Река моего детства

А.В. Негробов
РЕКА МОЕГО ДЕТСТВА
г. Липецк
2019
ББК 84 (2Рос=Рус)6
Н 41
УДК 821.161.1
Негробов А. В.
Н 41  Река моего детства. Публицистика — Липецк:
                ООО «Неоновый город», 2019 г. – 296 стр.
ISBN 978-5-903294-41-1 © Негробов А. В., 2019


А.В. Негробов
РЕКА МОЕГО  ДЕТСТВА
Публицистика

ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ

Друг дал почитать рукопись. Без просьб и претензий. Как иногда сосед по даче приносит пару яблок попробовать и узнать, удались ли фрукты в этом году. Да и кому показать рукопись, если не другу, тем более он издатель. За десятилетия через мои руки прошли не сотни рукописей, а много сотен, вырабатывается привычка повседневности. И все-таки каждый раз сохраняется ожидание: «Что в ней на этот раз?»
Здесь особый случай – текст от Анатолия Васильевича Негробова, человека близкого с первого курса истфака ЛГПИ. Особо сдружила совместная работа в Липецком обкоме комсомола, где он,  отслуживший в стратегических ракетных войсках, занимал пост руководителя военно-спортивного отдела.
Жизнь географически сводила и разводила нас, но интеллигентность, обаяние и готовность Анатолия помогать людям днем и ночью цементировали отношения. За четыре десятилетия дружбы не было в них, как говорится, ни сучка, ни задоринки! Если не встречались месяц-другой,  скучали…
Впрочем, об отзывчивости Негробова липчане хорошо знают. Будучи влиятельным функционером в обкоме партии, а потом в областной администрации, он не забывал дружбу с творческой молодежью, помнил бедствующих однокурсников, коллег по комсомолу и работе, всячески помогал им выживать, особенно в пресловутые 90-е.
Все это так, но литература – дама капризная и подчиняется только таланту. Говорю к тому, что по блату пройти или проползти в литературу невозможно. К счастью, в нашем случае на это нет даже малейших поползновений.
Нашел время, чтобы никто и никак не мог помешать… Открыл сверху из папки первый рассказ «Река моего детства», начал читать и провалился часа на полтора. Куда-то все исчезло: заботы, хлопоты, планерки, выставки, налоги – все то, что сопровождает жизнь нынешнего издателя.

***

Сила повествования властно бросила меня в мое послевоенное босоногое детство, в памяти – обжигающий воздух засухи 1946 года, голод в деревне, малосъедобные лопухи, походы по лесам за орехами и дикими яблоками, мальчишеское братство и ранняя работа рядом со взрослыми… Порой совпадение, слово в слово, как в повести.
Трудное время, а в памяти почему-то встает волшебное очарование детства.
У Негробова короткая фраза. Как у Бабеля. Простая безыскусная жизнь простой русской деревни. Незатейливые случаи и происшествия, но как сильно  при чтении  наполняется сердце сочувствием и состраданием к этим людям, к той горькой жизни. Как много дорогого и разного оказывается вокруг реки. Даже нежданная радость, когда перед изумленным читателем исторически достоверно возникают предки Пушкина...
Как-то Толстой резко высказался против искусственной придуманной литературы в пользу прямого рассказа об увиденном и пережитом. Конечно, отражение действительности в формате фотовспышки все равно требует немалого таланта. Им сполна владеет Анатолий Васильевич Негробов.
Заметить об этом стоит, потому что это свойство никогда не проявлялось, хотя книги сопровождали его всю жизнь, а «Евгения Онегина» он слышал в шесть лет.
Вспоминаю, сколько книг при его участии появилось в области, в том числе о том, как он спас биографию нашего земляка – премьера Правительства России М. С. Соломенцева – в момент «гайдарономики», когда Ростов и Челябинск отказались финансировать издание.

***

На наших дружеских встречах в разные годы, когда спонтанный разговор мог касаться всего и вся, случалось Анатолию Васильевичу рассказывать, как он работал в школе.
У слушателей наступал шок от правды и таланта рассказчика. Это была импровизация, но речь шла о том, что было в действительности.
Впечатление было сильным, кто-то крикнул: «Ираклий Андронников отдыхает!» Кто-то вспомнил «Очерки бурсы» Помяловского, и не раз звучало предложение: «Надо обязательно записать!»
В сборнике, что у меня в руках, цикл новелл об учителях и порядках в сельской школе, в которой выпускник педагогического института начинал свой трудовой путь. Можно подумать, такая школа, о которой рассказывает автор, – это гротеск, издевка! К сожалению, это чистая правда, и можно с уверенностью утверждать, что знаменитая портретная галерея героев Андрея Платонова удивительно точно продолжена Анатолием Негробовым в его заметках «Сельский учитель».
Открываются безграничные возможности критически уничтожить этих жалких людей, искалеченных жизнью, пьющих, опустившихся, по справедливости бросить тяжелый камень во власть, и может быть, усомниться, надо ли об этом вспоминать?
Думаю, правда, увиденная умными глазами и ощущаемая чутким сердцем Анатолия Негробова, нужна для того, чтобы понять, почему так было тогда, а в картинах прошлого увидеть ответ, почему мы сегодня такие и что нам делать.
Он, выросший в семье образованных учителей, – отец директор школы, а мать заслуженная учительница, всю жизнь отдавших просвещению на селе, – хорошо чувствует горе и боль русского народа. Только прошу, пусть читатель не спутает школу, где директорствовал Василий Дмитриевич Негробов, и школу, которую описал его сын.

***

Идет время, Анатолий Васильевич все более углубляется в творчество, рассказы появляются один за другим:   о комсомольской и партийной жизни, о бизнесе, о рыбалке, разные случаи из прошлого. Появляется уверенность, размашистость, литературные находки. Вот случай с неразорвавшейся бомбой, когда деревенские ребята раскопали ее, обложили соломой, дровами и подожгли. Мы тоже подобными вещами в моем детстве занимались.
Негробов пишет: «Сами отбежали и спрятались в овражке. Время идет, ничего не взрывается. Самый старший, Саша Банных, решил посмотреть, в чем дело. Приподнялся – в этот момент взрыв.
« Р е к а  в  к и л о м е т ре  от  в з р ы в а  в з д р о г н у -
л а  и  п о к р ы л а с ь  р я б ь ю »… – Какая точная деталь и зоркий взгляд !
В отечественной литературе не раз было обращение к сюжету, когда солдат возвращается на родину после войны. Вспомним рассказ Шолохова «Судьба человека», повесть Астафьева «Веселый солдат» и другие.
Негробов тоже пишет о возвращении солдата, пишет не из подражания, а потому что нельзя не писать.  В каждой русской деревне получали похоронки, повсюду приходили искалеченные фронтовики, несчастные семьи долго ожидали чуда – возвращения с фронта кормильца.
А деревни, оказавшиеся под оккупацией, пережили страшную власть фашистов. В нашей подмосковной деревне Редькино фашисты собрали жителей, автоматами загнали в силосную яму и готовились заживо сжечь.  На счастье, ворвалась группа наших разведчиков и рассеяла арийцев. А рассказал об этом местный тракторист, тогда он был мальчишкой…
Негробов в рассказе «Цена победы» сообщает: «На горизонте показался человек. Вначале стала видна голова, потом он появился по пояс, затем – во весь рост. Казалось, будто он выходил из земли. Стало видно, что идет солдат. Он был в шинели, пилотке, стоптанных сапогах. За спиной болтался тощий вещмешок. Шел он не спеша, размеренной походкой, немного прихрамывая.
Вглядываясь в него, бабы и дети гадали: «Кто же это? К кому?»
Наконец, одна из них со стоном выдавила: «Да это же Федор Будюкин».
Все замолчали, захлюпали, вытирая слезы.
А трагедия, ожидавшая солдата дома, была в том, что вся его семья – старенькие родители, жена, двое детей – была расстреляна фашистами во время облавы на партизан…

***

Зимой 1942 года фашисты согнали всех жителей на середину села к церкви и, угрожая расстрелом, потребовали выдать, где находятся партизаны. Толпа молчала. Тогда озверевшие фашисты выдернули из толпы родителей Федора. Его седые отец и мать, без верхней одежды и головных уборов, стояли перед толпой, не чувствуя мороза, готовые принять смерть. В это время из толпы к ним бросилась сноха, за ней двое ее детей. Толпа замерла. Фашисты хладнокровно расстреляли всю семью и быстро уехали из села. На станции об этом рассказали Федору. Он шел, ничего не видя и не слыша…
Автор не поучает читателя, не подчеркивает дидактическую мысль, свои затаенные выводы, просто приглашает вглядеться в нашу жизнь, в наше прошлое и настоящее бытие, и напоминает быть готовым противостоять ее проискам.
А жизнь подчас бывает злой и коварной. Пока Негробов писал свои рассказы, вглядывался в прошлое, сопереживал своим землякам, судьба готовила ему жестокий удар. Диагноз как выстрел. Болезнь та, которая сегодня устанавливает рекорды смертности, для которой создается национальная программа.
Друзья, узнав, вздрогнули, как от удара током.
Пережив шок от первого известия, Анатолий Васильевич вместе с женой, неподражаемой и верной Лилией Петровной, принимает страшный вызов – он начинает бороться.
Его мужества хватает не только противостоять раку, но запоминать каждый шаг и этап борьбы, все бесконечные медицинские процедуры, фиксировать физические и духовные состояния. Для этого он должен быть абсолютно откровенен и открыт для всех – для читателей, для земляков. И не только в метафорическом смысле, а в физическом – обнажить свое сердце, чтобы отследить все перипетии борьбы. Мысль его проста, – это знание кому-то понадобится и поможет в чрезвычайную минуту...

***

В книгу включена повесть «У порога» – полная история болезни, а главное, история победы, воли и мужества Анатолия Негробова и его Лилии.
Читателю и землякам хочу сказать:  жизнь современной российской книги не усыпана розами. Но здесь речь не о книге, когда она окажется перед вашими глазами, а об удивительном феномене Негробова Анатолия – человека и писателя – и кое-что о нас, славянах. Земля наша богата на людей: Толстой на станции Астапово, Бунин, Пришвин, Хренников в Ельце, философ Николай Федоров в Липецке, Пушкин – по дороге через Задонск… Вот и еще одно достойное имя из села Воскресеновки!

Генеральный директор
издательства «Молодая гвардия»
Валентин Юркин


РЕКА МОЕГО  ДЕТСТВА


В нашей стране более трех миллионов рек – больших и малых. И примерно столько же озер. Им посвящено много полотен известных художников. Писатели посвящали им романы, повести, былины, стихи и песни. На их берегах творилась людьми история великой России.
Среди этого огромного количества рек есть одна,  неприметная и не везде известная, река Воронеж.
Это река моего детства. Река-труженица, кормилица. Многое хранит она в своей памяти. Свидетелем событий скорбных и счастливых была она. На ее берегах выросли такие города, как Липецк, Воронеж, крупнейшие в стране предприятия. Всех она снабжает водой, дает им жизнь.
А взамен просит только одного – бережного к себе отношения.

***
Село Введенка как будто вымерло. Середина лета. Солнце в зените. Зной, от которого трудно где-то спрятаться. Только куры на проселочной дороге купаются в пыли. На улице никого. Редкая собака, поджав хвост, юркнет в подворотню, спасаясь от жары. Унылое ощущение от зноя ещё придают избы, покрытые соломой, подслеповатые, вросшие в землю. Люди ещё не оправились от войны. Сказывался и дефицит мужской силы. Взрослое население на различных работах в колхозе – кто в поле, кто в коровнике. Кто-то пасёт коров местных жителей по оврагам, но и там скотина жмётся к теневой стороне оврага, удручённо отгоняя хвостами слепней и оводов. Но они так назойливы, что хвосты слабо помогают.
Все, кто не занят на работе, а это в основном босоногая ребятня, – на реке. Оттуда доносятся визги, шум, гам. Мальчишки голые, черные от солнца, плещутся в воде, громко выражая свой восторг от получаемого удовольствия. Во все стороны летят брызги. Сами слова – плавки, купальники – отсутствовали в лексиконе, поскольку о них и не слышали. Подростки постарше купались в сатиновых чёрных трусах, стесняясь своего голого тела.
Девчонки визжали на другой купальне, метрах в пятидесяти от мальчишек. Этот праздник ребячьих душ продолжался до вечера. Ласково держала на себе их река. Но были и трагедии, когда с ней обращались неосторожно, злоупотребляя её добротой.
Вечером на смену ребятне приходили взрослые. Уставшие от полевых работ трактористы, доярки с фермы, скотники. Тянулись к реке и те, кто работал на колхозном огороде, выращивая помидоры, огурцы, лук, чеснок на продажу.
Река как бы раскрывала свои объятия для людей. Помогала им освободиться от усталости, смыть с себя пот, пыль, грязь минувшего дня, невеселые мысли о трудности жизни. Река создавала праздничную атмосферу чистоты и отдыха от домашних забот.
Подъехала телега с бочкой. Лошадь зашла в воду, напилась и терпеливо ждала, когда бочка наполнится водой. Затем извозчик ехал по селу, периодически останавливался и ждал, когда односельчане наберут воды для полива на огороде. Он успевал сделать столько рейсов, чтобы всем ее хватило. Через день он развозил воду из родника.
***
Колодцев в селе не было, так как оно располагалось на возвышенности. Но однажды колодец обнаружился на территории бывшей помещичьей усадьбы.
На огороде учителя математики Михаила Дмитриевича Стрельникова корова неожиданно провалилась в какую-то яму. Позвали мужиков, чтобы ее оттуда вытащить. Вытащили. Смотрят, а вниз, как в бездонную пропасть, уходит колодец. Когда-то и неизвестно по каким причинам его сверху закрыли бревнами, досками и засыпали землей. И над ним росла картошка, не ведая, что под ней находится.
Сверху расчистили. Обнаружили сруб. Закрепили его сверху, во избежание неприятностей поставили загородку и решили испить водицы. Привязали к вожжам ведро и опустили его в колодец. Воды не достали. Привязали еще вожжи. Результат тот же. Потом собрали по соседям веревки, и примерно на глубине семидесяти метров ведро звякнуло. Достали его с водой. Попробовали на вкус. Вода оказалась как в роднике на реке, только очень и очень холодная. Мужики начали рассуждать, что было бы неплохо этот заброшенный колодец восстановить. Но поразмыслив, пришли к выводу, что это невозможно. Слишком обветшал сруб. Опасно.
Решили дело это обмыть. Быстро появилась бутылка самогона, лучок зеленый и полковриги хлеба. Показалось мало, принесли ещё бутылку. Стало веселее. Начали рассуждать, как можно сделать колодец такой глубины и почему его засыпали.
А в это время слух о колодце прошел по селу. Потянулись любопытные, особенно женщины. Пришли бабушки-монашки. Монашками их называли потому, что они отпевали покойников на селе.
Мужики, уже прилично подвыпив, говорят им, что это чудо Господь совершил и вода в этом колодце святая. Показывают ведро с водой, дают ее им попить. Начали бабушки креститься, за ними все присутствующие женщины. Побежали по домам за посудой, чтобы святой водицей запастись. Запасались до самого темна.
Через день за водой стояла очередь. Люди шли за ней со всех окрестных деревень.
Надо сказать, месяцем раньше, то ли в Добровском, то ли в Чаплыгинском районах в ночь исчез большой пруд. Сразу же разнеслись слухи о произошедшем чуде. Людям надо было во что-то верить. А тут колодец  как продолжение чуда. У колодца появилась иконка, на которую молились. Очередь с каждым днем всё росла. Уже с соседних районов прибывали богомольцы за водой. Работу в колхозе выполнять стало некому – все у колодца. Местные власти забеспокоились. Сообщили в район. Приехало начальство с целой свитой: милиция, чекисты, санэпидемстанция, чтобы анализ воды сделать. Начали выяснять, кто слух такой распустил, усмотрев в этом идеологическую диверсию. Мужиков нашли. Подержали их в районе дня три, потом отпустили. Вернувшись, они пили неделю, но никому ничего не рассказывали. Через неделю пошли к колодцу,  но его уже не было. После приезда начальства из района, его засыпали.
***
Купание взрослых проходило на двух купальнях – мужской и женской. Всё строго. Приходили с мылом, полотенцами.
К вечеру за день река нагревалась и вода становилась теплее окружающего воздуха. После тяжёлой работы в поле она приносила людям блаженство, готовила к новому трудовому дню.
Одним из последних к реке приходил Фёдор Иванович. Работал он трактористом. И всякий раз, приходя к реке, пытался смыть с себя въевшиеся в тело, особенно в руки, мазут и солярку. Не получалось у него это. Дороги войны он прошёл с первого и до последнего дня – механиком-водителем танка. После войны пересел на тяжёлый гусеничный трактор.
От войны и трактора частично потерял слух, и по этой причине всегда говорил громко. Нам, мальчишкам, он казался стариком. На самом же деле ему не было и сорока.
После нескольких попыток смыть с себя следы полевых работ он садился на траве, сворачивал цигарку из газетной бумаги с самосадом, пускал клубы дыма. Сидел и с благодарностью смотрел на речку, снявшую с него усталость, о чём-то думая, – может быть, о войне и боевых товарищах, может, о детях, которых надо одеть, обуть, накормить. Покурив, тяжело поднимался с травы и медленно шёл в гору домой. Жена уже приготовила ему ужин. На столе, как всегда, были картошка, хлеб, огурец, лук, иногда сало и обязательно бутылка самогона. Умер он рано – в пятьдесят два года. Надорвавшись от непосильной ноши военных лет и работы на тракторе.
Женщины на своей купальне помогали друг другу помыться. Тут же организовывали постирушки принесённого с собой белья. Затем садились на травке и, приводя в порядок свои волосы, вели бесконечные разговоры о житейских проблемах, детях, работе.
***
Самыми уважаемыми на селе были старики, но их оставалось мало. К ним шли за советом, за помощью, разрешить спор. Собирались на завалинке Данилы Степановича. Иногда шли в конец его огорода над рекой, на кручу, смотрели сверху на реку, купающихся и молча курили свой самосад, вспоминая, какой была она во времена их детства, юности, взрослой жизни. Много раз приходилось им покидать берега родной реки, но, возвращаясь домой, всегда первым делом шли к ней. В том времени не было счастья в достатке. А были войны, революция, насильственная коллективизация, раскулачивание безвинных. Люди порой  боялись друг друга. Кругом доносы, чрезвычайные комиссии, тройки с неограниченными полномочиями по уничтожению людей.
Река как бы оживляла их память. Молчали долго.
В семьях каждого были трагедии. Любое погружение вглубь себя, в прошлое, вызывало глубокую скорбь. Данила Степанович, самый старший из них, прошёл русско-японскую войну и первую империалистическую. Его сын, Василий Данилович, прошел дорогами Великой Отечественной, работал в селе кузнецом, славился своим мастерством на всю округу. Он часто приходил к старикам посидеть на завалинке рядом со своим отцом.
Данилу Степановича объявляли кулаком лишь за то, что был хорошим, добросовестным крестьянином, не пил, держал своё хозяйство в образцовом порядке. Корова, поросенок, куры, несколько овечек – было всё, чтобы семья не голодала. Благодаря хозяйству она пережила голодовку 1947 года без потерь.
Рядом с ним сидел его давний друг Семён Родионович Горлов. Дружили они с детства. Вместе уходили на Первую мировую. С той войны Семён Родионович пришёл после сильнейшей контузии, совершенно глухой. Трудно ему было понять, о чём толкуют друзья. Иногда пытались объясняться жестами, а когда возникала острая необходимость в общении, то приглашали соседского мальчишку, который на бумаге записывал их разговор.
Брал иногда в руки карандаш и Семён Родионович, писал каракулями, сохранившимися в памяти от церковно-приходской школы.
Во время прошедшей войны умерла жена, оставив на его руках трёх детей – двух мальчиков и девочку. Жениться он не стал, хотя желающие из числа сельских вдов были.
Целыми днями сапожничал, столярничал, занимался кровельным делом, резал стекло, паял, лудил, держал пчел, ремонтировал мебель. За это ему платили деньгами, а в их отсутствие и продуктами. Дети ему во всём помогали и были очень дружны.
Ещё один дед, который любил с ними сидеть на завалинке, был мой – эстонец Ян Гансович, всю жизнь проживший в России, скитаясь по ней в поисках работы. Он, так же как и его друзья, прошёл всю империалистическую.
Обычно они собирались на завалинке Данилы Степановича под вечер, отдохнуть от дневной работы. 
И горе было тем ребятишкам, которые, пробегая мимо, не останавливались, не снимали картуз и не здоровались с ними. Всё становилось известно родителям. Авторитет стариков в селе был очень высок.

***
Однажды  за околицей мы увидели, что по селу идёт моряк. Красивый, высокий, на голове бескозырка с двумя развивающимися ленточками. На бескозырке надпись «Тихоокеанский флот». Мы были в восторге от увиденного, он обнял нас и продолжил свой путь. Ребятня за ним гурьбой. Увидев стариков на завалинке, он повернул, и  чеканя шаг, подошёл к ним, приложив руку к бескозырке: «Старшина Тихоокеанского флота прибыл домой после службы». А служба была четыре года. Старики поприветствовали его и пожелали ему успехов на гражданке. Вниманием моряка они были тронуты до слёз.
Семён Родионович молча смотрел на реку, как бы не видя её, уйдя глубоко в себя.
Не видел, как река катит свои воды, а видел течение времени своей жизни и никак не мог понять, почему ему досталась такая доля – жить, ничего не слыша, в какой-то изоляции от людей. И ему было абсолютно всё равно, какая власть, какое время года на дворе. Относились к нему старики с очень большим уважением. Когда он не появлялся на завалинке, то посылали за ним ребятишек.
Река жизни у каждого человека своя  – со своими перепадами, разливами, мелями. Но у каждого человека, в отличие от бесконечного бега реки, есть свой конец. Если бы река могла заговорить, то рассказала бы о многом виденном и слышанном за свою жизнь. Она таит в себе то, что порой  неподвластно людской памяти. В своих илистых берегах через тысячелетия река сохранила память о том, как жили первобытные люди. Костяные наконечники стрел, копья, скребки, осколки глиняной посуды, следы костров, большое количество рыбьих костей. Однажды на такой стоянке был обнаружен огромный череп пещерного медведя. Глядя на него, нетрудно представить, скольких людей он растерзал, прежде чем они его убили, чтобы обеспечить себя едой.  И река в своих берегах сохранила для нас многочисленные картины жизни тех людей.
Но и поток жизни остановить нельзя. Бунин писал: «Идут года, текут века, – вот как река, как облака».
Старики вспоминают, как их кормила река в войну и после неё, в голодные трудные годы. Долгое время по берегам реки лежали кучи ракушечника. Люди собирали в реке ракушки, извлекали из них внутренности в ведра, потом дома варили и ели. Почти, как устрицы во Франции. Весной, когда разливалась река, из икринок появлялась рыбья молодь, её вылавливали сачками на длинных шестах, запаривали в чугунках, сдабривали постным маслом и ели ложками, как кашу.
С наступлением весны ставились перемёты, вентери, но в основном ловили удочками. Рыбы в реке было много.  В колхозе работала рыболовецкая бригада. Выловленная рыба шла на продажу. Были и браконьеры. Били рыбу острогой. Но за это наказывали штрафами, и желающих таким образом ловить рыбу было немного.
***
Решили и мы, пацаны, попробовать этот способ. Наш товарищ Лёня Сазонов «позаимствовал» у своего деда Луки острогу и лодку. Острога была старая, покрытая ржавчиной, давно ею никто не пользовался. Отчистили, заточили, приделали шест и стали ждать вечера. Вечером, взяв с собой фонарики, отправились на промысел. Ранее мы присмотрели, где взрослые охотились за рыбой,  и последовали их маршрутом. Один из нас сидел с веслом на корме, я – на носу лодки с фонариком, рядом –  Лёня с острогой. Плывём вдоль берега, стараясь не шуметь. Вдруг Лёня замахал рукой, чтобы лодку остановили.  Надо сказать, лодка была дырявая, и в ней уже по щиколотку набралось воды. Смотрю в воду. В свете фонаря стоит огромная щука на мелководье. Лёня поднимает острогу
и со всей силой, что у него была, бьёт щуку. Она так дернулась, что он упал в воду. Было мелко, он быстро вскочил на ноги и острогой швырнул щуку в лодку, прямо в корму, где сидел наш рулевой Володя Грачёв, – босой, в подвёрнутых штанах. Щука плюхнулась в воду, которой в лодке было уже много, открыла пасть  и закрыла её на голой ноге нашего друга. Ужасный вопль раздался в ночи над рекой.  Уж  слишком  здорова  и  зубаста  была  щука.  Мы  с  Лёней  оторопели.  Друг продолжал орать, щука его ногу не хотела отпускать. Бросились к нему, осветили фонариком. Нога в крови
и вопли над рекой. Пытаемся разжать щучью пасть не получается. Слишком зла она была на нас. Потом догадались засунуть ей палку в пасть через жабры, и она сдалась. Вопль продолжался ещё несколько минут, потом пошли всхлипывания. Пострадавший вопил больше от испуга, но, конечно, и от боли. Слишком неожиданным оказался щучий бросок в темноте.  На этом рыбалка закончилась, но вспоминалась долго.
***
Дед Лука, в народе его звали Лукаха, был заядлый рыбак. Ловил в основном леща, причём ночью.
Не так давно, будучи на кладбище, на могилах своих родителей, подошёл к обелиску, на котором выбиты имена погибших односельчан. На нём я прочитал имена двух сыновей деда Луки. Один из них был отцом моего друга Лёни.
Весной и летом мы переходили на подножный корм. Ели молодые почки липы, клёна, дикий чеснок. На заливных лугах появлялся щавель, в лесу – смородина, малина,
к осени созревали орехи. По оврагам собирали землянику. И всё это изобилие давала река. Без неё ничего бы не росло нам на радость.
Все растения, животные, люди живут только благодаря воде. Она создаёт жизнь и оказывает на неё громадное влияние. Вода с человеком повсюду, с каждым мгновением его жизни. Без воды человек не может жить. Люди тянутся к ней, но она неподвластна человеку. Её можно упрятать в гранит, перекрыть плотинами, дамбами. Воду можно почувствовать, взяв её в руки, но удержать её в них невозможно. Вид текущей воды – это образ свободы. Она сопричастна всему живому. Вода и рубеж, и предел временного человеческого присутствия на земле. Образ воды связан с истоками жизни и её финалом.
Сегодня река отдыхает от многого. Прогресс есть прогресс. Но по-прежнему исполняет свою работу, без которой не может быть жизни на земле.
Глядя на речку, старики вспоминали, какой великой труженицей она была. После войны на восстановление Воронежа гнали по реке плоты. И она, названная еще  в древности Воронежем, бережно несла их на себе,  как бы понимая, что эти плоты ждут в разрушенном  войной городе.
Иногда какая-нибудь связка брёвен разваливалась. Брёвна отгоняли к берегу, перестраивали плот, и он с плотогонами плыл дальше.
Потом, спустя десятилетия, затонувшие бревна, особенно дубовые, доставали со дна реки, сушили и отвозили их на мебельные фабрики. Река неохотно возвращала их людям.
Для того  чтобы плоты беспрепятственно плыли по реке, в селе Воскресеновка была взорвана мельничная плотина. Мельница прекратила свою работу. Было это в начале пятидесятых годов прошлого века. Как память о ней остались мощные бетонные фундаменты. Когда-то река проворачивала огромные тяжёлые жернова, чтобы люди могли испечь хлеб, который был, есть и будет всему  голова.
Река Воронеж протекает через Добровский, Липецкий, Хлевенский районы. Она катит свои воды через леса, луга, как в изумрудном ожерелье. Все поселения Введенского сельского совета расположены на берегах реки. В селах Воскресеновка, Ильино, Никольское были свои храмы.  Не было их только в Ситовке и в Введенке. В дореволюционных справочниках Введенка называлась сельцо  ввиду малых размеров.
На берегах реки в селе Добром ещё в XIII веке Рязанскими князьями была построена небольшая крепость для охраны от набегов иноземных полчищ. В XVII веке она была перестроена и вошла в Белгородскую оборонительную черту от набегов крымских татар. В это же время на берегах реки развивалось судостроение. Для Азовских походов Петра Первого было построено 360 стругов. Изготавливались и корабельные снасти для больших судов, строящихся в Воронеже.
Можно представить, как мимо нашего села величаво проплывали струги. На них же переправлялись с железоделательных заводов Липецка и села Борино пушки, ядра, якоря.
Леса всегда имели большое значение для поддержания водного режима реки и запасов подземных вод.
Привыкнув к природе, окружающей наши селения, мы порой  не обращаем внимания на её первозданную красоту. Пойменные луга, густые леса. В них дубравы, сосны, ели, осинники, березняки. Много ольхи. И всё, что притягивало нас, ребятишек, в лесу:  шиповник, рябина, черёмуха, смородина, малина, крушина, калина. И, конечно, незабываемые рыбалки, как на реке, так и в старицах, протоках и озерах.
В селе Коренёвщино было родовое гнездо предков Александра Сергеевича Пушкина. Его бабушка проживала там и венчалась с Осипом Абрамовичем Ганнибалом. Венчание состоялось в Липецке.
Много славных имён таит в своей памяти река.
Люди издавна жили вдоль рек. Реки  защищали, поили, кормили, облегчали общение с окружающим миром. Вблизи них располагались древние города и посёлки. С незапамятных времен реки служили человеку как пути сообщения, для рыболовства, сплава леса, орошения полей и водоснабжения.
В половодье река как бы самоочищалась. В отсутствие плотин, подпор воды из Дона делали разливы рек, как писал поэт, подобные морям. Половодье уносило с реки, озер заросли камыша, травы, и летом река была, как побывавшая в химчистке. Из Дона в это время нередко заходила и рыба, которая в нашей реке не водилась, – подуст, чехонь. Бывали случаи – заплывала стерлядка, но очень редко. Когда заплывала чехонь, всё село стояло в воде по пояс. Мужики, женщины и дети. Ореховые удилища, а то и просто палка с леской любой толщины, крючок, какой окажется под рукой. Наживка любая, лишь бы кончик крючка прикрыть. Ловили ведрами, затем солили в бочках, флягах. В свежем виде жареная и варёная слишком костлява, но вяленая была превосходна.
Нас, мальчишек, всегда тянуло на колхозную конюшню к лошадям. После работы нам доверяли их пасти по оврагам,
в поле. А затем мы гнали к реке на водопой. Сбруи нам никакой не давали, и мы её мастерили сами из веревок. Главное,  сделать уздечку. Наловчились. И с великой гордостью мы поили в реке лошадей, а затем отгоняли их в конюшню. Отсутствие седел приводило к тому, что после общения с лошадьми ходили как моряки по палубе корабля в шторм, – в раскорячку. Лошадиной холкой мы растирали себе до крови заднее место так, что ходить было от боли очень трудно. Взрослые над нами посмеивались. Бабушка дома, увидев меня, говорила: «Ну-ка наездник, ложись на живот и раздвинь ноги, буду лечить». Мазала потертое место какими-то мазями, снимала боль и через неделю я опять был на конюшне. Ещё во время выпаса мы дергали из длинных лошадиных хвостов волосы. Из них делали леску на удочки. Удочки были ореховые. Вместо лески – конские волосы, связанные между собой, иногда нитки. Крючки делали из булавок, поплавки – из коры ветлы. Поплавки долго не выдерживали, набухали и тонули. Леска рвалась. Но что-то все равно попадалось на эту снасть.
Иногда в деревню заезжал старьевщик. О своём появлении в селе он объявлял громким голосом, предлагая сдавать старые вещи, разное тряпьё. Взамен люди получали от него различные мелочи, которые нужны были в доме. Но мы его ждали по другой причине. У него всегда были крючки, лески, грузила. К его приезду мы тайно готовились, собирая в доме тряпьё, старые валенки, фуфайки. В день приезда старьевщика за нами зорко присматривали взрослые, чтобы к нему не попали хорошие вещи. Но цели мы своей достигали. Появлялись удочки с нормальной леской, крючками.
Особенно река притягивала к себе молодежь на праздник Троицы. В избах, где были земляные полы, их посыпали жёлтым песком, устилали зелеными ветками, белили стены. В этот день вся молодежь шла в лес на заливные луга, где собирались со всех окрестных сёл. Сегодня на месте гуляний располагается база отдыха администрации города Липецка. На этих гуляниях было много гармонистов. Пели песни, частушки. Но самое главное,  парни и девчата с разных деревень знакомились, завязывалась дружба, любовь. Зимой играли свадьбы.
***
Но были и другие случаи на памяти реки, когда на её берегах во время войны прятались в лесу дезертиры.
Как эхо войны прозвучал взрыв авиационной бомбы через тринадцать лет после войны. На одном из огородов села Никольское была бомба, сброшенная во время войны фашистским летчиком. Она не взорвалась. Лежала в земле долго, пока не подросли дети войны, которым она предназначалась. Подросли и проявили к ней интерес. Раскопали вокруг неё землю, обложили соломкой, дровами и подожгли. Сами отбежали
и спрятались в овражке. Время идёт, ничего не взрывается. Самый старший, Саша Банных, решил посмотреть,   в чём дело. Приподнялся, и в этот момент взрыв.  Река в километре от взрыва вздрогнула и покрылась рябью. Любопытному осколком снесло часть черепа.  Сбежался народ. Нашли Сашу с окровавленной головой без сознания. Хорошо, что сосед в это время на бестарке привёз сено домой (бестарка – большой короб на телеге для перевозки зерна).
Положили Сашу в бестарку. Рядом мать вся в слезах. Сосед за вожжи, кнут в руки и погнал галопом лошадь в больницу. Надо сказать, что в ту пору больница была неплохая, со своим маленьким стационаром. Сегодня её практически нет.
В это время в больницу забежала Анна Борисовна, молодая, красивая фельдшер. Была она в новом шёлковом платье и новых туфлях. Довольно редкое явление. Обычно что-то одно было новое – или туфли, или платье. Жили бедно. Празднично оделась она по той причине, что в этот день был праздник Троицы. И она спешила на гулянье.
Привезли пострадавшего. Врач, бывший фронтовик, чистым полотенцем перетянул голову и закрыл рану, из которой видны были мозги. Сказал, что срочно надо везти раненого в город. Подогнали колхозный грузовик. Набросали в кузов сено. На него положили Сашу. Рядом убитая горем мать. И в новом платье и туфлях,
Анна Борисовна, забыв про гулянья, положила раненую голову себе на колени. До города было километров пятнадцать. Дорога грунтовая, вся в ухабах. Проехали километров пять, и Анна Борисовна заметила, что Саша не дышит. Она забила кулаками по кабине. Машина остановилась. Выскочил водитель. «Саша не дышит!» – прокричала она ему. Быстро достала нашатырный спирт и поднесла его к носу мальчика. Он задышал. Пока они с водителем занимались с Сашей, его мать, услышав, что он не дышит, выпрыгнула из машины. Её попутчики даже не заметили этого. Водитель полез в кабину, а Анна Борисовна подошла к борту кузова и увидела, что из-под заднего колеса торчат ноги. Водитель уже завёл машину. Анна Борисовна застучала по кабине. Вышел водитель. Она ему: «Вытаскивай мать из-под колёс. Скажи ей, что он дышит». Через минуту она была в кузове, захлебываясь слезами:
«Я думала, что он умер, и решила лечь под колёса».
Остался жив, выходили в больнице. После этой трагедии в село приехали саперы и обезвредили ещё несколько неразорвавшихся бомб.
Однажды, продираясь через заросли кустарников на берегу реки, мы увидели свёрток. Он показался нам подозрительным. Взяли его, вылезли из кустов. Развернули. В промасленной бумаге и сверху в плотной ткани был завернут наган. И к нему обойма с патронами. Наган тоже был с заряженной обоймой.
Мы долго его рассматривали. Потом приняли решение избавиться от него. Выбрали на реке глубокое место и забросили туда найденный свёрток. Договорились никому об этой находке не рассказывать. И вот теперь я нарушил обещание…

***
Это тоже был отголосок минувшей войны.
Возможно, лежит наша находка рядом с каким-либо мечом, зарывшимся в ил, или с бандитским обрезом, а может, с останками далекого нашего предка. Река надежно хранит свои тайны.
***
Начитавшись всяких книг о путешествиях и разных приключениях, однажды мы решили отправиться на рыбалку с ночёвкой. Взяли лодку, кастрюлю. Распределили, кто возьмёт хлеб, кто – картошку, соль, лук. Планировали сварить уху.
Во второй половине дня отплыли, прихватив с собой удочки. Было нас трое. Один сидел на носу лодки, другой – на веслах, я на корме с удочкой, на которой была толстая леска, а на конце – большая блесна. Прошло часа полтора. Далеко позади осталось родное село, река петляет, кругом лес. Впереди слева – крутой высокий обрыв, справа – песчаная отмель. Место в народе называлось «Данилова яма». Довольно глубокое место. И здесь, на повороте, блесна за что-то зацепилась. Попросил остановиться, чтобы отцепить блесну. Начал подтягивать удочкой леску. Раздался такой рывок, что удочка вылетела из рук. Все поняли, что на крючке крупная рыба. Удочка всплыла метрах в шести от лодки. Сидевший на веслах, как был одетый, прыгает в воду, плывёт к удочке и успевает её схватить. Мы на веслах к нему. Забираю у него удочку, он в лодку и на веслах к берегу. Ощущения, как будто кто-то пытается вырвать у меня удочку из рук. Подплыли на мелководье, попрыгали из лодки в воду. Тяну за леску. Вдруг из воды, метрах в пяти, выпрыгивает огромная щука. Мы уже вдвоём тянем её на мель. Подтянули. Сидевший на носу прыгает на неё плашмя. Щука делает рывок в сторону, он мимо. Тянем. Подтянули ещё ближе к берегу, где ребята уже вместе падают на неё и вдвоём выбрасывают на берег. Все перевозбуждены, глаза горят, руки дрожат, мокрые с головы до ног, но счастливые. Аккуратно обмыли щуку и засунули её под носовое сидение, закрыв рюкзаком. Минут через сорок приплыли к намеченному месту. Крутой обрывистый берег, справа – протока в большое озеро, прямо перед нами – лес. Привязали лодку к кусту на входе в озеро. Вытащили свои вещички. Поставили палатку. Палатка была рассчитана на одного человека, пол в ней отсутствовал. Набросали внутрь палатки кучу веток, совершенно не думая о том, как будем спать. Всех нас занимала щука и предстоящая уха.
Кастрюлю мы взяли с собой большую, но и она оказалась мала для щучьей головы. Разделав рыбину, мы решили вначале сварить голову, а потом куски рыбы. Развели костёр, зачерпнули в реке воды и поставили варить уху. Бросили в кастрюлю картошку, лук. Сварили голову, затем оставшиеся куски рыбы за три раза. Разложили всё на траве и начали есть уху вместе с щукой. Наелись, остатки рыбы сложили в кастрюлю на завтрак.
Начинало смеркаться. Полезли в палатку. Костёр погас. Попытались улечься на одном месте втроём. Ничего не получалось. Потом кто-то предложил лечь всем на один бок. Но терпения хватило минут на десять, дышать было тяжело, в бока покалывали ветки и сучья, на которых лежали. Захотелось перевернуться на другой бок. Сделали это, выдержали минут пять. Сели. Что делать? Договорились спать по очереди. Это означало, один должен выйти из палатки и спать на свежем воздухе.
А поскольку одежды тёплой с собой не было, товарищ, которому достался жребий первому спать на улице, через десять минут стуча зубами от холода залез в палатку и лёг прямо на оставшихся. Сели, молчали. В это время пошёл дождь. Под нашей постелью из веток образовалась лужа, а спать хочется. Сидим, прижавшись друг к другу. В это время в лесу раздался какой-то шум, треск, как будто кто-то приближался через него. Сон как рукой сняло. Затем какой-то вой, кроны деревьев зашумели, отовсюду доносился шум, подозрительные звуки, треск ломающихся ветвей. На реке шумно плескалась рыба.
Разговаривали шёпотом. Кому-то показалось, что кто-то ходит вокруг палатки. Каждый старался сесть посередине, но ни у кого это не получалось. Сердечко у всех готово выпрыгнуть из груди. Про щуку забыли. Думали вслух о том, как хорошо сейчас дома. Замолкаем. Где-то недалеко упало дерево, но нам показалось, что это какое-то чудовище направляется к нам. Сидим, обхватив друг друга, стараясь не касаться стенок палатки.
Хорошо, что летняя ночь коротка. Забрезжило, первые лучи солнца коснулись палатки. Выскочили из неё. Сняли с колышков и постелили на земле, через минуту все спали. Солнышко пригревало, разгоняя все ночные страхи, переживания. Было нам по двенадцать лет. Но испытание выдержали и потом с гордостью рассказывали ребятишкам, как было здорово на рыбалке с ночёвкой. Мы были героями в их глазах, рассказывая про щуку и ночёвку в палатке.
Проснувшись, поели щуки, попили воды из реки и отправились домой. Добрались быстро, благо, плыли по течению.
***
И здесь река исполнила свою вековую роль, доставив на себе домой.
Была она свидетельницей набегов диких племён, вторжения татаро-монгольских полчищ. Чьи только кони не пили из неё воду. И татары, и монголы, и белые,
и красные, и фашисты черпали из неё воду. Но река очистилась от них, как от скверны, и продолжила свою созидательную работу, помогая людям жить, растить детей, выращивать хлеб, овощи, скотину. Вода в реке была такая чистая, что её пили, не боясь чем-то заболеть.
Люди, готовясь к зиме, замачивали в ней бочки под огурцы, помидоры, капусту, яблоки.
***
Скольких художников образ реки вдохновил на творчество! По ним можно судить и об истории страны, видеть красоту природы, силу и мощь воды.
Это работы Б. Кустодиева «Купание», «Купание лошадей» В. Серова, «Великий поток» И. Грабаря. «Какой простор», «Садко» И. Репина – водные дороги, пути человека.
«Бурлаки на Волге» И. Репина, как иллюстрация к поэзии Некрасова: «Выдь на Волгу: чей стон раздается над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется – то бурлаки идут бечевой!»
«Речной путь из варяг в греки» связывал древнюю Русь с Византией. Об этом говорит картина Н. Рериха «Заморские гости». «Покорение Сибири Ермаком»
В. Сурикова, где казаки сражаются на Иртыше, после которого Россия стала прирастать Сибирью.
Вода нередко становилась архитектурной частью городов, в виде гранитных набережных. Не случайно в Петербурге Неву называли главным проспектом города.
Пушкин писал – «Невы державное течение». Река вдохновляла на творчество не только художников, но и писателей. Шолохов «Тихий дон», Шишков «Угрюм-река», Астафьев «Царь-рыба», «Амур-батюшка»  Н. П. Задорнов, «Плавучая станица» В. Закруткина и др.  В памяти еще долго будет звучать песня «Течёт река Волга»  в исполнении Людмилы Зыкиной.
Но иногда река, как живая, становилась разъярённой, ломая плотины и сооружения. Такой образ реки виден в картине «Наводнение в Санкт-Петербурге 1824 г.».
Это событие, приведшее к гибели многих людей, нашло своё отражение в поэме Пушкина «Медный всадник»: Нева свирепо бросается на город, как бы бунтуя против оков гранитных набережных.

***
Старики докуривают свои самокрутки. Рассуждают о том, что если лето такое жаркое, то жди суровой зимы. К ней надо готовиться. Запасать корм скотине.
Когда наступала сенокосная пора, по реке плыли лодки с сеном. Издали казалось, что плывет сено, лодок почти не видно. Их загружали так, что вода была почти вровень с бортами лодки. Плыли они медленно. Рулевого не было видно. Он сидел на корме и управлял лодкой одним веслом, ориентируясь по берегам реки. Лодка причаливала к берегу, где мы купались.
Сено разгружалось, его расстилали и оставляли
сушиться. К вечеру следующего дня оно высыхало.  Связывали его верёвками в тюки и на спине переносили домой. Работа была не из лёгких.
Спустя годы сенокосные угодья были вытоптаны.  Их выделили под пастбища.
И корм для домашней скотины стали заготавливать  в поле. В основном, в посевах кукурузы. Кукурузу выращивали на силос, на зерно. В наших краях с ней не особо-то получалось, как того хотел Н. С. Хрущёв. Но позднее  и этому научились.

***
Однажды мой товарищ детства Николай Захаров, уже будучи пенсионером, утром отправился заготавливать траву на кукурузное поле. К обеду домой не вернулся. Ближе к вечеру пошли искать его. Нашли. Сердце не выдержало.
Зимой река как бы спит, отдыхая после тяжёлой сезонной работы. Но продолжает снабжать людей родниковой водой, помогать им полоскать в проруби бельё, поить домашних животных.
Зимой приходилось за родниковой водой ходить  к реке. Была натоптана тропинка, и по ней с двумя вёдрами на коромысле шли к роднику. Под гору было идти легко, весело, а с водой подъём в гору казался бесконечным.

