Право на предательство. Глава 31

      Глава 31. ЛЮБОВЬ, ДЕЛО И ОТКРОВЕНИЯ


      Вечер выдался чудесным и чуть ли не пионерским в своём целомудрии. Обоих разморили тёплая печка у ног, отличный ужин (ведь в поезде всё вкусно, и хорошее настроение только усиливает впечатление) и мерное покачивание вагона под вечно сладостный и зазывающий неведомо в какое волшебство перестук колёс на стыках. Болтали, пили чай с лимоном, глазели на степи, леса, бегущие рядом с железнодорожным полотном шоссейные дороги и шлагбаумы перед переездами, любовались никогда не переводящимися закутанными в тёплые платки бабушками, дежурящими и на небольших полустанках, и на вокзалах крупных городов за вёдрами с яблоками или горками малосольных огурчиков на ящиках. Жажда обладания немного отступила, и Резников не мог понять, как сексуальное желание может смешиваться в нём с абсолютно неплотской пронзительно-щемящей, летящей в звенящей тоске-радости тягой и чисто отеческим стремлением охранить, оградить и защитить. Хотелось посвятить этого мальчика в тайны мироздания, ввести в какие-то райские пределы. «Это последняя любовь так чудит? А ведь такого я не испытывал даже к Анне!» Это открытие его поразило.



      Алёша был восприимчив к чужим эмоциям и настроениям, он тоже притих под ночь и тихо удивлялся тому, что так и не найденное в Жене созвучие своей душе неожиданно возникло между ним и Павлом Дмитриевичем. В сгущающейся тьме за окном и неярком освещении купе они смотрели друг на друга, и каждому было просто хорошо, но пора пришла и отправляться на покой.

      — Я выйду, вы разденетесь? — полувопросительно протянул парень.

      — Не обязательно, но как хочешь, — Резникова устраивал и этот вариант: после разоблачения он простодушно решил банально подсмотреть, как Алёша будет раздеваться перед сном.

      И долго-долго любовался чистыми чертами на подушке, чуть подрагивающими в такт движению состава. В них не было хищного оскала, они избавляли от необходимости мобилизовываться, ощетиниваться и встречать во всеоружии…


      …Утром Алёша проснулся оттого, что Павел Дмитриевич легонько тряс его за плечо:

      — Вставай, соня, скоро подъезжаем.

      Свою порцию радостей на начало дня Резников уже получил, проснувшись рано и наблюдая за томимым утренней эрекцией юным телом. Его беззащитность и открытость по-прежнему притягивали, и мультимиллионер просто улетал в давно забытых ощущениях…


      Оделись по-спортивному, даже по-походному, без всякой официальщины и брендов достатка и момента. Небольшая делегация прибыла на место, Павел Дмитриевич кивнул на степь, начинающуюся от леса и уходящую за горизонт.

      — Вот она, земля.

      — Широка страна моя родная! — Алёша развёл руки в стороны. — Впечатляет. И что вы на ней собираетесь делать?

      — Не знаю, мы же играем. Ты мозговой центр, соображай.

      — Ну, зерна в стране в избытке, по свинине тоже рынок практически наполнен. Может, молоко и говядина?

      — Пойдёт, ещё козлятину и баранину можно добавить. Анатолий Борисович, нам комбайн потребуется, чтобы всё это скосить для заготовки кормов на зиму?

      Вольно разросшиеся травы кое-где доставали до плеч. Эксперт, один из тех агрономов, которому проведённые за работой десятилетия и огромный опыт помогали охватить выходящее за рамки специфики его профессии, уже орудовал острой маленькой лопаткой, срезая и отбрасывая верхний пласт земли, чтобы определить толщину плодородного слоя и взять почву на анализ.

      — Не комбайн, а банальная сенокосилка, Павел Дмитриевич.

      В голове Алёши крутились какие-то «пойменные луга», косцы двухсотлетней давности и серп и молот на флаге империи.

      — Скажите, а Толстой тут может помочь?

      — Ну да, мухлёж с сеном, роща Облонских и семьдесят рублей за наём крестьянина на лето. — Анатолий Борисович рассмеялся, отчего его обветренное лицо прорезала сеточка мелких морщин. — Я возьму пробы почвы в нескольких местах, вы покажете мне границы участка, а воспроизводство растительности можно будет определить только экспериментально. Будете начинать строительство — я скажу, какой пласт надо срезать и переместить, чтобы плодородный слой не губить под техникой.

