

- Доброе утро, - повернувшись к тете, он осекся. За долгое время он впервые видел ее красивую улыбку.

- Доброе утро, - ответила она.