***
Однажды мама в выходной день послала меня за водой. С родниковой водой готовили еду, а для стирки, скотины воду получали из снега. Всё бы ничего, да ночью выпал снег, который замёл тропинку. Надел валенки, фуфайку, шапку. Взял коромысло, два небольших ведра. Дедушка специально сделал их, чтобы полегче было носить воду. Учился я в то время в шестом классе. Под гору спустился легко, правда, несколько раз шлёпнулся. Подхожу к реке. Всё занесено снегом, родника не видно. Прикидываю, где он должен быть. Иду мелкими шажками к предполагаемому месту. Думаю, что мне надо сделать ещё три-четыре шага. Но просчитался. На втором шагу оказался в роднике по колено в воде. Родник летом был обустроен и выглядел  как колодец. Вылез из него ползком по снегу, вылил из валенок воду. Вода ледяная. Зачерпнул ведрами воду, на коромысло и в гору. Дошёл примерно до середины. Валенки, штанишки обледенели. Идти скользко, вёдра на коромысле болтаются, равновесия никакого. В итоге упал, разлил воду. Пошёл назад. Набрал воды. Вёдра заполнил на половину и с большим трудом поднялся наверх. Уже начал замерзать. Особенно ноги, но до дома было недалеко. Дошёл. Дома все заохали, заахали. Быстро раздели меня, растёрли чем-то. Зубами стучать перестал, согрелся. Но к вечеру поднялась температура, и пришлось  после купания в роднике  неделю проболеть.
***
Но были для нас, ребятишек, и зимние радости – лыжи, коньки. Лыжи у большинства ребятишек были самодельные. Палки делали сами. С коньками было посложнее, но находили выход из положения.
Порой к одному валенку был привязан конёк с загнутым носом и широким лезвием, а к другому то ли хоккейный, то ли спортивный. Но и этому были рады.
Однажды река преподнесла сюрприз. В феврале случилась сильная оттепель. Всё вокруг таяло. Река вышла из берегов, затопила на противоположном от села береге заливные луга. Почти как весной. Потом неожиданно ударили морозы. Всё покрылось льдом, а река ушла в свои берега. Все луга оказались подо льдом и образовались ледяные горки. Целую неделю мы катались на коньках по лугам. Затем выпал снег и праздник для нас закончился.
В ту зиму на реке случилась трагедия. Молодой тракторист решил на тракторе переехать речку, чтобы попасть в соседнее село. Был нетрезв. Трактор гусеничный, тяжёлый. На середине реки, под Воскресеновкой, ушёл под лёд вместе с трактористом. Не прощала и не прощает река беспечности, неуважительного к себе отношения.
Люди на селе бережно относились к реке. На её берегах никогда не оставляли мусор. В воду не бросали бутылки, жестянки. Рыбу мы ловили, заходя по колено в воду, не боясь, что пораним ногу. Пили на рыбалке воду прямо из реки.
Сегодня река ждёт от нас доброго к себе отношения. Она сильно загажена, берега замусорены, пить из неё нельзя, да и купаться можно не везде. Порой  на её берегах строят сооружения, которые наносят непоправимый ущерб, сбрасывая сточные воды прямо в речку.
Иногда проводятся субботники по очистке берегов от мусора, но этого мало. Уровень культуры общества, к сожалению, низок. Люди не задумываются о среде обитания будущих поколений. Забывают о том, что запасы пресной воды сокращаются, а из-за варварского отношения к источникам воды она становится непригодной для употребления.
Мы многое берем от природы, но не всегда восполняем взятое. Иждивенческое отношение к природе ни к чему хорошему не приводит.
Начинает смеркаться. Старики докурили самокрутки и с чувством исполненного долга, умиротворенные рекой, направились через огород домой. Для них река была как живой организм. Она давала им силы.
***
Вспоминаю последнюю рыбалку. Начало ноября. Решили с другом, с которым ранее работали в обкоме комсомола, а ныне директором издательства «Молодая гвардия» Юркиным Валентином Федоровичем, поехать на щуку.
Сагитировал я его, потому что у меня были живцы – пескари, заготовленные с осени. До ноябрьских революционных праздников оставалось два дня.
Погода была  хуже не придумаешь. Приехали в мою деревню к родителям. Оделись потеплее, взяли весла от лодки, удочки на щуку с большими поплавками из пенопласта. Пришли на речку. Сильный ветер, волны, по берегам уже заледи, идёт густой мокрый снег. Сели за вёсла и поплыли к лесу. До него было метров пятьсот. Доплыли, замёрзли, но не сдаёмся. По старице заплыли в лес, где было относительно тихо. Насадили на крючки по пескарю. Две удочки как бы веером  торчат из лодки. Потихоньку плывём по старице. Установили поплавки на глубине полутора метров. Надежды на успех никакой. Прошло минут пятнадцать. Мысли мрачные: не вернуться ли домой в тепло, уют. И в этот момент один поплавок без всякого предупреждения уходит под воду. Подсекаем. Вытаскиваем щуку килограмма на полтора. Пока с ней возились, исчез поплавок на второй удочке. А снег идёт, временами переходя в дождь. Промокли, замёрзли. Вытаскиваем вторую щуку. Забрасываем вновь, через две минуты ещё поклёвка, вытащили третью. Негнущимися пальцами снимаем с крючка и решаем возвращаться. Вся рыбалка заняла минут тридцать. Снег шёл стеной. Домой пришли насквозь мокрые, но удовольствие получили огромное.

***
Это была последняя моя рыбалка на реке детства. Дальше была учёба в другом городе, потом работа, было не до рыбалки.
Но  встречаясь с другом в Москве, мы всегда вспоминаем тот день. Спасибо реке за всё.
Когда-нибудь придёт время, и реке поставят памятник за всё, что она делала и делает для людей.

СЕЛЬСКИЙ  УЧИТЕЛЬ

***

После окончания школы передо мной не стоял выбор,  куда пойти учиться и кем быть. Я вырос в семье учителей и другого образа жизни не представлял. Видел, с каким уважением на селе относились к моим родителям. В доме всегда были книги. Вечерами их нередко читали вслух при свете лампы. Чтение было главным увлечением в семье в свободное время. Отец преподавал в школе химию и биологию, мать – русский язык и литературу. На уроки к матери часто приезжали учителя из других школ перенимать опыт её работы. Она была заслуженным учителем Российской Федерации. Словом, атмосфера в семье не могла не повлиять на выбор моей профессии: в 1963 году я окончил историко-филологический факультет пединститута.
В восьмилетней школе, куда я попал по направлению, обучалось около 130 учеников. В первую смену – старшие классы, во вторую – начальные. В старших классах работали учителя-мужчины, в начальных – женщины. Учительский коллектив был очень дружный, со своими маленькими традициями и правилами. Если у кого-то возникали проблемы, их старались решать вместе. Все учителя были местные. Они выросли на глазах односельчан и пользовались у них огромным авторитетом и уважением. Агитаторы и пропагандисты, они организовывали и проводили все выборы депутатов – от местного Совета до Верховного. Жили  как все на селе: огороды, скотина. Когда наступала осень, составляли график забоя свиней, чтобы у каждого можно было побывать и отведать свиной печёнки.
Всё было хорошо. Плохо было только одно:  школа находилась на отшибе, в стороне от дорог и цивилизации. Радио и телевидение в селе отсутствовали. Наглядных пособий почти не было, не было и библиотеки. Отсутствовали спортинвентарь и оборудование. Так называемый кабинет физики и химии был примитивен; имевшиеся там приборы можно было сосчитать по пальцам. За два года работы я так и не увидел никого из роно или облоно. Задачи до школы доводились на августовских учительских конференциях – циркулярах из роно, совещаниях с директорами школ.
Школа была бесперспективной. О новациях в образовании мы узнавали из прессы  и пытались им следовать. Мы читали о том, как отдельные учительские коллективы в районах принимали на себя обязательства полностью ликвидировать второгодничество, не допускать отсева учащихся. В 1964 году в областной газете вышла передовица «Семья, школа, общественность», где сообщалось: «Слава липецких учителей-новаторов шагнула далеко за пределы нашей области. Их методы перестройки урока изучает вся страна, у них учатся мастерству педагоги братских социалистических стран...». Видимо, эта слава перешагнула и через нашу школу, не оставив следа.
Когда я читаю архивные материалы за 1915 год о нашей школе, в то время земской, я понимаю, что, по сути, единственным отличием стало электричество, которое пришло в село в конце пятидесятых. Конечно, немного изменились предметы и методика обучения, но нужды остались прежними.
Проблема была ещё и в том, что от нас требовали резкого повышения успеваемости. Между школами развернулось ненужное соперничество, и в результате дело дошло до абсурда: школы рапортовали о 99 процентах успеваемости учащихся. Процентомания была такая же, как и на выборах в Советы депутатов всех уровней, – не ниже 99 процентов. Надо же было показать всему миру, как мы едины! В погоне за процентами терялось качество обучения, развивался формальный подход к нему. Традиции советской школы, признанные действительно лучшими в мире, постепенно размывались.
В этих рассказах я ничего не приукрашиваю и не выдумываю. Мне хотелось запечатлеть бытовую, повседневную сторону жизни и работы сельского учителя, со всеми его слабостями и трудностями, житейскими невзгодами и радостями.
Имена и фамилии изменены, хотя почти никого из героев нет в живых, да и школа закрыта. Остались одни воспоминания о добрых, хороших людях, преданных своему делу, несмотря ни на какие трудности.

ЗДРАВСТВУЙ, ШКОЛА!

Получив направление на работу в школу, я отправился в военкомат, чтобы сняться с воинского учета.
В военкомате капитан сказал:
– Ты поезжай в школу и получи трудовую книжку, чтобы стаж пошёл, а недельки через две мы призовём тебя в армию.
С таким настроем я и пришёл в школу. Познакомился с учителями. Встретили меня настороженно.
В стране действовал эксперимент по переводу пединститутов на четырёхгодичное обучение, так что выпустился я досрочно, в ноябре. Первого декабря приступил к работе.
Через три дня я вёл урок истории в восьмом классе. Ребятишки с интересом разглядывали меня.
А посмотреть было на что. Перед ними стоял совершенно не похожий на учителя человек. Парень  двадцати одного года, метр восемьдесят два, с пышной шевелюрой, в брюках – не то синего, не то зеленого цвета, зауженных до предела. На ногах у меня были жёлто-красные туфли на толстой подошве. Одет я был в пиджачок и рубашку.
Я искренне поверил капитану военкомата и думал, что две недели как-нибудь переживу.
В классе 36 учеников. Много переростков из бывших двоечников. Они вынуждены были посещать восьмой класс, чтобы получить свидетельство об окончании восьмилетки. Без него нельзя было поступить в профтехучилище. Позднее из них вырастали замечательные мастера своего дела:  строители, электрики, водители, слесари, механизаторы  и т.д. Их руками и созидалась страна.
Приоткрылась дверь. Из соседнего пятого класса заглянул преподававший там русский язык Иван Максимович:
– Выйди на минутку, – сказал он мне, поманив пальцем.
Я вышел.
– Давай, – говорит, – покурим.
– Иван Максимович, да у меня с собой ничего нет, – удивился я, – в учительской оставил.
– Сейчас покурим, – убедительно сказал он и снова приоткрыл дверь: – Иван, выйди из класса!
– Что, Иван Максимович, опять закурить дать? – произнес Иван, устало поднимаясь с задней парты.
– Как ты со мной разговариваешь! – рассердился Иван Максимович. – А ну, выходи!
Иван вышел и послушно протянул Ивану Максимовичу сигарету. Делать нечего!
– Давай ещё одну! – приказал Иван Максимович. – Николаю Васильевичу!
– А он тоже курит?! – удивился Иван, чувствуя, что его разоряют.
– Не задавай лишних вопросов! – ответил Иван Максимович.
Иван обиженно посмотрел в пол и глухо произнёс:
– А можно я с вами покурю?
– Сопляк! – возмутился Иван Максимович. – Молоко ещё на губах не обсохло, а ишь чего задумал! Иди на место!
– Пора уже свои сигареты иметь, Иван Максимович, – побрёл Иван за парту, бормоча на весь класс.
Шёл ему семнадцатый год.
Больше я на перекуры не ходил, но знакомство со школой состоялось.
В армию через две недели не призвали, и я отработал в школе до конца учебного года.
Война постоянно напоминала Ивану Максимовичу о себе ноющей болью в раненой ноге. По его словам, от боли отвлекали уроки, общение с детьми. Он их любил, хотя был строг, и ребятишки даже побаивались его.
Сидеть за столом ему было трудно и неудобно, и Иван Максимович подставлял под себя трость, садился на её ручку и объяснял урок. Посидев на трости, он проходил между партами и смотрел, как ученики выполняют задание. Однажды он обнаружил, как две девочки, спрятав свои головы под крышкой парты, о чем-то увлеченно разговаривают. Продолжая объяснять урок, он подошёл к парте.
Согнувшись так, что его голова оказалась почти на уровне парты, он тихо спросил:
– Может, вам чем-то помочь?
Девчонки, увидев его лицо почти под крышкой парты, так перепугались, что завизжали во весь голос.
Ивана Максимовича дети любили, иногда шалили на его уроках. К баловству он относился снисходительно, но, если делал замечание, всё сразу прекращалось.
Дети часто просили его рассказать о войне, особенно когда не выучили домашнее задание. И он рассказывал о войне, сделавшей его инвалидом, без прикрас, рассказывал о подвигах солдат, настоящих патриотов своей Родины.  В эти минуты в классе стояла абсолютная тишина.
Помогали отвлечься от боли и встречи с жителями села. В основном к нему приходили за советом, но чаще всего разговоры велись, конечно, о детях. Авторитет его в селе был непререкаем.
Спасался Иван Максимович и алкоголем. Уроки в школе, подготовка к ним дома, работа по хозяйству, да и недостаток денег не позволяли прибегать к этой возможности часто. Но самое главное, что сдерживало не только его, но и других учителей, – это боязнь потерять своё достоинство и авторитет среди односельчан.

ГЕРОИ РАССКАЗОВ

Утро. В учительской собрались учителя: Иван Максимович – рост под метр девяносто. Худощав, узок в плечах, длинная шея с сильно выпирающим кадыком. В сорок первом, под Москвой, ему, восемнадцатилетнему, пуля угодила в пятку. После войны прошло двадцать лет, а его рана превратилась в незаживающую язву. Ходил Иван Максимович с тростью, стараясь не наступать на больную ногу, перенося вес тела на здоровую. Преподавал он русский язык и литературу.
Напротив сидел Иван Борисович – друг и сосед Ивана Максимовича. Он был невысок – метр шестьдесят пять, или, как говорят в народе, метр шестьдесят с кепкой. Худощавый, очень подвижный. Иван Борисович преподавал математику, физику и химию. Был строг с учениками. Имел на всё своё мнение.
На диванчике расположился Фаддей Александрович – учитель труда. Тихий, всегда задумчивый, неразговорчивый. Десять сталинских лет, проведенных в норильских рудниках, оставили на нём неизгладимый след.
В углу учительской, прислонившись к стене, стоял Иван Павлович – учитель ботаники и зоологии. Скромный, слабохарактерный. Ребятишки на его уроках этим пользовались. Не в силах порой утихомирить подопечных самостоятельно, он прибегал к помощи учителя из соседнего класса.
День рождения Иван Павлович всегда отмечал в январе – в январе мы и проводили его на пенсию. При её оформлении выяснилось, что по документам родился он в феврале. Узнав, что надо работать ещё месяц, он заплакал. Пришлось нам взять уроки на себя – побоялись за его сердце.
Жил Иван Павлович с женой. Родных никого не было. Любил читать газеты, книги из сельской библиотеки.  На подворье – куры, поросёнок. Летом у него было редкое для учителей увлечение – рыбалка. Он шел на речку с удочкой, маленькой скамеечкой и бидончиком из-под молока для пойманной рыбы. Главным была для него не сама рыбная ловля, а как бы встреча с самим собой. Сидя в одиночестве, он вспоминал свою прошлую жизнь, в которой с избытком было всякого горя: войны, похоронки с фронта, голодовки, потеря близких... С рыбалки – еще далеко от дома – его встречала кошка. Ей он и отдавал свой улов.
Вошел Степан Васильевич,  импозантный, всегда в костюме, застегнутом на все пуговицы, полноватый, среднего роста, слегка раскосый. В пиджак его можно было смотреться, как в зеркало – настолько он лоснился от засаленности на животе. Преподавал он русский язык и по совместительству физкультуру. Дав ученикам самостоятельную работу, он любил подремать. Ребятишки побаивались его строгости и отдыхать ему не мешали.
Урок физкультуры начинался всегда одинаково. Степан Васильевич выходил на крыльцо и бросал ребятишкам мяч со словами: «Ну, вы поиграйте, а я пойду у поросенка навоз почищу». Кроме мяча, никакого спортинвентаря в школе не было. И неудивительно, что после уроков физкультуры в учительской иногда стоял запах навоза. Все привыкли.
Активного участия в общественной жизни села Степан Васильевич, в отличие от коллег, не принимал: больше внимания он уделял своему хозяйству – скотине, огороду. Супруга Степана Васильевича сменила директора школы, когда тот ушел на пенсию. В годы ее директорства на их огороде иногда можно было видеть учеников на прополке и уборке картофеля. Никто не обижался и не жаловался, хотя другие учителя этого себе никогда не позволяли.
Иван Михайлович – завуч, математик. Сухонький, подтянутый, всегда, в отличие от остальных, хорошо выбрит. Чисто одет, аккуратен во всем. Он был доволен, что все учителя пришли и что ему не придется ломать голову над тем, как найти замену. Ивана Михайловича называли великим семьянином. В семье было трое детей, престарелые родители и жена. Работал он один. Успевал делать всё и в школе, и дома. А ведь в хозяйстве он держал корову, поросенка, бычка, кур, гусей, большой огород. Зимой на столе было всё: мясо, молоко, яйца, соленья, картошка.
Всё это требовало напряженного каждодневного труда. Летом семья заготавливала сено корове, работала на огороде. Корову доил сам Иван Михайлович. Трезвенник. Много лет он был бессменным депутатом сельского совета. Когда в семьях односельчан бывали ссоры, за помощью бежали к нему. Если он шел по улице, то все не просто здоровались с ним, а кланялись. Иван Михайлович хорошо играл на баяне и к праздникам готовил вместе с учениками небольшие концерты. Его старенькая мама заговаривала у маленьких детей грыжу, слезы.
Подъехал директор школы, преподаватель истории в пятом классе, Влас Егорович. Высокий, крупный. В роду его, очевидно, пересеклись гены русские и африканские. Возможно, кто-то из предков Власа Егоровича был из Буркина-Фасо или Анголы. Голову его покрывала густая шевелюра с мелкими кудряшками-завитушками. Нижняя губа сильно выдавалась вперед.
Директор был хорошим хозяйственником. Ранее работал председателем небольшого колхоза. Фронтовик.  В школе держал порядок: пришкольный участок, само здание, лошадь, инвентарь – всё было в идеальном состоянии. Вовремя завозились уголь, дрова. В качество преподавания он не вникал: учебными процессами занимался завуч.
После войны учителей катастрофически не хватало, и были организованы курсы подготовки. Хотя просуществовали такие институты недолго, все учителя школы прошли эти курсы. Однажды мне в руки попало заявление директора в роно на предоставление отпуска. В двух строках я обнаружил четыре орфографические ошибки, и мне стало грустно...
Но как руководитель директор был на высоте. Относились к нему с уважением. Влас Егорович жил в соседнем селе, откуда завхоз Егор каждый день привозил его на бричке.
Егору,  завхозу и по совместительству конюху,  было под сорок. Именно Егор и озвучил тем утром волновавший всех вопрос:
– Педсовет будет? Если да, то не буду распрягать лошадь.
Все посмотрели на директора. Иван Максимович судорожно сглотнул слюну – дернулся его кадык.
– Погода-то вон какая... – произнес в воцарившейся тишине Егор.
Директор промолчал. Все горестно вздохнули. Прозвенел звонок. Учителя пошли на уроки.

ПЕДСОВЕТ

Помню мой первый педсовет   недели через две после того, как я пришёл работать. Загрузили меня на две ставки, даже не спрашивая моего согласия. Каждый день шесть уроков: история, русский язык, литература, география, немецкий. Через месяц меня назначили классным руководителем. Я был старшим пионервожатым, комсоргом, председателем профкома и родительского комитета. Коллеги мои думали, что я не выдержу нагрузку и сбегу. Мне был всего двадцать один год.
Не сбежал.
– Николай, – подошёл ко мне Иван Максимович, – после второго урока будет педсовет. Пусть ребятишки идут домой.
– Хорошо! – ответил я и пошёл на урок в восьмой класс.
Минут через десять мимо окон на санях промчался Егор.
– Наверное, педсовет будет... – вслух заметил Иван, сидевший на последней парте.
Урок закончился.
Когда я объявил, что педсовет действительно состоится, Иван радостно закричал на весь класс:
– Я же говорил!
Ребятишки разбежались по домам, а я побрёл в учительскую. Все были в сборе, кроме учителей начальных классов, которые работали во вторую смену.
– Да мы без них проведём! У них и так домашних забот хватает, – пояснил Влас Егорович. Посмотрев в окно, директор добавил:
– Егор приехал – можно идти!
«Куда идти?! – думаю. – Можно и в учительской провести».
– Пошли в мастерскую, – сказал мне Иван Максимович, увидев, что я замешкался.
Мастерская находилась в здании школы,  в помещении, которое служило пристройкой к бывшему дому священника. Посередине мастерской на двух табуретках стояло корыто с изумрудной зеленью. Я даже зажмурился от неожиданности, увидев эту зелень среди зимы.
Участники педсовета встали вокруг корыта. Когда Егор принёс бидон литров на пять, я начал догадываться, что к чему. С одного торца корыта стоял Иван Максимович, с другого – Влас Егорович.
В корыте был зелёный лук. В то время внедрялась гидропоника. Делался раствор из удобрений и разных химикатов, а затем – торфяная подстилка в корыте. Высаживался лук-сеянец, и всё это поливалось раствором. Через десять дней лук был готов к употреблению. Про нитраты ничего не слышали.
С лёгкой руки Ивана Борисовича директором корыта стали в шутку называть Ивана Павловича. Тот руководил юннатским кружком, в задачу которого входило выращивание лука.
– Егорыч, – обратился к директору Иван Павлович, – лучок-то на закуску сегодня лучше, чем в прошлый раз!
Иван Максимович резал небольшой шмат сала,  тонко, чтобы каждому досталось хотя бы по два кусочка. Кадык Ивана Максимовича усиленно работал вследствие обильного слюноотделения. Хлеб был уже порезан.
Рядом на табурете стоял бидон и синяя эмалированная кружка. Все молчали. Ждали. Иван Борисович нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Нервничал и стоявший рядом с Иваном Максимовичем Степан Васильевич.
Наконец, окинув присутствующих строгим взором, Иван Максимович произнес:
– Пьём, как всегда.
Педсовет начинал напряженную работу.
Выражение: «Пьём, как всегда» означало следующее... Иван Максимович брал кружку – было там граммов сто пятьдесят – и молча выпивал её. Затем он черпал из бидона и передавал её изнывающему от жажды Ивану Борисовичу. Кружка шла по кругу и возвращалась к Ивану Максимовичу. Всем по одной, а ему – две!
Но был ещё один персональный смысл в его словах: «Пьём, как всегда». Степан Васильевич не мог выпить всю кружку разом. Он задыхался, захлёбывался, самогон струился по его отполированному пиджаку, и он вытягивал руку, как бы умоляя: «Не отбирайте кружку!» На мгновенье Степан Васильевич отрывал её ото рта, делал вдох и с невероятным трудом, обливаясь, допивал. А ещё одним из условий было: не допил – пропало! Все справлялись, кроме него.
Но и не справиться было нельзя. Со стены сарая на всё происходящее смотрел генеральный секретарь Брежнев. Пока ещё без звёзд Героя, но всё же. Больше в школе его портрет не висел нигде.
Тосты не звучали.
– Ляпнешь что-нибудь не так – затаскают! – мрачно пошутил на сей счет Иван Максимович, глядя на портрет.
Увидев, в каком состоянии я вернулся домой, мать ахнула:
– Как же ты к урокам подготовишься?!
Ничего, подготовился. Не мог я её, заслуженную учительницу России, подвести!

К ВОПРОСУ О ПЬЯНСТВЕ

Читатель, естественно, обратит внимание на то, что почти во всех рассказах присутствует алкоголь. Однако употребляла его мужская половина педколлектива вовсе не каждый день, а по случаю.
Я ни разу не видел, чтобы кто-то пришел на уроки нетрезвым. Это было недопустимо. А вот по случаю собирались нередко. Развлечений каких-либо на селе не было. Культуру представлял только сельский клуб. Старые фильмы да танцы с пьяными драками. Телевидения не было, радио тоже. Всё это и заменяли встречи с рюмкой и бесконечными разговорами о жизни и событиях на селе, воспоминаниями о минувшей войне, участниками которой были мои коллеги-учителя.
Пили на селе так, что можно было иногда слышать рев недоенных коров на фермах. Доярки пили по два-три дня, не выходя на работу. К тридцати годам почти все они начинали страдать от радикулита, ревматизма, артрита. Каждое утро надо было вставать в четыре утра и идти на дойку. Коровники не отапливались, навоз убирался не всегда. Без резиновых сапог нельзя было обойтись ни летом, ни зимой. И никто из них не желал своим детям идти работать на ферму. То же самое было и с механизаторами.
И уже в 60-х годах начался массовый отток молодежи из села в город. Город принимал всех. Требовались строители, монтажники, прокатчики, водители и т. д. Всем троечникам и двоечникам находилось место в профтехучилищах. Позднее имена многих из них стали известны на всю страну.
Вот, что сто лет назад писал доктор Гордон в петроградском журнале «Летопись» в статье «Об алкоголизме в средней школе» (1916, № 9): «Русский народ привык пить с незапамятных времен. Пьянство сильно укоренилось в народном организме, глубоко утвердилось в народной жизни, стало у нас бытовым явлением. И само собой разумеется, сразу оно исчезнуть не может. Для этого нужна долгая и сложная работа, необходимы глубокие социальные реформы, которые должны захватить всю нашу жизнь».
Коммунистическая партия известным постановлением «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма» решила положить этой беде конец. Однако меры по борьбе с пьянством оказались непродуманными: вырубались виноградники, останавливались спиртовые и ликеро-водочные заводы, бульдозерами давили стеклотару. Останавливались стеклозаводы. В разы сократилось производство качественной алкогольной продукции всех видов. В результате образовалась ниша, которая стала заполняться суррогатом, самогоном и т. д.
А тут подоспели девяностые. И алкогольный рынок заполнился хлынувшим из Европы в огромных количествах алкоголем, среди которого было много подделок. Сегодня последствия постановления ЦК КПСС мы до сих пор ощущаем на себе. Работают подпольные цеха по производству алкоголя, крайне опасного для здоровья человека.
А народ по-прежнему пьянствует,  в таких же чудовищных размерах. Только пьянство стало еще вреднее и опаснее.
Нравственного подъема насильственное отрезвление народа не принесло.
В восьмидесятых годах в селе, о котором я пишу, построили новую школу, но было уже поздно. Спустя лет пятнадцать ее закрыли, ибо некого стало учить. Нескольких ребятишек школьного возраста возят автобусом в соседнее село.
А ЧЕМ МЫ ХУЖЕ?

Завершался учебный год.
Директор собрал всех учителей:
– Как будем отчитываться перед роно? – задал он вопрос. – На совещании директоров школ нас предупредили, что успеваемость должна быть не ниже 98 процентов.  Вы по своим предметам посмотрите, что получается, и завтра обсудим.
На следующий день вновь собрались у директора.
– Влас Егорович, 98 процентов что-то не получается, – сказал завуч. – Только 80, и то с натяжкой.
– Но мы не можем выглядеть хуже всех! – возопил Влас Егорович. – Решения XXII съезда КПСС надо выполнять!
– Но Вы же знаете, что в каждом классе двоечников человек пять – не меньше! – ответил завуч.
– Значит, плохо работали. Даю вам два дня, чтобы успеваемость была не ниже 98 процентов.
Через два дня напряженной работы успеваемость составила 98,5 процента. Журналы тщательно заполнялись положительными оценками, двоечники превратились в троечников, сами не ведая, как хорошо они стали учиться.
Подводя итоги проделанной работы по повышению знаний учащихся, директор удовлетворенно заметил:
– Умеете вы, оказывается, работать. Даже Рая Семенова из восьмого класса может учиться на «удовлетворительно». С такими процентами не стыдно будет отчитываться в роно!
– Влас  Егорович, а кого же мы на второй год оставлять будем? – спросил Иван Максимович. – Классы сольются. Вместо двух седьмых будет один. Нам же нужно, чтобы шестые в полном комплекте перешли в седьмой класс. А чтобы не слили их, надо бы в седьмых человека четыре оставить на второй год. Если этого не сделать, то из двух шестых получится один седьмой. Количество часов уменьшится, и ставки станут меньше. А это минус в нашей зарплате.
– Да, действительно, – задумался директор. – Седьмые классы у нас сегодня малокомплектные, из них получится лишь один восьмой класс, а седьмых должно быть два... Даю вам еще два дня! С одной стороны, нужно оставить кого-то в седьмом классе на второй год, с другой стороны, не понизить процент успеваемости. Думайте!
Учителя снова погрузились в работу. Определили трех кандидатов. Новоявленных троечников пришлось снова перевести в двоечники. Но всё равно на звание второгодника не хватало еще одного ученика.
– Постойте, – встрепенулся завуч, – ко мне недели две назад приходила Мария Николаевна, бабушка Виталика Нестерова из седьмого «Б». Пришла с просьбой  оставить внучка на второй год. Дочь у нее вместе с мужем уехала работать на север, и вернутся они только через два года.  А Виталик, мол, пусть еще один год посидит в седьмом, потом закончит восьмой класс, а там и родители подоспеют. А то сейчас, говорит, он окончит восьмой и уедет в город. А одной ей без него будет плохо. Некому по хозяйству помочь.
– Но учится он хорошо. Как же мы оставим его на второй год? – наивно возмутился я.
Посовещавшись, мы решили, что Виталика нужно уговорить еще один год поучиться в седьмом классе. Директор провел с ним беседу. Виталик, как оказалось, даже обрадовался возможности побыть с бабушкой до возвращения родителей.
С одной проблемой разобрались.
Возникла другая.
Наступили выпускные экзамены в восьмом классе, в котором было много переростков и двоечников:   за два дня они стали успевающими или хотя бы троечниками. Оставлять на второй год никого нельзя. Иначе решения съезда КПСС и указания роно не будут выполнены.  Смущало только одно:  будет ли на экзаменах представитель роно? Если будет, то непросто сделать на экзаменах круглого двоечника хотя бы троечником... К счастью,  пронесло: никто не приехал. Составили график экзаменов, утвердили экзаменационную комиссию.
Договорились, что после каждого экзамена один  из учителей накроет стол. Экзамен по русскому языку затянулся. Класс большой – тридцать шесть учеников.  Иван Борисович, учитель математики, попросил меня объявить перерыв на пять минут. Ребятишки вышли  из класса.
– Николай Васильевич, нельзя ли побыстрее?  Обед-то уже стынет...
Экзамен пошел быстрее. Осталась одна ученица – Рая Семенова.
– Не будете ли вы возражать, если она станет отвечать на мои вопросы без билета? – обратился я к членам комиссии. – Она хорошо подготовлена...
Возражений не последовало. Я попросил Раю подойти к доске и нарисовать восклицательный знак. Задумавшись, она нарисовала вопросительный. А потом наоборот восклицательный.
– Замуж тебе пора, а ты всё экзамены сдаешь! – воскликнул Иван Максимович.
Рае было шестнадцать: красивая, статная, с косой до пояса. И мысли на уроках у нее были, конечно, не об учебе.
– Предлагаю поставить Рае удовлетворительную оценку, – вновь обратился я к членам комиссии. – Знания показаны хорошие!
Все дружно согласились.
Через два года Рая и вправду вышла замуж, родила трех ребятишек и была довольна своей жизнью.
Решения съезда на ниве просвещения усиленно выполнялись.
БАЛКИ

Середина августа. Скоро новый учебный год. Вся мужская половина педколлектива в сборе.
Был солнечный день. В школьном дворе лежали обтёсанные брёвна. На них и устроились – кто в майке, кто в шароварах, кто в чём. Отпуск у всех закончился.
Я поздоровался. Учителя сидели хмурые, озабоченные. Денег ни у кого не было, а чего-то хотелось. Это нереализованное желание было написано на их постных лицах.
На бревно подсел завуч Иван Михайлович:
– Ну, как у тебя стройка идёт? – помолчав, спросил он Ивана Павловича.
– Остановилась, Иван Михайлович...
– Почему?
– Балок нет... – грустно сказал Иван Павлович, который строил сарай.
Все молчали, думали только об одном.
Вдруг радостно вскочил Иван Максимович и в полной тишине застучал по брёвнам костылём:
– А это что такое?
– А что?! А как?! А директор?! – засуетились все в ответ.
– Но мы же должны помочь другу! – сказал Иван Борисович.
– Влас Егорович в шестых классах хотел балки менять, – заметил Иван Михайлович. – Потолки сильно провисли.
– А мы столбы поставим, подопрём потолок – он и не рухнет! – предложил Степан Васильевич.
Решение приняли быстро.
Степан Васильевич побежал за тачкой. Сам же он в неё и впрягся  вместе с Иваном Борисовичем. Иван Максимович, подпирая тачку костылём, шёл сзади. Завуч как бы сопровождал процессию. В четыре захода все брёвна переправили во двор Ивана Павловича.
– Ну что, накрывай стол! – сказал ему Иван Максимович.
– Да хозяйка уже хлопочет!
Жареная картошка, яичница, свежие овощи, сало и, главное, трёхлитровая бутыль самогона – всё это вскоре оказалось на столе. Пить не стал только я – домой мне предстояло возвращаться на велосипеде. Коллеги были довольны.
Пока обедали, плотники уже подпилили балки и уложили на сарай.
На следующее утро я увидел всё те же лица, только мятые, припухшие, жаждущие и страждущие. Брёвен не было, так что сидели на травке. Форма одежды та же.
На дрожках подъехал директор:
– Что, мужики, невесёлые? Давайте балки положим – сейчас плотники придут. А потом всех угощаю...
У Ивана Максимовича дёрнулся кадык, а Иван Борисович засуетился:
– Егорыч, да ты знаешь...балок-то нет... – сказал он и замолк.
Только тут директор заметил отсутствие брёвен.
От неожиданности он открыл рот и махнул рукой:
– А где же они?
– Да мы их отдали Ивану Павловичу, – сказал Степан Васильевич. – Он сарай строит – надо было ему помочь...
Директор долго соображал: балки не вернуть, ремонт шестых классов накрылся, а наказать... Да как их накажешь?!
– Магарыч-то он хоть поставил? – произнес наконец Егорыч.
Все дружно загудели:
– А то! Ещё какой! Молодец Иван Павлович!
– Егор! – обратился директор к завхозу. – Сбегай-ка за Иваном Павловичем!
Через десять минут Иван Павлович явился.
– Ты магарыч-то им поставил? – спросил его Влас Егорович.
– Да!
– Да?! Ну я-то не знаю... Меня-то не было... А балки-то хорошие?
– Да... – понуро согласился Иван Павлович.
– Так накрывай ты стол, как вчера, – сказал  Влас Егорович. – Через часок подойдём!
Все оживились, разговорились. А там и к столу  позвали.
Мудрый директор был.
А ремонт перенесли на следующий год.

ПРОВОДЫ В АРМИЮ

Через неделю после истории с балками я получил повестку в армию.
Пошёл в школу, чтобы предупредить и попрощаться.
Учителя собрались на прежнем месте – на травке перед школой. Погода стояла тёплая, и все были одеты так, как будто готовились трудиться на огороде.
– Пришёл, – говорю, – с вами попрощаться...
– А что случилось? – спросил завуч.
– Да вот, повестка в армию пришла... Через два дня отправка.
– Да как же мы без тебя, – воскликнул Иван Павлович, – привыкли уже... Хороший ты человек!
– Ну что ж, хорошего человека и проводить надо по-хорошему, – заметил Иван Максимович.
Я отдал завхозу Егору деньги, и тот помчался в сельмаг за водкой. Здесь же, в школьном дворе, и разместились. Закуску принесли с огородов – овощи, яблоки. Ну и сало, конечно. Иван Павлович притащил балалайку.
Часа через два я объявил, что мне пора. Учителя дружно решили меня проводить.
Процессия получилась впечатляющая. Возглавлял её Иван Максимович, ковыляя со своим костылём. Иван Павлович в старой рубахе бренчал рядом на балалайке. Чуть сзади в непонятного цвета майке и старом трико с отвисшими коленями шагал, глазея по сторонам, Степан Васильевич. Иван Борисович, размахивая руками, что-то доказывал завучу.
Редкие прохожие останавливались, чтобы поглядеть на это странное шествие.
Меня проводили до окраины деревни. Там был сельмаг.
– Николай, обратился ко мне Иван Максимович. – Предлагаю выпить на посошок,  чтобы дорога у тебя была спокойная, и ты вернулся из армии к нам. Мы будем тебя ждать!
Посошок обернулся тем, что балалайка валялась на травке. Недалеко от неё лежали и почти все мои провожатые. Степан Васильевич попытался подняться, но не смог. Махнув рукой, он снова расположился на травке. Остальные даже не пытались повторить его героическую попытку.
На ногах был только завуч.
– Не обижайся на них, – сказал он мне. – Они добрые люди, да больно нужда всех заела! Уроки учителя проводят добросовестно, в деревне их любят и всё прощают.
– Я не обижаюсь, – ответил я ему.
На этом мы с ним и попрощались.
Среди зимы получил я из деревни письмо. Весь кубрик хохотал, вручая мне конверт. «Лети с приветом – вернись с ответом» – написано было на нём по диагонали. Мне писала девчушка с кудряшками и веснушками. Она едва не признавалась мне в любви.
Через неделю пришло ещё одно письмо. На это раз на конверте было написано: «Жду ответа, как соловей лета». Мне пришлось ответить. Я писал как учитель. Что вся жизнь и любовь ещё впереди...
Мы встретились с ней лет через десять в трамвае. Она обрадовалась и смутилась. Рассказала мне, что работает вагоновожатой, у неё есть муж, двое детей и что она очень довольна.
Через месяц после того, как меня забрали в армию, мне написал завхоз Егор. Привожу его письмо дословно: «Николай Васильч, вся дяревня об табе жалкует. Приязжай с армии обратна к нам. Ягор».
Приехал. Как и просил завхоз Егор, я вернулся после армии обратно в школу.

ДЕНЬ УЧИТЕЛЯ

Приближалось начало учебного года. И – День учителя, который отмечается у нас в первое воскресенье октября. На очередном педсовете этот профессиональный праздник решено было отметить. Учителя договорились, что пригласят на него всех коллег, в том числе из начальных классов.
Праздник хотелось провести на высоком уровне. Для этого решили сброситься по 10 рублей. Прикинули, что должно быть на столе. За продуктами, которых не было в сельмаге, нужно было ехать в город. Горячительные напитки собирались купить там же.
Добровольцами вызвались два друга – Иван Максимович и Иван Борисович. Им выделили деньги. Праздновать решили в пятницу, и в четверг рано утром добровольцы уехали в город.
В пятницу после уроков стол был накрыт: картошка, овощи, фрукты, хлеб. Из города должны были подоспеть напитки и разные деликатесы: селедка, колбаса, сыр, шпроты. Но Иван Максимович и Иван Борисович почему-то не появлялись...
Прождали до вечера. Женщины разошлись по домам, остались только мужики. Егор сбегал за самогоном – выпили, закусили, чем бог послал. Настроения не было никакого.
В субботу мы пришли на работу. Деликатесов по-прежнему нет. Посыльных – тоже. Забеспокоились. Хотелось позвонить, но куда?! Вернулись они только во вторник – небритые, немытые, помятые, грязные.
– Беда случилась, Егорыч, – оправдывался перед директором Иван Максимович. – Приехали мы в город. Идём мимо ресторана – так есть захотелось! Ну, зашли. Очнулись в медвытрезвителе... Как это случилось,  до сих пор, Егорыч, не пойму! – Иван Максимович развёл руками и продолжил: – Хорошо хоть деньги в кармашке на трусах спрятал! Так что штраф заплатили. А голова болит...
Немного оклемавшись, Иван Максимович продолжил свой трагичный рассказ:
– Пошли мы с Иваном Борисовичем пообедать, а после этого уж собирались в магазин за продуктами, как договорились. Ну, а очнулись там же,  в медвытрезвителе. Мистика какая-то! Продержали нас там два дня.  И деньги пропали – видимо, в этом заведении нас уже хорошо изучили.
Ивана Максимовича и Ивана Борисовича простили.
– Бывает и хуже, – подвёл итог случившемуся наш мудрый директор. – Хорошо, что вернулись...
Ну а День учителя праздновать в школе больше  не пытались.

НА БЕРЕЖКУ

Осень. Бабье лето. Солнечный тёплый день. Одним словом, лепота!
Школьники – на уборке картофеля. С ними в поле у– чителя младших классов.
Влас Егорович собрал во дворе школы мужскую часть педагогического коллектива.
– Иван Максимович, дай-ка мне свой костыль, – сказал директор, – надо некоторые итоги подвести...
– Иван Борисович, а сколько мешков картошки давал ты на семена? – продолжил Влас Егорович, рисуя что-то на песке тростью Ивана Максимовича.
– Пять, – ответил Иван Борисович.
– Надо же отдавать долги! – произнёс Влас Егорович. – Зачем тебе пять мешков, если ты живешь один?! Хватит и одного... Так, а ты, Иван Максимович, сколько давал на семена?
– Четыре, Егорыч!
– Так тебе хватит двух! – резюмировал Влас Егорович и нарисовал на песке цифру шесть. – Василий Степанович, а ты сколько?
– Пять, Влас Егорович.
– Тебе тоже хватит двух... – на песке появилась цифра девять. – Иван Павлович, сколько твоих мешков было?
– Четыре, Влас Егорович.
– Хватит двух.
С помощью костыля цифра снова меняется: одиннадцать.
– Иван Михайлович, а ты сколько? – обратился к завучу директор.
– Четыре, Егорыч.
– У тебя самая большая семья – с тебя брать не будем. Итого: одиннадцать мешков!
Все молчат. Ждут, что будет дальше.
Одиннадцать мешков.
– Егор их уже сдал в заготконтору. Деньги получил, – пояснил директор. – Что будем делать?
А погода чудная – тепло, всё располагает к отдыху.
У Ивана Максимовича судорожно дёрнулся кадык:
– Может, отдохнем на бережку, Егорыч? Погода вон какая!
Тишина. Все оторопели от этой арифметики.
– Предложение хорошее, – промолвил директор. – Есть возражения?
– Да нет, Егорыч. – засуетился Иван Борисович. – Как, мужики?
Все обрадовались. Деваться некуда.
– Кого пошлём в сельмаг? – спросил Влас Егорович.
– А зачем кого-то посылать, – ответил Иван Максимович, – я сгоняю!
– Я с ним – помогу! – добавил Иван Борисович.
У Ивана Максимовича, как инвалида войны, была мотоколяска Серпуховского завода. Он частенько тарахтел на ней по деревне, пугая кур. «Подарок Гитлера народу-победителю», – так именовал Иван Максимович своё транспортное средство. Тент сверху был снят. Мотоколяска постоянно ломалась, но в этот раз была на ходу.
Влас Егорович профинансировал Ивана Максимовича и Ивана Борисовича, которые отправились в магазин, а остальные – на берег реки.
Расположились на обрыве,  метра два высотой над речкой. Разулись, свесили ноги, расстелили газетку. Ждём.
Прошло минут тридцать. Никто не едет.
Прошёл час. Никого нет.
Завуч забеспокоился:
– Наверное, колымага сломалась.
Все молчали.
Ещё минут через двадцать раздался мотоциклетный треск. В нашу сторону мчалась мотоколяска. Мчалась прямо на нас – еле успели отскочить! На всей скорости мотоколяска улетела с обрыва в реку и вместе с пассажирами скрылась под водой. Хорошо, что в этом месте было неглубоко, – метра полтора.
Степан Васильевич перекрестился. Думали, что всё,  конец нашим поставщикам! Но в этот момент оба вынырнули. У каждого в руках – по две бутылки водки. И только закуска осталась в машине...
На радостях, что коллеги живы, Влас Егорович смачно выругался. Помогли им вылезти из воды. «Утопленники» попытались раздеться, но это им не удалось. Оба едва стояли на ногах: не удержавшись, они выпили две бутылки возле магазина. Мы раздели их и уложили на травку.
Завхоза послали за закуской. Тот сбегал быстро – принёс хлеб, помидоры, огурцы, лук. Снова расстелили газетку. Молча выпили. Никак не могли прийти в себя от увиденного.
Потом разговорились, повеселели. «Утопленники» мирно храпели на травке. Кадык Ивана Максимовича успокоился.
На следующий день жители села наблюдали за тем, как трактор вытаскивал мотоколяску из реки.
– Тормоза отказали, – оправдывался Иван Максимович.
– У кого отказали?! – вопрошал Влас Егорович.
На этом инцидент был исчерпан.

УРОК ПЕНИЯ

Долгое время в школе не проводились уроки пения,    ввиду отсутствия кадров. В роно этим фактом были недовольны, но часов отводилось мало, и ехать в захолустье никто не хотел.
И всё-таки наш директор нашёл выход.  В соседнем селе была десятилетка, в которой работал весьма талантливый баянист Михаил Яковлевич. Был у него один только недостаток: много пил. Если начинал, то месяц «не просыхал», зато потом наступал трёхмесячный перерыв...
Баянист произвел на учителей хорошее впечатление. Но к корыту не приглашали. Все были осведомлены.
Школа размещалась в трёх зданиях по два класса в каждом. В одном здании ранее располагалась земская школа.
В доме, который принадлежал когда-то священнику местного храма, находились два шестых класса, учительская, кабинеты директора, физики и химии. К дому примыкала хозяйственная пристройка. В ней была организована примитивная мастерская для уроков труда.
Третье здание было перестроено из бывшего храма, снесённого в годы неистового атеизма.
В нём также располагались два класса.  Между зданиями было примерно метров по пятьдесят.
Однажды урок истории, который я вёл, совпал  с уроком пения в соседнем классе.

Утром Влас Егорович предупредил нас, что ориентировочно после большой перемены приедет инспектор из облоно и порядок в классах нужно блюсти особенно тщательно. Лица учителей посуровели: никто не помнил, чтобы приезжали хотя бы из роно – не то, что из облоно.
– Она за луком приедет, – успокоил всех Влас Егорович.
В тот год на пришкольном участке вырос крупный лук. Его-то и заприметила высокая гостья на районной выставке выращенных на пришкольных участках овощей, свеклы, картофеля. Узнав, откуда лук, инспектор передала просьбу директору школы подготовить мешок лучка. Дела житейские!
Так, посматривая в окно в ожидании инспектора, я вёл урок. В соседнем классе надрывался баян.
Наконец вдали показался уазик. Преодолевая лужи, он медленно двигался к школе. Как назло в соседнем классе кто-то словно нажал на все клавиши баяна и растянул до отказа меха. Вслед за неимоверным грохотом наступила тишина.
Уазик был всё ближе.
Я бросился в соседний класс. Учитель пения лежал на полу. Баян его валялся рядом. Нагнувшись к баянисту, я понял, что он пьян.
– Влас Егорович, – прибежал я к директору. – Скорее за мной!
Директор вскочил со стула. Увидев распластавшегося на полу баяниста, Влас Егорович, невзирая на присутствие ребятишек, выругался матом.
– Пригляди за ребятишками, – сказал он мне. –  А это, – Влас Егорович брезгливо указал на баяниста, – убери.
Директор выбежал на улицу, повесил на двери школы замок и направился навстречу автомобилю. Он показал, как проехать во двор, загрузил мешок с луком и попрощался с инспектором.
Придя к себе в кабинет, Влас Егорович вытер со лба пот, который лился ручьём. Михаил Яковлевич – учитель пения – уже лежал у директора на диване,  я его туда притащил. Баян же я отнёс в учительскую.
Прозвенел звонок. Собрались все учителя. Затем подошёл бледный, вспотевший Влас Егорович.
Ещё не придя в себя от пережитого, он произнёс:
– Всё, объявляйте педсовет! – и рухнул на стул.
– Что случилось, Егорыч? – забеспокоился Иван Максимович.
– Зайдёшь в мой кабинет – увидишь!
Учителя пошли смотреть, что произошло.  В кабинете директора храпел обмочившийся учитель пения.
Озадаченный Иван Максимович вернулся в учительскую:
– Не понимаю, как он мог напиться. Он же пришёл в школу трезвым!
Осмотрели его пальто. Следов алкоголя не обнаружили. Кто-то догадался открыть футляр от баяна – там-то и стояли две бутылки водки. Выяснилось, что во время урока Михаил Яковлевич выходил в учительскую, отпивал водки и возвращался в класс. Видимо, трёхмесячный перерыв у него закончился.
Оставшиеся уроки отменили.
– Ну и что будем делать? – грозно спросил Влас Егорович.
Брать Михаила Яковлевича к себе на ночлег никто не согласился.
– Тогда надо отвезти его домой, – заключил директор.
– Егорыч, да отвезу его я, – сказал Иван Максимович, почесав затылок. (Михаил Яковлевич жил в соседнем селе – километров за восемь.)
– А мотоколяска твоя выдержит? – спросил Влас Егорович, как будто Иван Максимович его не убедил.
На самом деле он был рад, что из сложной ситуации найден выход.
Через полчаса мотоколяска была во дворе. Пострадавшего загрузили в неё вместе с баяном.
– Егорыч, не переживай! – махнул рукой Иван Максимович. – Я его быстро довезу!
Все успокоились и отправились к заветному корыту с зелёным луком.
На следующее утро директор ошарашил меня, объявив, что уроков не будет. «Неужто прямо с утра педсовет?!» – подумал я.
Учителя собрались во дворе, где стояла мотоколяска с мертвецки пьяными Иваном Максимовичем и Михаилом Яковлевичем внутри. Оказалось, что накануне, едва отъехав от школы, Иван Максимович допил водку, оставшуюся в футляре Михаила Яковлевича. А на другом конце деревни купил ещё одну бутылку. Михаил Яковлевич в это время очнулся, и они продолжили пьянствовать вместе.
К счастью, рядом с сельмагом мотоколяску заметил завхоз школы Егор. Обняв друг друга, Иван Максимович и Михаил Яковлевич неподвижно сидели и храпели. Разъезжавший на телеге Егор взял мотоколяску на буксир и через всю деревню притащил обратно в школьный двор. Закамуфлировал транспортное средство вместе с пассажирами сеном... Пришлось проводить педсовет. Михаила Яковлевича Егор отвёз на телеге домой.
С тех пор уроков пения в школе не было.  А жаль!