      — Отлично! Вы согласитесь работать в холдинге на постоянной основе? Заключите контракт — и будете наставлять этого юного землевладельца-энтузиаста.

      — То есть как? — Оторопело поднял голову на строителя-капиталиста «юный землевладелец».

      — Твоя идея — твоя земля. Если будут какие-то проблемы с несовершеннолетием, то оформлю на себя.

      — Извините, сначала придётся, — вмешался юрист. — Губернатор же оповещён о вашем участии.

      — Ну хорошо, через год оформлю простую передаточную запись, а в завещание внесу по возвращении в столицу. Тебе даже водить машину без инструктора через год можно будет, вот малявка. — И Резников потрепал русую шевелюру.

      Алёша снова напрягся, знакомый хмель побежал по жилам, но от размаха чудящего мультимиллионера ему стало как-то не по себе. Если бы не это ободряющее прикосновение… Павел Дмитриевич понял и, слегка пригнувшись к голове в дурмане, успокоил:

      — Не рефлексируй, ты со всем справишься. Просто слушай, вникай и приобщайся. Переспрашивай, если не поймёшь. И не лезь из кожи вон, не посыпай голову пеплом, если что-то не будет получаться. У тебя вся жизнь впереди, выше голову!

      — Просто… меня смущают и эти масштабы, и ваши щедроты.

      — Я в бизнесе десятки лет. Поверь, если бы меня что-то не устраивало, я смог бы от этого отойти. Оценивай это капризом, причудой, любопытством, риском, желанием набраться опыта в чём-то новом — как угодно…



      После пары часов, проведённых на месте будущей собственности, небольшая компания в том же составе отправилась в достославный хотел. К деду Алёша собирался после приёма у губернатора, а пока переоделся, причесался и вместе с сиятельным строителем поспешил на встречу с власть предержащим.

      — Как я рад, что большой бизнес не оставляет нашу область без своего попечения! Павел Дмитриевич, приветствую, вы уже отметились в Елегорске, где жители до сих пор поминают вас добрым словом.

      — Ну а теперь я собираюсь вкладываться в АПК и надеюсь после моста предложить местному населению работу на производстве.

      — Молюсь на вас, вы можете положить конец убытию молодёжи в мегаполисы.

      — И даже надеюсь на обратное движение: учреждаю кураторство молодыми силами. Знакомьтесь: мозговой центр будущего хозяйства, стажёр всего лишь на пару недель, а с середины ноября — полноправный сотрудник холдинга, Королёв Алексей Константинович.

      — Очень приятно.

      Власть, бизнес и перспективы обменялись приветствиями. В важном кабинете оказались и бывший владелец выставленной на продажу земли, и нотариус, и регистратор. Во время оформления, перевода денег и подписей губернатор поедал взглядом Алёшу в итальянских брендах с часами на запястье, примерно равными по стоимости приличному внедорожнику. «У строителя губа не дура. Неужели неприступная крепость выкинула белый флаг?»

      — Ну что, спрыснем? — осведомилась власть после второй волны рукопожатий по поводу заключённой сделки.

      — И с богом! — согласились присутствующие.

      После кратких тостов во славу исторического момента и пожелания всяческих удач участники великих событий распрощались очень довольные  друг другом.

      Выйдя из здания, Алёша вздохнул:

      — Не жалко средств? А вдруг не выгорит?

      — Не бери в голову: люди умирают. А до этого только один раз живут…

      — Ну хорошо, будем надеяться. Не хотите с моим дедом познакомиться?

      — С удовольствием. А он не на работе?

      — У него сегодня с утра приём — должен уже дома быть.

      Мультимиллионер и сельский врач очаровали друг друга с первой минуты. «Слава богу, всё лучше, чем этот балабол Женька, — подумал Виталий Яковлевич, о свадьбе г-на Меньшова-младшего и Иры он, конечно, уже был осведомлён. — Достойный ответ, ничего не скажешь. Сорок лет разницы, конечно, никуда не денешь, но, похоже, Алёше он по душе».

      «Вот это семья, интеллигенция из поколения в поколение. Куда всем этим вшивым продажным столичным либералам!» — И Павел Дмитриевич знатно угостился разносолами, чертовски вкусными самодельными колбасками, супчиком с потрошками и парой стопок водочки, окончив, как всегда, чаем, на этот раз — с домашним вареньем.