P.S. Михаил Яковлевич мальчишкой пережил блокаду Ленинграда. Отец его погиб на фронте, мать умерла в блокадном городе от голода. Как он выжил, сам удивлялся. Попал в детдом. Сбежал оттуда, бродяжничал. Потом опять детдом. Убегать больше не хотелось, он остался. В детдоме выяснилось, что у него абсолютный музыкальный слух. Научился играть на баяне. Музыку подбирал к песням на слух. Поступил в музыкальное училище, но вскоре бросил: не на что было жить.
Ходил с баяном по свадьбам, юбилеям, где потихоньку и пристрастился к вину. С баяном объехал многие города. Однажды его пригласили работать в школу. Он согласился. Учил ребятишек пению, был организатором художественной самодеятельности. Его школьный хор всегда занимал призовые места на смотрах. За это его всегда и прощали. Когда он запивал, то пропивал всё, вплоть до одежды. Но баян никогда. Он был для него как живой. Умер на 52-м году жизни. Сказалось пережитое.

«КРАСНАЯ ШАПОЧКА»

Глядя на ребятишек, нигде никогда не бывавших, не видевших ничего, кроме своей деревни, я решил свозить своих учеников в город. Из двух шестых классов набралось двадцать желающих, получивших от родителей одобрение и деньги.
Рано утром, отшагав почти четыре километра, ребятишки пришли на автобусную остановку. Я уже ждал их. Предупредил, чтобы вели себя в дороге тихо и не хулиганили.
Целью нашей поездки было посещение театра.
Приехав на окраину города, первым делом предложил ребятишкам позавтракать в столовой. Все радостно согласились.
Царствование Никиты Сергеевича к тому времени, к счастью, закончилось, и столовая могла похвастать бесплатным хлебом, горчицей и солью. На раздаче я советовал брать макароны с котлетой и чай.
– Зачем мне какие-то котлеты, – возразил мне один мальчишка. – Я лучше с подливкой макароны возьму!
Не зря говорят, что дурной пример заразителен: все взяли макароны с подливкой. Ели вприкуску с хлебом  с горчицей. Пили чай – и снова с хлебом, который – после деревенского – казался ребятишкам каким-то необыкновенным. Всё было безумно вкусно.
Дальше наш путь лежал к трамвайной остановке.  Мы встретили торговавшую семечками бабусю. Мои ученики накупили семечек, а я, к сожалению, не успел этому помешать. Набив семечками полные карманы, ребятишки шли и плевались во все стороны.
Уже в трамвае я всерьез призадумался над бескультурьем своих подопечных,  бескультурьем, которому я не мог воспрепятствовать. Хотя строго наказал ученикам не грызть семечки в транспорте, они всё равно не послушались и потихоньку бросали на пол шелуху. Хорошо, что в выходной день пассажиров в трамвае было немного.
Приехали. Театр находился уже совсем близко,– оставалось только пересечь одну из центральных улиц, разделенную речушкой. На мосту ребятишки залезли на почти метровые в ширину перила и, гогоча, стали по ним расхаживать, не забывая, разумеется, про семечки. Прохожие останавливались, чтобы поглядеть на юных дикарей.
«Поскорей бы оказаться в театре», – сокрушался я.
Но напрасно искал там спасения.
Мы купили билеты на детский спектакль «Красная Шапочка» – места на балконе в первом ряду. Ребятишки были в восторге – зря я опасался, что им будет скучно. На какое-то время я успокоился.
Открылся занавес. «Ух ты!» – раздался всеобщий вздох на балконе.
– Отнеси бабушке пирожки и маслице, – говорила Красной Шапочке мама.
Сцена буквально искрилась от красочных декораций, нарядных актеров и обилия света.
– Не ходи, – закричали мои, зная сюжет и желая оградить Красную Шапочку от опасности, – там волк тебя ждет!
Когда же на сцене действительно появился волк и спросил Красную Шапочку, куда она идёт, ребятишки снова вмешались:
– Не говори, он бабушку съест! Не говори!!!
Несмотря на совет молчать, настойчиво раздававшийся из зрительного зала, Красная Шапочка всё же проговорилась... А потом, как ни в чём не бывало, мирно собирала ягоды и грибы, пообщалась с зайчиком и, продолжая свой путь к бабушке, скрылась за кулисами.
А коварный волк стучался тем временем к больной бабушке, копируя голос внучки. Обрадовавшись Красной Шапочке, бабушка встала с постели, чтобы открыть внучке дверь.
– Не открывай, сожрёт он тебя! – заорали с балкона.
Но бабушка всё равно открыла,  как положено в сказке. Шокированные упрямством персонажей – сначала Красной Шапочки, а потом и бабушки, мои подопечные на миг отпрянули, но вскоре пришли в себя:
– Не ешь её, не ешь! – заорали они, считая, что положение ещё можно поправить.
Но сказка продолжалась...
Ученики мои вошли во вкус и так разошлись, что громко комментировали всё, что происходило на сцене. Партер перестал обращать внимание на актёров – отныне его больше интересовал балкон.
Спектакль прервали. Разбираться с галёркой отправился администратор театра. Красный от стыда, я вышел отдышаться в фойе. С детьми же строго поговорили – пригрозили, что если они продолжат бесчинствовать, их выведут из зала.
Ученики мои ненадолго успокоились. Спектакль продолжился.
Когда же Красная Шапочка стала приближаться к кровати, где лежала вовсе не бабушка, а прожорливый волк, мои снова не выдержали:
– Не подходи – там волк! Он съест тебя!
Красная Шапочка никак не реагировала.
Тогда мои обратились к волку:
– Не ешь её, скотина! Что плохого она тебе сделала?!
Некоторые из учеников были настолько взбудоражены, что порывались бежать прямо на сцену. Я едва успел их остановить.
Слава богу, дровосеки наказали волка и вернули бабушку с Красной Шапочкой. Восторгу моих учеников не было предела. Когда мы покидали театр, я обнаружил, что мои подопечные оставили под своими местами целую кучу шелухи от семечек – только они и помогали ребятишкам ещё как-то справляться с переживаниями.
Вся обратная дорога в деревню была наполнена эмоциональным обсуждением спектакля. А на следующий день моим ученикам завидовала вся школа.
И только мне было как-то невесело. В театр мы больше не ездили.

ЕДИНОЛИЧНИК

Все заметили, что от Ивана Борисовича после уроков физики слегка попахивает. Известно, чем. Ничего ему не говоря, Иван Максимович начал независимое расследование. Однажды Иван Борисович сам помог ему, не явившись в учительскую.
– Где он может быть? – вслух рассуждал Влас Егорович. – На урок он ушёл вместе со всеми. Из школы не выходил.
Следуя логике рассуждений директора, Иван Максимович отправился в кабинет физики. За столом, положив на него голову, спал Иван Борисович. Разумеется, сильно нетрезвый. Иван Максимович нервничал, и кадык его привычно дёргался. На первый взгляд, следов преступления нигде не было.
Заглянув в шкаф, Иван Максимович обнаружил литровую колбу с неизвестной мутной жидкостью. Иван Максимович осторожно поднес колбу к носу. Задумался. Глаза загорелись. Он налил жидкость в стакан. Отпил пару глотков, а затем, обрадовавшись, и всё остальное.
– Что, выяснил? – спросил Степан Васильевич, когда Иван Максимович вернулся в учительскую.
Все напряженно ждали ответа. После изучения содержимого колбы щеки Ивана Максимовича горели.
– Единоличник он! – вынес свой вердикт Иван Максимович.
– Какой еще единоличник? – удивился директор. – У него в роду даже никого не раскулачивали.
– Да пьёт он один, без нас! Целую колбу самогонки опустошил, а может даже не одну, – гневно ответил Иван Максимович. – Сходите в кабинет физики, увидите.
Первое, что мы обнаружили, это мирно спящего за столом Ивана Борисовича. Рядом на столе стояли почти пустая колба и стакан.
– Да, действительно, единоличник, – констатировал наш мудрый директор. – Надо бы его наказать. Как вы думаете?
Все единогласно заклеймили Ивана Борисовича позором как человека, который предал сплоченный коллектив.
– Пускай организует педсовет и на нём отчитается о своём поведении, – предложил Иван Павлович.
Подумали. Единоличник похрапывал на своём столе, ничего не слыша.
– Когда? – спросил директор.
– Да что откладывать в долгий ящик, – вмешался Иван Максимович, от которого сильно разило сивухой, – пусть завтра и организует.
– А ты не с ним ли опыты проводил, Максимыч? – почуяв неладное, то есть запах сивухи, спросил директор.
– Да ты что, Егорыч, я в другом классе был на уроке.
– А где и чем щёки свои накрасил тогда? Несёт от тебя, как из бочки!
– Да я пробу снял, чтоб никто не отравился.
– Ну, за пробу спасибо тебе, конечно, но выходит, что и ты такой же единоличник...
На другой день прошёл педсовет. Правила не менялись. Про инцидент не вспомнили. Главное,  повод был найден.

ПРОФСОБРАНИЕ

– Ну что, Николай Васильевич, – говорит мне директор школы, – надо бы профсоюзное собрание провести.  Ты у нас профком возглавляешь, значит, тебе его и проводить.
– А с какой повесткой, Влас Егорович? – спросил я.
– Летом у нас был ремонт, и мы меняли железо на школьных зданиях. Старое-то железо можно ещё в хозяйстве использовать, – объяснил мне директор. – Вот и пачка заявлений уже имеется: обращаются и учителя начальных классов, и уборщицы... Надо как-то справедливо поделить железо среди нуждающихся. Чтобы не обидеть никого, Николай Васильевич, понимаешь?
– Когда начнем?
– Да чего тянуть,  сегодня и проведем! – ответил Влас Егорович.
После уроков члены школьного профкома собрались в одном из классов – пришло человек двадцать. «Откуда столько?» – удивился я. Оказалось, что в нашу организацию входили также работники сельсовета, библиотеки и почты.
Избрали президиум собрания, его председателя и секретаря. Я зачитал заявления. Предложил поделить старое кровельное железо среди всех желающих. Но оказалось, что так не получится: листов железа на всех не хватало. Начали просчитывать. Пыхтели около часа. Вся мужская половина педколлектива принимала активное участие в обсуждении. Все их предложения были учтены, но они делали вид, что дальнейшая судьба железа их совершенно не волнует.
Почувствовал, что все довольны: разделили по справедливости, как и хотел Влас Егорович.
– Когда железо-то получать? – поинтересовалась уборщица.
– Железом будет заниматься завхоз, – сказал я.
Влас Егорович меня поддержал:
– Да, с железом Егор разберется: отсортирует его  и недельки через две вы сможете его получить. Главное,  что с заявлениями мы все решили и что все довольны.
Больше всех был доволен, как оказалось, сам Влас Егорович.
– Домой, Николай, не торопись, – шепнул он мне. – Небольшой педсовет сегодня еще проведем.
И вот мы снова собрались у корыта с луком.
– Не торопись, – сказал Ивану Максимовичу  директор, – надо еще итоги собрания подвести. – И обратился ко мне:
– Николай Васильевич, оформи завтра протокол собрания со всеми подписями,  чтобы никто претензий к нам не предъявил. А собрание ты провел хорошо, грамотно и не обидел никого. Молодец!
Влас Егорович почесал затылок и продолжил:
– Так, что я еще хочу сказать... Да, Николай Васильевич, железа-то нет давно – ты не удивляйся. С лета ведь столько педсоветов прошло,  мы его уже продали, – махнул рукой Влас Егорович. – Недельки через три все про это железо забудут, тем более что люди у нас добрые. Но протокол оформи!
Подведя итоги, директор довольно произнес:
– Ну, Максимыч, приступай! – и кружка пошла по кругу.
Про железо никто действительно не вспомнил. Только в учительской надо мной еще долго посмеивались: здорово, мол, собрание провел!

ЖАРЁХА

Этот декабрьский день не предвещал ничего хорошего. Природа ещё не определилась:  то ли остаться в осени, то ли войти, наконец, в зиму.
Я вышел из дома. Шесть утра. Дул сильный ветер. Снег сменялся дождём. Он не просто шёл, а хлестал по лицу, словно начинающий банщик березовым веником.
Подняв капюшон брезентового плаща и надвинув его на самые глаза, я отправился к бывшему однокласснику, который работал водителем на строящемся газопроводе «Дружба». Газопровод проходил километрах в пяти от нашего села, и каждое утро мой товарищ ехал на грузовике на стройку, прихватив заодно и меня. Затем мне ещё предстояло пройти около четырёх километров пешком – полем, овражком – до села, где располагалась восьмилетняя школа.
Запахнув плащ, поправив висевшую через плечо тяжелую сумку с учебниками и тетрадями, согнувшись, я двинулся к цели.
Ветер усилился – пришлось от него отворачиваться. Идти под вой ветра по дну поросшего кустарником овражка было жутковато.
Стояла темень. Светать начало, когда я уже подходил к селу. По нему до самой школы ещё нужно было идти минут тридцать – по непролазной грязи, обходя огромные лужи.
Преодолел.
Около школы соскрёб грязь с кирзовых сапог. Оглянулся на утопавшее в грязи и лужах село. Ребятишки со всех сторон спешили в школу.
Вошёл в учительскую. Снял мокрый плащ, повесил его просушиться у печки. Отопления в школе не было. До газа было ещё много десятилетий.
На перемене, после первого урока, Иван Максимович говорит:
– Погода не унимается, так что оставайся ночевать здесь. Куда в такое ненастье домой идти!
Ивана Максимовича поддержали. Начали предлагать свои услуги.
Особенно старался сам Иван Максимович:
– Жена на неделю уехала  в город к родственникам. Дома у меня жарёха есть,  печенка с салом. Вчера жарил! – уговаривал он меня. – Принесу соленья из погреба. Посидим, отдохнём!
Все дружно принялись меня уговаривать.
Запахло педсоветом.
– Пойдем ко мне, Николай Васильевич, – предложил мне Иван Павлович. – У меня тепло, чисто. Постелю тебе на печи, поужинаем. Посидим, отдохнём, обсохнешь!
Родителей я предупредил, что, если погода не изменится, останусь ночевать у кого-нибудь из учителей.  И вот,  столько приглашений! Я даже несколько растерялся от такого неожиданного гостеприимства.
Инициатива Ивана Павловича всех насторожила.
– Давайте посидим у Ивана Максимовича, – внёс предложение Иван Борисович, – а уж потом Николай пойдёт ночевать к Ивану Павловичу...
Все согласились. Не зная, что меня ждет, согласился и я.
Очередной педсовет был объявлен. Правда, только после четвёртого урока.
Иван Павлович заторопился домой, чтобы, как он выразился, предупредить бабушку, что вечером у них будет гость.
Я же пошёл к Ивану Максимовичу. Остальные участники педсовета пообещали присоединиться к нам позже.
Как только Иван Максимович открыл дверь своего дома, внутрь прошмыгнул огромный кот.
– Посиди здесь, – сказал Иван Максимович, проведя меня на кухню. – Я пойду за соленьями, потом растопим печку, разогреем жарёху, а там... и товарищи подойдут.
На плите стояла большая сковородка с жареной печёнкой и свининой. Жир застыл, и из него торчали куски. Сглотнул слюну, представив эту жарёху на столе. Обедать  в школе не приходилось.
На кухню вальяжно вошёл кот и, не обращая на меня никакого внимания, запрыгнул на табурет, с табурета – на стол, а оттуда – на плиту, угодив всеми четырьмя лапами прямо в жарёху. Видимо, он делал всё это не в первый раз. Урча, кот стал насыщаться.
Я опешил: «Говорить Ивану Максимовичу или нет?» В этот момент где-то неподалёку скрипнула дверь. Я схватил кота двумя руками за шкирку. Визжащего и фыркающего, я выбросил его во двор.
Иван Максимович вернулся – с тазиком, наполненным квашеной капустой, мочёными яблоками, помидорами и огурцами.
«Эх, если бы не кот, – подумал я с досадой, – обед мог бы получиться неплохим!»
Но про кота всё-таки решил не говорить. Иван Максимович засуетился, развёл огонь в печке. Потянуло теплом, жарёха заскворчала, и появились головокружительные запахи.
Подошёл Борис Иванович, забежал Егор. Потом подтянулся Степан Васильевич. Директор и Фаддей Александрович жили в другой деревне, поэтому на педсовет не явились. Егор, выпив стакан водки, побежал отвозить их домой.
Мы сели за стол. Следы кота в жарёхе растворились, и она возбуждала аппетит. Но кот снова дал о себе знать, замяукав под дверью. Иван Максимович впустил его, и тот сразу юркнул на кухню. Устроившись в углу, кот облизывал лапы.
В мою честь закупили водку. Пили много, закуска была хорошая. Все, однако, обратили внимание, что я не ем жарёху. Я оправдывался, что печень сильно побаливает, по¬этому, дескать, налегаю на капусту с хлебом... Кроме того, на столе было сало. А колбасу или сыр в сельмаге в те времена купить было нельзя.
Начало смеркаться. Коллеги захмелели. Старался почти не пить, но само долгое пребывание за столом сделало своё дело:  чувствовал я себя неважно.
Я торопился к Ивану Павловичу – в тепло, уют и на жареную картошку, которую он мне обещал. Есть-то хотелось... Остальные тоже стали собираться домой. Одевшись, я взглянул на кота – тот сверлил меня своими глазищами и шипел. Видимо, запомнил моё вмешательство в его личную жизнь.
Вышел из дома в темень. Уличного освещения не было, да и само электричество в село подвели только четыре года назад. По-прежнему дул сильный ветер, снег валил крупными хлопьями,  мокрый, тяжёлый. Под ногами хлюпало и было очень скользко.
Кое-как дошёл до дома Ивана Павловича.
– А я уже заждался, – сказал он, открыв мне дверь. – Время-то – восьмой час уже!
Я снял с себя всё мокрое, сапоги поставил к печи. Иван Павлович дал мне какой-то халат и показал, где я буду спать. Постель была приготовлена, русская печь растоплена.  В доме и вправду оказалось очень чисто и уютно.
За перегородкой, по другую сторону печки, спала бабушка. Она вышла к нам только один раз – не нужно ли чего? – и вернулась к себе. Чепчика на голове её только не было, а так – вылитая гоголевская Пульхерия Ивановна!
Похлопотав, Иван Павлович пригласил меня к столу. Сковородка с жареной на сале картошкой ждала нас. У Ивана Максимовича все соленья были в тазике, а здесь – разложены по тарелкам, стоявшим на белоснежной скатерти.
Как только мы сели, Иван Павлович стал наливать.
– Спасибо, – попытался отказаться я, – сегодня уже больше не хочу и не могу...
– А у меня сегодня праздник. Праздник, что ты у меня в гостях, – урезонил меня Иван Павлович. –  Я очень уважаю твоих родителей  и рад тебя видеть у себя.
Мы выпили по рюмке. Поели картошки. На душе мне, как в сказке, стало веселей.
Выпили по второй. Больше я уже не мог.
– По третьей сам бог велел – на этом и закончим! – сказал Иван Павлович.
Но выпить по третьей мы не успели – раздался стук в окно.
Явился Иван Максимович.
– Пойду, думаю, проведаю, дошёл ли Николай до Ивана Павловича и как устроился, – закричал он с порога.
А сам тут же сел за стол и стал разливать водку.
Выпив рюмку, Иван Максимович крякнул:
– Закусывать не буду – жарёхи наелся!
Мы выпили по три рюмочки. Себе Иван Максимович по традиции налил ещё одну и пошёл домой.
– Николай, мы же с тобой третью так и не выпили! – заметил тем временем Иван Павлович. – Давай выпьем да спать пойдём.
Пока он разливал, снова раздался стук в окно.  На этот раз пришёл Иван Борисович.
– Ну что я один дома, – говорит, – пойду, думаю, к Ивану Павловичу,  посмотрю, как Николай устроился.
А сам уже разливает. Выпил одну, вторую, третью... Сам бог велел троицу соблюдать!
Ушёл.
– Ну, слава богу, – вздохнул Иван Павлович. – Сейчас мы с тобой третью выпьем – и спать!
Стук в окно. Пожаловал Степан Васильевич:
– Да я своей говорю: пойду, мол, скотину посмотрю, а сам – к вам! Проведать-то надо.
Иван Павлович налил ему полстакана водки.
Пил Степан Васильевич медленно. Дважды отрывался от стакана, чтобы передохнуть, но допил. Причём с удовольствием.
– Побегу, а то жена спохватится, – и, не поблагодарив, быстро ушёл.
– Ну, теперь-то уже никто не придёт, – произнёс Иван Павлович и налил нам по третьей.
Я взмолился.
– Так мы с тобой третью-то не выпили! – услышал в ответ.
Пить дальше отказался наотрез и полез на печку. Было уже двенадцать ночи, я провалился куда-то, как только прислонил голову к подушке, и мгновенно заснул.
Сквозь сон я услышал, как кто-то зовёт меня. Звучала приятная музыка. Я подумал, что это всё еще сон, но кто-то стал тормошить меня и звать по имени.
В доме был полумрак, и только лампадка горела под иконами.
– У моря, у синего моря! – услышал я слова песни и увидел кого-то во всём белом, словно привидение.
Этот кто-то вальсировал по комнате, взмахивая своими крыльями.
Я протёр глаза.
Иван Павлович в белой рубахе и таких же кальсонах приближался ко мне:
– Как я рад, что ты проснулся! Слезай с печки!
Ничего не соображая, я послушно сполз с печки.
– Коль, давай выпьем! Как же мне хорошо!
Было два часа ночи. Мечтая только о том, чтобы снова лечь спать, я выпил с ним рюмку и полез обратно на печь.
Опять провалился в сон.
Снова зазвучала музыка. Открывать глаза больше не было сил.
«А у синего моря сейчас, пожалуй, действительно хорошо!» – подумал я.
Кто-то принялся настойчиво будить меня. Пришлось всё-таки открыть глаза.
Иван Павлович в образе привидения снова вальсировал под музыку, размахивая крыльями:
– Коль, слезай с печи! Давай выпьем! Как мне хорошо!
На часах было четыре утра. Выпили. Заснул. Опять та же мелодия... Мне стало казаться, что с головой у меня не всё в порядке.
Я открыл глаза. Шесть утра. Та же картина. Только привидение переоделось и предлагало позавтракать.
Это Пульхерия Ивановна хлопотала по хозяйству.  На столе появились яичница, соленья, чай.
Позавтракав, мы пошли в школу. Этот день оказался для меня последним.
После второго урока из сельсовета прибежала посыльная:
– Егорыч, Николая Васильевича срочно вызывают в обком!
Директор прочитал телефонограмму и наказал завхозу отвезти меня домой.
На этом закончилась моя работа учителя.
Впереди была жизнь, полная неожиданностей, свершений, встреч и открытий. Но всякий раз, когда я вспоминаю школу, сердце моё щемит  и в нём поселяется какая-то тревога.

ЯШКА Я!

Прошло много лет после школы.
Пятница. Сокращенный рабочий день. Впереди – выходные.
Я решил навестить родителей в деревне. Приехал на автостанцию. Автобус был переполнен, и это ещё мягко сказано. Народ набился как сельдь в бочке – с сумками, авоськами. Я еле втиснулся на заднюю площадку. Благо, сзади напирали такие же, как я.
В середине салона, возвышаясь над остальными пассажирами, стоял небритый верзила в замызганной черной фуфайке. Поймав на себе его взгляд, я отвернулся.
Но тут я услышал шум, вопли и ругань пассажиров. Оказалось, что верзила пробирается ко мне. Встав рядом, он молча стащил какого-то паренька с сиденья и так же силой усадил меня на его место.
– Васильич, ты что, не узнаёшь меня? – радостно закричал небритый.
Я молчал. Мне казалось, что вижу его в первый раз.
– Да Яшка я! Не помнишь меня, что ли?!
Я судорожно соображал, что ответить.
– Да Яшка я! – снова заорал он мне. – Помнишь, как ты мне ботинком в глаз «гвозданул»!
Я вспомнил этот инцидент на уроке географии. Удовлетворенный, верзила стал пробивать себе дорогу на переднюю площадку автобуса, где увидел ещё одного знакомого.
Обернувшись, он прокричал мне:
– Васильич, я с зоны! Только освободился – надо отметить! – каждая его фраза была сдобрена отборным матом.
Я погрузился в воспоминания...

Зима. Морозное утро. Снег скрипит под ногами.
На подходе к деревне я увидел старуху в чёрном платке, фуфайке, длинной чёрной юбке и валенках. Сгорбленная, она опиралась на палку.
– Николай Васильевич, – обратилась она ко мне, – ты почаще его бей! Вчера пришел со школы как шёлковый. По дому даже помог... А я ведь одна: муж с фронта инвалидом пришёл. Работать нигде не мог, пил втёмную, да и помер. Тяжело одной, а Яшка совсем от рук отбился. Так что спасибо тебе!
Старуха заковыляла домой. На вид ей было лет семьдесят. На самом деле – сорок пять.
После этой встречи на душе моей стало неспокойно.
Накануне на уроке географии в седьмом классе я рассказывал про далёкую жаркую Африку. Неожиданно ребятня расхихикалась и перестала обращать на меня внимание. Интерес к Африке угасал. Причина такого поведения обнаружилась быстро. Переросток Яшка снял грязный ботинок и водрузил его на парту.
Африка забыта. Все ждали развязки.
Нервишки мои, очевидно, сдали. Я медленно подошел к Яшкиной парте, где возмутитель спокойствия с умным видом как будто изучал свой ботинок. Взяв в руки предмет его вожделения, я приложил ботинок к лицу озорника.
Макаренко был повержен. Педагогика великих мыслителей оказалась в забвении.
В классе наступила тишина.
Ботинок я бросил к двери:
– Обуешься за дверью, – сказал я, – и можешь идти домой...
Яшка так и сделал.
Два дня ребятишки со всей школы ходили смотреть на жёлто-синий синяк под его глазом.  И делали это даже с какой-то завистью. Учителя меня успокоили:  правильно поступил, иначе нельзя.
Прошло много лет, но я до сих пор нередко вспоминаю: «Яшка я, помнишь, Васильич!»
Судьба его мне неизвестна.


***

Школа долго жила в моей памяти. Я часто размышлял, когда же в наше село придёт цивилизация – дороги, газ, телевидение, радио. Когда же наши кормильцы перестанут ездить в город за продуктами? Когда же селяне не будут чувствовать себя изгоями в собственной стране? Всё это было в будущем, на которое мы работали не покладая рук.

ДЕТИ ВОЙНЫ

***

Я вспоминаю детство. Самая страшная война в истории человечества недавно закончилась. В стране разруха. Города в руинах. Село на плечах женщин, подростков и вернувшихся фронтовиков,  израненных, покалеченных.
Поднимаясь из пепла, страна смотрела в будущее. Но будущее это предстояло строить ребятишкам, оставшимся без отцов, не испытавшим радости детства. Они, как первые весенние ростки среди прошлогодней пожухлой листвы, тянулись к свету, солнцу и заявляли о себе: «Мы выжили, и страна будет жить!»
Это были дети войны. Дети, лишенные детства.

ЦЕНА ПОБЕДЫ

«Идет!» – откуда-то сверху с какой-то надеждой и тревогой раздался мальчишеский звонкий голос.
На дереве сидел пацан и пристально вглядывался вдаль.
Внизу стояла небольшая толпа женщин. Вокруг них, играя то в войну, то в догонялки,  носились ребятишки.
Прислонившись к дереву, в сизых клубах табачного дыма сидел инвалид с деревянной ногой. В селе его звали ухажёром на всю деревню.
Сразу всё стихло. Угомонились дети, притихли женщины. У многих на глазах появились слезы. После войны прошло почти два года, а они каждый день выходили на околицу села и вглядывались вдаль: «А вдруг!»  Выходили они ближе к вечеру, переделав свои нехитрые дела по дому. Причина этому была серьезная.
Километрах в пятнадцати от села находилась железнодорожная станция. Где-то часов в двенадцать дня приходил поезд. И бывало, что этим поездом приезжали фронтовики, возвращаясь домой после долгого лечения в госпиталях, задержавшись по службе, иногда из плена.
Ходили слухи, что в соседнюю деревню этим поездом недавно вернулся домой фронтовик. Слухи обрастали подробностями, вселяли надежду. От станции пешком надо было идти часа три-четыре. И женщины собирались у околицы, обсуждая деревенские новости, как раз к предполагаемому времени прихода очередного фронтовика. Однако, с каждым днем их надежды таяли.
Вот и сейчас они,  притихшие, изможденные, согбенные, плохо одетые и обутые, – смотрели вдаль. Их лица светились от радости – кому-то повезло.
На горизонте показался человек. Вначале стала видна голова, потом он появился по пояс, затем – во весь рост. Казалось, будто он выходил из земли. Стало видно, что идет солдат. Он был в шинели, пилотке, стоптанных сапогах. За спиной болтался тощий вещмешок. Шел он не спеша, размеренной походкой, немного прихрамывая. Вглядываясь в него, бабы и дети гадали: «Кто же это? К кому?»
Наконец одна из них со стоном выдавила: «Да это же Фёдор Будюкин». Все замолчали, захлюпали, вытирая слезы. Они отступили к обочине, как бы уступая ему дорогу.
Вся семья его – старенькие родители, жена и двое детей – были расстреляны фашистами во время облавы на партизан.
Зимой 1942 года фашисты согнали всех жителей на середину села к церкви и, угрожая расстрелом, потребовали выдать, где находятся партизаны. Толпа молчала. Тогда озверевшие фашисты выдернули из толпы родителей Фёдора. Его седые отец и мать, без верхней одежды и головных уборов, стояли перед толпой, не чувствуя мороза, готовые принять смерть за своих односельчан. В это время из толпы к ним бросилась сноха, за ней – двое её детей. Толпа замерла. Фашисты хладнокровно расстреляли всю семью и быстро уехали из села. Об этом Фёдору рассказали на станции.
Он шёл, ничего не видя и не слыша. Прошёл мимо женщин и притихших ребятишек, направляясь к своему дому, окна и двери которого были заколочены.
Сбросив вещмешок на землю, оторвал доски, закрывавшие дверь, освободил от досок одно окно. Стекол в нем не было. Вошёл в дом. Сел на лавку и осмотрелся. Сырость, заплесневелые, покрытые грибком стены, провисший потолок, черный земляной пол.
Мелькнуло воспоминание. Троица. Дома все побелено, пол посыпан крупным жёлтым песком, сверху набросаны зеленые ветви, запах борща, радостные от праздника дети.
Встряхнул головой. Вокруг страшная пустота, нет рядом родных лиц, о встрече с которыми мечтал всю войну.
Скрипнула дверь. Он оглянулся. В приоткрытую дверь смотрели три мальчишеских лица, грязных, неумытых. В глазах голодная тоска. Они смотрели на вещмешок, надеясь, что в нем обнаружится что-то и для них.
Перехватив их взгляд, он всё понял. Придвинул к себе мешок, развязал его, достал буханку хлеба и нож. Затем отрезал кусок хлеба, разделил на три части и протянул его ребятишкам. Те осторожно, как бы боясь подвоха, подошли к нему и своими тонкими ручонками, давно не видавшими мыла, взяли по кусочку хлеба, как драгоценность из сказки, и почему-то на цыпочках  вышли из дома.
Через минуту все ребятишки были в избе. Солдат резал хлеб так, чтобы всем досталось по кусочку. Удалось. Ребятишки убежали. Остался один. Посмотрел на стол. Собрал с него к себе в ладонь хлебные крошки. Хотел забросить в рот, но заскрипела дверь. Он так и застыл с этими крошками в руке. Вошла старуха с клюкой, согнутая старостью и невзгодами. Федор вспомнил её. Она была глухонемая. Войдя в избу, старуха, как и мальчишки, посмотрела на вещмешок, а потом на Фёдора. Он встал, подошел к ней, взял её руку и высыпал в неё хлебные крошки. В её глазах появились слезы. Она съела нечаянный гостинец и поклонилась солдату в пояс. Он обнял её. Плечи его затряслись. Он плакал. Но слёз не было. Они высохли на войне. Старуха, почувствовав, что он плачет, отстранилась от него. Затем перекрестила Фёдора, поклонилась еще раз в пояс и ушла.
Больше никто из женщин не пошли в дом, решив не беспокоить солдата, дать ему прийти в себя. Между собой договорились, что на следующий день общими усилиями помогут солдату привести дом в порядок и принесут ему продукты  – кто что сможет на первое время. С тем и разошлись.
Начинало смеркаться. Фёдор достал из мешка бутылку водки. Осмотрелся. Не найдя емкости, из которой можно было бы выпить, глотнул из горлышка. Открыл мешок, но не нашел в нем даже крошки хлеба, чтобы закусить. Закурил. Дым от махорки придал избе жилой вид. Всю ночь просидел он за столом, не сомкнув глаз. Водку допил, выкурил полпачки махорки и на рассвете, закинув мешок за плечи, вышел из дома. Неподалеку стояла старуха. Подошёл к ней. Она перекрестила его. Теперь он поклонился ей в пояс и ушел по дороге, которой пришёл домой, ни разу не оглянувшись.
Он шёл, а перед глазами стояли измождённые, голодные детские лица. Пытался вспомнить лица своих детей и не мог. Вчерашнее затмило всё. Он шёл на станцию, где накануне видел объявление: «Требуются рабочие руки на восстановление Воронежа»…

***

В трубке послышались тяжёлые вздохи, глухие рыдания. «Ты извини меня, – сквозь слезы говорила моя бывшая однокурсница, – прошло более семидесяти лет. Всякий раз, когда я вспоминаю этот эпизод своей жизни, меня душат слезы. Перед глазами стоит маленький чёрствый кусочек чёрного хлеба из мозолистых, натруженных рук солдата. Опять мне сегодня не заснуть».

ПАДЕНИЕ БЕРЛИНА

Лето. Жаркий, знойный день шёл на убыль, клонилось к закату солнце. Приближался вечер. Скотину загнали во дворы, и теперь оттуда слышалось блеяние коз,
овец, мычание коров.
Вездесущие мальчишки разнесли весть по селу:  вечером будет кино.
В село впервые приехала передвижка. Её обслуживали два человека – моторист и киномеханик. Они прошли по селу и выбрали дом со свежепобеленной стеной. Обыкновенный дом. Жилая половина на три окна и таких же размеров сени, только без окон. Стену сеней решили использовать вместо экрана. Установили движок, аппаратуру. Начало темнеть. Стал собираться народ. Кто-то притащил лавку, кто-то – табурет, а большая часть людей расположилась на травке, подстелив под себя фуфайки и дерюжки. Ждали, когда станет совсем темно.
Людей собралось много, в основном женщины и дети. Завёлся движок, который подал электричество. Киномеханик запустил киноаппарат, вставил ленту, установил чёткость изображения на стене и включил звук. В зрительном зале под небом воцарилась тишина, только слышалось блеяние скотины. Фильм начался. Загремела музыка, и на экране появилось название фильма – «Падение Берлина».
Всё шло по порядку. На экране разыгрывалось сражение в логове гитлеровской Германии. Строчили автоматы, пулемёты, были слышны и видны разрывы снарядов, в небе бились наши лётчики. Красноармейцы ценой своей жизни брали город.
На экране показывали перепуганных немцев с поднятыми руками. Ребятишки, лежа на траве, временами кричали «Ура!»
И вдруг  во время танковой атаки  один танк, ревя мотором, громыхая гусеницами на развалинах, стреляя из пушки, двинулся на экране в сторону зрителя, увеличиваясь в размерах.
Зрителям казалось, что он вот-вот съедет с экрана на них. Все замерли.
И в этот момент раздался истошный крик:
– Степан, не дави! Виновата я, не дождалась, их же четверо. Похоронка-то была!
Танк продолжал надвигаться с экрана. Казалось, еще мгновение – и он раздавит зрителей.
Кричавшая женщина вскочила на ноги и, рыдая, бросилась бежать по селу. Её ребятишки, вцепившись
в юбку, с криками: «Мама, мама!» – бежали рядом. Соседки бросились вслед за ней, догнали, повалили на траву.
Она билась в истерике, повторяя сквозь рыдания:
– Прости, Степан, прости!
Принесли воды, умыли её. Постепенно привели
в чувство и успокоили, убеждая, что она ни в чем не виновата: ведь её мужа Степана, танкиста, давно не было
в живых.
Замуж она вышла ради своих четверых детей спустя
четыре  года после войны за израненного фронтовика.
Прерванный фильм продолжили, но в импровизированном зале, кроме мальчишек, почти никого не осталось.
Уж слишком дорога была цена Победы, и связанные
с ней воспоминания вызывали только слезы.
P.S. Дом, на стене которого демонстрировался фильм, принадлежал этой женщине. Была она черноволосая, красивая. Дети тоже красивые – Степан был первым парнем на деревне. Поженились они по большой любви. Всю жизнь она прожила с кровоточащей раной в сердце. Забыть Степана так и не смогла.

ВОЛКИ

Новый год наступил. Сегодня 1 января. Вчера в школе был праздник – новогодняя Ёлка. Водили хороводы, пели песенки, читали стихи. Дед Мороз и Снегурочка поздравляли всех с Новым годом. Ёлка была красивой. Игрушки на нее делали сами из бумаги и картона. Вырезали, клеили, красили. Немного было и настоящих блестящих игрушек. Особую радость доставили всем подарки из мешка Деда Мороза. Каждому он вручил кулёчек из газетной бумаги,
в котором были кругленькие конфеты с какой-то начинкой, обсыпанные сахаром.
Но это было вчера. Сегодня первый день зимних каникул. Мама с бабушкой хлопотали около плиты. Что-то поставили варить. Затем стали печь блины. Увидев, что я проснулся, мама сказала: «Сбегай за своим другом Колей и пригласи его в гости. Вместе и пообедаем». Я быстренько оделся и направился к своему другу. На улице было морозно, очень много снега.
Коля жил с матерью и тремя сестрами на самом краю деревни, его отец погиб на фронте. Дальше до самого горизонта простирались поля. За огородом был глубокий овраг, тянувшийся далеко в поле. Дом, в котором они жили, был очень маленьким. В сенях была коза, в жилой половине дома стояла большая русская печь с лежанкой, за ней – топчан, на котором спали сестры. Мать с Колей на ночь забирались на печь. К утру в доме становилось очень холодно, дров не было. Ходили по оврагу, собирали бурьян. Осенью заготавливали кизяки, сушили и топили печь. Каждый день начинался с поиска топлива. Жили очень бедно. В колхозе на трудодни почти ничего не давали, а если и давали немного зерна, то его не хватало на зиму. Выручала картошка да капуста с огорода.
Подошел к дому. Он был как большой сугроб, занесенный до самой крыши снегом. Только два подслеповатых окошка, как глаза, выглядывали из него. Тропинка к дому ночью была заметена метелью. Видно было, что из дома никто не выходил. Подошел поближе к окошку и услышал душераздирающий плач, как по покойнику. Плакала мать – громко, с причитаниями.
Я толкнул дверь. Она оказалась не заперта. В сенях всегда было темно, но на этот раз сверху из дыры в крыше падал снег. Козы не было. Осторожно вошел. Мать, уронив голову на стол, безутешно плакала. Рядом, босиком, на земляном полу, присыпанном соломой, стояли зареванные дети. В избе было холодно и голодно. На столе ничего не было. Мать, сквозь слезы все повторяла: «Как же дальше жить, что же делать?»
Коля отозвал меня в угол и рассказал, что ночью волки сделали дыру в соломенной крыше, загрызли козу и вытащили ее наружу. Позднее мы увидели их следы, ведущие к оврагу, и обглоданные кости – всё, что осталось от козы.
– А вы что, не слышали, как они залезли в сени? – спросил я.
– Слышали, но боялись выйти. Мы всю ночь не спали, дрожали от страха.
Мать, увидев меня, перестала плакать, только всхлипывала. Я сказал, что пришел за Колей, – мама послала пригласить его на обед. Она обняла его и сквозь слезы сказала: «Иди, хоть ты сегодня поешь».
Коля был на три года старше меня, но в школу вовремя пойти не смог.  Не в чем было идти после войны, голодовки сорок седьмого и сорок восьмого годов. Но уже понемногу жизнь налаживалась. В школе для таких семей стали выделять деньги на одежду, обувь. Но эта зима для многих оказалась очень суровой и тяжелой.
Пришли с Колей домой. Мать усадила нас за стол. Накормила щами, блинами, напоила чаем с конфетами. Я рассказал ей, что произошло у Коли. Она собрала в сумку всю еду, которая была в доме, и Коля пошел домой. Несмотря на собственные трудности и лишения, односельчане, кто чем мог, помогали им до конца зимы. Выжили.
Но были и другие волки. Двуногие. Через два месяца после Нового года у нас украли единственную козу и прямо за домом зарезали, оставив одну шкуру. Но уже приходила весна, было не страшно. А козу звали Тимка.

СТРАХ

Весна. Сошел снег, но было еще сыро и грязно. Несмотря на это, нас, ребятишек, тянуло на улицу на солнышко.
Мать с отцом ушли в школу на уроки. Были они учителями. Мы остались дома вдвоем. Я, пятилетний, и брат, который был старше меня на два года. Уходя, родители замкнули нас в доме на замок и строго наказали не высовываться в окна. Причина этому была.
Третий день по селу бродила женщина с всклоченными волосами, которая разговаривала сама с собой. Увидев где-нибудь детей, она бежала к ним, раскинув руки, и кричала: «Юрик, Валя, родные мои, как долго я вас искала». Ребятишки сломя голову мчались домой и прятались от нее. Она ходила по домам и спрашивала про своих детей, которых потеряла во время войны.
Однажды она увидела нас около дома, но мы быстро убежали, и родители проводили ее по улице подальше от дома. Нам было очень страшно.
Жили мы в бывшей господской кухне, и около нашего окна с незапамятных времен стоял большой ларь из-под муки. Мы забрались на этот ларь и смотрели в окно. И вдруг увидели, что к нашему дому направляется эта женщина, громко зовя своих детей. Мы быстро открыли крышку ларя и нырнули в него. Через минуту в окно раздался стук. Женщина продолжала звать детей, просила открыть ей дверь. Мы сидели в ларе в кромешной тьме, молча обняв друг друга и стуча от страха зубами. Это продолжалось около часа, но казалось нам вечностью. В ларе мы просидели до самого вечера, пока не пришли родители.
На следующий день приехали люди в милицейской форме и отвезли ее в психбольницу.
До сих пор мне кажется, что это был самый сильный страх в моей жизни.

КУПАЛЬНЯ

После войны прошло пять лет. Мы, ребятишки, дети войны, гурьбой прибежали на речку. Перед этим поработали тяпками, граблями на огородах, натаскали воды.
На улице жарко, пора сенокосная. Прибежав на речку, решили искупаться на так называемой женской купальне.
На реке было место с песчаным дном, как бы огороженное высоким камышом от посторонних глаз.
Входить в воду было удобно и приятно. В других местах купания дно было каменистое и с родниками.
 Раздевшись донага, бросив одежонку на траву,
через минуту мы уже визжали от счастья. Самому старшему из нас было лет восемь. Плавать умели все, но не так хорошо, чтобы переплыть речку. Набултыхавшись вдоволь, собрались выходить из реки. Но не тут-то было. На берегу стояли молодые женщины и смотрели на нас  как на нарушителей установленного порядка,  кто, где купается. Затем они скинули с себя все и попрыгали в воду. Пришли они с сенокоса.
Их лица, руки по локоть и ноги от ступней до колен были чёрными от загара. Не тронутые же солнцем участки тела были белоснежны. Крупные груди, красивые лица. Голые, полные кипучей энергии, которая выплёскивалась через край, они смущали нас. Деваться нам было некуда – через речку не переплыть, а бежать на берег мы не могли: были голые,  стеснялись. Мы так и застыли в воде.
Но это продолжалось недолго. Женщины с какой-то радостью похватали нас и начали окунать в воду, поднимать из нее, бросать назад. Они прижимали нас к себе, тискали, падали вместе в воду. Шум, гам, визг стояли над рекой.
Потом как-то всё разом стихло. Кто-то из женщин всхлипнул, кто-то не сдержал рыданий.
И было непонятно, то ли вода речная текла по их щекам, то ли слёзы ручьём.
Все они были безмужние. Их любимые не вернулись с войны. А возраст женщин – около тридцати. Одному Богу известно, сколько слёз было ими выплакано долгими ночами в подушку. А у каждой дети. Их надо поднимать – недоедая, недосыпая, надрываясь на тяжелой работе.
Женщины  молча  вышли из воды, оделись.  Их ситцевые платья были выгоревшие и выцветшие  от солнца, белые от пота. На наших глазах они как-то  постарели, стали сгорбленные и уставшие. Блеск их  озорных глаз потух.
Одна из женщин, обращаясь ко всем, громко и строго сказала:
– Не распускайте нюни, – и, кинув взгляд в нашу сторону. – Мы в ответе за этих мальчишек перед нашими мужьями, нам надо их поднимать.
Война для молодых, оставшихся одинокими женщин продолжалась еще долго.
Но они выполнили свой долг, так и не испытав  в полной мере не только женского, но и простого человеческого счастья.

ГОРОХ

В поле начал созревать горох. Завязались зелёные стручки с вкусными горошинами внутри. Нам, вечно голодным пацанам, казалось, что слаще ничего нет. Поле с горохом было километра за три от села. Мы слышали, что поля охраняют объездчики на лошадях, но нас это не пугало. Собрались за вожделенным горохом. Было нас трое: два второклассника и один мальчишка старше нас года на три, тоже наш одноклассник. Его отец погиб на фронте, мать работала уборщицей в школе. Жили они крайне бедно, можно сказать, в нищете. Вовремя в школу он не смог пойти, потому что было не во что одеться, да и учеба давалась ему нелегко, в каждом классе сидел по два года. Смог закончить только четыре класса. (Повзрослев, работал каменщиком.)
За горохом мы отправились под вечер. Нашли это поле. Набрали за пазухи стручки гороха и засобирались идти обратно. Надвигалась гроза. Стало быстро темнеть. Спрятаться от грозы было негде. А тут еще неизвестно откуда появились объездчики. Было их двое. Заставили нас вытряхнуть из рубашонок горох. Растоптали его копытами лошадей и каждого из нас огрели плётками по спине. Не сказав ни слова, они развернулись и ускакали. Начиналась гроза. Быстро стемнело. Молнии сверкали одна за другой, как бы ударяя в землю рядом с нами. Беспрерывно гремел гром. Хлынул ливень. Мы бросились на землю. Дождь лил как из ведра, так что скоро мы оказались лежащими в луже. Было страшно. Дождь приглушал боль на спине от плёток. У всех лились слёзы от боли, страха и от пережитого унижения.
Внезапно самый старший из нас вдруг вскочил на ноги и, задрав голову в небо и подняв руки, закричал:
– Господи, за что ты нас убиваешь? Не убивай! – рыдая, он упал на землю.
Минут через двадцать гроза стала уходить в сторону, дождь прекратился. И только вдали были видны сполохи от молний и непрерывно доносились раскаты грома.
Мы встали с земли,  грязные, зарёванные, чувствуя боль на спине от плёток, не понимая, почему они нас отхлестали. Мы побрели домой по гороховому полю, не испытывая ни малейшего желания сорвать хоть один стручок гороха.
До самого села в кромешной тьме, держась за руки, шли молча, не проронив ни слова. Униженные, избитые, голодные. Дома нас уже искали. Всех перепугала гроза. Утром проснулся я оттого, что кто-то меня гладил по спине. Это была мать.
Она спросила:
– Где это тебя так?
Пришлось сказать, что ходили за горохом.
– Какие звери, – только и сказала она, смахнув слезу.
Объездчики были не из нашего села, их никто не знал. Двумя годами ранее за карман колосков они нашу соседку – восемнадцатилетнюю девчонку – отправили в Магадан на восемь лет. Вернувшись, лет через пять она вышла замуж за хорошего человека, родила дочь. Сегодня ее внучка работает в одной из крупных фирм в Австралии. Умерла она в возрасте восьмидесяти лет, всю жизнь прожив и отработав в селе. Но карман колосков, собранных с земли, оставил свою печать на всей ее жизни.
Две горсти заплесневелых колосков и загубленная нечеловеческими испытаниями молодость...
Эти колоски она несла домой – матери, двум младшим братьям и стареньким родителям ее отца, погибшего на фронте.

ВИТАЛИК И ВОЖДЬ

Лечу в какой-то черной от тьмы трубе, но где-то далеко-далеко появился свет. Он становится все ближе и светлее. Наконец я вылетел из трубы. Вокруг светло, ясно, солнце. Открываю глаза – опять темно. Кто-то держит меня за руку. Хочу пить, но сказать не могу, шепчу.
Мама услышала. Всю ночь она просидела у моей кровати. Вторые сутки я метался в бреду, не приходя в себя. Принесла теплой водички. Сделал глоток, больше не хватило сил. Шепотом спрашиваю: «Почему темно, я же видел свет, солнце». «Это было в бреду, – говорит мама, – ты бредил, а окно завешено, потому что у тебя корь. Слава Богу, ты пришел в себя, теперь пойдешь на поправку».
Она приоткрыла окно от занавесок. В комнату хлынул свет. Подошел отец, затем дедушка, бабушка.
Все были очень рады моему возвращению из небытия.
На следующий день я попытался встать на ноги.
Не получилось, упал на кровать. Была жуткая слабость, кружилась голова. Услышав шум, пришла мама:
«Рано тебе еще вставать, ты очень слаб, не торопись».
«А почему такая грустная музыка по радио звучит, – спрашиваю у нее.
– Сталин умер.
– А папа где?
– На партийном собрании, – ответила она. Стало страшно. Пришел отец. В доме тихо, разговаривают чуть ли не шепотом. Что будет? Всех тревожит этот вопрос.
Накануне моей болезни учительница объявила, что завтра уроков не будет. Пойдем на кладбище  – Виталик умер. Мы все раскрыли рты. Это было так неожиданно. Он всего неделю не ходил в школу.
До сих пор он стоит у меня в глазах. Маленький, щупленький. Весь светится от своей худобы, от недоедания. Их у матери было трое, он – самый младший. Штанишки из старых отцовских брюк с помочами через плечо. Фуфаечка, также перешитая из старой, довоенной. Местами из нее торчала вата, и, чтобы под нее не поддувало, была перевязана вместо ремня веревкой. На ногах большие старые валенки, на голове что-то, похожее на шапку.
На переменах он сидел тихо за партой и смотрел, как бегают и играют во что-то ребятишки. Он был просто слаб для игр. Но, что было удивительно, на уроках он всегда тянул руку вверх. Учился только на пятерки по всем предметам, очень много читал. Наверняка, из него вышел бы очень умный и полезный государству человек, а может быть, и гений в какой-нибудь науке.
Пришли на кладбище. Конец февраля, слякотно. Промозглая погода. Мы стояли у могилы, шмыгая носами. Подъехали сани. В них на соломе лежал маленький гробик. Он был открыт, и в нем Виталик в брюках с помочами, в перешитой рубахе. Маленький, умненький. Мать беззвучно плакала, как бы чувствуя свою вину перед ним.
Но сделать она ничего не могла. Виталик умер, как говорили в этом случае в народе, от «глотошной», то есть от скарлатины. Районная больница была далеко. Машины в село не ходили. Все надеялись, что болезнь отступит, но слабый, изможденный постоянными недоеданиями и простудами организм Виталика не мог сопротивляться болезни.
Я оглянулся по сторонам. Вокруг было много свежих могил с деревянными крестами. Уходили из жизни инвалиды, пришедшие с войны домой – в жуткую нищету и послевоенный голод. Им на фронте в бытовом плане было намного лучше, чем дома. Правда, жизнь на войне гроша ломаного не стоила. Кровью пахнут слова маршала
Г. К. Жукова перед одним из сражений: «Солдат не жалеть, бабы еще нарожают».
После похорон, вечером, я слег с высокой температурой. Перепугал всех своих близких, но выжил.
Спустя много лет я нашел могилку Виталика на кладбище. На ней был камень, вросший в землю, с металлической табличкой, на которой краской были написаны фамилия, имя и даты его жизни. Очень короткая. Глядя на неухоженную могилу, стало понятно, что ухаживать за ней некому.
Весь день звучит траурная музыка по поводу кончины великого вождя – товарища Сталина. Весь мир затаил дыхание. Девятого марта 1953 года – в день похорон –
в знак траура были отменены учебные занятия в начальных, семилетних и средних школах. Ровно в двенадцать часов дня был произведен салют гудками на фабриках, заводах, железных дорогах, на судах речного и морского флота. Сотни, если не тысячи людей погибли в давке, желая проститься с вождем.
А Виталика после похорон нечем было даже помянуть.
Вождь отбыл свой срок на земле и лег в ту же землю, что и Виталик, который в своей жизни ни разу не поел досыта. Он и смерти-то не успел испугаться.
Царь Соломон сказал: «День смерти лучше дня рождения». Это верно, если ты прожил жизнь, полную всего, что ей отпустила природа, и умер от старости, устав от жизни и насытившись ей.
Война не дала Виталику такой возможности.

ТЮРЯ

Забежал к другу позвать на речку купаться. Отец его, лет тридцати пяти, фронтовик, пришел с рыбалки и сел за стол, чтобы пообедать. На фронте он был сильно контужен, работать в колхозе не мог. Единственное, что он умел, – это бить врага. В память о войне осталась медаль
«За отвагу». Кроме моего дружка в семье были еще две девочки постарше. В доме русская печь, пол земляной, крыша крыта уже давно прогнившей соломой.
Во дворе куры. Огород. И все хозяйство. Звали хозяина Василий Иванович. Кроме рыбалки он ничего не делал.
Но и это было подспорьем к столу. Хозяйка гнала самогон и потихоньку продавала его. Тем и жили, плохо жили.
Юра сказал мне: «Давай подождем, пока отец поест, а  то ругаться будет». Василий Иванович почистил луковицу и сказал жене: «Тюрю неси». Я первый раз услышал это слово. Жена принесла миску и хлеб. Он покрошил хлеб и вылил в нее бутылку самогона. Затем откусил луковицу и начал ложкой есть эту тюрю. Жена ему говорит:  «Неделю тебя прошу, отруби петуху голову. Хоть лапши детям сварю».
– Щас доем и отрублю.
Поел. Встал, покачиваясь, дал команду Юрику и мне поймать петуха и пошел за топором.
Петуха поймали, правда не сразу. Шустрый оказался. Отдали его Василию Ивановичу. Тот взял петуха
за ноги, прижал к ним крылья и положил его на пенек.
Затем прицелился топором, отрубил голову и бросил его на землю. Петух без головы неожиданно взлетел на крышу, что-то прохрипел и свалился с нее. Василий Иванович, уже пьяный, лежал на земле, даже не пытаясь встать.
Выбежала жена, схватила топор и спрятала его.
Затем быстро ощипала петуха и ушла в дом. Ребятишки выбежали из дома. Отец пьяный буянил, и его все
боялись. А пил каждый день. Прожил он мало, не дожил и до сорока.
В последствии Юрик уехал из деревни куда-то
на стройку. Старшая сестра вышла замуж и перебралась
в город. Младшая осталась с матерью. Вышла замуж,
родила дочку. Все стало налаживаться. Но случилась беда. Однажды она вместе с матерью и дочкой пошла в сельский магазин. По пути их всех насмерть сбил автомобиль, за рулем которого сидел пьяный водитель.
От дома сегодня остались одни развалины.
Война не дала детям нормального отцовства и лишила возможности получить даже среднее образование.
Она как бы преследовала их всю жизнь.

ПЕНЬКИ ГОРЕЛЫЕ

Зима. Сельская школа. Начало пятидесятых прошлого века. Шестой класс. Урок математики. В класс входит учитель. Все встали. Учитель здоровается:  «Здравствуйте, олухи царя небесного!» Затем добавляет:  «Балбесы». Махнул рукой, чтобы садились. Воцарилась тишина. Все опустили глаза в парту, замерев в ожидании, кто будет первой жертвой.
Учитель математики – крупный мужчина, стрижка короткая,  ёжиком, черты лица грубые. В войну он повредил позвоночник и представлял собой вопросительный знак. Его лицо всегда смотрело вниз, чтобы посмотреть прямо перед собой, ему приходилось, напрягаться, приподнимая голову немного вверх. При этом лицо его багровело и приобретало свирепое выражение. Одет он был в пальто, на голове – шапка, на ногах – огромные валенки.
В классе было очень холодно. Плита в углу давно погасла, да и прогреть класс она не могла. Единственным, что было полезно от нее – погреть руки на перемене, и то в первой смене. Ученики сидели в шапках, пальтишках, фуфайках и варежках.
«Так, проверим домашнее задание» – заговорил учитель. Все еще ниже опустили головы. Была бы возможность опустить головы ниже парты – опустили бы, но не было такой возможности. Учитель встал и пошел между парт к последней. Обращается к классу:  «Кто пойдет
к доске?» Желающих не оказалось. «Что, пеньки горелые, – багровея, обращается к классу, – опять домашнее задание не выучили». С этими словами он хватает за руку ученика с последней парты: «А ну,  кислятина, к доске» – и тащит его за руку до самой доски. «Пиши пример из домашнего задания. Чего не пишешь? Ты даже не помнишь домашнего задания?» Ученик молчит. Учитель разворачивается и бежит, согнувшись и вытянув руку к следующей жертве. Хватает её за шиворот и тащит к доске:  «Посмотрим, что ты, кислятина, знаешь?» Кислятина пытается что-то сказать, но он уже понял: к уроку не готов. «Так, гусь маслинский, – обращается он к следующей жертве, – а ты урок выучил?» И не дожидаясь ответа, тащит его к доске, где уже стоят два одноклассника. Надо сказать, что после его прикосновений руке было больно. Когда он тащил к доске очередную жертву, он сжимал ее как клещами.
«А ты, что там, еще и разговариваешь, дребедень чертова», – и бросился к другой парте. Не дожидаясь пока учитель схватит его и потащит к доске, тот бросился к двери и убежал из класса. Дребедень чертова избежала экзекуции. Учитель побагровел, схватил первого попавшегося ученика и потащил его к доске. «Пенек горелый, пиши домашнее задание» Пенек горелый молчит. Кто-то в классе, не выдержав, хихикнул. Учитель замер на месте. Повернулся к классу и, побагровев, вглядывается в учеников. Все напряглись. Он выискивает очередную жертву. И за ухо тянет к доске, жертва визжит, класс хохочет. Учитель поворачивается к классу. Мгновенно воцаряется тишина. Две керосиновые лампы еле освещают класс. Шестиклассники учились во вторую смену.
Половина урока прошла, жертвы стоят у доски. Учитель объясняет новый урок. Писать на доске неудобно. И писать на ней он начинает ниже середины доски, если считать с верхнего его края. Объясняет так, что создается впечатление,  делает он это для себя. Чего-то пишет на доске, решает. Комментирует. Исписав нижнюю половину доски, спрашивает:  «Все поняли?» В ответ тишина. Диктует домашнее задание. Звенит звонок.
Учитель направляется к двери со словами:  «Тупорылые пеньки горелые!» Урок окончен.
Начинается беготня по партам, по коридору, лишь бы согреться. У кого-то ухо горит, у кого-то рука болит.
НА ВОЙНУ, ДЕДУ!
Внучка, 6 лет.
Зовет меня только по имени – Толя. Фантазерка.
23 февраля говорит мне: «Давай я тебе письмо напишу, как будто ты на войне». «Давай, пиши», – отвечаю.
Пишет:  На войну, деду!
Толя! Поздравляю с праздником Защитника Отечества! Ты на войне. Наверное, там стреляют и убивают. А зачем? Пусть все живут и помогают друг другу. Убивают пап. А как без них? Я очень люблю папу и маму. Не хочу, чтобы была война.
Толя, береги себя! Целую, Эрика!
23 февраля 2016 г.
ИЗ НЕОТПРАВЛЕННОГО ПИСЬМА

Встретился той зимой Коля с отцом... На небесах... Суровая была зима 1946-1947 годов. Не все её, холодную и голодную, смогли выдержать.
Не пережил её и Коля.

ТАКСИ ОТ МОИСЕЯ







***

Утро. Девять часов. Где-то прокукарекал петух. Он был последним кавалером на селе. Будить стало некого. Совсем недавно по его сигналу выгоняли коров на пастбище. Сейчас не осталось ни одной. Кое-где блеют привязанные козы, кто-то держит кроликов.
В сельском магазине продуктов – изобилие. Правда, нередко мясо переморожено, просрочено. Иногда попадало тридцатилетней давности, из стратегических запасов Южной Америки. Однако брали, ели, не болели.
В это утро к открытию магазина, как всегда, собрались представители мужской половины села, не обременённые никакими заботами. Сторонний человек может подумать, что собралась артель на работу. Ан нет! В глазах мужиков не было трудового энтузиазма. Компанией владела неописуемая тоска. Такое впечатление, что головы сдавил обруч. Но не венец терновый, а венец похмельный, который рабов Божьих терзает не хуже. Похмелье есть похмелье, и привыкнуть к нему просто невозможно. А поэтому нередко, возвращаясь с работы домой, видишь на дороге еловый лапник и редкие цветочки. Так в наших краях устилали дорогу к последнему пристанищу человека.
Идёт естественная убыль населения. Иными словами, ряды товарищей у магазина постоянно пополняются, а на кладбище становится тесновато от могил.
Показалась знакомая фигура. Это был мой новый сосед, поселившийся неподалеку год назад. Бывший офицер-артиллерист. Он производил хорошее впечатление. Ходили в гости друг к другу, играли в бильярд, сидели с удочками на реке. Мужчина высокого роста, тучный, килограммов под сто двадцать. Рядом с ним семенил попутчик,  среднего роста, худой, как шомпол. Мой сосед, артиллерист, представил своего товарища. Оказалось, он тоже отставник. Попросил его послушать. Дескать, имеет хорошее коммерческое предложение. Владислав Антонович Шестопалов, так звали нового знакомого, начинает рассказывать:
– Последние годы работаю таксистом. После армии трудно было найти что-либо стоящее, я и подался в бомбилы. Привык, втянулся. Работа нравится. Не поленишься – деньги в кармане всегда водиться будут. Редко много, чаще мало. Но на жизнь хватает. У меня жена и двое детей – двойняшки – студенты спортфака. Конечно, трудностей много, конкуренция нездоровая, криминал беспокоит, защиты никакой. А нас призывают строить цивилизованное общество! – вдарился в рассуждения новый знакомый.
По его словам, вышел закон, который теперь регламентирует работу таксистов. В нем жёсткие требования: обязательное медицинское освидетельствование, наличие лицензии, технический контроль за состоянием автомобиля. Водителям необходим многолетний стаж и т. д. В то же время определены ведомства, контролирующие такси.
– Так что сейчас самое время, – утверждает новый знакомый, – создать свою фирму под этот новый закон и начать движение с чистого листа. Время для этого есть, пока все таксисты пройдут перерегистрацию и получат лицензии.
Его речь произвела хорошее впечатление. Я сам об этом частенько подумывал в надежде организовать свой небольшой бизнес. Показалось, что «бомбила» может в этом быть полезным.
Не откладывая в долгий ящик, начали обсуждать его предложение. В первую очередь, необходимо приобрести десяток-другой автомобилей, создать свою диспетчерскую, арендовать офис, базу для стоянки и обслуживания машин.
Да, путь предстоял тернистый. И это ещё не всё. Я хорошо сознавал, что потом возникнет масса вопросов и проблем, которые мы почему-то не включаем в повестку дня.
Но перспективы вырисовывались весьма интересные. Знал бы я, с кем связался, интерес бы поугас. Но об этом впереди...
Договорились на следующий день встретиться в городе в офисе моего давнего знакомого.
В это время на улице послышалась ругань и отборный мат. Вышли посмотреть. Оказалось, артельщики у магазина делегируют за спиртным к подпольному торговцу алкоголем своего товарища. Это был их собутыльник с помятым лицом и трясущимися руками. Он-то и явился причиной конфликта.
Проживал «водочный король» на моей улице, неподалёку от церкви. Ему регулярно поставляли спирт. Он его разбавлял водой из колонки и продавал страждущим. Иногда давал в долг, но редко. Точка работала круглые сутки, круглый год и так на протяжении многих лет. Торговля шла через окно. Форточка приоткрывалась, передавались деньги, и счастливец прятал грязную бутылку в карман.
Но на этот раз конвейер не сработал: гонец оказался должником. Увидев его, продавец весь свой гнев обрушил на несостоятельного покупателя. Причём, вся речь состояла исключительно из матерных слов и редких междометий. Продавец вошел в раж. Да простит меня Всевышний. Речь в данном случае идёт о больном человеке. После перенесённого лет десять назад инсульта левая сторона его тела была малоподвижна, глаз полуприкрыт, часть лица немного сместилась вниз. Вследствие такого образа жизни он обрюзг, имел лишний вес и сердитое выражение лица.
Представитель артельных интересов, в свою очередь, решил перехватить инициативу и припугнул «предпринимателя», что состоит в близких отношениях с органами правопорядка, и, если не получит желаемое, посадит его. Слава богу, свидетели, дескать, найдутся. Сидевшие у магазина от напряжения даже привстали. Но, увы, окно захлопнулось.
Поспешили по домам и мы, придя к общему выводу, что настойчивость и осторожность – весьма полезные качества в новых рыночных отношениях. Я, памятуя о первопричинах конфликта, свидетелями которого мы оказались, добавил бы:  не следует забывать и о честности, порядочности, да и вообще о здоровом образе жизни. С тем и разошлись.


ТЕСЕН МИР

Утром следующего дня я заехал в киоск за рекламной газетой. В объявлениях нашёл предложение о сдаче помещений под офис почти в центре города. Звоню артиллеристу с радостной вестью, называю ему адрес и через пятнадцать минут мы встречаемся с владельцем помещений. Оказалось, мы знакомы. Он обрадовался, что объявились арендаторы. Был очень радушен, внимателен. Сам он из Прибалтики, в России – с начала 90-х. Они-то и отразились на его судьбе, разбудили дремавшие прежде тёмные стороны характера: склонности к аферам, авантюризму, попыткам подражать незабвенному Остапу Бендеру. Всю свою жизнь он следовал повадкам и привычкам великого комбинатора. Неуёмная и необузданная фантазия часто вынуждала его ударяться в бега. Не любил возвращать деньги кредиторам, обладал повадками строптивца, за что был неоднократно и нещадно бит. Поэтому арендаторы у него и не задерживались. А тут мы вовремя подоспели. Вырисовывались интересные перспективы…
Помещений понадобилось много: под диспетчерскую, для бригадиров, приёма отчетов от таксистов, для бухгалтерии, медицинского осмотра, администрации. Всё это можно было найти. Но на первое время, мы договорились, что займём одну комнату на период создания фирмы и решения всех организационных вопросов. На это ушло три месяца. Полтора месяца на регистрацию фирмы и полтора месяца на оформление кредита. Это несколько выбило нас из намеченного графика, поскольку он строился с учетом государственной поддержки малого бизнеса. А её-то мы и не увидели.
Фирму по предложению нашего стратега назвали «Восход-80». Спрашиваю у артиллериста:
– А почему такое название?
Отвечает:
– Словом «восход» мы смотрим как бы в будущее, а цифра 80 – это оптимальное количество автомобилей для успешной работы.
Спрашиваю опять:
– А где ты думаешь взять такое количество машин?
– Надо покупать.
– А на что?
– Брать кредит.
– А ты считал, во что обойдутся услуги банка?
– Нет.
– Ну, давай прикинем.
Подсчитали, что восемьдесят машин будут стоить сорок миллионов рублей в тогдашних ценах да плюс проценты. Учитывая, что процентная ставка в банках в то время была на уровне 18-20% годовых, первоначальная цифра возросла до пятидесяти миллионов.
Владислав Антонович засуетился: «Я прикинул, при таком количестве автомобилей, мы за пять лет кредит закроем, да ещё и прибыль будем иметь». Начал показывать свои расчёты. Сосед мой, артиллерист, от таких перспектив даже раскраснелся, глазки заблестели в предвкушении больших денег.
Постарался остудить своих собеседников.
– Давайте от земли не отрываться. Такое количество машин предстоит обслуживать. Если сейчас покупать, надо и зимнюю резину сразу же брать. Затем ремонты. На каждую машину лицензии, дополнительное оборудование.
Не забудьте, что парк надо постоянно обновлять, иначе через три года не на чем будет ездить. А тут ещё медпункт, технический контроль, бухгалтерия, диспетчерская в круглосуточном режиме и т. д. Ты об этом думал? – спрашиваю.
– А что? Как только начнём работать, сразу и деньги появятся.
– А где столько водителей найдёшь?
– Да за новыми машинами водилы в очередь сами встанут! Проедем по стоянкам, рекламу сделаем.
– А что скажут конкуренты?
– Всё будет о'кей, – заверил он.
Через три дня конкуренты сказали своё слово, избив Владислава Антоновича битами в подъезде дома. А дело было так.
Обрадовавшись, что решение принято и фирма создаётся, он эту весть поспешил сообщить таксистам. Новость мгновенно разнеслась по городу. Вызвала тревогу и недовольство у многих владельцев подобных фирм. За что и пострадал.
С самого начала я полагал, что наш путь к успеху не будет выстлан розами. Отношения следовало строить в соответствии с велением времени. А оно на дворе известно какое. Компания нуждалась в «крыше».
Чтобы не казаться белой вороной, решил встретиться с товарищем, который был как бы смотрящим за работой такси в городе. Соответственно, все таксисты платили за свою безопасность и право работать на лучших стоянках.
В его ведомстве находились специально выделенные люди, которые смотрели, чтобы в зоне работы такси не было машин без соответствующего разрешения. Таких называли бордюрщиками, поскольку стояли они у бордюров. Это были, как правило, частники, подрабатывающие в свободное от основной работы время. Но были и те, для которых такой труд был основным.
Мы встретились. Смотрящий неожиданно произвёл на меня хорошее впечатление. Умён, предмет знает досконально. Поэтому разговор состоялся откровенный и очень для меня полезный. Мой собеседник уже знал о Владиславе Антоновиче. Спросил, как он попал к нам.
– Это же мразь, – заметил он. – Берёт у людей деньги, потом не отдаёт. Периодически его бьют, но сволочь терпелив. Не раз его в багажнике возили. Не помогает.
Говорю, что инициатором создания фирмы у нас выступает не только он. Привёл ещё и друга.
– Всё равно, настоятельно рекомендую избавиться от него, – пытался возразить собеседник. – Иначе у вас будет масса проблем.
– Хорошо, подумаю.
Он позвонил какому-то товарищу и попросил его срочно подъехать. Буквально через пару минут подъехал автомобиль и из него вышел парень из разряда тяжеловесов.
– Сергей, познакомься с человеком! – Представив меня, сказал, чтобы никто не мог препятствовать работе создаваемой фирме и всячески поддерживал её.
– Понятно, – ответил Сергей.
Мы остались с ним вдвоём. Мой новый знакомый продолжил тему.
– Зря вы взяли к себе этого проходимца. Убьют его за грехи тяжкие. А вас он подведёт под монастырь. Неисправим. У него, наверное, нет ни одного ребра целого.
– Сергей, я попрошу тебя, не трогайте его, пока мы не встанем на ноги, а там видно будет. Его уже вчера кто-то отметелил в подъезде.
Сергей усмехнулся.
– Хорошо, вот мой телефон. Звонить можно в любое время суток. Работа у нас такая.
На этом и расстались.
Вернулся в офис. Там был один артиллерист. Владислав Антонович отлёживался дома с побитыми боками.
Рассказал об итогах встречи. Спрашиваю, что будем делать?
– Да, что делать, впечатление наш «проходимец» производит хорошее, инициатива принадлежит всё-таки ему. Нам остаётся только приглядывать.
– Но мы же хотели его директором поставить, – продолжаю сомневаться я.
– Ну и что, – отвечает, – мы же рядом будем. В учредители вводить не станем пока. Если всё пойдёт нормально, тогда можно будет и определить какой-то процент от прибыли.
На том и остановились. Тесен мир оказывается, но места в нём для всех достаточно.



КРЕДИТ

На другой день появился прихрамывающий Владислав Антонович. На лице следов побоев не было видно. «Профессионально сработали», – подумал я. Договорились, что будущий директор проработает структуру фирмы по образцу и подобию существующих. Прикинет, с кем в первую очередь наладить контакты, и составит список всех действий после приобретения машин. А мы с Тимофеем Сергеевичем сосредоточимся на получении кредита.
Просчитав всё, мы пришли к выводу, что на первый случай нам достаточно будет двадцати пяти машин. На это понадобится примерно десять миллионов рублей. В эту же сумму мы заложили и диспетчерскую с компьютерами, серверами, программой, обеспечивающей связь с водителями машин, соответственно счётчики и т. д. Но время показало, что предусмотрели мы не всё. Далеко не всё.
Пока мы с моим компаньоном думали о том, как взять кредит, главный идеолог фирмы Владислав Антонович развил кипучую деятельность. Вокруг него вертелись подозрительные личности, но были и порядочные на вид люди. Формировал он и костяк фирмы. Причём делал всё это довольно бесцеремонно. Нужны были опытные диспетчеры. Проехал по фирмам, где были диспетчерские, и за счёт посулов, обещаний повышенной зарплаты набрал опытных людей. Стало ясно, что за такие действия в той среде, где мы намеревались утвердиться, никто по головке не погладит, а рёбра, наверняка, поломают.
Но Владислав Антонович был невозмутим. Начал подбирать водителей под обещание им новых машин. Привлёк двух опытнейших таксистов с большим стажем работы и весьма авторитетных в этой среде. Предложил им должности бригадиров. Один из них согласился быть механиком, чтобы проводить ежедневный осмотр техники. Для этого требовалось свидетельство об окончании соответствующих курсов.
Учитывая «демократический» характер нашего общества, такое свидетельство было получено в течение трёх дней и недорого. Способными оказались наши бригадиры. Положили им обоим зарплату и разрешили в свободное от работы время подрабатывать таксистами.
В компанию к нам шли люди бывалые, прошедшие огонь и воду. Их прельщали новые машины. Как правило, поработав на них год-два, они уходили в другие фирмы.
Но за два года эксплуатации машины превращались в хлам. Они не заботились о состоянии техники, своевременном её обслуживании. Как правило, сами выполняли план и неплохо зарабатывали. У многих была постоянная клиентура, любили ездить на межгород. Но к этому мы ещё вернёмся.
Просмотрели с артиллеристом банки в городе, их процентные ставки по кредитам. Условия были почти везде одинаковы. Остановились на банке, в котором управляющим работал мой знакомый. Приехал к нему. Рассказал, что создаём фирму в соответствии с новым законом о такси. Встрече со мной он обрадовался, выпили по рюмке коньяка, кофе, повспоминали о прошлом. Потом вернулись к моему вопросу. Пригласил заведующую кредитным отделом. Договорились, что дадут кредит под семнадцать процентов на три года с отсрочкой начала его погашения на три месяца, пока фирма не встанет на ноги.
Принесли нам образцы документов по оформлению кредита. Довольные встречей, мы расстались.
Банк был частный. Головной офис находился в Москве. Все свои действия отделение банка в нашем городе согласовывало с ним, а решение по кредитам там принималось раз в неделю на коллегии банка. Мы надеялись, что все вопросы будут решены оперативно и скоро начнём работать.
Просмотрев образцы документов, я увидел, что залоговое имущество по стоимости должно превышать сумму кредита почти в два раза. Выяснилось также, что мы должны всех работающих перевести на зарплатный проект и каждому из них открыть лицевой счёт. Для отделения банка это был бы большой плюс. Рос его авторитет перед Москвой. Было ещё много ограничений, в том числе право банка увеличивать процентную ставку по своему усмотрению, если один из пунктов договора будет не в полной мере исполняться. Причём некоторые ограничения и права банка противоречили существующему законодательству.
Произвели расчёты. Они показали, что впереди нас ждут трудности и очень большие. Ежемесячно нам придётся платить банку сотни тысяч рублей. Это при условии безупречной работы всех машин при максимальной загрузке, что практически невозможно.
Начали собирать документы, различные справки для получения кредита. Трудности возникли сразу же по залоговому имуществу.
Нашли независимую оценочную фирму. В залог нам пришлось предоставить практически всё, что имели: квартиры, гаражи, автомобили. Оценщики оказались порядочными людьми. Залоговая сумма получилась достаточной для банка.
Однако, придя в банк к своему другу-банкиру, я узнал, что у них уже есть договор с другой оценочной фирмой, и нам рекомендовали обратиться к ней, дескать, документы от других оценочных контор они не принимают.
Пошли в указанную фирму. Написали заявление, предоставили необходимые документы. Нам ответили, что их начнут рассматривать не раньше, чем через две недели, а конечный результат будет получен ещё через две недели. Пока ждали своей очереди, узнали, что фирма, рекомендованная банком, одна из самых богатых в городе. Почему, выяснилось позже, когда получали документы. Оценка нашего имущества оказалась вдвое ниже первоначальной. Всё стало понятно. Сговор налицо. Оценщики получают деньги от нас и от банка. Пришлось изыскивать дополнительные ресурсы, чтобы сумма залога стала для банка приемлемой. И оно того стоило: деньги поступили к нам на счёт.
Хотели взять автомобили «Хендай Солярис», но в наличии оказалось лишь пять машин этой марки и те –
в Нижнем Новгороде. Остальные решили купить у отечественного производителя. Выбор пал на «Ладу Гранта». Машины брали в Москве.
За автомобилями в столицу вызвался ехать Владислав Антонович. Взял с собой бригадира. Через два дня вернулись. Привезли договор, счета. Машин решили взять не двадцать, а восемнадцать, чтобы остались деньги на диспетчерскую и непредвиденные расходы. С банком всё согласовали. На отгрузку машин отправился Владислав Антонович, проявив при этом удивительное рвение. Он нанял в Москве автовозы, и в течение недели все авто были на месте. Сам идеолог тоже был доволен результатами командировки. И не случайно. Как потом выяснилось, он получил солидный куш за счёт различных махинаций с комплектацией машин и скидок оптовому покупателю. Фактически с каждой машины можно было получить до 40 тысяч рублей возврат. Продавцы тоже проявляли заинтересованность, поскольку за участие в этих махинациях имели свои бонусы.
Поставили машины на учёт, получили номера. Теперь их надо было превратить в такси. Для этого требовалось оклеить шашечками, установить колпак на крышу и разместить рекламу фирмы с телефоном диспетчерской.
Эти обязанности также взял на себя Владислав Антонович, которого после получения машин учредители назначили директором фирмы «Восход-80». Шустрым он оказался менеджером. Работал под девизом «Ни дня без процента».
Например, чтобы ускорить регистрацию и получение номеров, он брал с учредителей пять тысяч. Из них половину забирал себе, другую, за ускоренное оформление машин, – своим подельникам.
Владислав Антонович сам находил фирмы, которые занимались рекламой в эфире и непосредственно на машинах, заключал договора. Но во все документы непременно закладывал свои проценты. Особенно он любил иметь дело со страховыми компаниями, ремонтными мастерскими, сотрудничать с представителями ГИБДД, лизинговыми фирмами.
Параллельно с оформлением машин  мы занимались диспетчерской. Директор договаривается с фирмой-поставщиком компьютерной техники, привлекает к этой работе одного из её сотрудников, как оказалось впоследствии, своего старого знакомого. Мы проплатили по счетам и начали монтаж оборудования для диспетчерской. Потом я подсчитал, что наш директор в ходе монтажа и дальнейшего обслуживания оборудования вместе со своим другом украли примерно сто пятьдесят тысяч. Понял, что предупреждали меня не зря. Но для окончательного решения время ещё не пришло. Решил присмотреться к мошеннику повнимательней.
Я уже был почти уверен, что фирма долго не просуществует. Однако все организационные вопросы были решены. Правда, не всегда легко и просто. Подчас, не без некоторого нарушения закона. Везде и всем надо было платить. Выдача лицензий порой затягивалась до месяца, хотя по закону на это требовалось только пять дней. Очень много вопросов возникало со связистами, страховщиками, которые не хотели страховать такси. Нужны были разрешения на медицинское обслуживание, соответствующее оборудование. Вопросы возникали ежедневно.
Камнем преткновения стал для нас телефон диспетчерской. Номер, который нам предложили, в городе был неизвестен. Надо было его раскручивать с помощью рекламы. Процесс оказался долгим. Но этот номер все-таки зазвучал по радио, телевидению, появился в газетах, на специально отпечатанных визитках, которые развозили по гостиницам, ресторанам, различным учреждениям. Рекламу провели, что называется, с размахом. А время шло. Часы тикали, приближая день выплаты кредита.
И тут к нам в дверь постучался спаситель со своим раскрученным телефоном. Наш благодетель был учредителем в подобной фирме, но что-то не поделил с компаньоном и ушёл, забрав с собой номер телефона, который ему принадлежал. Мы подписали с ним договор, и дело двинулось с места.
Диспетчерская заработала по новому телефону, раскручивая одновременно и наш. Но не всё обстояло так гладко. Директор жаловался, что не повезло с электроникой. Она, дескать, всё время барахлит и приходится её систематически настраивать. Каждый раз этим занимался его друг-компьютерщик. О нём мы уже говорили. Разумеется, занимался не просто так, а за определённую плату, которой он делился с директором.
Дня за три до 8-го марта говорю своему помощнику.
– Борис, как ты думаешь, понадобится ли ремонт компьютеров или их настройка перед праздником. И в какую сумму это нам обойдётся?
Он уже ждал этот вопрос и высказал предположение, что шестого марта компьютерщик придёт и назовёт стоимость предполагаемого ремонта в шесть тысяч. Ясно, что эти деньги планировалось потратить на подарки к празднику своим дамам.
Стали ждать. Наши предположения оправдались. Пятого марта директор говорит:
– Что-то девчата из диспетчерской жалуются на работу оборудования, где-то зависает. Я на завтра вызвал своего компьютерного гения. Услуга доморощенного Билла Гейтса обошлась именно в шесть тысяч рублей.
Все мои сомнения уже развеялись. Не могу сказать, что гражданин по прозвищу «ни дня без процента» был жаден. Но и крысятничеством он занимался не только из любви к искусству, попутно обирая и учредителей, и членов коллектива.
Водители такси утром каждого дня приносили деньги за минувшие сутки и составляли отчёты. Между собой мы решили, что отчёты будет принимать бригадир Алексей Иванович, он же ответственный за техосмотр. Человек уважаемый в среде таксистов, порядочный. Он стал принимать отчёты и заодно ставить отметки о состоянии автомобиля. Затем все отчёты от него принимал директор и передавал их в бухгалтерию.
Казалось бы, всё нормально. Однако, покой нам только снился.
Спустя месяц Алексей Иванович категорически отказался принимать отчёты, сославшись на то, что трудно совмещать это дело с техническим контролем. Но, как выяснилось позже, виной всему был директор, жаждущий получать деньги с отчётов в свой карман.
Бухгалтерия просила меня не нагружать их обязанностями по сбору денег с водителей. Слишком большая нагрузка.
Спрашиваю у директора:
– Кого на отчёты посадим?
– Да я сам буду, – отвечает.
Я категорически возразил:
– У тебя без этого дел много.
А работы было, действительно, невпроворот. Водителей набрали на все машины. Люди разные. Одни опытные, много лет проработавшие таксистами и дорожившие авторитетом в своей среде. Они с удовольствием сели на новые автомобили. Но таких было мало.
Приходили в основном те, кто проявлял откровенное безразличие к работе, долго не задерживался на одном месте, к машинам относился плохо, нередко пьянствовал, совершал аварии. По их вине постоянно несколько машин пребывали в ремонте. Они же были и нарушителями дорожного движения. Поэтому нередко к нам наведывались работники ГИБДД.
Помню, утром заходит в кабинет водитель, бросает на стол ключи от машины и техпаспорт со словами:
– Всё, не могу больше. Попьюсь водки недельку, может, дней десять и приду.
Ушёл. Через две недели заросший, неопрятный, опухший, поцарапанный, с фингалом под глазом явился вновь. Заставили его привести себя в порядок и только потом выходить на работу.
А жизнь продолжалась своим чередом. Однажды директор говорит:
– Нашёл нового человека на отчёты. Есть у нас таксист грамотный, требовательный, работал ранее на автобусе. Я с ним уже всё перетёр.
Отвечаю:
– В таком случае базара нет.
А сам, в свою очередь, с ним тоже поговорил, и работа, кажется, пошла. До обеда отчёты, а после обеда – за руль. За бумажную канцелярию мы ему, естественно, приплачивали. Спустя какое-то время водители начали жаловаться. Оказывается, получив кое-какую власть, он стал меняться на глазах. Невесть откуда появилось высокомерие, пренебрежение к людям. За невыполнение плана любил устраивать воспитательные разборки, читать нотации. Пришлось его самого перевоспитывать. Но директор таких «тонкостей» не замечал. Был очень доволен своим протеже. Я это заметил по отчётам, которые всё чаще свидетельствовали о невыполнении плана. Соответственно, отчисления в кассу постоянно уменьшались. В то же время стоило покритиковать директора, показатели менялись в лучшую сторону. Такая особенность явно свидетельствовала о том, что между директором и лицом, принимавшим отчёты, существовала какая-то договорённость.
Где-то через полгода неразлучные друзья разругались. Человек с погонялом «ни дня без процента», как говорят в известной среде, остался на бобах. Его протеже ушёл на автобус. Директор почувствовал, что выбился из накатанной колеи, заёрзал. Я был вынужден временно обязать бухгалтерию принимать отчёты.
В это время приходит к нам устраиваться на работу водитель. Побеседовали. Семьянин лет тридцати, трое детей, трезвенник, высшее образование. Его и посадил на отчёты. Оказался суперчестным, что очень не понравилось директору. Не знаю, какие беседы он с ним проводил, но через три месяца товарищ нас покинул. Выходит, беседы прошли не напрасно. Воровать стало легче.
Отчёты теперь принимал сам директор. Пошла путаница, стала расти задолженность у водителей, возросла текучка. Но на всё у директора находились свои ответы.
В это время к нам пришло много частников со своими машинами. Такие люди – это особая категория таксистов. Нам они платили только за заказы, которые получали из диспетчерской. В основном водители работали по нашим лицензиям. Но свой вклад в бюджет фирмы они вносили.
Однажды директор привёл нового водителя. Краснощёкий, упитанный, плотного телосложения. Мы его посадили на автомобиль «Хендай Солярис». Быстро со всеми перезнакомился. Впечатление произвёл хорошее. Спрашиваю:
– Откуда ты взялся?
– Подводник я. – отвечает, – почти двенадцать лет земли не видел.
Поинтересовался у сведущих людей. Оказывается, он двенадцать лет в зоне пробыл за мокрое дело. Там, действительно, ни земли, ни чистого неба не увидишь. В такой обстановке, истосковался, поди, по вольному труду. Поэтому работал он хорошо. Был уважителен. Через неделю, встретив меня одного, сообщил:
– Директор – вор, мошенник, сволочь.
Странно было слушать такое: ведь на людях он поддерживал с ним хорошие отношения. Также выяснилось, наш новый сотрудник нигде подолгу не задерживался.
Причину узнали быстро. «Подводник» был запойный. Мог работать месяц, два. Потом запивал. Пьяный был неуправляем, агрессивен. Видимо, неволя наложила серьёзный отпечаток на его жизнь. Но винить в этом только зону, наверное, нельзя. Это было ясно ещё в лихие девяностые. Когда в одночасье менялся характер, социальные связи, жизненные позиции многих людей. И перемены эти происходили, к сожалению, не в лучшую сторону. Но наш разговор о такси…
Вокруг директора образовался круг приближённых водителей, с которыми он постоянно общался. План они все выполняли и были у директора в почёте. А приблизил он их к себе не только поэтому. Оказалось, другое.
Талантлив был директор, но талант-то был особого свойства. Руководитель договорился с девчатами из диспетчерской, чтобы самые выгодные заказы они передавали водителям ближнего круга.
К выгодным заказам, в первую очередь, относились перевозки на междугородних маршрутах. Естественно, за эти услуги и девчата, и директор имели неплохой навар.
Водители начали возмущаться такой дискриминацией. Пришлось постоянно вмешиваться, гасить конфликты.
Своё жизненное кредо «Ни дня без процента» Владислав Антонович ни разу не нарушил, несмотря на хорошую зарплату.
Однажды, придя на работу, я услышал новость. Пропал Казбек с машиной. Молодой, красивый юноша, прибывший к нам из Чечни, как бы растворился в тумане. Сообщили смотрящим. Те активно подключились. Нашли машину через два дня в лесополосе далеко за городом. Восстановлению она не подлежала. Кузов смят в лепёшку, стойки повреждены, стёкол почти нет. Машину притащили на базу. Вызвали страховщиков, ГИБДД. Все формальности соблюли. Всем заплатили. Параллельно шли поиски Казбека. Нашли у одной из его подружек.
История оказалась банальной до предела. Решил прокатиться с девчонкой, но с управлением не справился и улетел с дороги, несколько раз перевернувшись. На удивление, миловидная пассажирка не пострадала. Спас ремень безопасности. Казбек отделался испугом и небольшими синяками. Но на работу явиться побоялся.
С учётом пробега и износа машины ущерб оценили в 190 тысяч рублей. Забрали у него паспорт, чтобы не убежал. Установили его адрес в Чечне и сообщили родителям о случившемся. Пояснили, если ущерб не будет возмещён, то дело передаём в суд.
Через неделю в дверь нашего офиса постучался строгого вида горец. Представился. Встретили мы его в соответствии с дипломатическим протоколом, без каких-либо возмущений и претензий. Рассказали суть происшествия, показали акты, заключение ГИБДД и то, что осталось от машины.
Позже выяснилось, он хотел выкупить повреждённый автомобиль и уехать на нём вместе с нашкодившим племянником. Обнаружив вместо машины кучу металлолома, поблагодарил, что не подали в суд, вытащил из сумки деньги и внёс их в кассу. Сказал, что племянник у него один, отец его болен и поэтому сам приехать не мог. Затем, помолчав, добавил:
– Был бы это мой сын, убил бы.
Церемонно попрощался и, забрав Казбека, увёз его на родину, чему юноша был не особенно рад.
– Меня там строго накажут, заставят ещё баранов пасти, – умолял он нас не отпускать его.
Прикипел, видимо, к российским просторам парень. Через два месяца он вновь объявился у нас. Сказал, что сбежал и больше не намерен в Чечню возвращаться. Но машину ему мы не доверили.
Время шло. Незаметно истёк год. Спидометры наших машин показывали уже не один десяток тысяч километров. А денег больших мы не видели. Кредит гасили с трудом. Часть автомобилей постоянно простаивала в ремонте. А одна оказалась вообще разбитой. Благо, водитель не виноват. Получили страховку.
Обстоятельства вынудили нас продать пару машин, нуждающихся в капитальном ремонте. В связи с этим созрел нехитрый план: добавить к деньгам, полученным за разбитые машины, ещё немного и купить два новых автомобиля. Машины продали заезжим купцам.
Продажей и куплей автомобилей занимался директор. Это был его хлеб. В таких ситуациях он прямо-таки расцветал. Был инициативен, собран, целеустремлён. Привёл к нам представителей лизинговой компании. Те выдвинули предложение: покупать машины через их фирму. Познакомили с условиями. Они нас вполне устраивали. Решили взять три «Соляриса» на условиях, как я теперь понимаю, очень выгодных для директора. Не зря он потом тесно сошелся с новыми партнёрами. Рыбак рыбака видит издалека.
В здании, где мы снимали офис, кроме нас находилась ещё одна фирма. Занималась она продажей конфиската обанкротившихся предприятий и различных фирм. Им они торговали по конкурсу, как уполномоченная фирма областного фонда имущества. Занимались они этим делом лет десять, каждый год легко побеждая на конкурсах. Понятно почему. Фирмой руководил некто Геннадий, энергичный мужчина лет под сорок. С ним было ещё двое парней и бухгалтер. Целыми днями они мотались по области, торгуя тракторами, комбайнами, машинами, квартирами, конфискованной мебелью, холодильниками, телевизорами. Продавали коров, свиней и т. д. Сами жили на широкую ногу. У всех были иномарки, по несколько квартир.
Если два его компаньона вели себя скромно и, как говорят в народе, не высовывались, то Геннадий, не стесняясь, демонстрировал широкие возможности. Считал, что ему всё доступно, за деньги можно приобрести что угодно, всё может сделать, достать. Почти каждый день он у нас устраивал обеды. Его привлекало, что комната офиса была довольно просторной. В помещении находились холодильник, микроволновка, посуда, кухонная мебель. Коньяки он покупал только дорогие, еду – изысканную. Выпить очень любил. В сервировке стола мы тоже принимали участие, внося детали некого демократизма за счет краковской колбасы и бычков в томатном соусе.
Там же, в этом здании, находилась ветеранская организация, где работали два отставника. Мы их тоже всегда приглашали к столу. Было не скучно. Заметив, как Геннадий сорит деньгами, директор решил извлечь кое-какую выгоду для себя. Не поставив нас в известность, он взял у соседа взаймы триста тысяч рублей, якобы, на ремонт автомобилей. Это выяснилось лишь через год.
Попутно безрассудный предприниматель по кличке «ни дня без процента» уговорил медсестру взять для фирмы кредит на покупку автомобиля. Помог с оформлением и попросил её никому об этом не говорить. У женщины на сей счет были свои резоны. «Ни дня без процента» обещал гасить кредит за счёт фирмы и плюс к этому – двадцать процентов от суммы прибыли, полученной за счёт использования этих денег. Осчастливил. Деньги, полученные ею в банке, естественно, положил в свой карман. Стало известно всё это медсестре только через год. Как тут не плакать? Сумма кредита составляла пятьсот тысяч. И это было только началом. Впоследствии нам пришлось столкнуться ещё с многими подобными эпизодами.
Часто водители, чтобы не платить долги фирме, бросали работу у нас и уходили к конкурентам. Восстанавливать справедливость помогали смотрящие. Это знали все. И никто не сопротивлялся. Смотрящие получали своё вознаграждение вполне заслужено. Да и вообще, по всем непредсказуемым ситуациям обращались к ним. Это было надёжнее и дешевле, чем достучаться в официальные органы.
Под Новый год накрыли стол. Пригласили бухгалтерию, бригадиров. «Подводник» подошёл, соседи по офису. Поздравил всех. Посидели, поговорили. Все остались довольны. Разъехались по домам. На другой день «подводник» не появился. Оказывается, когда все уже расходились, он потребовал продолжения «банкета». Встретил директора и попытался его поколотить. Но командир производства, как всегда, вышел сухим из воды. Попросту сиганул в окно и скрылся.

НОЧНАЯ ЖИЗНЬ ГЛАЗАМИ ТАКСИСТА

В первые дни Нового года приезжаю в офис. Смотрю, у нас гости. Работник прокуратуры, два товарища из полиции. Что-то случилось.
А произошло следующее. В новогоднюю ночь к нашему водителю-таджику подсел очень нетрезвый пассажир. Назвал адрес. Водитель привёз его к дому и попросил рассчитаться. Тот в ответ кинулся с кулаками. Затем выскочил из машины, бросив попутно:
– Жди, сейчас я тебе деньги принесу. – И убежал в дом.
Чувствуя неладное, таксист позвонил смотрящим. Те быстро примчались. В это время из подъезда выбегает пассажир с пистолетом и стреляет в водителя, стоявшего у машины. Попал в мякоть ноги. Один из смотрящих в свою очередь достаёт травматический пистолет и делает ответный выстрел. Резиновая пуля попала в ягодицу хулигану.
В результате оба пострадавших оказались в больнице. Утром наш водитель вынужден был заявить о происшедшем. В него стреляли. Постепенно выяснились другие подробности.  От нас органы затребовали характеристику на водителя.  Мы её предоставили. Пассажир, которому попали в ягодицу, не настаивал на наказании виновных. Он боялся привлечения к ответственности за хранение оружия, хотя травматик у него был зарегистрированным. Но он его использовал как средство нападения с угрозой для жизни. А это серьёзная статья. Разборки шли долго, но закончились без последствий. Как всегда, всё решили деньги.
Не успели мы прийти в себя, как случилось новое ЧП. В два часа ночи в машине был убит таксист. Он любил дежурить у ресторанов и развозить подвыпивших граждан, которые, как правило, хорошо платили.
В этот раз он взял трёх пассажиров, которые некрепко стояли на ногах. Подвёз. А на вопрос, кто будет платить, получил удар ножом в шею. Умер мгновенно. Через день убийцы были задержаны. Понесли заслуженное наказание, но семья потеряла кормильца.
Таксисты всего города собрали деньги в помощь семье погибшего. Я не раз был свидетелем того, как эти люди в трудной жизненной ситуации приходили друг другу на помощь. Не было ни одного случая, чтобы кто-то не принял участия в таких акциях.
К сожалению, в нашем обществе сложилось несправедливое отношение к этой категории людей. Их незаслуженно считают крохоборами, рвачами, готовыми удавиться за копейку. Между тем, за этими деньгами стоит работа по 12 и более часов в сутки в любую погоду: в стужу, в дождь, снег, грязь. И никто никогда не знает, что его ждет, какие опасности его подстерегают. Какие встречи, причем нередко весьма неожиданные, ждут на трассе.
В качестве иллюстрации хочу привести такой эпизод. Однажды мне позвонил друг из Москвы и говорит:
– Старик, ты куда-то пропал. А мы собираемся на традиционную встречу. Ждём тебя в субботу, будь непременно.
Выехал утром еще затемно. Погода мерзкая. Хороший хозяин собаку со двора не выгонит. Ветер, снег с дождем. Смотрю, в свете фар по обочине идут нам навстречу две молодые женщины, явно нетрезвые.
Сбавил скорость, присмотрелся. В мокрых шубах, в высоких сапогах. Порыв ветра распахнул шубы, а под ними – ничего. На голое тело одеты. В руках сигареты. Шли они, очевидно, с работы. Весьма специфической. Невдалеке виднелся загородный ресторан, коттеджи. Видимо, недовольны остались клиенты, выпроводив их в таком виде на улицу после утех. Наказали, как это часто бывает с ночными жрицами.
К слову сказать, никто не может сравниться с таксистом в знании особенностей жизни ночного города, полного, кстати, нешуточных опасностей. Подчас пассажирами такси становятся не только проститутки, но и наркоманы, алкоголики, люди с криминальными наклонностями и просто психи, съехавшие с колёс. Куда приведёт общение с ними – одному Богу известно.
Водитель, под впечатлением увиденного, вспомнил случай из собственной практики и решил поделиться воспоминаниями.
История его тоже случилась зимой. Подъехал он к ресторану в полночь. Выходят две женщины лет под сорок, с пакетами, навеселе, шубы нараспашку. Увидели его, замахали руками. Ждёт. Подошли. Просят подвести, называют адрес. Сели в машину со своим добром, едут по адресу.
Вот и нужный подъезд. Просят помочь донести вещи. Обычное дело. Запер машину, поднялись на четвертый этаж, вошли в квартиру. Слышит, за спиной щелкнул дверной замок. Оглянулся, а одна дама, видимо, хозяйка ключик от входной двери к себе в карманчик-то и положила. Обращается к нему:
– Раздевайся, побудь с нами, поужинаем вместе, видишь сколько всего в пакетах.
Снял куртку, обувь. Думал, что дальше. А они уже в халатиках, стол накрывают. Квартирка небедная. На столе коньяк, вино. Сразу начал отказываться. Дескать, за рулем.
В ответ:
– Не переживай, немного посидишь за знакомство.
– Да мне домой уже пора ехать.
– У тебя что, семеро по лавкам. Придумаешь что-нибудь.
Вобщем, проснулся утром, голова трещит, рядом женщина в чем мать родила. Видимо, что-то подмешали ему в рюмку. Вторая на диване тоже не очень-то одета. Потихоньку сполз с кровати и начал одеваться. Проснулись:
– Ты куда?
– Домой, – отвечает. – Жена, наверное, уже в милицию обратилась.
– Скажешь, что в Москву гонял.
– Да, как я скажу! Если у меня денег за поездку в Москву нет, жена-то спросит.
Хозяйка достает 10 тысяч и отдаёт ему.
– Хватит до Москвы и обратно?
– Хватит.
Уехал. На душе, как рассказывает, гадко и неспокойно. Что за бабы, куда занесло?
Дней через десять звонок. Голос он не узнал. Подъезжает по адресу. Стоят те самые подруги. Садятся в машину:
– Поедем на квартиру, поужинаем вместе, как в прошлый раз.
Остановил он машину посередине улицы и говорит:
– Выходите, дальше не поеду.
Начали уговаривать. Вспылил и погнал из машины последними словами. Выскочили:
– Запомни, не простим.
После этого начались звонки в офис с требованиями увольнения нашего водителя с работы, угрозы. Месяца два издевались. Но, слава Богу, всё прекратилось. Видимо, нашли себе кавалера.
А вот ещё одна история. Как-то разговорился с давним знакомым, который когда-то был таксистом. Спрашиваю:
– А почему ты бросил таксовать?
– Одним словом не ответишь, – отвечает. – Но расскажу: «Однажды глубокой осенью, под вечер, голосуют на обочине двое мужчин. Думаю, подвезу их и поеду домой. Садятся в машину и говорят, что им надо за город, называют населённый пункт. Едем. Выехали за город. Просят остановиться. Спрашивают, заправлена ли машина? Отвечаю, что заправиться не проблема.
В ответ:
– Ну и хорошо, едем в Москву.
– Как в Москву? – спрашиваю, – у меня же рабочий день закончился.
– Будешь базарить, никуда не доедешь. Трогай. Утром вернёшься домой, да и заплатим хорошо.
Мысленно перекрестился и включил скорость.
На заправке вышли вместе со мной. Не отходили от меня ни на шаг. Всю дорогу до Москвы не проронили ни слова. Прибыли в Москву ночью, часов в одиннадцать. Назвали адрес. Приехали во двор многоэтажки времен Хрущёва. Шёл дождь, вокруг ни души. Незнакомцы забрали у меня ключи и предупредили, что назад будут возвращаться с другом. Ушли, минут через 20 открывается дверь в подъезде и выходят. Друг находился между ними, повиснув на плечах, опустив голову на грудь. Доволокли до машины, втащили его на заднее сидение и сели рядом, по обе стороны. Я подумал, что их товарищ мертвецки пьян.
Выбрались из Москвы. Смотрю в зеркало заднего вида. Не похож на пьяного мой новый пассажир. Не шевелится, замер в одной позе. Не выдержал, оглянулся. Чуть не получил по физиономии.
– Смотри за дорогой, нечего пялиться!
Меня прошиб холодный пот. Начал догадываться, в чём участвую, что везу. Думаю, не придётся ли и мне с жизнью прощаться. Не понравилось мне их выражение: «Своё получишь!» Ни о каких деньгах я уже не думал – быть бы живу.
Под утро вернулись. На окраине города подъехали к частному дому. В окнах горел свет. Видимо, ждали. Говорят, выходи, поможешь. Затащили покойника в дом. Посередине большой комнаты стоял богатый гроб. Укладываем в него московского пассажира. Посторонних никого. Видимо, в других комнатах. Один из моих пассажиров бросил мне: «Выйдем!»
Показалось, что это конец. Вышли, достаёт пачку денег, отдаёт мне и говорит:
– В Москве ты не был. Никого никуда не возил.
Я думаю, жить тебе не надоело. А теперь, вали отсюда! –
И, не прощаясь, ушёл в дом.
Считал, что до собственной квартиры не доеду, так трясло меня. Больше за баранку такси я не садился.»
Непростая это работа. Не всякому она по силам. В рядах таксистов трудятся миллионы людей. Они крайне необходимы государству. И не только для того, чтобы ездить в булочную. Такси – незаменимое звено в пассажирских перевозках. Без него нашим людям порой невозможно добраться до аэропорта, вокзала, роддома, поликлиники. Таксист, как никто другой, владеет важнейшей социальной функцией: он собирает и раздаёт новости и, чего уж там скрывать, сплетни распространяет тоже. С кем, как ни с водителем, охотно делятся самым сокровенным: семейными проблемами, ценами на рынках, перспективами происходящего в регионе, стране и мире. Хороший таксист – это всегда хороший психолог. Вот почему мне кажется, что этой категории людей государство уделяет незаслуженно мало внимания. Они достойны большего. И не только как транспортники, но и как непосредственные участники формирования социального климата.
Мы всё о высоком, да о высоком. А между тем, на нашей грешной земле разворачивались свои нешуточные события. По случаю я узнал, что Тимофей Сергеевич, известный читателю по прозвищу артиллерист, вдобавок к высокой миссии организатора таксоперевозок занимался ещё и оптовыми продажами строительных красок. Брал материалы машинами и тут же перепродавал строителям с доставкой. Был жадноват, нередко поставлял просроченную, некачественную краску. В результате клиенты от него стали разбегаться. Те же, кто на качество не обращал внимание, имел свой резон. Строителям было выгодно брать у артиллериста краску, потому что он предлагал её в рассрочку.
В дела нашей фирмы он перестал вникать, но видел, как каждый день в офисе шелестели деньги.
Однажды он говорит мне, что собрался «осчастливить» наш бизнес: на свои кровные купить двадцать автомобилей, чтобы они, работая через фирму, привози¬ли выручку только ему. Договорились, что он будет платить фирме за заказы, которые получат водители его машин из диспетчерской. Остальное: взаимоотношения с ГИБДД, страховыми компаниями, медицинский контроль, реклама, ремонт и т. д. – не наши проблемы.
Накануне я поговорил с его женой. Прямо сказал, что надо принимать меры, иначе мы с кредитом не справимся. Предложил внести какую-то сумму из личных средств учредителей в погашение кредита, чтобы уменьшить нагрузку. Сказала, что они подумают. Ну и подумали: решили купить для себя двадцать машин. Это выглядело, как настоящая афера. У нас самих не хватало хороших водителей, замучили постоянные ремонты, аварии. Всё это осложняло погашение кредита. А тут предлагалась ещё большая нагрузка на фирму. В такой ситуации вся надежда возлагалась на закон, активное содействие его реализации со стороны государства. А государственная машина пробуксовывала, как всегда. Понял, чем нам это грозит. Час расплаты неминуемо приближался.

ПРИЕХАЛИ…

Почему же запаздывало государство? Ответ прост. Для многих порядок на дорогах  был бы как кость в горле. Всякого рода мздоимцы, шарлатаны с купленными дипломами в карманах лишались бы дополнительного заработка. Ведь у них годами всё было отлажено. Кому и сколько заносить, когда давать взятки, а когда не давать. А закон призывал к честному добросовестному труду. Приспособиться к этому было нелегко.
Добренькое всё-таки у нас государство… Воистину прав бывший вице-губернатор Рязанской губернии Салтыков-Щедрин: «Строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения». Если бы все законы, принимаемые Государственной Думой, выполнялись, то никакие кредиты были бы не страшны малому бизнесу. Да и не только ему. Возможно бы и наша фирма встала на ноги. Её ведь погубило не только отсутствие и исполнение хороших законов и дорогие кредиты.
Главным разрушителем стал всё-таки человеческий фактор, движущей силой которого были абсолютно не подготовленные к свободной и ответственной жизни люди, привыкшие к опеке государства и гарантированным, подчас незаслуженным выплатам. А когда государство стало другим, бывшие «несуны» не успели перестроиться.
Откуда же так много негатива в характере русского человека? Он в представлении многих записных русофобов – лодырь, бездельник, не способный по-европейски чисто и культурно организовать свой быт, проложить хорошие дороги и победить пьянство. Рискну в таком случае продолжить свои литературно-исторические изыскания.
Как пишут во «Всеобщей истории» авторы журнала «Сатирикон»: «В 1775 году Екатерина Великая разбила Русь на губернии. В новых губерниях разделили народ на три сословия, причём строго придерживались брючного и сапожного ценза».
Продолжим цитату: «У кого были целы сапоги и брюки, тот был зачислен в купеческое сословие. Тот, кто имел рваные сапоги, но брюки целые, попадал в мещанское сословие. Лица же, у которых сапоги просили каши, а брюки были с вентиляцией, составили сословие ремесленников».
Всем трём сословиям, по мнению сатириков ушедшего века, была дарована свобода давать взятки четвёртому сословию – дворянству.
Последнее сословие, как и сегодня, утверждали авторы «Всеобщей истории», «составляло и полицию, и милицию, и юстицию в стране. Давать ему взятку было необходимо...»
Традиции эти, к сожалению, живы и поныне. Регулярно проходят выборы в Государственную Думу. Народ возлагает на неё большие надежды. Борьба за место под солнцем развёртывается нешуточная. Претендентов слишком много. Все обещают. А отдача, увы, мала.
Сами же депутаты, судя по налоговым декларациям, в Думе время даром не теряют. Чтобы получить такой доход, таксист на «Хендай Солярис» должен смотаться на Луну и обратно несколько раз. И как опять не обратиться к авторам «Всеобщей истории», обработанной «Сатириконом»: «С начала своего царствования, – пишут последователи Салтыкова-Щедрина, – Екатерина принялась за проект нового государственного устройства. «Созову народных представителей – решила Екатерина. – Пусть сам народ решит, как ему лучше жить.»
Стали созывать законодательную комиссию из народных представителей.
Жёны, по утверждению авторов «Сатирикона»,
с воплем провожали своих мужей в Петербург.
– В законодатели беру-у-у-ут. – выли жёны. – Пропали наши головушки…
Старики молитвенно шептали:
– Дай вам Бог отбыть законодательную повинность благополучно.
Когда Екатерина, спустя время, спросила: «Что сделали?» – депутаты заявили, что одним постановлением решили поднести ей титул «Мудрая».
Екатерина была изумлена:
– А законы?
– Законы?! Что же законы. Законы не волк – в лес не убегут. А если убегут, тем лучше. Пусть живут волки и медведи по закону… (Скажем в скобках. В современном обществе это пожелание трансформировалось в понятие «вор в законе»).
Затем они постановили ей (царице) ещё титулы «Великая», «Мать Отечества».
Екатерина нервно прервала их:
– А крепостное право уничтожили?
– Крепостное право? – изумились депутаты. – Зачем торопиться? Мужички подождут. Им что? Сыты, обуты, выпороты… Подождут.
Мне, порой, кажется, что мысли авторов «Сатирикона» столетней давности и сегодня не потеряли своей актуальности. Только вместо безличных «мужичков» выступают мои товарищи по тернистому пути предпринимательства. Таксисты и не только они.
Но вернемся к нашему кредиту. В начале осени мы получаем из банка уведомление: «В связи с тем, что вы не выполнили условие банка перейти на зарплатный проект, т. е. открыть лицевые счета на всех работающих, банк повышает вам процентную ставку по кредиту на пять процентов». Число и подпись.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – так, по свидетельству историков, отметил своё взошествие на престол Борис Годунов, утвердив на Руси окончательно крепостное право. Мне пришлось после этого послания пойти на банк, что называется, с открытым забралом. Штрафные санкции, как незаконные, были сняты. Но сохранилась и не давала покоя другая проблема.
Наш артиллерист, Тимофей Сергеевич, насмотревшись на финансовые выкрутасы директора, решил следовать по его стопам. Благо, предварительные заделы уже существовали. Я выше писал, что он намеревался купить машины для использования их через фирму в личных целях. Порочный замысел начал воплощаться в жизнь. Поехал в Москву, договорился на двадцать автомобилей «LADA GRANTA» со всеми скидками и пр.
В рамках этого проекта его жена приехала к нам в офис поменять доллары на рубли для оплаты автомобилей. Она знала, что у нас был ещё один счёт в другом банке. Ну и решили, что она поменяет деньги в том банке и с нашего счета проплатит машины. Всё бы ничего, но комиссионные, а это около двадцати тысяч рублей банк снял с нашего счёта. Спрашиваю у артиллериста, а как с комиссионными? Он попытался успокоить, дескать, ладно, потом сочтёмся. Я заметил, что настроение у него было в тот момент, как после удачной рыбалки  или как у директора в прибыльный день.
Говорит:
– Что-то водки захотелось. Поедем посидим у воды.
Отвечаю:
– Поедем. Сколько водки взять, заеду в магазин.
– Да возьми пару бутылок, а закуска за мной.
– Хорошо.
Договорились о месте встречи – рядом с деревней, почти дома. Встретились. Достаю водку, походный чемоданчик. Всё расставил. Говорю:  давай закуску. Смотрю, лезет в карман и вытаскивает два маленьких бутерброда из чёрного хлеба, затейливо украшенных тоненькими кусочками колбасы. Сразу вспомнил Жюль Верна, роман «Из пушки на Луну», где героям в тюрьму принесли на ужин по кусочку тоненько порезанного хлеба. Весь в дырочках, сквозь которые ночью можно было смотреть на Луну.
На столике две бутылки водки и два тощих
бутерброда.
– И всё? – спрашиваю.
– Да чего деньги зря тратить. Водка-то есть, чего ещё надо?
– Боря, – говорю водителю, – поедем до магазина. Благо, он рядом.
Привезли коляску колбасы, полкило сыра, ветчину, батон, водички, помидоры, огурцы – традиционный набор мужиков, отдыхающих на природе.
Всё было съедено. При этом артиллерист продемонстрировал завидный аппетит. Стрелял бы он так из пушки на учениях. Вот тогда я и убедился окончательно, что жизнь на халяву, – это его принцип. Но в этом он, к сожалению, не одинок. Не осуждаю, но и не одоб¬ряю.
В ходе нашей незамысловатой трапезы мы, естественно, обсуждали разные темы. В том числе, и об условиях аренды помещений, с владельцем которых в последнее время возникли трения. Мы регулярно вносили плату за коммунальные, электрику, телефоны авансом, за месяц вперёд. Арендодатель, получив от нас деньги, тратил их на погашение своих долгов. В результате горэлектросети периодически отключали у нас свет, по той же причине вырубали и телефонную связь. Диспетчерская не работала, водители не получали заказов, мы несли большие убытки. Невольно пришлось думать о смене помещений. Стали подбирать варианты. Пока рассматривали, выезжали на места, разговаривали с людьми, «Ни дня без процента», вошедший в раж, привёл в офис одного человека, который, как выяснилось, хотел приобрести десять машин и передать их нам в управление на договорных началах. Мы не возражали. Сказали директору, чтобы рассмотрел этот вопрос.
Наш «главный таксист» говорит новому товарищу:
– Ты вноси деньги, а мы найдём им достойное применение: купим машины, оформим их, подпишем договор и будем работать.
Тот согласился. «Ни дня без процента» выдал ему фиктивный приходный ордер, а деньги положил в свой сейф.
Когда я узнал об этом, понял, что развязка неминуема, и она уже очень близко…
Директор ударился во все тяжкие, и тормоза уже были бесполезны. Мы неслись по встречной. Остановить такое такси уже никто бы не смог. Короче, для себя я принял решение. Но никому об этом пока не объявлял.
На фирме висел кредит, и нам предстояло зачистить хвосты.
Последнее время мы проводили в поисках новой автобазы. В конце концов нашли одну, где нас всё устраивало, но требовался большой ремонт. Директор не отходил от нас. Возникла мысль, посмотреть ещё один объект. Едем по объявлению. Новое предложение кажется ещё лучше, ремонт требуется небольшой. Начинаем вести переговоры.
Директор опять тут как тут. Встретился с Владимиром, который изъявил желание сотрудничать с нами, и объявил ему, что нужно восемьсот тысяч рублей на ремонт понравившейся нам базы. Уточнил он и процедуру возврата: с прибыли плюс соответствующие проценты. Нас «высокие» договаривающиеся стороны в известность не поставили. Владимир даже и не подумал с нами об этом поговорить, целиком полагаясь на Владислава Антоновича. Тем более, что взамен денег тот ему вручил расписку от фирмы, что, ясно, не имел права делать.
Мы, между тем, продолжали свою работу: занимались второй базой. А наш мошенник в это время берёт с Владимира еще семьсот тысяч рублей, якобы на оборудование. Опять же под расписку, о которой мы ведать не ведали и слышать не слышали.
Так или иначе, эти деньги когда-то должны были всплыть, и они всплыли в тот момент, когда их пересчитывал директор. Заметив это, Тимофей Сергеевич, естественно, потребовал вернуть ему долг. Тот широким жестом отдаёт из чужих денег сто пятьдесят тысяч. За нами, дескать, не заржавеет.
Вынужден был вмешаться, сказать артиллеристу, что полученные им только что деньги, – чужие. Не по-людски это. Но меня не услышали.
Более того, директор берёт у Владимира ещё триста тысяч, якобы  на лечение жены. Тот, расчувствовавшись, отдаёт ему. К сожалению, о всех этих махинациях мы узнали слишком поздно. И тогда я подумал: как же силён этот порок – алчность. Человек, поражённый этим недугом, теряет рассудок, не чувствует опасность и способен забыть обо всём: о дружбе, о семье, родителях, и, извините за высокий штиль,  о Родине.
Ведь Владимир, которого пытался надуть наш, так сказать, директор, выпускник спортфака, трудился, как сегодня говорят, коллектором, занимался возвратом долгов. Приходилось бывать в бегах, привлекаться к ответственности. Многие трудные вопросы он решал и, конечно, не мог простить, что его обвели вокруг пальца, да ещё кто,  заурядный мошенник. Не буду утруждать внимание читателя пересказом того, как разрешаются у нас подобные споры. Во всяком случае, третейским судом здесь не
пахло.
А жизнь, между тем, шла своим чередом. Проблем становилось всё больше и решать их было всё труднее. Закон, на который возлагались большие надежды, не работал. Во всём чувствовалась некая неопределённость. Даже «подводник», несмотря на все старания, не мог достичь своей цели: он регулярно пытался избить директора, но тот всегда, предчувствуя неладное, успевал убежать.
Однажды он встретил меня в коридоре и попросил хотя бы дня на три съездить к другу на Украину. Давно приглашает. Да и устал, как загнанная собака.
Отпустили. Видимо фантазии его в деле мошенничества подыссякли, нужна была, как сегодня говорят, перезагрузка. Через три дня он не появился. А поскольку у него на машине стоял спутниковый навигатор, определили, что он действительно находится в пределах Украины. Но телефон молчал неделю. Потом звонок:  через два дня буду.
Пока он ездил по городам и весям, я ещё раз проанализировал ситуацию и вновь предложил своему компаньону внести в банк в счет погашения кредита личные деньги. Они, конечно, в семье лишними не были, но в этом случае мы бы спокойно могли закрыть кредит. Ведь оставался ещё год финансовой кабалы. Артиллерист отказался. Я заявил, что в таком случае выхожу из состава учредителей со своим заложенным имуществом, а фирму оставляю ему. Процедура длилась долго, болезненно. Но завершилась.

ПОЧЕМУ ПОГИБ «ТИТАНИК»?

Конец рабочего дня. Возвращаюсь домой, но не на машине с шашечками, а в пригородном автобусе. Вот и моя остановка, привычный маршрут мимо магазина и кладбища. На асфальте опять еловый лапник и редкие цветочки. Досрочно закончилась ещё чья-то жизнь. В этом случае причина известна: пьянство. Тем более, что кучка мужиков хотя и поредела, но по-прежнему теснится у дверей магазина, рассчитывая на сердобольных односельчан, которые могли бы добавить копеечку.
А что им мешает самим заработать, в том числе, и в малом бизнесе?
Начнём по порядку. Просто ленью этот феномен не объяснишь. И суть не в особенностях русского характера, которому подчас приписывают излишнюю тягу к пьянству. Есть нации, которые запивают похлеще русских. Почему же в условиях новой экономической ситуации не нашли себя многие мои односельчане. Не стали предпринимателями. Хотя могли бы класть камины, крыть крыши, строить заборы, ухаживать за огородом и скотиной. Но оказались лишними в малом бизнесе и в родных сёлах.
Недостатков в законодательных актах, поддерживающих малый бизнес как драйвер экономики (между прочим, выражение президента), предостаточно. Почему же не срабатывают в полную силу законодательные акты?
Рискну высказать предположение. Впереди закона должна следовать работа, которую в период несостоявшегося социализма называли воспитательной, идеологической.  Работа,  которая бы готовила общество к восприятию экономических и социальных новаций. Ведь Моисей не зря свой народ по пустыне 40 лет водил. Учил уму-разуму, прививал новые традиции, новые знания, навыки и нормы морали.  И заметьте, никто в это время такси по телефону не заказывал. Пустыня требовала тяжёлого, каждодневного труда. Высоконравственных устоев. И этот путь обязан был пройти каждый.
А чем в этом плане можем похвастаться мы?  Да практически ничем. В обществе сложился огромный дефицит доверия, справедливости, порядочности и патриотизма, но не показного, не того, который по образному выражению классика, является последним прибежищем негодяев. А который испокон веков был присущ простому народу. Готовому ради общего дела отдать последнюю рубаху, медный грош.
Мне казалось, что с чистым сердцем, пониманием важности этого дела начинали свой бизнес и мы. Но, к сожалению, до назначенной цели не доехали. Помните, о чём мы договаривались в начале этого нелёгкого пути? Успешный бизнес подразумевает как непременное условие честность и порядочность. А они оказались у нас в дефиците. Мы договаривались в начале пути, почти как Герцен с Огарёвым на Воробьёвых горах. Но и у них не получилось, кстати, почти по той же причине. Народ не был готов к переменам. Им было легче сжечь усадьбу, чтоб не было богатых, чем превратить пустыню в сад.
В нашем случае мы не обязательно должны были наступать на те же грабли. Идея поддержки предпринимательства, где каждый, говоря словами нынешнего президента, может участвовать в развитии малого бизнеса, вышла на уровень государственной задачи первостепенной важности.
И не зря президент страны в канун всеобщих выборов произнес: «Мы все нуждаемся в успехах малого бизнеса: и сам малый бизнес нуждается в них, и страна нуждается».
Так в чём же дело? Поехали…

P.S.
Читатель вправе спросить: «А причём здесь «Титаник»?» Причина одна. Корабль, как и нашу фирму «Восход-80», погубил человеческий фактор.
Уроки пророка Моисея забывать нельзя.

РАССКАЗЫ







КОМСОМОЛ

Вызвали меня в обком комсомола. Приехал. Встретил меня бывший однокурсник, который там работал.
– Сейчас, – говорит, – пойдёшь к первому секретарю обкома комсомола Василию Викторовичу Пономареву. Не вздумай отказываться от его предложения!
Ничего не понимая, я зашел в кабинет. Помимо первого секретаря, там находилось ещё несколько человек. Как я потом узнал, среди них был ответственный организатор ЦК ВЛКСМ, второй секретарь обкома и заведующие отделами.
Я поздоровался. Мне предложили сесть, начали задавать вопросы. Оказалось, что Василий Викторович с товарищами ознакомились с моей биографией и выяснили, что в институте я был в комсомольском активе, в лекторской группе обкома комсомола. Это их и заинтересовало. В обкоме наблюдался кадровый дефицит.
– По-моему, всё ясно, – обратился Василий Викторович к коллегам. – Человек подготовлен, можно брать.
Присутствующие согласились.
«Куда брать, зачем?» – лихорадочно думал я.
– Николай, завтра выходишь на работу в обком комсомола, – сказал мне Василий Викторович. – Будешь работать инструктором в отделе пропаганды и агитации. Рабочий день у нас начинается в девять утра. Не опаздывай. Решим все формальности по приёму на работу, и начнёшь трудиться.
Я опешил: никак не мог забыть Ивана Павловича в образе привидения. В голове еще звучала песня «У синего моря».
– Ты чего молчишь? – спросил меня Василий Викторович.
– Я не могу принять ваше предложение.
– Почему? – удивился Василий Викторович.
– Да у меня же завтра сразу несколько уроков!
– Интересно, какие?
– История, русский язык, литература, география, немецкий. В школе меня заменить некому...
– А ты думаешь, мы тут бездельничаем? – сурово спросил Василий Викторович. – Работа у нас намного важнее, чем у тебя в школе.
– Но мне всё равно надо ехать в школу, в роно, писать заявление на расчёт, забрать трудовую книжку, с заменой решать...
– Это не твои вопросы! Завтра в девять быть на работе. Разговор окончен.
Через день все документы из школы и роно были в обкоме комсомола. Пришли даже деньги за отработанные дни. Я понял, что всё очень серьёзно.
Я заполнил анкеты, написал заявление – оформился на работу.
Меня провели по всем кабинетам, представили как нового сотрудника. Всего в аппарате обкома комсомола трудилось человек пятьдесят.
Привыкал я долго. После сапог, брезентового плаща, непролазной грязи, довольно прохладных и неуютных школьных помещений с печным отоплением и с удобствами на улице, здание Дома Советов, где располагался обком комсомола, было для меня сказочным. Широкие коридоры, покрытые ковровыми дорожками. Просторные, светлые кабинеты с хорошей мебелью, телефонами.
В кабинетах этих работали образованные, преданные комсомолу люди – они руководили многотысячной областной комсомольской организацией. В аппарате обкома царила обстановка товарищества, взаимопонимания, уважительного отношения друг к другу. Чинопочитание и какая-либо зацикленность отсутствовали. Всячески поощрялись творческий подход и инициатива. Хватало места и для юмора.
В обком часто приходили писатели, художники, скульпторы, артисты, спортсмены. Постоянно шёл диалог о проблемах культуры, духовного, нравственного воспитания молодёжи.
Но была в аппарате обкома комсомола и другая жизнь: жизнь обычных людей с их слабостями, достоинствами, когда хотелось выйти за строгие рамки различных инструкций и «быть, как все».
«ПУЭБЛО»

Весна. Природа оживает. Распускаются деревья, появляются первые цветочки, птицы возвращаются из тёплых стран. Человеческие души тоже оттаивают от тяжёлой зимы, от проблем, где что купить, что поесть. Выбор не большой. Коммунизм обещали только через двадцать лет. Всех готовят к встрече с ним. Потом появится анекдот, что коммунизм мы проскочили, не заметив. Вновь оказались там, откуда когда-то бабахнула «Аврора». Теперь же мы строим демократическое общество, и в чем-то оно похоже на коммунистическое, но трудностей на этом пути очень и очень много...
Итак – весна. Конец апреля. Пятница. Накануне появилось объявление, что в пятницу в 17 часов состоится партийное собрание аппарата обкома комсомола.
На повестке собрания два вопроса:
1. Задачи комсомольских организаций области на ве¬сенне-полевых работах.
2. Приём в члены КПСС.
Собрания – партийные, комсомольские, профсоюзные – всегда проходили в кабинете первого секретаря обкома комсомола Василия Викторовича Пономарева. Высокий, красивый, умный, он как магнит притягивал к себе молодёжь, и партия доверила ему этот пост.
В семнадцать часов все собрались в его кабинете.
Василий Викторович оглядел присутствующих и спросил:
– А где Тимофей Анатольевич? – имелся в виду секретарь обкома по вопросам идеологической работы.
Тишина. Все молчали.
– Вы уж извините, Василий Викторович, – откликнулась заведующая сектором комсомольского учета Валя Карпухина, высокая и красивая дивчина. – Я ему свидание на 17 часов назначила у памятника Ленину. Голос немного изменила, он и не узнал меня.
Нарушив табель о рангах, все ринулись к окнам. Раздался дружный хохот. Вокруг памятника Ленину ходил секретарь обкома комсомола Тимофей Анатольевич Трофимов, оглядываясь по сторонам и нервно поглядывая на часы. Выждав минутку, Василий Викторович вызвал секретаря из приёмной и послал её за Тимофеем Анатольевичем. Когда тот прибежал, запыхавшись, все сделали вид, что ничего не знали о его свидании.
Собрание началось. Избрали президиум, утвердили повестку дня. Приступили к обсуждению первого вопроса – «Задачи комсомольских организаций области на весенне-полевых работах». Обсуждение вопроса затянулось. Коммунисты всех отделов отчитывались о мероприятиях за этот период. Намечались проведение комсомольских собраний, создание комсомольско-молодёжных звеньев, бригад, организация концертов, лекций, выпуски «молний». Отдельно ставились задачи перед областной молодежной газетой «Ленинец» в пропаганде лучших образцов работы молодых механизаторов.
Вопрос о весенне-полевых работах решили вынести на обсуждение бюро обкома комсомола. Комсомольскому «прожектору» поручалось «светить всегда, светить везде до дней последних донца. Светить и никаких гвоздей...», как у Маяковского, чтобы ни одно нарушение дисциплины не оставалось без внимания его недремлющего ока. Словом, всё по-взрослому. В конце концов, приняли по этому вопросу постановление. Все облегчённо вздохнули.
Приём в партию проходил обычно быстро. Всем не терпелось, чтобы собрание закончилось.
Но быстро не получилось.
Принимали в партию инструктора организационного отдела Николая Бородина. Он ответил на традиционные вопросы: где родился, учился, из какой семьи. Затем разъяснил принцип демократического централизма. Кто придумал эту абракадабру, никто не знает до сих пор...
Дальше пошли вопросы по внешней и внутренней политике. Больше всех усердствовал Виктор Сергеев – заведующий отделом пропаганды и агитации обкома. Его потихоньку одергивали, но он вошёл в раж.
– Что вы меня перебиваете?! Мы же в партию человека принимаем. Когда-нибудь могут и спросить, кто принимал его в ленинские ряды...
Замолчали. Удовлетворенный воцарившейся тишиной, Сергеев задал следующий вопрос:
– Николай, расскажи о событиях вокруг «Пуэбло», – и торжествующе посмотрел на него.
Николай стушевался.
– Вот, – обрадовался Виктор, – и вы считаете, что этот человек подготовлен к вступлению в партию?!
– Дайте мне сказать! – сказал, вставая, Алексей Павлович – завхоз обкома комсомола, старый коммунист лет семидесяти пяти. – Ты чего привязался к малому со своей «Пуэблой»? – обрушился он на Сергеева. – «Пуэбла», «Пуэбла»! Сам-то ты что про эту «Пуэблу» знаешь? Ты погляди в окно: весна на дворе! А ты со своей «Пуэблой»! Сейчас щепка на щепку лезет, и мы с бабаней тоже иногда, а ты «Пуэбла», «Пуэбла». Предлагаю принять Николая в партию!
Приняли единогласно.
Собрание объявили закрытым. И вдруг в тишине, вполголоса, но так, чтобы было всем слышно, Василий Викторович обратился к Тимофею Анатольевичу:
– Ты сильно не переживай, в следующий раз она придет обязательно, собраний будет ещё много.
Началось собрание с хохота  и им же закончилось.
P.S. «Пуэбло» – разведывательный корабль Тихо-океанского флота США. В 60-х годах прошлого века он участвовал в провокациях у берегов Советского Союза на Дальнем Востоке в самый разгар холодной войны. Во время одной из провокаций у берегов Северной Кореи корабль был захвачен северокорейскими моряками. Мир был на грани войны. Об этом инциденте много сообщалось в газетах.

АЛЕКСЕЙ ПАВЛОВИЧ

Житейски мудрый Алексей Павлович был для всех советчиком и помощником. Относились к нему с уважением. Порядок в обкоме комсомола он поддерживал надлежащий. Имел своё мнение, мог и начальству возразить. К тому же, Алексею Павловичу не чужд был авантюризм.
Жил в центре города, метрах в двухстах от Дома Советов, где располагались руководящие органы области,
в том числе и обком комсомола. Дом, в котором он жил, был старый, двухэтажный, на четыре семьи. Рядом располагалось большое четырехэтажное здание. В нём находились облпотребсоюз и какие-то финансовые учреждения.
Алексей Павлович решил преодолеть материальные трудности, которые он испытывал. Двор его дома был отгорожен забором от территории какого-то административного здания. Алексей Павлович построил около этого забора небольшой сарайчик и разместил в нём двух поросят, которых привез ему первый секретарь одного из сельских райкомов комсомола. Рядом с сарайчиком с поросятами он отгородил ещё небольшую часть территории. Для откорма свиней он использовал отходы столовой Дома Советов, а комбикорм и зерно привозили ему первые секретари райкомов комсомола, которым он в свою очередь оказывал небольшие услуги  по мере возможности.
До поры до времени всё шло хорошо. Но поросята росли, еды требовалось всё больше. Всё больше становилось и навоза, девать который было просто некуда.
На вонь во дворе стали жаловаться. Пришедшие по сигналу проверяющие обязали Алексея Павловича ликвидировать свинарник. Когда же они явились через неделю, на сарайчике красовался лозунг: «Решения XXII съезда КПСС – в жизнь!» Чуть ниже – «Продовольственную программу выполним!» А за сеточкой рядом с сарайчиком кудахтали уже два десятка кур. Проверяющие почесали затылки и ушли.
Никаких мер принято не было. Видимо, наверху решили дать Алексею Павловичу возможность выполнить личную продовольственную программу, что он и сделал.

ЧТО ТАКОЕ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ

Десятое октября, предвыходной. У заведующего отделом пропаганды и агитации обкома комсомола юбилей – 30 лет.
Накануне все собрались в кабинете секретаря обкома по идеологии Фёдора Юрьевича Бровкина, чтобы обсудить, как поздравить юбиляра – Виктора Петровича Сергеева. Решили отметить день рождения где-нибудь на природе, у реки. Юбиляр предложил взять с собой сеть, поймать рыбки и сварить уху. Также планировалось приготовить шашлыки.
На следующий день после работы мы сели в агитавтобус и поехали за город, километров за тридцать. Выбрали место подальше от посторонних глаз и расположились на берегу реки. Начало смеркаться. Мы собрали дровишек для костра.
Юбиляр, инициатор рыбалки, решил поставить в реке сеть, хотя в жизни рыбу никогда не ловил. Один конец сети Виктор Петрович привязал к кусту.
В это время заморосил дождь. Дул холодный северный ветер.
Пока разбирали сеть, стемнело. Вода ледяная. Холодно. Костёр не разгорался. Виктор, выпив водки и взяв второй конец сети, полез в воду. Отплыл от берега метров на пятнадцать. Течение в реке было сильное, и его вместе с сетью прибило к камышам метрах в пяти от берега.
Темно. Рыбака не видно. Мы ждали, когда он приплывёт к берегу. Но он не плыл, а через несколько минут раздался вопль: «Помогите!» Его тёзка Виктор Петрович – работник профтехобразования – бросился в камыши.
Вскоре закричал и он:
– Помогите! Вытаскивайте нас вместе с сетью!
Кое-как они выбрались. Оба запутались в сети и самостоятельно выбраться из неё не могли.
«Купальщики» замёрзли, стучали зубами, а холодный дождь усугублял ситуацию. Они оделись и забрались в автобус. Мы налили им водки. Костёр погас от дождя, шашлыки, как и уха, накрылись.
Мы сидели в автобусе. Порезали колбаску, сыр, хлеб. Разогрелись, повеселели. А дождь пошёл сильней. В кромешной тьме не видно было ни одного огонька вокруг. Виктор Петрович, отогревшись, запел свою любимую песню: «Я люблю тебя, жизнь...». Видимо, в реке он так перепугался, что решил, что, может, на берег больше и не выйдет. Его песню подхватили. Спели еще много комсомольских песен. Было нас человек восемь. Хор получился неплохой.
Дождь не переставал. Часов в десять вечера решили ехать домой в город.
Проехав метров пятьдесят, мы застряли посередине огромной, глубокой лужи.
Глядя на бесполезные усилия водителя выехать из неё, Фёдор Юрьевич спросил:
– Вы что, никогда не вытаскивали из грязи автобус? – И скомандовал:
– Делай, как я!
Фёдор Юрьевич полностью разделся и вот так, в чем мать родила, бросился в лужу. Пришлось последовать его примеру – мы же комсомольцы!
Мы начали дружно толкать автобус. Через минуту все были черные от грязи, летевшей из-под колёс. А дождь усиливался. Поняв бесплодность наших попыток, Фёдор Юрьевич дал команду собирать хворост, палки и подкладывать под колёса.
В это время откуда-то донесся голос:
– Что такое советская власть?
Все оторопели. Голос звучал откуда-то с небес. Мы задрали наши грязные рожи и увидели на крыше автобуса абсолютно голого заведующего отделом спортивной и оборонно-массовой работы Анатолия Попкова. Выставив вперед руку, как Ленин на броневике, он стал рассказывать нам про советскую власть.
– А ну, чистюля, слезай с автобуса! – возмутился Фёдор Юрьевич.
Где-то через час мы наконец вытолкали автобус. Сбегали к реке, обмылись, оделись, согрелись и поехали домой. Всю дорогу пели песни. По-другому и быть не могло, ведь мы были молоды. К тому же  комсомольцы. Приехали домой в два часа ночи.
В понедельник мы встретились на работе.
– А где товарищ из управления профтехобразования?
– У него случилась небольшая неприятность – дома не ночевал. Пришел ко мне, – поведал нам Виктор Сергеев.
– Почему? – удивились мы.
– Да он, когда меня спасал, трусы свои на берегу оставил. Дома это выяснилось, и жена выпроводила его за дверь... А так всё без происшествий,  всё в порядке!

СТЕРПЕЦ

С наступлением хрущевской «оттепели» наши люди стали понемногу знакомиться с Западом. Делегация одного из районов области – в составе первого секретаря райкома партии, редактора районной газеты и знатного механизатора, бригадира полеводческой бригады – посетила Югославию. Как и было рекомендовано сверху, в райкоме собрали партийно-хозяйственный актив, чтобы рассказать о поездке.
– Прилетели мы в Белград, – рассказывал нам первый секретарь райкома, – поселились в гостинице. Затем нас повезли знакомиться с городом. Когда мы зашли в гастроном, нас поразило обилие продуктов. Есть всё, что душе угодно. Даже резинка, которую американцы жуют! Много колбасы разных сортов. Покупатели берут её граммов по двести-триста, не более.
Не килограммами, как у нас. Зачем её столько делают, непонятно. Они же её давно наелись!
– На улицах города чисто, ухоженно, люди одеты очень хорошо. В кирзовых сапогах, да и в резиновых, никого не видели, – продолжал первый секретарь. – Вечером нас пригласили в ресторан. Для начала принесли пива. Мы осмотрелись. Посередине зала была невысокая сцена с оркестром и какой-то трубой – тонкой, блестящей. Зачем, думаем, эта конструкция?
На столе появились закуски и вино, а на сцене – музыканты и красивые девушки. Заиграла музыка, девушки танцевали и медленно раздевались. Скоро они остались в одних трусах, но не в таких, как у нас носят, а совсем маленьких... А одна, когда снимала с себя это... ну это...
Комсомольский секретарь подсказал руководителю забытое слово: «бюстгальтер».
– Ну да, – подхватил первый секретарь, – лифчик! Такой красивый, блестящий! Она бросила его в зал, и он оказался у нас на столе. Иван, говорю я, может, возьмем, покажем своим? А он мне ответил: «А чего, мол, показывать, – разврат, да и только!» И механизатор бросил лифчик обратно на сцену...
Тем временем началась настоящая феерия: гремела музыка, девчата прыгали на шест, извивались на нём в такт музыке, всеми формами тела привлекая к себе внимание мужчин. Иван, не отрывая глаз от происходящего, начал громко комментировать: их бы, мол, в сапоги резиновые да на ферму коров за сиськи дёргать! Да трусы надеть, какие у нас носят на деревне, до колен с начёсом, а потом бы к шесту прыгать. В наших трусах-то не покрутишься.
– Одним словом,  шалавы! – резюмировал Иван и добавил, что после ихнего лифчика он решил, что неплохо бы помыть руки, и побежал в туалет. Задержался надолго. Оказалось, что и в туалете у них тоже как-то не по-людски. После пива Ивану хотелось по-лёгкому. Кабинки вдоль стен не вызвали у него доверия: двери такие, что, если по-лёгкому, то голова и плечи видны, а если по-другому, то штаны на полу...
– У нас-то в деревне всё просто и удобно, – продолжил Иван. – Вечером вышел на крыльцо,  и с него по-лёгкому! Хорошо, особенно летом:  звёзды над головой, птички поют, отдыхаешь  как бы! А тут вышел я на улицу: всё освещено, народу много. Пошёл за угол, за второй, куда-то забрёл во двор, где и справил нужду.
– Ну а руки-то ты помыл, когда со двора пришёл? – спросил первый секретарь Ивана.
– Зачем? – удивился бригадир. – Я же их перед этим помыл...
Разволновавшись, секретарь райкома партии всё никак не мог вспомнить, как называется танец, который они наблюдали в ресторане.
– Вспомнил! Стерпец! – радостно сообщил он залу.
– Стриптиз, – поправил его кто-то из комсомольцев вполголоса.
– Я сказал «стерпец», значит «стерпец», – настоял на своем первый секретарь.
– Своя рука – владыка, – сказал шепотом комсомолец.
– Люминий и есть люминий, – ответил ему шепотом редактор.
Морально-нравственный облик жителей Запада заклеймили позором, невзирая на большое количество колбасы.
Но словарный запас россиян пополнился словом «стриптиз».
Спустя годы слово «бригады» приобретет совсем другой смысл: бригады братков будут делить сферы влияния и пытаться прийти к консенсусу на своих стрелках. Как правило, это не удавалось, и всё заканчивалось стрельбой. Но словарный запас пополнился.

УСТРИЦЫ

Франция. Нормандия. Берег Атлантического океана. Всё необычно, особенно для людей Черноземья России. После экскурсии по городку и побережью океана мы расположились в уютном кафе. В меню преобладали рыбные блюда. Гид предложила группе заказать устрицы как одно из самых любимых блюд французов. На витрине они лежали свежайшие, на льду. Мы решили их попробовать. Женщины заказали кто две, кто три штуки, чем вызвали улыбки у официантов. Обычно счёт у них шел на дюжины. Мужская половина заказала порционно.
Устрицы подают с дольками лимона и соответствующими приборами. Устрицу открывают, отделяют от створок раковины, выжимают на неё несколько капель лимонного сока и проглатывают, что я и сделал. Первые ощущения были непонятны. Чувствовался вкус лимона. Потом пришло ощущение чего-то необычного, даже приятного.
Женщины спрашивают:
– Ну и как, вкусно?
– Не знаю, – отвечаю. – Что-то ползает в животе и пищит.
После моего ответа желающих отведать устриц среди них не оказалось. А зря.
Из Нормандии мы поездом отправились в Ниццу. В дороге вспоминали устриц, шутили, смеялись.
Я вспомнил своё послевоенное детство. Любимым занятием для пацанов была рыбалка. Ореховые удилища, вместо лески порой использовалась суровая нитка, иногда удавалось выдернуть из конского хвоста длинные волосы на поводок и, раскалив на огне маленькую иголочку, сделать крючок. Потом на дорогах появились старьёвщики, у которых удавалось выменять крючки и леску.
На берегу реки постоянно встречались кучи ракушечника. Их остатки встречались много лет, вплоть до моего окончания школы. Мы не придавали им никакого значения. Но однажды я спросил у отца, откуда они взялись.
Отец, помолчав, ответил:
– Многим они помогли не умереть от голода. Их собирали в реке, вынимали из ракушек мясо, варили и ели.
Это было во время войны и в голодное послевоенное время.
Так что и у нас устрицы были, в то время  когда от голода пухли дети.
ВИЗИТ
Был жаркий летний день.
На территории пчеловодческого комплекса находилась делегация молодых коммунистов из ГДР, прибывших в нашу область с визитом дружбы и для того, чтобы обменяться опытом работы с нашей молодёжью.
Внимание им было уделено очень большое. Отработаны маршруты, места посещений и встреч, вплоть до того, где и чем кормить. Крепкие напитки без ограничений.
Получив подробнейшую информацию о пчёлах, мы отправились на обед. Столы, которые мы организовали, ломились от еды и спиртного. Секретарь парткома, молодая женщина, приглашает всех к столу. Выпили за дружбу, за мир во всём мире, обменялись тостами. Вопросы, разговоры, были даже попытки спеть что-нибудь. Все были преисполнены чувствами дружбы и чем-то ещё. Обед затянулся.
Один из гостей, больше всех задававший вопросы, спрашивает парторга:
– А как же вы с пчёлами работаете, они же больно кусаются?
Парторг, раскрасневшись от вина, встала из-за стола и, гордо тряхнув головой, ответила:
– А я здесь как Зоя Космодемьянская, они меня кусают, а я не сдаюсь.
Переводчик озвучил сказанное. За столом воцарилась тишина. Каждый подумал о своём. Поправить уже ничего нельзя было.
Гости молча начали подниматься из-за стола. Визит на пчелокомплекс был завершён, но впечатления у гостей наверняка остались надолго.

ИСТОРИЯ НОВАЯ
(По «Сатирикону»)

Во всех наших бедах виновато то самое окно, которое Пётр I прорубил в Европу. Хотел людей посмотреть и себя показать. Как всегда, у этого действия были и противники. Пётр I прорубал окно, а оппозиция по ночам его затыкала. Такое противостояние длилось долго, но окно, тем не менее, всё равно потихоньку приоткрывалось. И уж совсем нараспашку оно открылось, когда Наполеон его распахнул в другую сторону – из Европы в Россию.
Прорубил, посмотрел, что там, и – бегом назад, даже солдат своих и маршалов бросил, да и все драгоценности из Кремля, которые как бы взаймы взял. Хотел было захлопнуть за собой окно, но не получилось, перекосилось оно от мороза, и в это окно хлынула вся Европа себя показывать. Показала. Все посты в государстве позанимала. Цари и императоры породнились. Стало чем-то похоже на нынешний Евросоюз. Но союз, как и нынешний, оказался хлипким. Крылов Иван Андреевич, как всегда, оказался прав, сделав вывод:  «у сильного всегда бессильный виноват». Постоянно грызлись по мелочам, всё казалось им мало. Догрызлись. Народу нашему теперь захотелось в Европу. Долго собирались, но собрались. Провозгласили лозунг: «Пролетарии всех стран – соединяйтесь!» А как соединяться, если с нашей стороны окно не совсем открыто? А в это время великие царственные родственники сильно поссорились. Позабыли даже, кто на ком женат, кто за кем замужем. Самые близкие «родственники» Германии и России разругались вдрызг и начали стрелять друг в друга. Пока они дрались между собой, оппозиция в Германии отправила в Россию вагон с подарками к Новому году. Когда его распломбировали, оттуда выскочили шустрые ребята и объявили, что они теперь власть. Спросили у народа: «Что вы хотите?» Крестьяне захотели земли, рабочие – фабрики и заводы, солдатам воевать с немцами надоело. Шустрые ребята отвечают: «Будет вам всё, гарантируем». Все всё и получили. Крестьянам гарантировали по два квадратных метра земли. Рабочим пообещали фабрики и заводы, которые они построят сами. Отвели им земли под строительство на Соловках, в Магадане и Воркуте. Прислали им в помощь оппозиционеров. А существующие земли, фабрики и заводы объявили общественной собственностью в лице диктатуры пролетариата. А лицо диктатуры пролетариата представляли те самые шустрые ребята из вагона. Ну, а чтобы солдатики не скучали без дела, а делать они ничего не умели, кроме как убивать, то объявили войну своих граждан с другими своими гражданами. Так что, все получили, чего хотели.
Но окно ещё долго не открывалось для народа. Власть до этого в России была самодержавная, то есть власть сами держали, не допуская к ней никаких иноверцев. Немцы, французы, англичане к ним не относились. Всё-таки родственники. Власть шустрых ребят тоже стала самодержавной. Процентов на девяносто в ней были Троцкие, Зиновьевы, Ульяновы и т.д. Представителей коренного населения почти не было. Потом к ним присоединились кавказцы. Часть коренного населения переселили в суровые края, где было намного прохладнее, чем на Кавказе. Не все вернулись оттуда. Лет через пятьдесят шустрые ребята открыли в Европу окно для народа, вернее, для лучших его представителей. Решили Европу показать всем. Начали с молодёжи, поскольку старшему поколению было уже не к чему смотреть. Тем более, мало кто из строителей заводов и фабрик вернулся домой, да и земли, выделенной крестьянам, стало не хватать. Печально, но факт.
В общем, окно заработало. Туристы из Европы ехали к нам за матрёшками, водки попить и поудивляться, как так можно жить. Туристы в Европу опять же везли матрёшек и водку, которые по привычке из-под полы продавали. Денег к обмену на валюту разрешали нищенски мало – тридцать рублей. А глаза разбегались от обилия товаров, которых у нас не было. Приезжали оттуда с косоглазием от того, что пытались сразу смотреть витрины магазинов по обе стороны улицы. А кто смотрел витрины по одну сторону улицы, приезжал с вывихом шеи. Но это всё издержки из-за окна.
ОКНО В ЕВРОПУ
(Продолжение)
Итак, скомплектовали группу туристов-комсомольцев с металлургического комбината – победителей всевозможных соревнований, ударников коммунистического труда, регулярно уплачивающих членские взносы, – в страну, где мадьярка бросила в воды Дуная венок. Одним словом, в Венгрию. Все прошли тщательную проверку на благона-дёжность и преданность делу строительства коммунизма, в чём и расписались в соответствующих бумагах. Собрали людей на инструктаж. Предупредили, что можно, что нельзя. Разрешили каждому взять с собой по три бутылки водки и сувениры в виде матрёшек. Я, как руководитель группы, прикинул, что на тридцать пять человек приходится сто пять бутылок водки. А в группе восемнадцать девчат. Нагрузка на ребят великовата получается. Добрались поездом до Москвы, оттуда тоже поездом в Венгрию. Надо заметить, почти никто из группы не был за границей. Пока добирались до станции Чоп на границе с Венгрией, нагрузку на ребят немножко снизили, но много пить не разрешил, сказав: «Нетрезвых не пропустят за границу».
Маршрут по Венгрии был интересный. Дебрецен, Будапешт, молодёжный лагерь на Дунае и целый ряд городов и встреч с молодёжью. Передвигались по стране на комфортабельном автобусе. Посмотрели достопримечательности Будапешта. Удивительный по красоте город, разделённый пополам Дунаем. Своей древней архитектурой он просто завораживал. Один из красивейших городов Европы.
По программе пребывания в городе после обеда было свободное время.
Я спрашиваю:
– Что будем делать?
Все в один голос:
– По магазинам!
На пути попался первый магазинчик, небольшой. Часть группы, в основном девчата, остановилась. Другие пошли дальше. Захожу в магазин узнать, что хотели бы купить девчата.
Они отвечают:
– Жвачку!
У нас в стране с открытым окном её не было. Считалось, что это черта буржуазного общества, частица капиталистического мира.
Я говорю девчатам:
– Спросите об этом у продавщицы.
На витрине лежала упаковка жвачки, сделанная под сигареты. Рядом были ещё какие-то красивые пакеты. Прочитав в карманном словаре слово, обозначающее резинку, одна из девчат показывает пальцем на пачку с жевательной резинкой, читая по словарику слово «резинка». Продавщица пожимает плечами, делает вид, что не понимает. Девчата чуть не хором повторяют это слово, и все пальцами тычут в витрину. Продавщица зовёт ещё одну продавщицу и начинает ей что-то объяснять. Та, пожав плечами, достаёт пакетик, лежавший рядом со жвачкой и разрывает его. Из него выпал презерватив. Покупательницы, покраснев до корней волос, выскочили из магазина. Все они были комсомолки, высоконравственные и неподверженные влиянию почти гнилого Запада. Хотя дома они были попроще и не так строги. Я купил пачку жвачки и, вый¬дя на улицу, угостил девчат, которые, придя в себя, хохотали на всю улицу, представив, что о них подумали продавщицы.
Из Будапешта нас повезли в международный молодёжный лагерь на берегу Дуная. Лагерь был расположен в лесу, метрах в пятистах от реки. Маленькие деревянные домики для проживания, отдельные домики со всеми удобствами для личной гигиены. Стояли сооружения для массовок, летняя эстрадная площадка, на которой чуть ли не до утра гремела музыка и все танцевали. Были места для дискуссий, большой открытый плавательный бассейн. Днём он был всегда переполнен. Стояла жара, и все стремились окунуться в бассейн. Были ещё и различные аттракционы.
Лагерь мне понравился. Первое, что я сделал, попросил всех сдать водку в командирский домик, чтобы всё было под контролем и в одиночку никто не пил. Жить нам в лагере предстояло пять дней. Посовещались, что делать. Поскольку после лагеря у нас ещё была поездка по стране, решили каждый день перед ужином, как бы для аппетита, употреблять и тем самым сократить количество алкоголя.
В тот же день приступили к исполнению намеченного. Принесли немного закуски, назначили разливающего. Девчата пригубили, пить не стали и ушли в столовую на ужин, а мы выпили, закусили и разговорились. Впечатлений было много. За разговорами исчезло бутылок пятнадцать, почти по бутылке на человека. Объявляю, что буфет закрыт, надо идти на ужин. Большая часть парней оказалась неспособной преодолеть сто метров до столовой. Кое-кто сходил, но с трудом. Делаю вывод, что объём потребления надо сократить вдвое во избежание неприятностей.
Утром почти вся группа в сборе, готовая идти на завтрак. Отсутствуют трое ребят. Прошли по всем домикам, туалетам, умывальникам – нигде нет. Пошли на завтрак. Запереживали, что делать? Решили до обеда подождать, а потом принимать меры. Ещё раз обошли всё, что можно, но безрезультатно.
Напротив наших домиков был густой колючий кустарник, заросший лопухами, крапивой и прочим бурьяном. Смотрим на эти лопухи, чешем свои затылки – что делать? В это время из колючего кустарника и бурьяна выходит грязная, в листве и репьях собака и убегает. Минут через пять раздвигаются кусты, и выходят пропавшие, в одних трусах. Выяснилось, что перед сном они из своей заначки добавили спиртного и, будучи уже раздетыми ко сну, вышли к кустарнику справить нужду по-лёгкому и в трёх соснах заблудились. В кустарнике и заснули. Были они нещадно искусаны комарами и муравьями, поцарапаны и грязноваты. На радостях мы их подлечили.
В этот день после обеда два товарища предложили мне побродить по окрестностям лагеря. Любопытные были. Основной народ отдыхал от жары в бассейне. Примерно через километр мы оказались на опушке леса. Впереди простирались плантации каких-то деревьев. Любопытство взяло верх, и мы подошли поближе. Оказалось, что это черешни. Они были усыпаны ягодой, чёрной, спелой, необыкновенно вкусной. Пресытившись, начали перебирать ягоды. Невзначай я разломил одну. Внутри – червячок. Разломил ещё с десяток – все червивые. Позвал друзей и показал им. Увиденное они приняли стоически. Оказалось, что плантация была заброшенная. Молча двинулись назад, периодически прислушиваясь к своему чреву. Всё обошлось. Пришли в лагерь. Мои два друга принесли с собой черешню и, ничего не говоря, угостили девчат деликатесом. Сразу вопрос:  где? Два новоявленных Сусанина вызвались их проводить.
Подождав, когда девчата насытятся, на вопрос, почему провожатые не едят, ответили:
– А вы посмотрите, что у ягод внутри.
Если бы Иван Сусанин мог бегать с такой скоростью, как наши парни, поляки его бы не убили. Примчавшись в лагерь, они спрятались. Появились возбуждённые девчата. У некоторых лица позеленевшие, некоторые рухнули на свои кровати, поставив около них тазики. Воцарилась тишина. Девчата, пообещав отметелить провожатых, разошлись по своим домикам.
Перед ужином, как всегда, приняли для аппетита.
Активное участие в этом приняла женская половина,   в порядке дезинфекции. Начали приходить от «фаршированной» черешни в себя. Стали смеяться, хохотать.
В это время из кустов вышли виновники происшествия. Повалили их на землю, немного помяли, тут же простили и заставили выпить по стакану водки.
Привычка проверять черешню с тех пор у меня осталась на всю жизнь.
Вечером после ужина все пошли на танцы. Ночь была очень душная, и  где-то в полночь  решили сходить
в бассейн. Не доходя метров пятидесяти до бассейна, видим, как из кустов выбегает свора собак, бежит к бассейну и, не останавливаясь, прыгает в него, переплывает и в том месте, где были сделаны ступени в бассейн, выходит из него. Стряхнув с себя воду, собаки тут же улеглись спать.
Мы повернули назад. Желание искупаться куда-то пропало.
Последний день в лагере. Приняв участие в дежурных мероприятиях, стали готовиться к обеду.
В это время прибегает одна наша туристка и говорит:
– Вера на аттракционе руку сломала.
Мы – бегом. Действительно, сломала. Рядом уже санитарка и кто-то из руководства. Вера – бледная, вся в слезах. Пошли искать телефон. Комната, где он был, оказалась заперта. Пока нашли ключ, прошло полчаса. Начали вызывать скорую. Пока договорились, прошло ещё полчаса. Ещё через полтора часа приехала скорая. Часа через три привезли Веру назад с гипсом на руке. Я вспомнил, что, когда садились в поезд на Москву, обратил внимание на чемодан одной из наших туристок. Это была Вера. Она работала на комбинате, сама была родом из села. Родители ей и нашли в дорогу чемоданчик с металлическими углами, и  что меня больше всего поразило, так это навесной замок на чемодане. Она никогда никуда не ездила, нигде не была. Поручили одному товарищу быть ответственным за её чемодан.
Оставшуюся водку отдали девчатам, и они повезли её домой.
Окно в Европу стало со временем таким огромным, что в него начали уплывать из страны миллиарды, десятки миллиардов долларов в год. Попытки его немного прикрыть пока к большому успеху не приводят. Хотя бы сеточку от комаров поставили.
Во «Всеобщей истории», обработанной «Сатириконом», говорится, что Менщиков на склоне своих лет заскучал по ремеслу пирожника, и однажды у него блеснула мысль: «Чем Россия не пирог?»  И он потихонечку стал продавать этот сладкий пирог. И среди остальных сотрудников нашлись подражатели Меншикову. Пётр вешал понемногу «пирожников», но даже эта крайняя мера редко исправляла их. Считать Россию пирогом и продавать её тайно по частям сделалось второй натурой сановников почти до наших дней... Даже не почти.
Спустя некоторое время встречаю девчат из нашей группы и спрашиваю:
– А всё-таки Будапешт вам понравился?
Отвечают чуть ли не хором:
– Ещё как, столько магазинов, да каких!
«Однако!» – как сказал бы известный телеведущий.

ИССЫК-КУЛЬ

Два часа ночи. Самолёт из Москвы приземлился в аэропорту Фрунзе, ныне Бишкек. Переименовали его, вспомнив командарма Михаила Фрунзе, за его подвиги в Средней Азии в войне между одними своими гражданами против других своих граждан. В салон самолёта вошёл работник аэропорта и выкрикнул мою фамилию. Я поднял руку.
Он скомандовал:
– На выход! Всем остальным – сидеть.
Мы вышли за ним, сели в машину, стоявшую у трапа, и поехали в гостиницу. Мои друзья постарались, чтобы меня встретили. Разместились в гостинице. Утром, после завтрака, горничная сказала, что нас ждёт машина. Часа четыре добирались до санатория «Иссык-Куль», который находился на берегу одноимённого озера.
Дорога была удивительно красивая. Горы, ущелья, речушки низвергались откуда-то сверху. Природа просто завораживала. Приехали в местечко недалеко от городка Комсомольска. Здесь огромное озеро, прозрачная и чистая вода. Вокруг озера ни одной трубы. Экология ничем не осквернена. Когда-то на берегу этого озера было два рыболовецких колхоза. В нём ловили рыбу, и довольно много. Рыба эта, кроме Иссык-Куля, нигде не водится. Что-то среднее между нашей крупной краснопёркой и пескарём, с красными плавниками и толстым, удлинённым туловищем. Но однажды советские ихтиологи, покоряя природу, решили провести эксперимент, чтобы увеличить и разнообразить популяцию рыбы в озере. Переселили из озера Севан в Армении в озеро Иссык-Куль форель. Дорогое это было удовольствие, но эксперимент состоялся. Севанская форель, проголодавшись, не обнаружила на новом месте своего любимого рачка и кое-чего другого, загрустила, но есть-то хотелось. И она начала поедать вначале икру, а потом и молодь той самой рыбки, похожей на нашу краснопёрку и пескаря. Еда форели понравилась. В результате через пятьдесят лет она уже была хищницей и поедала не только молодь, но и саму рыбку. Рыболовецкие колхозы закрылись. А севанская форель из восьмисотграммовой превратилась в монстра весом до двадцати пяти килограммов. Видели мы её, пробовали.
Встретили нас в санатории хорошо, поселили в люксе. Максимум внимания, хорошая лечебная база, чистота. Мы остались очень довольны увиденным. Дня через два я решил сходить к стоматологу, зуб разболелся.
Доктор был из местных. Всё расспросил, даже больше, чем надо. Говорил с сильным акцентом. Посадил меня в кресло, сказал, что сейчас придёт медсестра и сделает обезболивающий укол, а потом он подойдёт и будет со мной заниматься. И ушёл.
Сижу. Стук в дверь:
– Мозно?
Отвечаю:
– Конечно.
Заходит медсестра.
– Здлавствуйте!
Я её не вижу, сижу спиной к двери, голос приятный.
Подходит:
– Васильич, лот отклой.
Я открыл, смотрю, наклоняется ко мне лицо, как из фильма ужасов. Никаких пропорций на лице. Природа, видимо, за что-то осерчала на её родителей. Мне её стало очень жаль. Она сильно картавила, с русским языком была явно не в ладах.
Пришёл доктор, сделал, что надо, сказал, когда мне
прийти.
Я возвратился в номер.
Жена спрашивает:
– Ты доволен своим визитом?
Говорю:
– Очень, особенно медсестра понравилась. Внимательная, заботливая и очень хорошо сделала обезболивающий укол.
Здесь я нисколько не лукавил. Была бы она немного посимпатичней – вылитая Джина Лоллобриджида.
Жена ответила:
– Я тоже схожу, пломбочка одна выскочила.
Пошла на следующий день. Зуб запломбировала дома. Но вспоминала мне этот кабинет долго.
Пошли посмотреть посёлок. Зашли в промтоварный магазин. Ассортимент ограничен, но зато какой. В те годы джинсы были в дефиците. Шубы мутоновые и прочие не достать. Куртки типа «Монтана» были мечтой многих. Здесь же всё перечисленное было на полках, но спросом не пользовалось. Заглянули в продовольственный – на полках пусто. Соль, сахар, макароны серые, хлеб и какие-то рыбные консервы, но зато много любого алкоголя и табачных изделий. По этой причине здесь редко можно было увидеть трезвых мужчин, да и среди женщин было много пьющих. Особенно это было заметно, когда они заходили в автобус. От перегара становилось плохо, кругом грязь, всё заплёвано.
Выйдя из магазина, столкнулись с киргизом. Он был пьян, слюни текли по бороде, в зубах торчала вонючая сигарета.
Увидев нас, он спросил, коверкая слова:
– Из Москвы?
Не дожидаясь ответа, киргиз начал рассказывать, что у него в Москве живёт друг Дроздов (ведущий передачи «В мире животных»). Сказал, что он очень часто водит Дроздова и его товарищей в горы на охоту  и что его показывали по телевидению и печатали в журналах.
Попрощавшись с киргизом, мы ушли. Долго с ним разговаривать было невозможно, от него несло жутким перегаром, слюни летели во все стороны, было очень неприятно.
В ближайшее воскресенье намечалась автобусная экскурсия в Пржевальск, областной центр Иссык-Кульской области. Решили съездить. Было начало июня. Утром выглянули в окно – как будто попали в зиму. Вчера в разгаре было лето, изумрудная зелень, а сегодня всё покрыто снегом.
Но поездка не отменялась. Позавтракали, получили сухие пайки в дорогу. Экскурсия планировалась на весь день. Ехать предстояло километров восемьдесят. Дорога не простая, но живописная. Когда подъезжали к Пржевальску, снег растаял, вовсю светило солнце, стало даже жарко.
Вначале организованно посетили могилу Пржевальского, посмотрели памятник, посетили музей, связанный с его путешествиями.
Затем нам всем предоставили свободу действий, назначив место сбора и время отъезда в санаторий.
Городок, если его можно так назвать, оказался небольшим. Многоэтажек было немного, что-либо приметное или запоминающееся отсутствовало. Промтоварные магазины были с довольно скудным ассортиментом, в продовольственных дела обстояли не лучше. Подъезжая к городу, я обратил внимание на большую юрту, у которой стояли несколько новых «жигулей», паслись кони и в небольшом загоне было с десяток овец.
Спросил у гида:
– Кто это живёт в юрте?
Гид немного замялась:
– Это очень богатый человек, у него тысячи овец и есть большой каменный дом. – Потом добавила: – Бай. Он в юрте отдыхает.
Перекусив в автобусе сухим пайком, мы отправились гулять по городу. Вышли на центральную площадь перед обкомом партии и облисполкомом. Собственно, единственную площадь в городе.
В нескольких местах на площади были очереди. Решили подойти и посмотреть. Смотрим, две женщины чем-то торгуют. Перед ними стоит стол, на котором кастрюля с чем-то непонятным и таз с варёным крахмалом, похожим на кисель, только сильно застывшим, горка грязных тарелок и два грязных полотенца. Под столом большой бидон. И к этому столу стоит очередь – человек двадцать. Мы наблюдаем. Подходит к столу уже отобедавший человек и возвращает грязную тарелку. Одна из женщин берёт полотенце, почерневшее от грязи, жира, и вытирает им тарелку. Затем она передаёт её другой женщине. Та запускает свою руку в бидон, достаёт оттуда горсть варёных макарон, потом этой же рукой достаёт из кастрюли кусочки мяса с подливкой и бросает их на макароны. Затем опять же этой рукой соскребает с варёного крахмала стружки и посыпает блюдо. Стоящий в очереди человек берёт в руки тарелку, отходит в сторону и начинает есть. Поев, возвращает тарелку. Воды, чтобы помыть руки, рядом не было. Лежала грязная засаленная тряпка, о которую и вытирали руки.
От увиденного стало муторно на душе и стыдно за свою державу, сплотившую навеки столько респуб¬лик. На здании обкома партии красовались лозунги: «Решения съезда КПСС – в жизнь!», «Слава строителям коммунизма!».
До путча 1991 года оставалось пять лет.

ЛЕНИН ВСЕГДА ЖИВОЙ

Двенадцать ночи. Общежитие высшей партийной школы не спит. Идет зимняя экзаменационная сессия. Кто-то готовится к очередному экзамену, а кто-то сегодня его сдал.
Традиции студенчества не меняются. В комнатах шум и гам, где-то даже слышны песни.
Общедоступный телефон в общежитии один – в вестибюле первого этажа у дежурной женщины-администра¬тора. Желающие поговорить с домом заказывают разговор на этот телефон. Раздаётся звонок. Телефонистка просит пригласить к телефону товарища из комнаты 5 этажа. Кто-то из проходивших мимо соглашается зайти в эту комнату и передать приглашение подойти к телефону.
Минут через десять открывается лифт, и оттуда вываливается будущий партработник, еле стоящий на ногах. Зигзагообразной походкой он идёт к телефону, бормоча вслух: «Материзм и эмпириокретинизм», затем повторяет: «Матершина и эмпириокретина».
– Нет, – говорит. – Не так.
Начинает снова, но язык не слушается, и память подводит его. Название работы Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», по которой он сдавал зачёт, никак выговорить не может. На зачёте он это один раз сумел сделать.
– Я сейчас, – говорит наш герой, подходя к телефону. – У самого спрошу.
Берёт трубку:
– Кто у телефона? Какая Валя? – кричит он на весь вестибюль. – Мне лично товарища Ленина, ты что, не понимаешь, мне лично товарища Ленина. Спросить у него хочу.
Через два дня он уезжал к Вале, так и не поговорив с товарищем Лениным, досрочно завершив учебу.

ПАМЯТЬ

В помещении душно. Кондиционера нет. Тянет в дремоту. Рядом со мной в президиуме сидит генерал-лейтенант и часто поворачивает в мою сторону голову, как бы изучая меня. Дремота отступает, и я думаю: «Сколько же ему лет? Уж очень он ветхий, наверное, в русско-японской воевал».
Обсуждается состояние гражданской обороны в области и меры по дальнейшему её улучшению. Генерал приехал на это совещание из Москвы, чтобы подвести итоги работы за минувший год. Наконец объявляется перерыв.
Я вышел из зала в вестибюль, подошёл к окну. Смотрю, генерал встал рядом со мной и начал внимательно меня разглядывать. Я отвернулся, чувствуя себя неловко.
В это время он хлопает меня по плечу и громко кричит на весь вестибюль:
– Вспомнил, где я с тобой встречался. Помнишь карело-финскую войну? Зима, мороз, в блиндаже отогревались.
На лице его была такая радость от этой встречи, что я не рискнул его разочаровать. Ведь я родился через много лет после той войны. В заблуждение его ввела моя ранняя седина.
Возбужденно он рассказывал о том времени, когда мы воевали с ним в одном батальоне, не давая раскрыть мне рот. На моё счастье прозвенел звонок, и перерыв закончился.
По завершении совещания я быстро покинул зал, чтобы больше не встречаться с генералом, который наверняка будет до конца жизни вспоминать эту нечаянную встречу с «однополчанином».

БАНЯ

Как-то звонит мне приятель по работе и говорит:
– Давай завтра ко мне в деревню заедем. Мать проведаю, баньку натопим, а в субботу – домой.
Я согласился. На следующий день, ближе к вечеру, мы встретились в его деревне. Его мать нам очень обрадовалась, стала хлопотать с ужином, а мы с Иваном пошли в баню.
Банька была, как в той песне:  «Затопи ты мне баньку по-чёрному».
Деревянный сруб, вросший в землю, крыша, покрытая щепой, дверца узенькая, окошечко  маленькое, подслеповатое. Войти в баню можно было, только согнувшись в пояс. Посередине стояла печурка.
С одной стороны в неё закладывались дрова, а с другой – были камни, которые во время топки раскалялись почти докрасна. В углу стояла кадка с водой, рядом лежал деревянный ковшик, и выше, на стене, висели берёзовые веники. На щербатом полу была рассыпана солома. Площадь бани была пять квадратных метров. Затопили печку дровами. Минут через десять камни начали нагреваться. Одежду мы оставили на улице, на изгороди, а сами  в чём мать родила  пошли в баню. Надо сказать, что баня находилась в конце огорода и стесняться было некого. Плеснули немного воды – и камни недовольно фыркнули паром.
– Вань, – говорю, – плесни воды побольше.
Он плеснул ковшик, и мы рухнули на пол на соломку. Пар был нестерпимый. Он постепенно опускался вниз, вжимая нас в пол. От невероятного жара, чтобы не свариться живьём, мы поползли по соломе в предбанничек. Там соломы не было, а был земляной пол. Лежим как рыба на льду, пытаемся отдышаться. Хорошо, что пар в такой баньке долго не держится. Встали, как из грязевой ванны. Сделали вывод: из первого ковшика лить воду на камушки надо понемногу, но почаще. Приспособились. Обмылись, попарились, похлестали друг друга вениками. Поливаем себя прохладной водичкой из кадки и наслаждаемся. На улице начинает потихоньку смеркаться.
Иван говорит:
– Давай ещё плеснём ковшичек и пойдём в дом. Мать ужин приготовила.
Только зачерпнул он ковшиком водичку, стук в окошко.
– Ванюш! А я вас сейчас жарить буду. Гы-гы, – и кривляется, пританцовывая, незнакомый мне верзила.
Ванюшка к окошку:
– Ты что, Митяй, с ума сошёл? Я тебе сейчас дам!
– А вот и не дашь, – кричит. – Я дверку брёвнышком подпёр!
Ванюшка побледнел:
– Он и правда сожжёт нас. Он же ненормальный, хотя и не буйный, а с головкой не всё в порядке.
У Митяя в руке факел. Намотал тряпку на палку, макнул где-то в солярку – и почти коктейль Молотова получился.
Бегает вокруг бани, пританцовывает и припевает:
– Сейчас вас буду жарить!
Попробовали дверь выломать, не получилось. Ощупали все углы, не за что зацепиться.
Ванюшка уже охрип от крика:
– Не смей, Митяй!
А тому только веселей становится.
Я говорю:
– Разбивай окошко, давай вдвоём орать будем.
Сами потом покрылись, но уже холодным. Я разбил стекло и попытался высунуть голову, а Митяй тычет мне факелом в лицо. Начали мы орать внутри бани. Поняли – бессмысленно. А факел у Митяя уже догорает, может и поджечь, пока не потух. В это время, огорода через три, показалась с граблями женщина.
– Иван, кричи, ты же её должен знать!
– Тётя Маша, тётя Маша!!! – голос начал сдавать.
Тётя Маша наконец услышала, крутит головой во все стороны, не поймёт, кто и откуда кричит.
– Тётя Маша, это Ванюшка, Нюрки Малафеевой сын. Я из бани кричу. Тут Митяй баню поджечь хочет. Беги к мамке!
Тётя Маша, увидев сцену на огороде, кинулась бежать к матери Ивана.
Минут через пять слышим крики:
– Не смей, Митяй, отойди от бани, убьём!
Женщины, вне себя от увиденного, мчались к бане с палками в руках. Митяй, увидев опасность, которая к нему приближалась, кинул на землю факел и бросился в лес. Женщины, добежав до бани, упали на землю и долго не могли прийти в себя. Потом вспомнили о нас и отпёрли дверь. Грязные после бани, мы выскочили из неё и, не стесняясь женщин, упали на землю отдышаться от пережитого. Ванюшка заплакал.
– Ты чего? – спрашиваю.
– Да я  как представил, что меня по деревне на кладбище несут, так слёзы и полились.
Женщины, причитая, пошли к дому, мы долго не могли успокоиться. Затем помылись. Пошли за баню к изгороди, чтобы одеться, а одежды нет. Походили вокруг – нет нигде. Сорвали по два лопуха и, прикрыв себя спереди и сзади, побрели к дому.
– В чём же завтра домой поедем? – вслух подумал Иван.
Я думал о том же. Около дома решили ещё поискать одежду. Нашли. Митяй бросил её в сторонке от тропинки и слегка забросал картофельной ботвой. Мы оделись, посмотрели на баню, свидетельницу несостоявшейся трагедии. Было и грустно, и смешно.
Зашли в дом. На столе – жареная картошка, сало, грибы и соленья. Мать поставила на стол бутылку водки. Сели за стол. Соседка, тётя Маша – спасительница наша – с нами тоже за стол села. Разлили по стаканчикам, как и положено после бани, выпили. Женщины заплакали. Потом успокоились, перекрестились на иконы и пошли на улицу посидеть на завалинке. Остались мы с Иваном вдвоём. Налил он водки, поднял рюмку, рука дрожит, расплёскивая содержимое.
Опять слёзы покатились:
– Как представлю, как несут меня по деревне, так внутри всё отрывается.
Не оторвалось. Пережили, но воспоминания остались на всю жизнь.




КУРЬЁЗ

Со всех сторон спешит молодежь в районный Дом культуры. Событие там идет архиважное – районная отчетно-выборная комсомольская конференция. Подтягивается партийное начальство, подъехали из области –  с обкома комсомола и журналисты из областных газет.  Всё как всегда – сплочённо и торжественно.
Среди делегатов конференции – Катя Буракова, «комсомолка, спортсменка и просто красавица». У неё ответственное поручение:  на конференции она должна внести предложение по избранию почётного президиума. Текст предложения Катя выучила наизусть. Села в первом ряду зрительного зала, перед сценой. Ночью она спала плохо, волновалась. Ей приснилось, как она стоит на трибуне и готовится внести предложение. В это время открывается дверь, и в зал входит сам Леонид Ильич Брежнев. Одна сторона пиджака полностью закрыта золотыми звёздами Героя Советского Союза, а вторая – звёздами Героя Социалистического Труда. От их перезвона она в страхе и проснулась. Звонил будильник. Катя встала, привела себя в порядок, надела чёрную юбку и белую кофточку. На неё приколола комсомольский значок, причесалась, покрутилась перед зеркалом   и осталась собой довольна. Из зеркала на неё смотрела настоящая комсомолка.
Конференцию объявили открытой. Президиум чинно сидит за длинным столом на сцене. Стол покрыт красным сукном, в центре стола сидит первый секретарь райкома партии, рядом первый секретарь райкома комсомола – резерв партии.
Комсомольский секретарь объявляет:
– Слово по избранию почётного президиума конференции предоставляется Бураковой Екатерине.
В зале слышны аплодисменты. Катя сидит, не шевелясь, как будто ничего не слышит. Подружки её подталкивают, комсомольский секретарь жестом приглашает её к трибуне – никакой реакции. В зале неловкая тишина.
Секретарь повторяет:
– Слово для избрания почётного президиума предоставляется Бураковой Екатерине.
В зале становится слышно, как жужжит муха под потолком. Катя не двигается с места. Перед её глазами картинка из ночного сна: «Подходит к ней Брежнев и, открыв беззубый рот, пытается что-то сказать, но кроме шипения она ничего не слышит».
В зале гнетущая тишина. Комсомольский секретарь сам вносит предложение избрать почётный президиум конференции в составе Политбюро ЦК КПСС во главе с Генеральным секретарем Леонидом Ильичом Брежневым. Весь зал разразился бурными аплодисментами, причём стоя. Только одна Катя не приняла участие в этом порыве преданности Леониду Ильичу. Она не только не аплодировала генеральному секретарю, но даже не встала. Все смотрели на неё. Вела она себя вызывающе – не высказала своего отношения к Леониду Ильичу.
Конференция продолжила свою работу. Объявили перерыв. Все дружно побежали в буфет, президиум отправился в кабинет директора Дома культуры, где для них был накрыт стол.
Женщина, секретарь райкома партии по идеологическим вопросам, спустилась со сцены в зал и подошла к Кате, которая неподвижно сидела на своём месте.
– Что случилось? – спросила она Катю.
Та заплакала и сквозь слёзы прошептала:
– Резинка в трусах лопнула.
Быстро-быстро секретарь пригласила девчат, которые помогли Кате устранить неисправность в одежде.
Одним словом,  курьёз.

ПОРУЧЕНИЕ

ГДР. Маленький городок, в котором проходит юношеский турнир по боксу среди городов-побратимов социалистических стран.
В свободное от турнира время мы решили прогуляться по городку. Заходим в магазин. Смотрю, один тренер вертится около витрины с женским нижним бельём. То отойдёт, то подойдёт опять. Думаю, какой-то нездоровый интерес проявляет. К тому же правую руку то сожмёт в кулак, то разожмёт так, как будто мячик держит в руке. Заходит в магазин женщина. Он, не глядя на неё, с поднятой, полураскрытой ладонью направляется к женщине, вперив взгляд в её грудь. Женщина застыла на месте как столб, глядя на его руку. Затем она бочком двинулась в сторону двери и выскочила на улицу.
Я к нему:
– Что с тобой?
Объясняет:
– Помнишь, нас в обкоме партии товарищ один инструктировал, как вести себя за границей?
– Помню, – отвечаю. – Это же был зав. отделом обкома.
– Так вот, он мне какой-то родственник и дал поручение купить его жене пару лифчиков красивых, а размер не сказал. Я жену-то его видел один раз, и то она в пальто была. Вот я и примеряюсь.
– Допримеряешься, – сказал я ему. – Сейчас полиция приедет на примерку.
Он выскочил пулей из магазина.
До окончания турнира этот тренер был задумчив, ничего не купил своему родственнику и потом боялся ему на глаза появиться.

РЫБАЛКА

Осень. Идёт дождь со снегом. До ноябрьских праздников осталось два дня.
Ваня Чириков заходит ко мне в кабинет и говорит:
– Давай на рыбалку сгоняем, к празднику рыбки поймаем.
– Какая рыбалка, посмотри в окно, – отвечаю.
– Да я о другой рыбалке. У меня шесть шашек толовых, удочки не нужны. Я уже с дедом договорился.
Дед – это завхоз обкома комсомола, бывший чоновец лет семидесяти. У него была моторная лодка. Авантюрист великий, да и Ваня Чириков был не хуже. Он уже пригласил в компанию одного преподавателя из института, с которым был давно знаком. Между прочим, доктора наук. Был он большой любитель острых ощущений. Меня пригласили как человека, который знал рыбные места на реке.
В тот же день после обеда мы все были на реке, где наш завхоз заводил мотор. Погрузились в лодку и двинулись вверх по течению. Решили глушить рыбу подальше от города и от людей. Уплыли километров за двадцать. Кругом лес, ни одной души человеческой. Выбрали место. Погода была мерзкая, сильные волны, дождь, снег, ветер пронизывал насквозь, к тому же начало смеркаться.
Ваня говорит:
– Мы сейчас пока одну шашку бросим, посмотрим, что из этого выйдет, а потом и остальные.
Полез он в рюкзачок, достал оттуда пакет с шашками и говорит:
– Мужики, а запал-то один, что будем делать?
Доктор наук, стуча от холода зубами:
– Да свяжи ты их все вместе.
Ваня засомневался:
– Да это же как рванёт!
Все замёрзли, и мысль у всех в голове только одна:  домой!
Иван последовал совету учёного мужа и связал все шесть толовых шашек в одну связку. Пристроил к ней запал с очень коротким шнуром, сантиметров двадцать. Всё было готово к серьёзнейшему акту браконьерства. Об этом, кстати, никто не думал. У подвесного мотора сидел наш дед, хорошо одетый для этой погоды. Накинув капюшон брезентового плаща на голову, он держал мотор на холостом ходу, чтобы в нужный момент включить скорость. Лодку несло кормой по течению реки довольно быстро, ветер помогал. Иван перекрестился и швырнул связку с заж-
жённым бикфордовым шнуром не вверх по течению, а наоборот – вниз. Лодку несло на место заброса. В это время заглох мотор. Доктор наук оказался первым на носу лодки, мы с Иваном вцепились в него. Дед за секунду сбросил с себя всю верхнюю одежду и с остервенением стал дёргать шнур, чтобы завести мотор. Лодку несло к «заветной» цели, где должно было произойти действо. И вдруг мотор взревел. Дед дал полный газ, да так, что лодка подпрыгнула практически в двух метрах от опасности, и раздался взрыв. Мы его и не услышали, зато увидели, как на нас обрушился огромный столб воды и грязи. Половина лодки была ими заполнена. Не чувствуя холода, мы руками вместо вёсел начали грести к берегу. Приплыв, вытащили лодку, перевернули её, слили воду и грязь и, дрожа от холода и стуча зубами, столкнули обратно в воду. Мотор завёлся сразу.
Кричим деду:
– Домой!!!
В ответ:
– Рыбку-то надо собрать!
Чертыхаясь, собрали где-то около ведра, да и то мелочь всякая. Поплыли домой. Дед набросил на себя брезентовый плащ с капюшоном и чувствовал себя неплохо. Мы же были совершенно не готовы к подобным вещам. Промокшие насквозь, побывавшие на грани жизни и смерти, на пронизывающем ветру, проклиная всё на свете, думали только об одном: «В тепло, в тепло».
Минут через двадцать показалось село.
Говорю деду:
– Причаливай.
Причалили к берегу. Поясняю, что здесь живут родители моего друга, офицера Советской армии. Приглашаю всех пойти к ним и отогреться. До города было ещё час пути. Возражений не последовало. Уже было темно. Лодку вытащили на берег и отправились к моим знакомым.
Встретили нас хорошо, особенно обрадовались мне. Увидев, в каком мы состоянии, заставили нас раздеться, разуться, быстренько нажарили картошки, принесли капусты квашеной, сало нарезали. Хозяин дома куда-то сходил, принёс самогон, и мы начали отогреваться. Жизнь стала налаживаться. Когда отогрелись, вдруг обнаружили, что деда с рыбой нет. Иван сбегал к реке и доложил, что лодки тоже нет. Сделали вывод:  дед нас бросил и уплыл домой один. Поблагодарив хозяев, вышли на дорогу. Повезло, первый же грузовик остановился на поднятые руки, и водитель согласился подвести нас до города. Разумеется, за определённую плату. Радостные, мы забрались в кузов. Устроились прямо на полу. Через десять минут все стучали от ветра и холода зубами.
Одежда наша в гостеприимном доме прогрелась, но не высохла. Всё было, как в том фильме «Пёс Барбос и необычайный кросс».
Спрашиваю у Ивана на другой день:
– А где ты взял толовые шашки?
– У меня, – говорит, – друг – начальник полигона для бомбометания.
А полигон был от его деревни недалеко. Когда вспоминаешь эту рыбалку, если её так можно назвать, сразу же начинаешь замерзать от воспоминаний и становится стыдно от содеянного.

УРОК

Идет сев. На селе напряжённая пора, но надо думать и о будущем: о перспективах развития сельского хозяйства, особенно животноводства. Надои молока очень низкие, а продовольственную программу выполнять надо.
Первый секретарь обкома партии принял решение провести совещание с первыми секретарями райкомов по повышению эффективности животноводческих ферм.
В назначенный день всех собрали в обкоме. Секретарь обкома по сельскому хозяйству обозначил перед ними задачу перевода всех животноводческих ферм на механическое доение коров, а также улучшения условий труда и быта доярок.
Затем всех пригласили пройти в автобус, и в сопровождении машины ГАИ мы выехали в один из отдалённых районов области для изучения опыта работы животноводческой фермы по механическому доению коров.
Приехали в колхоз. Автобус остановился недалеко от фермы. Там же стояла «Волга» первого секретаря обкома партии. Он подошёл к автобусу и поздоровался с приехавшими. Пояснил, что это одна из лучших ферм в районе, где всё механизировано и созданы неплохие условия для доярок. Осмотрев секретарей райкомов в отутюженных костюмах, начищенных до блеска туфлях, усмехнулся и, сказав, что всё это мы увидим своими глазами, пошёл к «Волге». Водитель открыл багажник и достал оттуда резиновые сапоги. Первый секретарь переобулся.
А надо сказать, что вокруг фермы были огромные кучи навоза, которые постепенно оттаивали, и оттого на асфальтированной площадке перед фермой было огромное озеро навозной жижи. Навоз же планировали осенью вывезти на поля. Улыбнувшись, первый секретарь обкома пригласил партийный актив пройти на ферму. Он, не оглядываясь, пошёл к ней. Секретари райкомов двинулись в туфлях за ним. Некоторые подвернули брюки, другие уподобились цаплям, высоко поднимая ноги. Картина была впечатляющая. На ферме посмотрели мехдойки, красный уголок, комнату отдыха для доярок и самих доярок в чистеньких халатах.
Около часа первый секретарь водил нас по навозу, заглянули во все уголки фермы.
Выйдя на улицу к автобусу, он, обращаясь к своему активу, сказал:
– Оторвались вы от народа, на фермах не бываете, превратились в бюрократов. Думаю, эта поездка будет для вас хорошим уроком.
Переобулся и уехал, оставив секретарей райкомов партии соскребать навоз с обуви и одежды.

ТУЛУП

Командировка у меня была в райком комсомола, в дальний район на окраине области. Шли отчётно-выборные комсомольские собрания.
Определили меня на ночлег в райкоме партии. Под эти цели был отдельно выделен кабинет, где и останавливались приезжие в район.
Железная кровать, тумбочка, вешалка, стул и небольшой стол. Все удобства во дворе. В комнате было очень холодно, два байковых одеяла от холода не спасали.
В райкоме комсомола мне определили комсомольскую организацию в одном крупном колхозе. Сопровождать меня вызвался заведующий орготделом райкома.
Выехали мы часов в пять вечера на санях, набросав в них побольше соломы и накрывшись огромным тулупом. До деревни было километров пятнадцать. Планировали за час добраться. Было уже темно, чёрное небо мерцало звёздами, месяц только нарождался. Морозец был где-то градусов шестнадцать, но на соломе и под тулупом было тепло, да и на ногах были райкомовские валенки.
Снега в ту зиму навалило очень много. Вместо дорог были тоннели, проделанные бульдозерами. По такому тоннелю мы и отправились в путь. Лошадь полностью скрывалась в нём. Были и места для разъезда встречных машин или саней. Но в этот вечер с нами никто не встретился.  В памяти всплыл рассказ Джека Лондона «Белое безмолвие». Такие же снег, степь бескрайняя, звёзды
и мороз.
Приехали, провели собрание. Приняли кого-то в ряды комсомола, утвердили соответствующее постановление. Перед собранием подошли к нам девчата-комсомолки  с единственной просьбой:  не затягивать собрание, чтобы успеть потанцевать. В клубе было много молодёжи. Пошли навстречу пожеланиям.
Заворг говорит мне:
– Давай заедем к моей матери, она в этом селе живёт, поужинаем – и назад в район.
Мать его нас накормила и начала предлагать остаться переночевать. Я, в свою очередь, предложил её сыну остаться ночевать у матери, поскольку на следующий день было воскресенье. А мне в райком надо было возвращаться, так как лошадь  девать некуда.
Николай, так звали моего спутника, обрадовался:
– Ты только о дороге обратно не переживай, тулуп тёплый, а лошадь сама дорогу домой найдёт.
Мы попрощались, я забрался в сани, набросил на себя тулуп, взял в руки вожжи и отправился в обратный путь.
Мороз усилился. Лошадь резво бежала рысцой. Под тулупом было тепло, и я начал подрёмывать. Вдруг слышу, лошадь громко всхрапнула и понеслась. Выглянул из-под тулупа, увидел только какие-то тени, над тоннелем сверкнули глаза в темноте. Лошадь храпит и мчит чуть ли не в галоп. Тени исчезли.
Впереди поворот, на котором сани опрокинулись и вывалили меня вместе с тулупом на дорогу. Мгновенно я остался один в этом безмолвии и сразу пожалел, что не остался ночевать у Николая.
Попробовал бежать за санями, но они уже скрылись, да и бежать в валенках с тулупом было невозможно. Тулуп я бросил и пошёл по санному следу. Вначале шёл легко, потом мороз начал забираться под одежду, валенки с каждым шагом становились всё тяжелее.  Я начал периодически останавливаться, пытаясь беречь силы. Минут через двадцать вижу, что-то чернеет впереди. Подошёл. Стоит лошадь с санями, ждёт меня.  Подошёл к ней, обнял за шею, дал ей сена, привязал вожжи к оглобле и пошёл за тулупом. Нашёл его, взвалил на плечи и вернулся к саням. Лошадь стояла, опустив голову, вся покрытая инеем. Я взял вожжи в руки, и, как только сел в сани, лошадь тут же тронулась в путь. Я её не погонял, и где-то к полуночи мы были во дворе райкома партии. С трудом вылез из саней, так затекли ноги,  и всё-таки немного подзамёрз. Сторож взял поводья лошади и тулуп в свои руки. А я, чуть ли не одетый, лег спать.  Долго не мог заснуть. Всё думал, почему лошадь дождалась меня, не убежала в ночи, и что было бы, если бы она всё же это сделала. Ночью мне приснились волки.


МАЛЫЙ

Встречаем в аэропорту кандидата в депутаты Верховного Совета СССР. С ним его супруга и охрана. Супруга вышла из самолёта последней, но по-хозяйски осмотрела всех и всё вокруг. Кандидат был не последней фигурой в государстве, обладал большими полномочиями и авторитетом.
Прилетел он на встречу с избирателями, чтобы изложить программу, с которой пойдёт на выборы. Преду-смотрели посещения предприятий, встречи с людьми. Программа была очень насыщенной, его визит освещали журналисты центральных средств массовой информации. Короче, всё как всегда.
В первый день пребывания, вечером, был ужин в загородной гостинице. Всё пристойно – разносолы, всевозможные блюда, красиво и хорошо приготовленные.
В меру напитков и разговоры. В ходе разговоров были высказаны просьбы по решению вопросов, крайне важных для экономики области. Их приняли к сведению.
В перерыве затянувшегося ужина меня и подозвала к себе супруга кандидата в депутаты:
– Слушай, малый, пойдём поговорим.
Была она выше своего мужа и, как говорят в народе, в кости широкая.
Не церемонясь, говорит мне:
– Я вижу, что ты здесь не последний человек, руководишь всем. Мне вот конфеты ваши в коробках очень понравились. Ты мне ящичек с ними в самолёт не забудь положить. Да, и ещё. У нас дача загородная, там и участок неплохой. Хотелось бы посадить яблоньки и груши. Весна на дворе, самое время сажать. Люблю в земле повозиться. Ты только смотри, чтобы долго ждать не пришлось яблок и груш. Мне саженцы не нужны, а чтоб были деревца с почками цветочными, метра по три высотой, не менее. В самолёте места много, поместятся.
На следующий день в аэропорту, перед отлётом в Москву, она опять подзывает меня:
– Малый, давай отойдём в сторонку.
Отошли. Она говорит:
– Есть ещё одна просьба. У меня на даче Глаша работает, помогает мне. Она, как и я, с Украины. Пришли мне поросяток парочку на откорм. Только имей в виду, мне молочные не нужны, а так, килограмм по пятьдесят, шестьдесят, чтобы к осени их заколоть. Да, ну ты понимаешь, что их ведь и кормить чем-то надо. Комбикорм тоже загрузи, чтобы до осени хватило. Всё понял?
– Понял, – отвечаю.
– А когда машину отправишь, то позвони вон ему, – и показывает на помощника кандидата в депутаты.
Через две недели звоню помощнику и говорю, что в такое-то время машина будет на набережной, напротив гостиницы «Россия». (Это по просьбе супруги кандидата в депутаты).
В установленное время КамАЗ, покрытый тентом, и «Волга» стояли напротив гостиницы. Я позвонил помощнику, сказал, что машины приехали.
Минут через двадцать подъезжает правительственный ЗИЛ, из которого выходят охранник и водитель, открывают багажник и говорят:
– Можно переложить сюда.
Я показываю на КамАЗ, где хрюкали поросята, и говорю, что в багажник легковой машины они не поместятся.
Один из них заглянул в кузов, забитый мешками с комбикормом и двумя приличными хрюшками в больших ящиках, и говорит:
– Опять учудила, как бы Сам не узнал, а то достанется ей.
Выборы прошли удачно.

БАХУС ТОРЖЕСТВУЕТ

Наступили тревожные восьмидесятые прошлого века. Все стали жить в светлом будущем, которое обещал Никита Сергеевич Хрущёв. Правда, это светлое будущее ничем не отличалось от того времени, когда он это пообещал.
На самом деле, жить стали даже ещё хуже. Раньше были цели, к которым вела наш народ ленинская партия. Но иссякли лозунги и призывы. Не помогал и моральный кодекс строителя коммунизма, заимствованный из священных писаний. Определённая часть общества задумалась, почему иезуиты посадили на кол Томмазо Кампанелла. Ведь он первым высказал мысль о коммуне, где все равны. Утопия светлого будущего оказалась несостоятельной для нашей страны.
До августа 1991 года оставалось пять лет. И уже появились первые признаки гибели идеи о грядущем коммунизме. В стране расцвела коррупция. Чего стоило одно только хлопковое дело в республиках Средней Азии!
Волнения на Кавказе, вылившиеся в чеченскую вой¬ну, массовый выезд людей в Израиль и за океан, закулисные переговоры по Германии на Мальте и т. д. Да и Чернобыль был следствием приближающегося распада Советского Союза и гибели КПСС. Кризис неумолимо надвигался и в обществе, и в экономике.
Центральный комитет лихорадочно искал пути выхода из сложившейся ситуации. Проводились встречи с партийным активом на местах. На одно из таких совещаний собрались первые секретари обкомов, крайкомов, чтобы обсудить задачи, стоящие перед партийными организациями на текущий период, и подвести некоторые итоги по выполнению постановления ЦК КПСС, направленного на борьбу с пьянством и алкоголизмом.
На совещание съезжаться начали на день раньше. Секретари приезжали с помощниками, которые везли с собой всякое-разное. От этого всякого в гостинице до самого утра светились окна. Приехавшие объединялись с друзьями, соседями в своих регионах, небольшими группами. Помощники доставали разную снедь, а к ней то, что развязывает языки и здорово сближает.
Шла вторая половина восьмидесятых годов минувшего века.
Отношение к алкоголю было крайне отрицательное. С какой-то ненавистью, то ли к алкоголю, то ли к борцам с алкоголем, вырубали элитные виноградники, закрывали соответствующие производства. Складывалось впечатление, что кто-то в Кремле решил провести эксперимент: сможет ли народ сам восстановить разрушенное и уничтоженное. Эксперимент удался. До сих пор на прилавках присутствует подпольный алкоголь в размерах, превосходящих уровень выпускаемой алкогольной продукции до известного постановления. В большинстве своём это алкоголь очень низкого качества. Сколько погибло от него людей – не счесть.
Сегодня было бы намного дешевле восстановить разрушенные предприятия по производству качественного алкоголя под контролем государства. Но, оказывается, легче рапортовать о том, что в таком-то регионе ликвидированы подпольные цеха и заводы. Эти рапорты постоянно звучат в средствах массовой информации, как сводки с полей сражений, которые государство всегда проигрывает.
Совещание длилось около часа, до перерыва ещё далеко. Понадобилось срочно передать информацию своему шефу. Я вошёл в зал. Президиум был ярко освещён, в зале полумрак. За столом президиума – секретарь ЦК КПСС.
Первое впечатление, что я вошёл не в зал, где проводилось совещание, а в помещение огромной пивнушки, не проветренной после очередной попойки. В зале стоял густой запах перегара, неприятный до тошноты.
Я передал шефу записку и как можно быстрее пошёл назад.
Борьба с пьянством и алкоголизмом была в надёжных руках: Бахус торжествовал.
А совещание проводил самый ярый борец с пьянством и алкоголизмом товарищ Е. Лигачёв.
Может быть, вина была и не его – помощники виноваты. Не изучили они историю борьбы с этим злом ни в России, ни в мире. Запретительные меры, увы, не приводили к победе. Эта борьба и привела, в конечном итоге, к гибели КПСС со всеми вытекающими последствиями.
Но партийный актив дал молчаливую оценку известному постановлению.

ГРОЗА

Гроза налетела неожиданно. Беспрерывно сверкали молнии, грохотал гром. Дождь лил как из ведра. Одну палатку сорвало ветром. Кое-как до утра разместились в других палатках, потеснив их хозяев.
Наступило утро. Мы начали приводить стоянку первобытных людей в порядок. Многое размыло водой. Наш археологический отряд работал на раскопках неолитической стоянки древнего человека на берегу Дона в его верховьях. Один берег Дона представлял высокую кручу, под которой и была обнаружена стоянка. У её подножья раскинули лагерь, который после грозы представлял жалкое зрелище.
Приведя всё в порядок, мы услышали песню. Необыкновенно чистый голос задушевно звучал над Доном. На высокой круче стоял человек, раскинув в стороны руки, и, глядя вдаль, пел. Мы, как заворожённые, стояли внизу и смотрели вверх. Всё было как в сказке. Не сговариваясь, все полезли на кручу. После дождя подниматься быстро было трудно, ноги скользили по глине, а руками зацепиться было не за что. Когда мы наконец поднялись, то увидели человека, не спеша шедшего в сторону деревни, которая располагалась в километрах четырех от нас. Он был босой, в брюках и выгоревшей солдатской гимнастёрке.
На следующий день он пришёл опять на прежнее место и минут сорок пел песни. В основном это были песни военных лет, но были и лирические. Когда он пел, никто не мог работать.
Какая-то нереальная картина была перед нами. Далеко наверху, на фоне чистого неба, на краю бездны, протянув руки вперёд, стоял человек и пел. Перед ним внизу лежал Дон, а за ним до самого горизонта простиралась степь. И человек не просто пел, а как бы разговаривал с этими просторами, выражая песней свою любовь к ним.
Приходил он к нам целую неделю, не имея никакого желания с нами встретиться. Свой концерт он всегда начинал с песни «Вставай, страна огромная», а заканчивал песней:
«Мой костёр в тумане светит,
Искры гаснут на лету...
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту...»
Как только мы начинали карабкаться вверх, он уходил, чтобы утром прийти вновь.
Иногда мы ездили в эту деревню за продуктами. Поехав в очередной раз, расспросили у местных жителей о том, кто поёт нам песни. Они рассказали нам, что певец – бывший участник ансамбля песни и пляски имени Александрова. После ранения, в конце сороковых годов, его привезли домой к матери. У него было что-то с головой, с памятью. Песни, которые он пел, все были до пятидесятых годов, то есть до того времени, когда он служил в ансамбле.
Пришло время заканчивать работу. Вечером мы упаковали багаж, убрали за собой весь мусор. Утром, снимая палатки, мы вновь услышали песню. Он как бы прощался с нами. Мы не стали подниматься, чтобы не спугнуть его и дать ему допеть до конца. Когда поднялись наверх к машине, его уже не было видно. Вместе с ним как бы ушла для нас вечность, часть истории героических, трудных лет.

ДОРОГА К ХРАМУ

Сегодня главное событие года для православных христиан – праздник Светлого Христова Воскресения – Пасха.
Слово «Пасха» пришло из греческого языка и означает «прехождение», «избавление».
В этот праздник все дороги ведут в церковь. Надо освятить куличи и крашеные яйца как символы воскресения Христа. К полуночи верующие стекаются в храмы и благоговейно ожидают наступающее Пасхальное торжество.
Сегодня храмы не могут вместить всех желающих. Изменилось время, а вместе с ним и отношение к церкви и Богу.
Накануне праздника убираются кладбища, приводятся в порядок могилы, отдается дань уважения усопшим. Сегодня идеология, отрицающая церковь, ушла в прошлое. Восторжествовало право вероисповедания. Люди как бы распахнули свои души.
В шесть утра зазвонил телефон. Это был мой давний друг. Вместе мы когда-то работали в комсомоле, ходили в обязательные комсомольские рейды к храмам в Пасхальную ночь, однако никогда информацию по рейдам в райком комсомола не докладывали. Работали мы с ним и в партийных органах. Церковь не посещали, но и не осуждали тех, кто ее посещал.
Позвонивший поздравил с праздником и радостно сообщил, что вместе с женой отстоял всю службу в Задонском Владимирском соборе.
Я рад за него. После тяжелейшей аварии на машине и перенесенной операции на сердце ему было трудно отстоять службу. Для него это было подвигом, как бы преодолением самого себя через боль, трудности  и радостью от надежды, которую он получил в храме.
Было много звонков от друзей, товарищей, искренне поздравлявших с праздником. В разговорах мы часто задавали друг другу вопросы, о том, почему были лишены этого праздника ранее.
Теперь же, в преклонном возрасте, все ощутили необходимость прикоснуться к таинствам церкви и получить от нее утешение и надежду. Дороги ведут нас к Богу. Но у каждого из нас своя дорога к нему. Порой она терниста, полна испытаний и преодолений. Н.А. Некрасов в поэме «Железная дорога» писал о желании найти «тропинку к самому себе».
Каждый человек должен оставить свой след на Земле, память о себе, о том, кем он был. Это и есть дорога, данная нам судьбой. Мы не можем знать, где начинаются и где заканчиваются наши дороги.
Анна Ахматова писала: «Какой короткой сделалась дорога, которая казалась всех длинней».
Обо всем этом мы и рассуждали с моим товарищем за две недели до Пасхи, направляясь в соседнюю область в известный старинный городок к давнему знакомому священнику. С нами был молодой человек, из-за которого мы и отправились в поездку. Дальняя дорога располагала к разговору.
Под колеса стелется полотно дороги. Когда-то на месте нынешней современной автострады проходил тракт. Он связывал центр России с южными губерниями. Зимой по нему возами везли хлеб, рыбу, мясо, бочки с соленьями, а также строительные материалы и многое другое, в чем нуждалась столица. Обратно везли то, что необходимо было людям в российской глубинке. Брели по нему странники, богомольцы, нищие. Мчались почтовые тройки, шествовали крестные ходы. «Баловались» на тракте и лихие люди, грабя проезжающих.
Дорога была свидетельницей многих исторических событий и драм. По ней торжественно шли на богослужение и со слезами на войну, с улыбками на праздник и со скорбью на кладбище.
В картине К.А. Савицкого «На войну» просматриваются две дороги: одна – к храму, другая – к смерти. Но это одна дорога.
Мелькают за стеклом автомобиля сегодняшние сельские поселения, где богатые особняки соседствуют с маленькими домишками, своей историей уходящими в далёкое несправедливое прошлое. Изменилась дорога, но она, как и раньше, обнажает социальный срез общества.
Мчались по Сибирскому тракту бешеным аллюром тройки, а по обочинам дороги, уступая им путь, двигались крестьянские телеги. Это сюжет из картины Н.Н. Каразина «Сибирский тракт».
Есть ещё одно полотно «В дороге. Смерть переселенца» – работа художника С.В. Иванова. Посвящена она теме переселенчества, массового переезда безземельных крестьян из центральных губерний России на плодородные земли Сибири. Но были и переселенцы, потерпевшие неудачу.
Видела дорога всё: и радость крестного хода по случаю Пасхи, и людские трагедии. Мчимся по трассе, бывшему тракту, и вспоминаем картину В.Г. Перова «Сельский крестный ход на Пасхе». Дороги как таковой не видно. Она не видна из-за шествия, персонажи которого очень выразительны и колоритны, особенно священник. Он пьян. Лицо обрюзгшее, безразличное к происходящему. Кроме омерзения, никаких других чувств не вызывает. Рядом на ступенях лежит ещё один пьяный служитель церкви. У крыльца на земле расположился прихожанин.
Думается, насколько же была безгранична вера людей, что они прощали священникам все их слабости и вольности. Правда, так было до поры до времени. Настало время, когда народ припомнил им всё, начав громить церкви и усадьбы священников, подогреваемый новой идеологией братства и равенства.
Спустя многие годы спохватились и стали возрождать порушенное. Но ошибки прежнего духовенства начали проявляться вновь. Ведь среди служителей церкви встречаются и карьеристы, и славолюбцы. Не успев окончить духовную семинарию, многие из молодого духовенства, особенно из монашествующих, любыми путями рвутся к высшим чинам.
Навстречу нам мчались джипы, «мерседесы», но были среди них и убогие, видавшие всё «жигулёнки» и «москвичи», автомобили «Ока», которые при виде шикарных машин скромно прижимались к обочине.
Мы ехали к священнику, который верой и правдой служил Богу, был образован, отличался высокой культурой и большими знаниями. К таким, как он, люди шли за помощью в трудную минуту. Мы тоже хотели получить совет, а может быть, и помощь для нашего попутчика.
Как быть, если человек при рождении был крещён женским именем, а спустя много лет сменил пол. Сменил, потому что не чувствовал себя женщиной. Это чувство мучило его всю жизнь, а прожил он в чужом обличье почти тридцать лет. Ушёл из семьи отец, отвернулась родная сестра. Он остался один со старенькой матерью, которая и благословила его на операцию.
Отвергнутый всеми, не найдя нигде сочувствия, он обратился к церкви, последней надежде, где и нашел утешение. Его дорога жизни оказалась дорогой к Богу через невероятные испытания – физические и духовные.
Он понимал все трудности, которые его ожидали, а это и физическая боль, и неприязненное отношение окружающих, вплоть до презрения. Но  несмотря ни на что, всё равно решился на этот шаг.
Парадоксы жизни. Было время, когда крещёные партийные руководители призывали не верить в Бога, отрицали его, преследовали людей за религиозные убеждения, соблюдение обычаев православного христианства.
Сменилась идеология коммунизма, открылись  храмы. Бывшие ярые атеисты – партийные работники, пошли в церковь. Их отпевают и провожают в последний путь по православным обычаям. Но тысячи исковерканных судеб остались молчаливыми памятниками несостоявшегося светлого будущего. Православие оказалось  сильнее.
Память неумолимо отправляет нас в прошлое.  Конец 80-х годов XX века. Научно-технический прогресс, космос, образование, новые технологии и т.д.  Казалось бы, атеизм должен прочно утвердить себя,  но получилось наоборот. После 1991 года люди пошли  в церковь.
А в конце 80-х женщина-мать в одном из районов обла¬сти решила проводить своего единственного сына в последний путь по христианскому обычаю. Погиб он в автомобильной катастрофе, будучи вторым секретарём райкома партии. На отпевание в церковь пришли почти все члены бюро райкома. Погибшего в районе не просто уважали, его любили. Было ему чуть больше тридцати лет. Умный, обаятельный. В последний путь его пришли проводить сотни людей, выказав, тем самым, ему свою любовь и благодарность. Через день на бюро обкома партии освободили от работы почти всё руководство района.
Казалось бы, времена безбожия давно прошли. Время показало, что на проходившем в сентябре 1925 года диспуте «Христианство или коммунизм» народный комиссар А.В. Луначарский спор с митрополитом А.И. Введенским проиграл. Призрак коммунизма больше не бродит по Европе. Решение бюро обкома партии иначе как проявлением мракобесия сегодня и не назовёшь. А ведь его принимали люди, в своё время крещённые, к тому же образованные, на словах утверждающие свободу слова и вероисповедания. На деле же, боясь за свои кресла, они отчитались перед ЦК КПСС о принятых мерах, которые там были одобрены.
На дворе заканчивался ХХ век, и, хотя проявлять средневековое иезуитство было полным абсурдом, демократический централизм в партии был незыблем. Внутрипартийная дисциплина превращалась в анахронизм. Вспомнилось и заседание бюро обкома партии по выполнению постановления ЦК КПСС по усилению борьбы с пьянством и алкоголизмом. Исключали из партии молодого коммуниста, передовика производства. Его портрет был на заводской Доске Почета.
В нерабочее время, в жаркий летний день он имел неосторожность подъехать на велосипеде к пивному ларьку и налить в банку пива. Нашёлся доброжелатель, который сфотографировал его за этим занятием и переслал фотографию в обком партии. И чтобы отчитаться перед ЦК КПСС, учинили показательную расправу над человеком, который не был алкоголиком, а был хорошим семьянином, уважаемым человеком на заводе, в городе. Он недоумевал, за что его собираются исключать из партии.
Первый секретарь обкома умело подвёл итоги обсуждения и внёс на голосование вопрос об исключении виновного из партии. В зале заседания бюро обкома была гнетущая тишина. Все понимали, к чему этот спектакль. Нужно отчитаться перед ЦК, что в области идёт нешуточная борьба с пьянством. В результате ни в чём не повинный человек пострадал. Во время голосования секретарь обкома партии по идеологии, подняв руку «за», заплакала. Чудовищно.
Но вернёмся к нашему попутчику. Мой товарищ, используя своё служебное положение, помог ему осуществить свое желание. Потом он рассказывал, что увидел, когда пришёл к этому парню в больницу после операции. Человек был весь перебинтован, через бинты проступала кровь, он еле стоял на ногах. Однако в глазах его было счастье, радость от того, что наконец-то ошибка природы была исправлена.
После операции прошло два года. Теперь молодого парня мучило сознание вины перед Богом. Ведь он был от его имени крещен и наречен Надеждой – женским именем. Приняв решение поменять пол, формально он все сделал. Получил паспорт, военный билет на имя Андрея. С большим трудом были отрегулированы вопросы на работе. Окружающие начали забывать все перипетии в его судьбе. Но его угнетало то, что он не сделал главного: не пришел в храм, чтобы в церковных анналах записать себя под мужским именем. Он сменил пол, имя, но без благословения церкви. И мы надеялись, что получим помощь от нашего мудрого товарища.
Приехали. Позвонили. Священник попросил нас подъехать через час по окончании службы. Порекомендовал нам потратить этот час на посещение музея, – бывшего дворца принцессы Ольденбургской, близкой родственницы царской семьи. Во дворце только начинались реставрационные работы. Начавшись, прекратились. Не было финансирования! А дворец, как архитектурный памятник, производил впечатление. Обращала на себя внимание продуманность и тщательность проектирования самой усадьбы. Главное,  не были забыты люди, проживающие вокруг. Чтобы занять их работой, построили сахарный завод с фабрикой по производству конфет и шоколада, школу, больницу, небольшой конезавод. Был разбит прекрасный парк, построена церковь, вымощены дороги. Люди были очень довольны вниманием. И надо отметить, что лихолетье революций и гражданской войны не затронуло дворец.
Время пролетело быстро.
Священник нас уже ждал. В большой комнате был накрыт стол: каша, овощи, чай, немного сухого красного вина. Пост есть пост. Но не это было главным. Лицо его светилось радостью от нашего приезда. За скромной трапезой мы проговорили почти три часа. Обсуждали всё и вся. Но не осуждая, а пытаясь понять: почему? Наш собеседник, как бы подытоживая разговор, сказал: «Беда может к нам прийти, если мы будем забывать уроки прошлого. Деньги опять начинают главенствовать в обществе, разделять его на богатых и бедных, что порождает зависть и недовольство людей». Мой товарищ вспомнил картину В.Г.;Перова «Сельский крестный ход на Пасхе» с пьяным священником. Получается, что церковь,
в какой-то степени, сама себя и погубила сто лет назад. Потому народ и начал громить церкви, преследовать попов – сытых, пузатых, богатых, забывших о своем предназначении перед Богом. Сейчас все начинает повторяться. Деньги затмевают глаза нынешнему духовенству по всей вертикали церковной власти.
Церковь в нашей стране отделена от государства, но влияние ее на наше общество очень и очень велико.
А если учесть, что в руках церкви сегодня сосредоточены огромные богатства, то это иногда вызывает тревогу. Тем не менее, люди ждут от церкви ответов на многие вопросы, ищут в ней успокоения, совета, как жить дальше.
Пришло время расставаться. И только в этот момент наш собеседник, обращаясь к товарищу, которого мы привезли с собой, сказал, чтобы он приехал к нему на следующей неделе один, и всё, что можно и необходимо сделать, он сделает.
На этом мы и расстались.
Желаемый для каждого из нас конец дороги жизни хорошо обозначил А.С. Пушкин: «Туда б в заоблачную келью в соседство Бога скрыться мне».

КРЕЩЕНИЕ

Застолье в разгаре. Шутки, анекдоты, воспоминания, напутствия. Хозяйка хлопочет на кухне и за столом, чтобы всем было сытно, вкусно. Толк в этом она знала, отработав директором ресторана не один десяток лет.
А собрались за столом по поводу предстоящего
отъезда её мужа на работу в Монголию. Продолжалось застолье долго. К этому располагала обстановка радушия, гостеприимства хозяев и давняя дружба собравшихся за столом.
Переговорив всё и обо всем, кто-то из женщин задал вопрос отъезжающему:
– Юра, а ты крещён?
– Нет, – прозвучал ответ.
– Как же так, уезжаешь надолго, в чужую страну,  и не крещён? Николай (уже обращаясь ко мне), а ты крещён?
– Нет, – ответил я так же, как и Юрий.
Женщины дружно решили исправить ситуацию, навалившись на нас, некрещёных, с уговорами, а потом и требованиями, чтобы до отъезда Юрия приняли крещение.
Мы и не стали возражать. К этому времени были уже беспартийными. КПСС канула в лету. Договорились, что в ближайшее время примем крещение. На этом застолье и закончилось.
На следующий день Юрию пришла телеграмма – срочно прибыть в Москву для отъезда в Монголию.
А отъезд назначен через день.
В церковь мы с ним не успели попасть. Решили сделать это по возвращению Юрия из командировки.
Проводили. Прошло полгода. На дворе декабрь. На улицах неуютно, тоскливо, холодно, грязно. Пригласили к себе в гости супругу Юрия Шуру. Накрыли стол, за которым и просидели далеко за полночь. Расположились на кухне. На подоконнике стояла горка кастрюль, стояла давно. И вдруг, часа в два ночи, горка с грохотом посыпалась на пол. Это было так неожиданно, что Шура перекрестилась со словами «К худу это или к добру?» У всех возникло какое-то нехорошее чувство тревоги: не случилось ли что-то плохое?
Легли спать. В пять утра звонок. Я беру трубку. Звонила Шурина дочь со слезами, рыданиями: «Папа умер».
Потом нам расскажут, что утром он не вышел на работу. Послали за ним, а он в кровати, с книгой в руке, уснувший навсегда.
Похороны состоялись дней через десять.
После похорон Шура говорит мне:
– А ведь могло бы быть и по-другому, если бы вы с ним покрестились. Не подводи своего друга, сходи окрестись, вы же договаривались.
Прошло девять дней после похорон. Мы собрались, помянули Юрия. Ночью мне приснился сон: «Ночь безлунная, одни звезды на небе. Я иду кромкой леса. Справа от меня – силуэты изб, слева – лес. Очень холодно. Впереди показались контуры храма. Подхожу к нему, и вдруг, откуда ни возьмись, подбегают ко мне три мужика. Двое берут меня за руки и ведут к храму, третий идет впереди. Подводят меня к воротам в храм. Ворота очень высокие, из дерева, новые, даже не крашеные. Мои провожатые крепко держат меня за руки, а третий двумя руками отворяет одну половинку ворот. На меня хлынул теплый воздух. Он показался мне не только теплым, но и какого-то изумрудного цвета.
Из храма повеяло праздничной красотой, а со свода его на меня с легкой улыбкой смотрела пресвятая Богородица. Меня неудержимо потянуло в храм, в тепло, но человек, открывший воротину в него, захлопнул её. Все погрузилось во мрак и холод».
Проснулся, как будто после просмотра фильма. Прошло много лет после той ночи, но сон этот памятен во всех мельчайших подробностях до сих пор.
На другой день пошел к знакомому священнику. Рассказал ему про кастрюли, сон, про Юрия.
Выслушал он меня внимательно и говорит:
– Ты, наверняка, был неверующим, но то, о чем ты рассказал, вызвало в тебе сомнения. Почему тебя в трудную минуту не впустили в храм? Ты был не крещён. Решение принимать тебе.
Решение принял сразу. Договорились, что окрестит он меня в воскресенье, за неделю до праздника Крещения.
В крёстные выбрал жену Юрия Шуру и давнего товарища своего, доктора Геннадия.
В назначенный день пришли в храм. Меня ждали. Мой знакомый священник пригласил ещё двух своих коллег – настоятелей храмов.
Крещение было проведено с соблюдением всех священнодействий, называемых Таинствами.
После его завершения я пригласил всех участников торжества к себе домой, но священник попросил пройти к нему в кабинет, как бы немного отдохнуть.
Зашли в комнату. Там был накрыт стол, за которым мы и провели в разговорах часа два.
Священники признались, что им нечасто приходится крестить людей, убеленных сединой, долгой жизнью своей пришедших к Богу. Для них это большая честь.
Каких-либо изменений в себе после крещения я не почувствовал, но испытал огромное удовлетворение от того, что стал, как все, полноправной частичкой своего православного народа.

ДЕНЬ МЕДИЦИНСКОГО РАБОТНИКА

Лето. Сочи. Чёрное море. Второй день моросит, море прохладное – девятнадцать градусов. С балкона номера в санатории смотрю на пляж. В море плещется несколько человек, не дождавшись солнца из-за туч. Оно ещё не коснулось их тел своими лучами. Они, как ростки картофеля в подвале, белые. Но желание окунуться в море уж очень велико. Входили в воду долго, медленно, поочередно поднимая ноги, повизгивая от холодной воды, а затем шумно, с воплями в неё окунались. Но пробыв в воде совсем недолго, выскакивали на берег, радостные, что наконец-то они на море, к которому так стремились.
Посмотрев на эту картину, полную радости и счастья, я вернулся в номер. Супруга включила телевизор. Передавали концерт, посвященный Дню медицинского работника. На экране вручали лучшим из лучших высокие награды, премии, звучали поздравления.
Все профессии важны и нужны, но профессия врача особенно.
Каждый из нас благодарен им за свою жизнь.
На наших глазах совершенствуется их мастерство, оснащенность лечебных учреждений, растёт продолжительность жизни населения.
Глядя на экран, вспоминаю руки хирургов, оперировавших меня.
В то воскресенье, вернувшись с рыбалки, после обеда почувствовал боль в животе. Попил водички, полежал.
Не проходит, только усиливается. Становится невыносимой, как бы раздирающей меня на части. Ближе к вечеру боль стала нестерпимой. Подъехал сын на машине. Супруга позвонила знакомому хирургу-урологу, рассказала, что со мной происходит. Отвечает, что он в больнице на дежурстве и вместе с ним зав. отделением, главный хирург больницы и он же главный хирург города. Так что  привозите, посмотрим.
Привезли. Определили в палату, где уже находился молодой парень. Уложили в кровать. От боли пот с меня льется градом, не могу даже говорить. Зав. отделением начинает осматривать, прощупывать меня, задавать вопросы – на них отвечала жена. Диагноз он поставил быстро и точно – желчный пузырь, камни. Надо срочно сделать анализы и подготовить к операции. Боль сейчас снимем. Но не тут-то было. До трёх часов ночи провозились со мной. Уколы, капельницы, таблетки – ничто не помогало. Доктор не выдержал: «Да ты кричи, тебе легче будет, что ты как партизан молчишь». А я зубы разжать не могу. Всё забрызгано кровью. Посоветовавшись между собой, решили ввести наркотическое лекарство. После этого я провалился в сон. Проснулся. Сосед спрашивает: «Живой? Я думал тебе конец. Слава богу, что отживел». Пришли мои «мучители». Как самочувствие? – спрашивают.
– Нормально, – отвечаю,  – боль ушла.
Ну, вот что. Сегодня возьмём все анализы, и если их результаты позволят, то завтра сделаем операцию. У тебя желчный камнями забит.
Взяли у меня все анализы, сделали клизму, на ночь уколы. Ночь спал, как ребёнок. Утром забежал хирург: «Анализы хорошие, операция на двенадцать часов». Сделали ещё уколы, капельницу поставили. Около двенадцати вкатили в палату каталку, уложили на неё и повезли на операцию. В операционной меня положили на стол, зафиксировали на нём, в двенадцать часов поставили капельницу, и я отключился.
Пришёл в себя от того, что кто-то похлопал меня по щекам. Очнулся. Думаю: «Почему не чувствую боли, ведь операция прошла». Наклоняется надо мной хирург и спрашивает: «Как самочувствие?» «Отличное», – отвечаю, и опять меня отключают.
Как потом выяснилось, главный хирург, назначив мне операцию на двенадцать часов, забыл про меня и уехал на совещание в горздравотдел, куда его срочно вызвали. Там его и разыскали. Примчался он оттуда в два часа дня. Проспал я в ожидании операции на операционном столе больше двух часов.
Очнулся. Не могу пошевелиться. Любое движение вызывает боль. Открыл глаза – полумрак. Рядом хлопочет медсестра, санитарка, какие-то трубки, склянки, провода на мне. Шевельнулся, застонал. И в это время голос с одной из кроватей: «Васильич, не ссы, прорвемся». Понял, что нахожусь в реанимации не один. Всё время вокруг меня какое-то движение. Кого-то привозят, кого-то увозят, делают уколы, ставят капельницы, заходят врачи. После неожиданного приветствия чуть-чуть на душе повеселело, и я вновь отключился.
Проснулся в середине дня, а к вечеру меня на каталке отвезли в палату. Несколько раз заходили врачи, медсестры, нянечки. Ночь прошла в каком-то забытье.
Ни пошевелиться, ни кашлянуть, ни слова сказать, хорошо, что обезболивающее дали. Наступило утро следующего дня. Захотелось в туалет. Утка под кроватью, не достать. Решил встать. Благо туалет был в палате, в четырёх шагах. Привстал, опираясь на штангу с капельницей. Сел на кровати. Всё перед глазами поплыло. Посидел, затем, опираясь одной рукой на штангу, встал, другой рукой взялся за спинку кровати и сделал один шаг. Всё тело охватила какая-то дрожь, холодный пот бежал по спине. Постоял и двинулся дальше. В туалет я зашёл с капельницей. Самое сложное было развернуться в нём, капельница мешала. С трудом, обливаясь потом, добрался до кровати и сразу же заснул, как будто вагон с прицепом разгружал.  Третий день. Учусь ходить. В коридор ещё не выходил.
На четвертый день, а это была суббота, около одиннадцати утра заходит ко мне в палату хирург, делавший операцию, и с ним мой товарищ, который ему ассистировал. Поговорили со мной, расспросили о самочувствии и говорят: «А теперь пойдём с нами в ординаторскую». «Да я не дойду», – отвечаю. «Ничего, поможем». Помогли. Заходим в ординаторскую. На столе котлеты, картошка, огурцы, хлеб и бутылка армянского коньяка. Главный говорит: «Слушай меня внимательно. Кто бы тебе что ни говорил,  на диету не садись. Удалили мы у тебя желчный пузырь, забитый камнями. Ешь всё, но не злоупотребляй острым, жирным, жареным». После этого открыл бутылку, налил в три рюмки коньяк и предложил выпить за здоровье. Что и сделали. Закусили тем, что было на столе. Бутылку выпили. Отвели меня в палату. Как это было, не помню. После такого обеда проспал почти сутки.
А через несколько дней выписали из больницы.
Одно плохо. Я так и не узнал, кто в реанимации меня «добрым» словом поддержал.


ОКО ПАРТИИ

В структуре органов управления КПСС всё было продумано. От приёма в партию и до исключения из неё. Нельзя было быть на руководящей должности беспартийным.
 И если человека исключали из партии, то он лишался и занимаемой должности.
Во всех партийных органах, начиная от райкома и до ЦК КПСС, были партийные комиссии, которые заодно следили за членами партии, занимающими определенные посты на предприятиях, в организациях и партийных органах. Особенно они реагировали на письма и жалобы трудящихся. Одновременно проверяли выполнение решений партийных органов и государственной власти, касающихся, в первую очередь, руководителей.
Любые отклонения от установленных норм и правил карались жесточайшим образом.
В партийных комиссиях наряду с высокопорядочными, опытными людьми были и такие, кто взял на вооружение опыт тех, кто в период репрессий проявили себя как человеконенавистники. Для них было просто необходимо кого-то наказать, вывернуть человека наизнанку из-за ничего не значащего проступка, а иногда и просто свести с ним счёты. 
Приходит в райком партии письмо с партийной комиссии обкома за подписью члена парткомиссии. В этом письме он рекомендует рассмотреть партийное дело одного из руководителей крупнейшего предприятия города. Суть его проступка состояла в следующем. На дачном участке в шесть соток он построил домик. Но получился он у него не шесть метров на четыре, а шесть на четыре с половиной метра. А надо сказать, что виновный был очень уважаемый человек в городе, участник войны. На первомайской демонстрации грудь его держала ордена и медали. В это время из ЦК поступило указание:  взять под контроль строительство дачных домиков, дабы народ не строил на своих участках дома  площадью более двадцати четырёх квадратных метров, чтобы не обуржуазиться.
И это в то время, когда в стране катастрофически не хватало жилья.
Партийная комиссия рьяно взялась проверять дачные домики. Доходило до исключения из партии.
Автор письма полдня с рулеткой производил замеры домика и установил, что ширина его превышена на пятьдесят сантиметров. В результате на бюро райкома партии рассматривался вопрос о злоупотреблении, допущенном при строительстве дачного домика. Когда попросили виновного объяснить случившееся, он, убелённый сединой, всю жизнь отдавший родине, защитивший её на фронтах войны, встал и задал вопрос:
«А за что вы меня судите?» – по его щекам текли слезы. Он не понимал своей вины. Махнув рукой, сел.
Первый секретарь райкома партии, обращаясь к нему, сказал: «Мы не видим Вашей вины, но обязаны, соблюдая партийную дисциплину, дать отчёт в обком партии, что мы рассмотрели письмо члена парткомиссии обкома и приняли меры». Члены бюро райкома партии единодушно высказались, что никакого наказания быть не может, поскольку это было большим перебором, а товарищ с парткомиссии переусердствовал.
Ему доставляло удовольствие изгаляться над руководителями, показывая силу, которую ему давали полномочия партийной комиссии. Потом выяснилось, что при выделении земельных участков под строительство домиков, он взял один участок для себя и два – для своих сыновей. Построил на них домики, привлекая для этого руководителей строительных организаций. Его побаивались.
Однажды первый секретарь обкома вызвал меня к себе и подал письмо со словами: «Хоть это письмо и анонимное, я прошу вас внимательно разобраться и проверить все изложенные в нем факты. Оно касается нашего работника».
Придя к себе в кабинет, я внимательно прочёл письмо. Речь в нём шла о том, что инструктор одного из отделов обкома партии строит дом на окраине города, используя служебное положение и злоупотребляя при этом. Повертел в руках анонимку, почерк мне показался знакомым. Моментально начал перебирать документы на столе, в сейфе, а в голове бьётся мысль, что это от работника парткомиссии, о котором шла речь выше. Нашёл его заявление на отпуск, потом ещё один документ, написанный его рукой. Возникло какое-то нехорошее предчувствие. Начал сверять почерк. Один в один. Анонимка была написана им. Зримо ощутил, кто посылал в лагеря и на расстрел людей в годы репрессий.
Пригласил к себе инструктора и спрашиваю: «Какие у тебя отношения с членом парткомиссии?» Говорит: «Да никаких нет. Начал ко мне обращаться с очень непростыми просьбами личного характера. Я отказал, потому что их решение было связано со злоупотреблениями. Пообещал мне припомнить. Но это было давно». Спросил у него про строительство дома. Сказал, что на каждый кирпич, гвоздь есть документы. Всё делал по закону, а дом строил для семьи дочери, у которой не было квартиры. Об итогах проверки доложил первому секретарю обкома. Подумав, он сказал: «Анонимку уничтожить, и забудем этот инцидент».

У ПОРОГА

***

Это коснулось меня. Никогда не думал и представить даже не мог, что страшная болезнь придет ко мне. Пережив многое, вырвавшись из её объятий, счел своим долгом рассказать об этом, поделиться пережитым, своими мыслями о борьбе с болезнью.
Может быть, эта небольшая книга поможет кому-то, вселит уверенность, придаст силы, укрепит волю в борьбе с недугом.
Пишу откровенно, без прикрас, в надежде на понимание читателя.
Всё зависит от того, как каждый из нас относится к своему здоровью. Надеяться только на государство в этом случае нельзя.
Государству надо выполнить главное:  создать атмосферу доверия между властью и обществом, обеспечить научно обоснованную просветительскую и профилактическую работу среди населения, поднять ответственность каждого гражданина за своё здоровье.
И тогда человек в союзе с государством победит свою болезнь, какой бы она ни была.
За государством – кадры, технологии, лекарственные препараты. Остальное – за самим человеком.

***

Ночь. Три часа. Просыпаюсь от чувства дискомфорта. Правая сторона живота влажная. Трогаю рукой. Белье в этом месте мокрое. Делаю вывод: отклеилось кольцо, к которому крепится калоприёмник. Накануне переусердствовал с уборкой снега.
У меня стома – искусственное отверстие на животе, через которое после операции выведена тонкая кишка с разрезом. Через него выводится переработанная желудком и тонкой кишкой пища. Своего рода дренаж. Разрез на животе тоже небольшой. Из него выглядывает часть кишки – сантиметров около четырех, не более. Особенность её в том, что работает она на дренаже произвольно. Раз в два-три часа надо освобождать пакет. Привыкаешь к этому быстро. Но когда отъезжаешь из дома, то думаешь о том, чтобы на маршруте обязательно был туалет. Каждые три-пять дней пакет надо менять. Иначе он может отклеиться в самом неудобном месте, что и бывает нередко. Так и произошло.
Надо будить жену.
– Лиля! – тихо обращаюсь к ней. Спит она чутко.
– Что, Толя?
– Авария.
– Сильно?
– Да, придется и постель менять.
– Не переживай, все сейчас сделаю.
Иду в ванную, где снимаю с себя кольцо, пакет и становлюсь под душ. Начинаю смывать с себя последствия аварии. Жена помогает. Отмылся. Надел халат и лег на диван, на котором уже лежала пеленка, чтобы ничего не испачкать. Лиля готовит все необходимое для того, чтобы наклеить кольцо и прикрепить к нему пакет.
Она тщательно протирает поверхность живота вокруг стомы, смазывает различными обеззараживающими и обезболивающими мазями, сушит, вновь протирает, чтобы приклеить всё необходимое и закрыть стому. Хорошо, что запаха из тонкой кишки нет.
В это же время стома периодически фонтанирует, не обращая на нас никакого внимания. И всё, что жена протерла и промазала, приходится делать снова. В ход идут салфетки. Порой на это расходуется целая пачка. Постепенно она «радует» нас, извергая из себя всё меньше и меньше.
Лиля готовит кольцо:  вырезает в нем отверстие, чтобы одеть на стому. Отрывает от него пленку, закрывающую клеевую поверхность, и аккуратно приклеивает кольцо. Теперь из кольца нахально торчит кишка, которая живет как бы сама по себе. Крепит пакет к кольцу, плотно закрывая стому. Можно вздохнуть. Смотрю на часы. Пять утра. Почти два часа ушло на эту непростую процедуру. Легли спать. Жена уснула сразу. Я не сплю. Вспоминаю минувший год. Самый трудный в моей жизни, когда, отметив с друзьями свой день рождения, я отправился в областную больницу.
Последние два года меня досаждал геморрой. Ходил к друзьям-докторам. Они назначали различные препараты, от которых я чувствовал лишь временное облегчение. Стал читать литературу, слушать различные рекомендации. Лучше не становилось. Принимал эспумизан, иммодиум, мукафальк и другие лекарства от диареи и запоров. Всё это действовало временно. Жена устала меня уговаривать сделать колоноскопию.
После дня рождения принял решение идти на обследование. Опять с помощью друзей. Мой товарищ, хирург-уролог Геннадий Васильевич Коростелев, договорился в областной больнице по колоноскопии со своим знакомым врачом.  Было обещано, что все будет происходить под наркозом. Беспокоить главного врача не стали. Как потом выяснилось, зря.
Перед процедурой, накануне вечером, промыл кишечник. Утром заехал за своим другом и отправились с ним на колоноскопию.
Приехали. Сидим около кабинета. Ждём врача. Пришёл, мы познакомились. Подождали минут пять. Выходит медсестра и приглашает на осмотр. Захожу. Снимаю с себя всё, что ниже пояса, и ложусь на высокий узенький столик, поджав колени к животу. Врач в это время настроил аппаратуру: «Начинаем». Сестра начинает вводить в прямую кишку длинный шланг с приборчиком на конце, который фиксирует все изменения в кишечнике и передает их на телеэкран для врача. Наркоза нет. Ощущения пока терпимые. По шлангу в кишечник поступает воздух, который как бы раздувает его, что позволяет заглянуть во все закоулки. В животе появляется тяжесть. Врач дает сестре команды: остановиться, назад, вперед, опять остановиться. Что-то не так. Меня насторожило:  сестра только немного ввела шланг в прямую кишку, а команды пошли сразу.
Пройдя прямую кишку, отправились в путешествие по кишечнику. Опять команды: вперед, назад, остановиться. Что-то не так. Потом выяснилось – вторая остановка была в толстом кишечнике.
Наконец процедура закончена. Оделся, вышел в коридор. Ждём с товарищем, когда будет готово заключение. Минут через десять его позвали. Отсутствовал он минут пятнадцать. Вышел. Стараясь говорить спокойно, сообщает мне новость, от которой можно упасть в обморок. Начинает издалека.
– У тебя в толстой кишке большой полип с ножкой размером почти в сантиметр диаметром. Немного хуже – в прямой. Обнаружена опухоль на кишке сантиметров восемь в длину.
– Ничего себе, немного хуже. – Пытаюсь осмыслить. Неужели конец? Но воспринимается новость спокойно. Этому способствовала тупая боль в животе от накачанного в кишечник воздуха. Кишечник его не возвращает. Он сосредоточился во всех его извилинах и не может сразу выйти. Боль тупая, заглушающая всё, в том числе  и новость, которую поведал мне товарищ.
– Значит онкология? – уточняю я.
– Да. – И он вновь ушёл в кабинет врача, попросив меня подождать в машине.
Вышел на улицу, подошёл к машине. Водитель спрашивает:
– Ну, что?
– Влип я. Онкология.
Он замолчал. Я же начал, как говорят в народе, нарезать круги по территории больницы, пытаясь снять боль в животе. Минут тридцать прошло, легче не становилось. Появился Геннадий Васильевич. Сели в машину. Он что-то говорил мне, успокаивал, но я не слышал его. Мысль терзала одна:   быстрее доехать до дома и помочь кишечнику избавиться от воздуха. И только потом – о возникшей ситуации. Заключение у меня на руках.
Завезли товарища домой. Через десять минут и я был дома. Отдаю заключение Лиле. Читает. Долго читает. За это время можно большой рассказ прочитать. Никак не могла поверить заключению, однако виду не подала: «Переживём, будем бороться». Отвечаю:    «Победим, по-другому нельзя», – а сам в туалет. Воздух немного вышел, стало сразу легче. Говорю: «Давай думать, с чего новую жизнь начинать».
Заключение врача в один миг перевернуло всю жизнь, окрасив её в мрачные тона. Все вокруг поблекло и стало чужим. И я стал другим. Почувствовал себя изгоем. Надо было начинать жить по новым правилам.
Больной онкологией. Это уже не просто болезнь – это образ жизни. Это отказ от значительной свободы и независимости, отказ от многих привычек и пристрастий.
– Давай позвоним Павлу Петровичу в Москву. – предлагает Лиля. – Он же хирург-онколог.
Через пять минут, прослушав от Лили заключение, он говорит: «Первое – никакой паники. Эта опухоль в прямой кишке лечится. Процесс будет длительным, долгим. Сначала химическая терапия, затем лучевая, а потом уже операция. Но главное сейчас:  паники не должно быть. Надо срочно определиться с лечением. Я рекомендую только одно:  лечиться в Москве. Определяйтесь в какой клинике. Будем на связи».
Павел Петрович – наш давний друг, готовый всегда прийти на помощь.
Принимаем решение утром ехать в областную больницу. Жена звонит главному врачу и просит принять нас утром. Спали плохо. Вспомнилось многое, в том числе и Анна Ахматова, которая писала: «Какой короткой сделалась дорога, которая казалась всех длинней...».
Встали рано. Зная, что утром у главного врача оперативка, поехали к десяти часам. Посмотрев заключение, Любовь Викторовна Агафонова успокоила нас, приведя много примеров излечения от этой болезни, и предупредила, что лечение будет сложным. Затем пригласила врача и попросила провести полное обследование моего организма: посмотреть на МРТ, УЗИ, сделать кардиограмму сердца, посмотреть сосуды, взять на анализы кровь, мочу. На это ушел целый день, но всё было исполнено оперативно.
Утро следующего дня мы встретили уже в больнице. Нас ждали. «Анатолий Васильевич, наличие онкологии подтверждается. Метастаз нет. Все документы наших исследований передаю вам. Необходимо поехать в онкодиспансер, чтобы получить их заключение, без него вас нигде не примут. Там поставят на учет, и, если вы намерены лечиться в Москве, это заключение должно быть у вас на руках». Сказав всё это, Любовь Викторовна позвонила в онкодиспансер своему коллеге, попросила его принять меня и уделить необходимое внимание.
Пора объяснить читателю, почему в моем сугубо личном жизнеописании встречаются имена высоких руководителей. Я и моя жена звонили не просто чиновникам, а друзьям, с которыми прошла наша юность и долгие годы совместной работы.
Прошу понять меня правильно. Служебным положением я ни в коем случае не злоупотреблял. Да и в каком злоупотреблении можно винить пенсионера. Я обращался к друзьям детства и юности, опираясь на бескорыстную дружбу, взаимопомощь людей, проверенных временем. Чего желал бы и тебе, читатель, в трудное время.
 Всё это происходило в декабре. На улице мрачная погода, день короткий, ночи бесконечно длинные. Впереди – неопределенность. На душе тоскливо. Перспективы не очень радужные.
Приехали домой. Позвонили в Москву Павлу Петровичу. Спросили его, где хорошие хирурги-онкологи. Он, не задумываясь, назвал онкологический центр на Каширке и имена хирургов. Посмотрели в интернете. Действительно, эти люди известны в медицинском мире не только в нашей стране, но и за рубежом.
Попросили Павла, чтобы он поговорил с заведующим хирургическим отделением онкологии в больнице, где работал, на предмет консультации. Она не понадобилась.
Позвонил Геннадию Васильевичу. Он вспомнил своего одноклассника, работавшего в Москве хирургом-онкологом. Не общался с ним много лет. Пообещал разыскать его.
На следующий день мы были у главного врача онкодиспансера. Познакомившись с документами, он пригласил хирурга и попросил его посмотреть меня на МРТ и в смотровой комнате. Всё это было сделано. Узнав, что мы решили лечиться в Москве, попытался отговорить, чтобы лечились в Липецке. Мы не согласились.
Во второй половине дня позвонил Геннадий Васильевич и сказал, что нашёл своего одноклассника, попросил его помочь в моей ситуации.
Уже на другой день от него поступил звонок: «Запишите номер телефона». И называет фамилию хирурга в онкологическом центре на Каширке. Информацию о нём мы прочитали в интернете. – «Позвоните ему сегодня».
Звоню, представляюсь.
– Да. Мне звонили. Завтра сможете приехать к тринадцати часам?
– Смогу.
– Я жду.
Рано утром, собрав все документы, мы на машине выехали в Москву. В Центре были уже в одиннадцать часов.

ПРИЧИННО-СЛЕДСТВЕННАЯ СВЯЗЬ

Любое следствие вытекает из определённых причин. Причины в нашей жизни бывают, порой, такими, что приходится о многом сожалеть, особенно о безответственном отношении к своему здоровью. Слушая по телевидению врачей, вещающих о здоровом образе жизни, мы считаем, что это не про нас и не для нас.
А когда кто-то из родственников или знакомых тяжело заболевает, начинаем мысленно рассуждать «чур меня», надеясь, что пронесет мимо.
И вдруг клюнул петух в то самое место, откуда начинается колоноскопия. Сразу вспоминаются передачи о здоровом образе жизни, появляются мысли о собственном поведении, и ты обнаруживаешь, что в случившемся, во всех неприятностях, виноват сам. Начиная с отсутствия утренней зарядки, злоупотребления в еде, напитках, режиме сна, отдыха. Как часто мы не обращаемся к врачам, надеясь на русское «авось».
На продолжительность и качество жизни существенное влияние оказывают, казалось бы, мелочи: никотин, алкоголь, перегрузка едой,  жирной, пережареной, острой. Телевизор до полуночи.
А пока то запор, то диарея. И таблетки уже не помогают. А могло бы этого не быть, если с первыми признаками геморроя обратился бы к врачу. Опять наше «авось». Вот тоько здоровье «авось» не терпит. Мы только усугубляем болезнь, которая приводит к тяжелым последствиям.
Много раз, проезжая мимо онкологического Центра на Каширке, пытался представить, что там происходит. Одно слово «рак» звучало как приговор, который никто не может отменить. Представлялось, что в центре мрачная атмосфера, где каждый день случаются трагедии, что возврата оттуда нет. И представить себе не мог, что сам окажусь там. Но, к моему удивлению, обстановка оказалась совершенно другой,  исключительно доброжелательной.
Федеральное государственное бюджетное учреждение имени академика Н.И. Блохина Минздрава  России.  Национальный исследовательский центр. Крупнейшая онкологическая клиника России и Европы, одна из самых крупных онкологических клиник мира, имеющая в своем арсенале новейшее оборудование и все передовые методики диагностики и лечения рака.
В центре работают более 3500 человек, в том числе 5 академиков Российской академии наук, 7 членов-корреспондентов РАН, 89 профессоров и более 200 докторов наук.
Государство сегодня выделяет огромные средства на борьбу с онкологическими заболеваниями, вкладывая их в строительство онкоцентров, новейшее оборудование и технологии, особенно – в подготовку кадров. И хочется верить, что не далек тот день, когда с этой болезнью будут успешно бороться.



ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К ЗДОРОВЬЮ

Однако, я немного отвлекся. Продолжаю рассказ. Звоним заведующему хирургическим отделением проктологии. Извинились, что приехали на два часа раньше. В ответ: «Я сейчас за вами пришлю».
В ожидании оглянулись вокруг. Большой вестибюль. В нем раздевалка, бюро пропусков. Вдоль одной стены полумягкие кресла, урны с чистыми бахилами, отдельно – для использованных. Из вестибюля видна дверь в аптеку, где можно приобрести всё необходимое для лечения и процедур, с ним связанных. Далее проходная. Вход в здание по пропускам. Минут через семь к нам подходит врач – молодой, высокий, симпатичный. Обращается к нам: «Вы из Липецка?» – «Да». Попросил охрану пропустить, и мы пошли по коридору к лифту. Лифтов было с десяток. Большие, рассчитанные и на перевозки больных с каталками.
Прошли мимо кафе, продовольственного магазина. Поднялись на девятый этаж. Вышли из лифта. Идём по коридору – впереди группа врачей. Подходим. Сопровождающий представляет меня. Заведующий хирургическим отделением просит показать документы, которые мы привезли. Находит в них заключение, смотрит его внимательно и приглашает всех пройти в смотровую комнату, где он провел процедуру осмотра на ощупь прямой кишки. Сказал, что в заключении, которое я привез, всё соответствует реальности. Я оделся и подошёл к нему. Он стоял в окружении врачей, как бы намечая план лечения. Спросил у него, как долго буду лечиться. Ответил, что опухоль большая, лечить будем традиционно – химия, лучевая терапия,  что займет примерно месяцев шесть. По результатам лечения будем определяться с операцией. После этого он пошёл с врачами к себе в кабинет.
Минут через пять от него вышел наш сопровождающий и сказал, что будет моим лечащим врачом. Пригласил пройти с ним в его кабинет. Представился – Мадьяров Жасур Махирович. От него я узнал, что подобные опухоли лечатся, хотя мой случай довольно запущен. Пока же надо зарегистрироваться, оформить карту больного. Всё это мы сделали и пошли к нему.
Врач подробно рассказал о методике лечения, примерных сроках, режиме питания. Попросил не паниковать, относиться к лечению, как к работе. Успех будет гарантирован, если мы будем своим поведением помогать врачам в лечении. Никаких упаднических настроений, ориентироваться только на полное выздоровление. Понадобятся выдержка, терпение и строжайшая дисциплина в приеме лекарств, исполнении всех рекомендаций врачей. Только в этом случае можно рассчитывать на успех. В заключение сказал, чтобы мы ехали домой и через неделю возвращались на госпитализацию. При этом не нужно будет круглосуточно находиться в клинике.
Приехав в Липецк, занялись поиском жилья в Москве. Через интернет нашли подходящий вариант в районе станции метро «Коломенское». Созвонившись с хозяйкой, обговорили условия. Через неделю с вещами приехали на квартиру.
На следующий день были у лечащего врача. Встретил радушно, как старых знакомых, ответил на все наши вопросы, которые мы заранее подготовили. Врач еще раз подчеркнул, что процесс лечения будет долгим, но всё должно завершиться благополучно. Опыт лечения подобных опухолей накоплен большой. Для начала надо будет пройти полное обследование, выяснить, как далеко зашёл процесс, нет ли в организме метастаз и предрасположенностей к ним. Затем начнется лечение.
Всю неделю ходили по различным кабинетам. Прошли МРТ, томографы, УЗИ, колоноскопию, гастроскопию, сдали анализы крови, мочи. Гастроскопия выявила эрозию желудка. В остальном всё было в норме. Сразу же начали лечение желудка. Неделю ставили капельницу, пил таблетки. Врач пояснил, что для проведения химиотерапии желудок должен быть здоров. На это ушла ещё одна неделя.
Утро начиналось с дороги в клинику. Я переодевался в палате и шёл на процедуры. По их завершении уезжали на квартиру.
Почему я всегда пишу «мы», всё время во множественном числе. Дело в том, что моя жена Лиля ни на минуту не оставляла меня одного. Записывала, запоминала все назначения врача и контролировала их исполнение. Помогала мне во всём. Она была для меня санитаркой, медсестрой, домашним врачом, диетологом, следила за режимом приема лекарств, питания, отдыха.
Ни разу она не пожаловалась на усталость, как бы находясь на ответственной работе.
Каждый день лечащий врач встречался с нами, внимательно изучая результаты исследований, анализов.
Неделю спустя после всех процедур объявил, что через день начнем химиотерапию. Рассказал, что это такое, как к ней готовиться.
«Компоненты раствора для химии сегодня у нас из Швейцарии, хорошо очищенные от вредных примесей».
Посоветовал приобрести импортные таблетки для «химии» – Тутабин, производства Аргентины. Отметил, что они ничем не отличаются от таблеток из Германии, но почти в два раза дешевле.
Через интернет мы нашли в Москве одну аптеку, где это лекарство могло быть. Позвонили, заказали четыре упаковки. Заказ приняли, сказав, что мы забираем последние. Срочно поехали за лекарствами.
Через день я уже ждал в палате медсестру Марину Николаевну, которая должна поставить капельницу.
До этого она сделала мне забор крови на анализы. Надо сказать, что специалист она высокого класса.
Лечащий  врач подготовил раствор. Перед началом процедуры пришёл в палату и еще раз пояснил, как она будет проходить и к чему надо быть готовым. Попросил, чтобы, выходя из дома или клиники, я закрывал лицо, надевал на руки тёплые перчатки и меньше находился на улице во избежание нейропатии от холода. Нельзя быть на холоде, прикасаться к холодным предметам, которые вызывают сильное покалывание лица, рук. Это состояние может продолжаться долго: неделю, а то и две. После капельницы четырнадцать дней я должен буду два раза в день принимать таблетки, затем неделю перерыв.
Пришла Марина Николаевна, перекрестилась и со словами «Господи, благослови»  поставила первую капельницу. Процедура длилась более трёх часов. Каких-либо неприятных ощущений я не почувствовал, кроме небольшой тяжести, угнетенности в организме. На следующий день сдали анализы крови, мочи. Это были контрольные анализы влияния терапии на организм. После сдачи анализов доктор сказал, что мы можем ехать домой, где будем принимать таблетки и затем неделю отдыхать.
По завершении отдыха мы должны приехать в Москву и продолжить «химию». Первую «химию» мы приняли двадцать седьмого декабря.
Новый год встретили дома. Вместо шампанского – таблетки. Слишком велико было желание излечиться от этой болезни.
Отпущенное время пролетело быстро. В середине января позвонил лечащий врач и сказал, чтобы мы приехали в клинику шестнадцатого января для продолжения лечения.
Приехали. Врач при нас позвонил профессору Сергею Ивановичу Ткачеву, заведующему отделом радиационной онкологии Центра, и сказал, что его пациент готов к лучевой терапии.
В назначенное время мы пришли к Сергею Ивановичу. Посмотрев мои документы, он сказал, что после химии и лучевой терапии будет операция, которая вернет меня к прежней жизни. Причём сказано это было спокойно и убедительно. Вышли от него несколько растерянными. Мы первый раз услышали в категорической форме, что моя болезнь излечима. Об этом мы постоянно помнили, и это давало нам дополнительные силы в борьбе с недугом.
После приёма у профессора Жасур Махирович сказал нам, что, посоветовавшись с заведующим хирургическим отделением, решил провести комплексную терапию – и химию, и лучевую терапию, чтобы как можно быстрее остановить опухоль и убить в организме нехорошие клетки. Назначили лечащего врача по лучевой терапии – Булычкина Петра Владиславовича. Отзывы о нем в интернете были очень положительными. Пошли к нему. Встретил доброжелательно, понимая мое состояние. Успокоил, вселил уверенность в исходе лечения.
Он посмотрел все анализы, результаты исследований и пояснил, в чём заключается и как проводится лучевая терапия.
На следующий день Петр Владиславович отвел меня в блок лучевой терапии, познакомил с женщиной-врачом, которая проводит облучение опухолей. Она попросила подождать в вестибюле, где стояли кресла, в которых больные ждут вызова на процедуру.
Вызвали и меня. Подошёл ко входу. Встретила врач лучевой терапии и повела по маленькому коридору в помещение, в котором стоял аппарат, чем-то напоминающий МРТ, но гораздо больше, массивнее. Раздеваюсь, остаюсь в плавках и футболке. Ложусь на узкий столик. Он поднимается. Подходит врач, и на основе документов, определяющих расположение опухоли, корректирует моё положение на столике, делает пометки фломастером на животе для концентрации лучей на опухоль. Закончив определения места для лучей, просит в течение всей процедуры не шевелиться и уходит в кабинет, откуда она руководит аппаратом. Лежу головой в центр аппарата. Звучит предупреждение о начале работы.
Со стороны изголовья выдвигается аппаратура, которая начинает вращаться вокруг моего тела. Ощущений  никаких. Оборудование самое современное, оно фокусирует лучи точно в опухоль, убивая её и почти не поражая при этом здоровые ткани.
Вращение аппаратуры вокруг меня то замедляется, то останавливается. Лучи, как я понял, убивают опухоль со всех сторон. Продолжалась процедура минут семь-восемь. Включился свет, вошла врач. Всё, что вращалось вокруг меня, ушло назад в чрево этой громадной, уникальной машины. Лежанка, на которой я находился, опустилась. Слез с неё и за ширмой оделся. Пока одевался, врач уже укладывала следующего пациента. Настоящий конвейер.
Вышел. Жена с вопросом: «Как? Какие ощущения?»
– Никаких, – отвечаю. Посидели. Оглянулись. Несколько человек сидели и ждали, когда их вызовут. Никто не разговаривал. Было невесело.
Многие больные сталкиваются с комбинациями хирургии, химии и лучевой терапии, которые организму бывает трудно выдержать. Вещества, уничтожающие раковые клетки, могут иногда повредить или даже разрушить здоровые клетки, что нередко вызывает такие побочные явления, как потеря волос, тошнота, утомление. Но эти проблемы носят временный характер. Сегодня уже созданы лекарства, которые способны избирательно уничтожать злокачественные клетки.
Лучевая терапия вместе с химией продолжалась полтора месяца с перерывом на выходные дни. Домой мы попали в марте.
За это время в моем представлении о болезни многое изменилось. Появились знакомые, информация от людей, которые уже прошли этот путь или только начинали. Эти разговоры возникали во время ожидания вызова на лучевую терапию, у кабинетов профильных врачей. Лечащий врач держал на контроле моё состояние. Всегда встречал с улыбкой и никогда не говорил о плохом. От него исходила твердая уверенность, что всё будет хорошо.
Сидим в ожидании вызова. Все перезнакомились. Разговоры на одну тему – онкология. Кто-то рассказывает о нетрадиционных методах лечения, кто-то о том, как переносит болезнь, особенно подробно – о заболеваниях кишечника, для которых характерны то запор, то диарея. На этот счёт много лекарств, но не все они устраняют эти проблемы. Порой усугубляют. Не всегда помогает и народная медицина, иногда, наоборот, может навредить.
В этот день особенно разговорчив был один неунывающий, пожилой мужчина. Сидел он с женой, которая о нём заботилась. Рассказывал о том, как и какими лекарствами борется с запорами и диареей. На вопрос,  есть ли какие результаты,  он с юмором ответил: «То в штаны, то мимо». На некоторое время все замолчали, примеряя сказанное на себя. Жена толкнула меня в бок.
Неделю назад мы тоже успешно боролись с запором. Зная, что при нем помогает чернослив, решили попробовать. Купили полкилограмма. Засыпали все в банку, залили кипятком и оставили на ночь настаиваться. На следующий день, вернувшись из клиники, решил испытать на себе настойку из слив. Испытание прошло успешно.
Когда читали о влиянии чернослива на запор, то не обратили внимания на предупреждение о возможных последствиях. Там говорилось, что надо настаивать две-три сливы, не более. А мы сделали супернасыщенный раствор. Сделал глоток, понравилось. И я решил выпить всё. Выпил – вкусно. Сел посмотреть телевизор. Прошло некоторое время, и меня неудержимо потянуло в туалет. Еле успел добежать до него. Почувствовав что-то неладное, пришла Лиля. Рассмеялась: «Что же молчишь? Давай-ка я всё уберу!» Чернослив я больше ни в каком виде не употребляю. Но урок запомнился.
Когда я начинал лечение в Москве, мне позвонил из Ельца давний товарищ: «С большим огорчением узнал о твоей болезни. На своем опыте и опыте некоторых друзей хочу дать совет». Его совет сводился к одному: надо попить настой березового гриба – чага, как профилактическое средство. Сам он употребляет его много лет.
Нашли литературу по этой теме, почитали в интернете. Главное – убедились в том, что настой из чаги безвреден, но, как пишут везде, полезен для лечения прямой кишки, особенно при онкологии в сочетании с традиционными методами лечения.
Решили позвонить Павлу Петровичу. «В своей практике мы не даем никаких рекомендаций по народной нетрадиционной медицине, – ответил он, – но никакого вреда от настойки чаги не будет».
Приняли с женой решение в пользу чаги. Принцип «не навреди» был соблюдён. Пошли в аптеку, купили чагу – молотую, расфасованную, с рекомендациями по применению. Пил я её три раза в день до самой операции. Лечащему врачу не сказал об этом, но спросил о возможности её использования. Ответил примерно так же, как и наш знакомый. Мы успокоились.
Потом через интернет нашли в Москве грибную аптеку. Поехали туда. Кроме чаги, там были и другие грибы, измельчённые для приготовления настоек, изготовленные на их основе противогеморройные свечи для профилактики кишечных заболеваний.
Продавщица отказалась нам что-либо отпускать без встречи с врачом, которая должна была подойти с минуты на минуту. Подождали. Пришла врач. Внимательно расспросила о болезни, лечении и только после этого рекомендовала для настоек порошок гриба «веселка» и свечи из него. Какого-то эффекта от них я не почувствовал, в отличие от чаги, но свечи использовал.
Среди ожидающих лучевую терапию была женщина, которую сопровождал муж. В разговоре с нами они рассказали, что постоянно пользуются грибной аптекой. И в сочетании с регулярными молитвами успешно дополняют медицинские рекомендации и лекарства. Как говорится, каждому своё. Её муж был священником.
Многое мы услышали на этих посиделках. Было что-то полезное, но была и несусветная чушь. Главное, что в основе лечения должны лежать врачебные методы медицины, а всё остальное – личный режим питания, физические нагрузки, сон – необходимо согласовывать с лечащим врачом. И обязательно – безукоризненное исполнение всех рекомендаций врача.
На этих посиделках мы познакомились с женщиной лет пятидесяти,  энергичной, уверенной в себе. На разговоры о лечении онкологии в клиниках Израиля, Германии, Америки она ответила, что никуда ездить не стоит. Лечиться надо дома, в России. Везде одно и то же: технологии, лекарства. Отличаются только своим качеством.
Но уже приходят и к нам новые технологии, лекарства. Ехать за рубеж очень и очень дорого, а результаты   одни и те же. Рассказывала, что у нее онкология бедренной кости. Лечится около десяти лет. Была везде: в Израиле, Германии, Америке. Отвезла кучу денег. И пришла к выводу, никуда ездить не надо. Завидовать тем, кто туда ездит, не стоит – лечитесь дома.
Вспомнил соседа, который периодически, в течение четырех лет, выезжал в Германию. Не помогло. Ушёл из жизни.
Но были разговоры и на другие темы. На вопрос, почему люди едут лечиться в Москву, ответ был прост:
«На местах не хватает хороших специалистов, оборудования, плохие условия для больных, процветает мздоимство».
Рассказывает женщина, как она лечилась в Германии. Привезла оттуда лекарство для химиотерапии.
В местном онкодиспансере её заставили их сдать, а когда пришло время принимать капельницу, ей ввели другой состав, более низкого качества. Говорит, еле жива осталась. Её рвало, выворачивало наизнанку, казалось, приходит конец. Она знала эффект от немецких лекарств, от них так плохо ей никогда не было. Привезенные же ею лекарства были кому-то проданы недобросовестными медиками.
Другой пациент рассказывал, что у них в районе закрыли единственную больницу. Больным приходится ездить в другой район за много километров. Во многих больницах сократили койко-места, которых и так не хватало. Недостаточно их и сегодня. Людей нередко размещают в больничных коридорах. Эти мероприятия бездумно проводились с целью, так называемой, оптимизации медицинских учреждений.
Деньги выделяются на здравоохранение большие. А население не всегда видит от них улучшение медицинской помощи.
Недавно встретил одноклассника. Не виделись больше сорока лет. Всю жизнь он прослужил в армии, в бронетанковых войсках. По окончании службы вернулся в родное село. С горечью произнес: «Лучше бы я не возвращался. Да, село изменилось. Появились красивые большие дома, хороший продовольственный магазин, дороги асфальтированные. Только медицины для людей как не было, так и нет». Говорит медленно, растягивая слова: «Стало мне вечером плохо. Давление поднялось, сердце о себе заявило. Ну, совсем плохо. Жена – к соседу. Заводит он машину. Едем в Липецк. До города всего–то километров шесть. Перед этим позвонили в районную больницу. Скорую хотели вызвать. Ответили, что машин не хватает, если машина и приедет к вам, то не раньше, чем через два-три часа. А мне все хуже. Приехали в Липецк. В одну больницу, в другую, в третью – не принимают. Езжайте, дескать, в районную, она должна обслуживать вас. Поехали в районную. До нее от села километров тридцать. Приехали. Уложили на топчан в коридоре. Под голову жена положила куртку. Ждем врача. Час ждем, второй. Мне все хуже. Жена подняла шум. Пришла медсестра, посмотрела на меня и побежала за врачом. К тому моменту, как подошел врач, у меня уже случился инсульт, я сознание потерял. Поэтому так и разговариваю. Если бы в селе был хотя бы фельдшерский пункт, этого бы не произошло. Уколы, капельница, лекарства, – все вовремя можно было бы сделать. Смотришь телевизор и удивляешься, как далеко шагнула у нас медицина от народа. В нашем селе, при, так называемом, самодержавии, был фельдшерский пункт для оказания первой медицинской помощи, а теперь видим ее только с экрана. Я говорю это о людях, проживающих в сельской местности».
Ещё один больной рассказывал, как три месяца ходил в городскую поликлинику, чтобы попасть на приём к хирургу, да так и не попал. То хирург был в отпуске, то, когда он появился, рассказчика записали к нему на приём через месяц. Дождался. Пришёл в поликлинику, а ему говорят, что хирург уволился. Звоните, говорят, может, кто придёт на его место.
Хорошие врачи уходят в частные клиники, где условия лучше, да и платят больше. Бывают случаи, когда человек приходит записаться к терапевту с температурой, а ему говорят, что могут записать на прием через неделю. Даже не знаешь, что и сказать по такому случаю. Не везде такое происходит, но и не редко.
Очередь загудела. Оказалось, чуть ли не все бывали в таких ситуациях.
…Прошёл месяц. На вопрос жены о моем самочувствии, я уже не отвечаю утвердительно. Запоры усилились, стали намного чаще. Появилась сильная боль в прямой кишке. Идём к лечащему врачу по лучевой терапии. Рассказываю о ситуации. – «Я знал, что вы придёте». И начинает объяснять, что в результате терапии под воздействием лучей ткани вокруг опухоли начинают воспаляться, появляется отечность, которая перекрывает прямую кишку и мешает нормальной работе кишечника. – «Дальше будет хуже. Только после завершения лучевой терапии самочувствие начнет постепенно улучшаться. Примерно через две недели вы это почувствуете, а благотворное лечебное влияние будет продолжаться примерно шесть месяцев».
С каждым днём мне становилось всё хуже. Иногда при посещении туалета по щекам против моей воли бежали слёзы.
Ранее я задал вопрос одному пациенту, который шёл на выздоровление: «Что самое неприятное в лечении?» Думал, что он ответит: «Операция», – но он сказал, – «Лучевая терапия».
Принимая её в самом начале, я недоумевал, почему он так сказал? Теперь убедился. Утешало одно, что после этой терапии в организме должны произойти серьезные изменения в лучшую сторону. Ради этого надо терпеть. И действительно, спустя месяц после лучевой терапии исследования показали уменьшение опухоли почти на тридцать процентов. Улучшилось самочувствие. Наметился серьёзный прогресс. А по-ка  терпение и ещё раз терпение.
Уже привык к окружающей обстановке, к людям, в глазах которых светилась надежда и безграничная вера хирургам, лечащим врачам, которые самоотверженно вели борьбу за наши жизни.
Маршрут по-прежнему был один: квартира – клиника и, наоборот, клиника – квартира. Куда-либо отъезжать было проблематично. Диарея могла возникнуть неожиданно.
Только после лучевой стали выезжать в центр Москвы, сходили в театр «Ленком» на пьесу Ибсена – норвежского драматурга, посетили книжную ярмарку, повстречались с друзьями. Жизнь налаживалась. Стал подумывать о продолжении работы над книгой о родном селе, материал к которой был собран. Осталось только начать.

ОПЕРАЦИЯ

Лучевая закончилась. Постепенно все боли исчезли. Исследования и анализы радовали и меня, и врачей. Удалили под общим наркозом полип в толстой кишке. Химиотерапия продолжалась в том же режиме. После шестой химии решили провести ещё две и на этом закончить. Опухоль уменьшилась почти на половину. После седьмой химии отменили восьмую и начали подготовку к операции. Провели полностью все исследования, сделали необходимые анализы. Колоноскопию и гастроскопию выполнили под наркозом одновременно. Промыли кишечник. Назначили день операции. Госпитализировали в одноместную палату, где находилась дополнительная кушетка, на которой на время операции и послеоперационный период расположилась жена.
Утром в восемь тридцать пришла медсестра, вкатила в палату каталку, на которую я и лёг. Меня прикрыли одеялом, и сестра вместе с женой покатили меня по коридору к лифту. В нём спустились на третий этаж
к операционному блоку.
Дальше медсестра одна покатила меня в операционную. Посторонним заходить туда было нельзя.
В операционной ждали анестезиолог и медсестра. Врач сделал укол в позвоночник, сестра поставила капельницу. Через несколько мгновений я уже ничего не чувствовал, не слышал и не видел. Операция длилась более пяти часов.
Пришёл в себя. Кто-то настойчиво говорил:  «Анатолий Васильевич, проснитесь!» Проснулся. Очень хотелось спать, о чём я и сказал полушепотом. Каких-либо болей не чувствовал. Была слабость  и безразличие ко всему. Меня переложили на каталку и перевезли в реанимацию. Поставили капельницы.  Их делали круглосуточно дней пять. Одна была с обезболивающим. На следующий день переправили в палату. Пощупал осторожно свой живот. С левой стороны повязка, посередине живота повязка от грудной клетки до самого паха. «Двигаюсь» по животу дальше. В правой стороне ощущаю под повязкой какую-то выпуклость.  И это не последний шов.
Жена потом рассказала, что хирурги хотели сделать операцию методом лапароскопии, но когда вошли в живот, выяснили, что это невозможно из-за спаек кишечника. После этого, закрыв отверстие под лапароскопию, сделали разрез полости живота и приступили к операции по удалению части прямой кишки с опухолью и прилегающих к ней тканей с лимфоузлами во избежание рецидива. Перед этим удалили все спайки. Затем сделали для тонкой кишки разрез на правой стороне живота. Закрепили ее и сделали на ней небольшое отверстие, через которое выходило наружу всё, что попадало в желудок и часть тонкой кишки. Таким образом переваривалось примерно семьдесят процентов пищи. А то, что оставалось для толстой кишки, выходило через тонкую в пакет, который крепился к животу, закрывая стому. Для непосвященного читателя ещё раз поясню, что стома в хирургии – это искусственное отверстие на теле человека, чтобы при необходимости можно было исключить из работы отделы кишечника, лежащие ниже стомы. Эти подробности я узнал
позже.
А пока я вынужден был лежать на спине и приходить в себя. Периодически заходила медсестра Марина Николаевна. Делала уколы, меняла капельницы. Посещали палату и другие врачи, интересовались моим самочувствием.
Третья ночь после операции, или вторая в палате. Хочется повернуться на бок, но нельзя. Мешают капельницы, трубочки, проводочки. А хочется, очень хочется. В одной позе третьи сутки. В эту ночь решил самостоятельно пройти в туалет.
Одной рукой взялся за штангу с капельницами, другой за спинку кровати. Сделал шаг, другой. Дошёл. Следом жена: «Ты что делаешь? Тебе же нельзя вставать». Помогла дойти до кровати и лечь на неё.
В полудрёме решил лечь на бок. Но, переворачиваясь, не смог приподняться, и пакет от стомы отклеился. Я и не понял, что произошло. Всё подо мной стало мокро, вокруг стомы защипало, возникла боль. Говорю Лиле, что что-то случилось. Включила свет, смотрит: «Да у тебя же всё отклеилось». Время два часа ночи. Побежала к дежурной медсестре, сказала ей о случившемся. Через минуту обе были в палате. Светлана Вячеславовна Гагарина, дежурившая в эту ночь, увидев наши растерянные лица, тут же успокоила: «Не волнуйтесь. Сейчас всё исправим». И действительно, всё сделала быстро и аккуратно. Лиля ей помогала. Заменили постель. Начисто протёрли меня. Сестра сделала болеутоляющий укол. Оставалось прикрепить новый пакет к стоме. Светлана Вячеславовна откуда-то принесла все необходимое. Все манипуляции она делала спокойно – никакой спешки, ни одного лишнего движения. Заметив, что я смущаюсь и переживаю за случившееся, сказала: «Успокойтесь и ни о чём не думайте. Это моя работа». От неё веяло теплом и заботой.
Заведующий хирургическим отделением Мамедли Заман Заурович как бы подытожил: «Болезнь мы вашу удалили. Ни о чём плохом больше не думайте».
Заман Заурович после операции каждый день приходил ко мне – и утром, и вечером. Произвёл на меня впечатление высокообразованного, интеллигентного человека. В разговорах выяснилось, что он большой библиофил, много читает. Всегда предупредительно вежлив, деликатен. Вечерами, когда заходил в палату, а это было уже около восьми вечера, чувствовалось, как он устал. Его рабочий день зачастую  длился по двенадцать часов.
Лиля была рядом, ловила каждое мое движение, всегда была готова прийти на помощь. Самыми сложными оказались перевязки на стоме. Надо было отклеить кольцо, к которому крепился калоприёмник, всё вокруг стомы продезинфицировать, нанести различные мази, в том числе и обезболивающие. Затем все просушить и приклеить кольцо так, чтобы из него выходила часть тонкой кишки. К кольцу прикреплялся пакет – калоприёмник. Эта процедура была не из приятных. Кожа вокруг стомы воспалилась. К ней нельзя было прикоснуться. Возникала режущая боль. Вынужден был терпеть. Болевые ощущения от этой процедуры продолжались около месяца, пока дома мы не нашли оптимальные способы крепления пакета.
Пишу об этом так подробно лишь с одной целью  – не запугать, а предупредить, что путь к выздоровлению очень трудный. Я уже не раз думал о том, что если бы вернуться на много лет назад, то жил бы совсем по-другому. Необязательно быть праведником – главное не злоупотреблять теми возможностями, которые предоставила нам природа-мать. И тогда не было бы таких испытаний, проверки жизненных сил на прочность. К сожалению, не все это выдерживают. Многие ломаются и не сопротивляются болезни.
На третий день после операции вышли с женой на прогулку по коридору. Минут пять походили и вернулись в палату. В тот день эту процедуру мы провели несколько раз. На перевязку дошли сами. В перевязочной нас встретила Галина Григорьевна Шевчук. В её обязанности входило делать перевязки, менять на стоме пакеты. Через её руки проходило очень много людей. И каждый день, делая перевязки, она видела боль, пропуская её через себя. Она помогала больным избавиться от неё, облегчить их страдания. При этом она не зачерствела, её отношение к пациентам было проникнуто теплом и заботой.
Во время перевязок и замены пакета на стоме она терпеливо учила Лилю, как это делать. Предупреждала о возможных последствиях при совершении ошибок. Всякий раз, приезжая в клинику, мы с ней встречались. Она всегда интересовалась состоянием здоровья, давала нам нужные советы.
На восьмой день меня выписали из клиники. Товарищ предоставил нам машину, и мы переехали на квартиру подруги жены, которая, уезжая в отпуск, оставила нам ключи.
Купили всё необходимое для перевязок и сразу же столкнулись с трудностями. Боль вокруг стомы затихла, но, как только начинали процедуру замены пакета на стоме, она возвращалась вновь. Чего только мы не наносили на воспаленную кожу – все было бесполезно. Помогал нам знакомый хирург-онколог Павел Петрович.
Каждый день после работы он приезжал и занимался моей стомой. Лиля внимательно наблюдала за ним, чтобы потом самой поступать так же.
Через четыре дня за нами пришла машина, и мы отправились домой. Дорогу я перенёс удовлетворительно. С собой взяли воду, салфетки, все обошлось благополучно.
Перед отъездом лечащий врач сказал, что мы встретимся через три месяца и уберем стому. За это время заживут раны, швы. Предупредил, что когда он назначит дату приезда, то сам позвонит.
Приехали домой. На следующий день звонит главный врач второй областной больницы Николай Васильевич Лебедев: «Как самочувствие? Рекомендую провести курс восстановительной терапии».
Вечером он вместе с супругой приехал нас навестить. Ольга Леонидовна сразу же попросила результаты анализа крови. Работает она в первой областной больнице заведующей отделением нефрологии. Обратила внимание на низкий уровень гемоглобина в крови и повышенные значения д-димеров (показатель наличия тромба).
По второму показателю рекомендовала провести обследование вен на специальном оборудовании и затем получить рекомендации специалиста.
Поехали к Любови Викторовне, где и назначили мне препараты и методику их применения для борьбы с тромбом. Тромб оказался не в главных артериях, а в периферических сосудах голени ноги.
Восстановительную терапию заведующая отделением кардиологии Ольга Николаевна Останина начала с восстановления уровня гемоглобина в крови. Назначили капельницы, подобрали препараты. Гемоглобин восстановили. Большое участие в этом приняла старшая медицинская сестра Людмила Анатольевна. Начал набирать вес  – в ходе лечения потерял почти десять килограммов. 
Три месяца… Казалось, срок большой. Но время пролетело быстро. Регулярные процедуры вокруг стомы, встречи с друзьями, которые периодически приезжали ко мне за город, где лет пятнадцать назад мы построили дом и теперь живём в нём постоянно. Место красивое. Река. За рекой – луга, лес. Вырос сад. В доме хорошая библиотека, которую я собирал всю жизнь. Было, что почитать, что посмотреть. Иногда выезжал в город. Встречаясь с друзьями, знакомыми, я отвечал на их вопросы, не скрывал своей болезни. О ней все знали и были уверены в её благополучном исходе.
Многие больные стараются не говорить о своих болячках, но это очень важно. Нельзя замыкаться в себе, оставаясь наедине с болезнью. Надо помнить и говорить о том, что рак как болезнь не заразен. Он не передается путем прикосновения и физической близости.
Через три месяца звонок: «Приезжайте!»  Приехали. Разместились в гостинице. На следующий день были у врача. Неделю шли обследования, анализы. Нам показалось, что они были ещё требовательнее и обширнее, чем перед операцией.
Тем дороже вывод:  организм чист. Рецидивов нет. Но, учитывая мой возраст и сахарный диабет, решили перенести операцию по удалению стомы еще на два месяца, чтобы швы, особенно на прямой кишке, окрепли и не вызывали опасений. С тем и расстались.
Уезжали тридцатого ноября, в день моего рождения. Телефон звонил почти беспрерывно. В этот день меня поздравили около восьмидесяти человек. Такое внимание было для меня дорогим лекарством.
Прошло два месяца. Вновь обследования, анализы. Выявили миниатюрный полностенный дефект в области анастомоза. Шов на прямой кишке имел свищ диаметром 2 мм. Он находился в стадии заживления. Но при таком положении дел операцию по закрытию стомы делать было нельзя. Надо ждать окончательного заживления. Терпение и ещё раз терпение. Определили срок – один месяц. Утешало одно: анализы хорошие, всё чисто. А со стомой можно и подождать.
После проведённой операции с Лилей связались друзья и сказали, что в этот день в семи храмах нашей области был заказан молебен за моё здоровье. Низкий поклон вам всем, мои друзья!
Особая моя благодарность давнему другу  юности Валентину Федоровичу Юркину, много лет бессменному директору легендарного издательства «Молодая гвардия», за его повседневное внимание и заботу.
Заканчивая своё повествование, возвращаюсь к названию книги: «У порога…». Хотелось вместо многоточия написать слово «вечности». Но не стал. Рано. Читателю и так понятно, что я имел в виду.
Нередко мы слышим рассуждения на тему, надо ли в преклонном возрасте сопротивляться, бороться за свою жизнь. Однозначно – надо. Надо для того, чтобы уйти в вечность только от одной неизлечимой никогда и никем болезни, если ее так можно назвать. Она называется старость и не приносит таких страданий родным и близким, как рак.
Вспоминаю бабушку. Ей восемьдесят шесть лет. Сухонькая, в чём только душа теплится. Встала утром. Налила в миску молока. Покрошила в него булочку. Поела. Говорит: «Пойду на улицу, погреюсь на солнышке».
Смотрю за ней в окно. Вышла. Медленно обошла сад, посидела немного на скамеечке и вернулась в дом. «Вот и погрелась, а сейчас полежу на диванчике, может, засну». Легла и заснула навсегда.
Прошло много лет. Приехал к маме сказать, что уезжаю во Францию в командировку на две недели и ненадолго прощаюсь.
Шёл ей девяностый год. Вся высохла, уже без помощи встать на ноги ей было трудно, к тому же почти ничего не видела. Спросила, когда вернусь. Назвал дату. Она помолчала и сказал: «Ну, что же, подожду». Приехал я к ней двадцать седьмого июля.
«Дождалась», – сказала тихо. На следующий день её не стало.
О таком переходе в вечность можно только мечтать.
А пока еще раз вынужден напомнить читателю о причинах и их последствиях.
В Соединенных Штатах Америки высокий уровень жизни, и в то же время они являются лидерами по избыточному весу своих граждан. Согласно статистике, примерно половина мужчин и одна треть женщин в Америке болеют раком. Одной из главных причин этого является ожирение. На его фоне в организме развиваются воспалительные процессы, которые облегчают рост и распространение раковых клеток. Этому также способствует неумеренное потребление алкоголя, курение, увлечение шашлыками, мясом на гриле, копченостями. Все должно быть в меру. Было бы очень правильным приучать детей от рождения к здоровому образу жизни, чтобы в будущем не иметь таких проблем.
И о друзьях. Именно в таких ситуациях и проявляется поговорка: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Много людей приняли участие в моей судьбе.  Не устаю повторять: всем вам моя глубокая благодарность.
Говоря о внимании друзей, обращаюсь к читателю. В любом случае, даже в самую трудную годину, радуйтесь жизни, продолжайте заниматься любимыми делами!
И ни в коем случае не подчиняйтесь болезни!

Мы победили смерть, пройдя небытие,
Познав всю боль и слезы близких.
Живем всегда мы в памяти друзей, -
Короткой, к сожалению, как и жизнь.
Мы презирали боль, терпели все,
Как будто на войне бросались в бой
За право жить не в небесах, а на земле.
Мы призываем  вас, живущих здесь, -
Любите жизнь, как любим мы ее,
Боритесь за нее и побеждайте…..
А вечность  нас принять к себе всегда успеет.

Онкоцентр на Каширке,
3 ч. ночи, 04.09.2019 г.

Содержание

ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ 3
РЕКА МОЕГО ДЕТСТВА 11
СЕЛЬСКИЙ УЧИТЕЛЬ 39
ЗДРАВСТВУЙ, ШКОЛА! 43
ГЕРОИ РАССКАЗОВ 46
ПЕДСОВЕТ 50
К ВОПРОСУ О ПЬЯНСТВЕ 53
А ЧЕМ МЫ ХУЖЕ? 55
БАЛКИ 59
ПРОВОДЫ В АРМИЮ 62
ДЕНЬ УЧИТЕЛЯ 64
НА БЕРЕЖКУ 66
УРОК ПЕНИЯ 70
«КРАСНАЯ ШАПОЧКА» 75
ЕДИНОЛИЧНИК 78
ПРОФСОБРАНИЕ 80
ЖАРЁХА 82
ЯШКА Я! 91

ДЕТИ ВОЙНЫ 95
ЦЕНА ПОБЕДЫ 97
ПАДЕНИЕ БЕРЛИНА 101
ВОЛКИ 104
СТРАХ 107
КУПАЛЬНЯ 108
ГОРОХ 110
ВИТАЛИК И ВОЖДЬ 112
ТЮРЯ 117
ПЕНЬКИ ГОРЕЛЫЕ 118
НА ВОЙНУ, ДЕДУ! 121
ИЗ НЕОТПРАВЛЕННОГО ПИСЬМА 122

ТАКСИ ОТ МОИСЕЯ 123
ТЕСЕН МИР 128
КРЕДИТ 133
НОЧНАЯ ЖИЗНЬ ГЛАЗАМИ ТАКСИСТА 149
ПРИЕХАЛИ… 157
ПОЧЕМУ ПОГИБ «ТИТАНИК»? 166

РАССКАЗЫ 169
КОМСОМОЛ 170
«ПУЭБЛО» 173
АЛЕКСЕЙ ПАВЛОВИЧ 176
ЧТО ТАКОЕ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ 178
СТЕРПЕЦ 181
УСТРИЦЫ 184
ВИЗИТ 186
ИСТОРИЯ НОВАЯ
(По «Сатирикону») 187
ОКНО В ЕВРОПУ
(Продолжение) 190
ИССЫК-КУЛЬ 197
ЛЕНИН ВСЕГДА ЖИВОЙ 203
ПАМЯТЬ 204
БАНЯ 205
КУРЬЁЗ 210
ПОРУЧЕНИЕ 212
РЫБАЛКА 213
УРОК 217
ТУЛУП 219
МАЛЫЙ 223
БАХУС ТОРЖЕСТВУЕТ 225
ГРОЗА 228
ДОРОГА К ХРАМУ 231
КРЕЩЕНИЕ 241
ДЕНЬ МЕДИЦИНСКОГО РАБОТНИКА 244
ОКО ПАРТИИ 249

У ПОРОГА 253
ПРИЧИННО-СЛЕДСТВЕННАЯ СВЯЗЬ 263
ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К ЗДОРОВЬЮ 265
ОПЕРАЦИЯ 280


Анатолий Васильевич НЕГРОБОВ Река моего детства...
Публицистика
 
Подписано в печать 16.09.2019 г. Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная. Гарнитура Arno Pro. Объем 18,5 п. л. Тираж 500. Заказ № 1872.
Издательство ООО «Неоновый город».
398050, г. Липецк, ул. Желябова, д. 2.
Тел. 27-21-20.