      — Ну вы учудили, Павел Дмитриевич, вы же своего зятя разорите, когда из его артели все побегут на будущий мясокомбинат, — шутливо упрекал столичного капиталиста деревенский доктор.

      — Это уже не моя забота: пусть учится выживать в условиях конкуренции. Неужели это всё вашего собственного производства?

      — Нет, я до этого не особо охоч, у соседок добываю, да у той же Марины, у матери Милы. Не встречали тут такую блондинку с ладной фигуркой? Уж она и помогала твоему, Алёша, дружку, начинающему предпринимателю, так и увивалась. Вы ему, Павел Дмитриевич, внушение сделайте, негоже при молодой жене на других красоток заглядываться, лучше сразу на корню пресечь.

      — Спасибо за предупреждение, приму к сведению, но, право, это Ирины проблемы. Я от этого брака никогда не был в восторге, она побежала сломя голову после месяца знакомства — пускай сама разбирается.

      Разумеется, болтали не только о похождениях Жени, но и о мире и войне, политике внешней и внутренней, литературе и искусстве, науке и технике, истории и футурологии, то углубляясь в архейскую эру, то перелетая к концу Солнечной системы, то взращивая свой огород, то пронзая пространство в миллиарды световых лет; разумеется, Виталий Яковлевич пытался оставить у себя на ночь интересного собеседника, но Резников вежливо отказался, обоснованно сославшись на то, что должен выслушать комментарии спецов по заключённой сделке и избежать беспокойства и беготни телохранителей.

      — Да, вон они там, за калиткой светятся. Вежливые какие, что во двор-то не заходят?

      — Дисциплинированные и стеснительные, Виталий Яковлевич, натоптать боятся.

      Расхохотались дружно, втроём.

      — Ну вы — как решили, а Алёшу я у себя оставлю. Пусть хоть пару часов с дедом посидит, а вечером сам решит, у родни оставаться или к начальству перебираться.

      Безусловно, сельский доктор был демократ, поэтому после ухода Павла Дмитриевича только посмотрел на внука, хитро прищурил глаз и ограничился междометием — чем-то близким к «иихо!» по звучанию и «ишь ты, смотри-ка!» по смыслу. Дочери г-н Горняков позвонил на следующий день и кратко насоветовал: «Оксана, ты сына там не допрашивай и не воспитывай, я проверил, всё в порядке». Что именно в порядке, старик уточнять не стал, подробных комментариев он не любил; в том же, что предполагаемый воздыхатель внука оказался почти ровесником деду и более чем втрое старше предмета поклонения, видел достоинство, а не недостаток — таким уж реалистом земский доктор уродился…



      Выйдя из гостеприимного деревенского домика, Резников увидел, как из-за поворота выехала телега — та самая, с которой Алёша познакомился ещё летом. Возница сбавил ход, заметив троицу в дорогих костюмах: а что как гости не обзавелись автотранспортом? — можно будет предложить услуги гужевого на час отбытия.

      Планы водителя реликта Павел Дмитриевич перевыполнил, взмахнув рукой:

      — Что, мил человек, довезёшь до «Дружбы»?

      — Почему и не пособить хорошим людям? Седайте!

      И столичный зад в итальянском облачении на десять минут побратался с отечественным сеном.

      Резников наслаждался незабываемыми впечатлениями, попутно думая о словах доктора. Известия об интрижке зятя с пастушкой он воспринял положительно и как должное: во-первых, он не ошибся, и Женя оказался тем самым фруктом, о проделках которого можно было с удовлетворением сказать «я так и знал»; во-вторых, падчерица напоролась на то, за что боролась, — и по своей жадности, и по заслугам матери. Иногда, анализируя огромный скачок в своём отношении к Ире, Павел Дмитриевич испытывал угрызения совести: Ира ни в чём не была виновата, и, потом, растить человека, пусть и оказавшегося чужой кровью, восемнадцать лет и не проникнуться к нему чувством, которое устояло бы даже после страшного разоблачения, — в этом было что-то неправильное, более того: извращённое. В то, был ли сам Резников ущербен в этом, он глубоко не вникал: Анна изменила — и умерла, улизнув от наказания, а оно требовалось — пусть теперь дочь расплачивается за это.

      По идее дети за родителей отвечать не должны — на самом же деле они расплачиваются за это всю жизнь, ведь всё закладывается с детства: формируется характер, подчиняется или противится натура, невежество старших обедняет или их ум обогащает, дрязги затирают или согласие обеспечивает здоровую атмосферу, воспитание, образование, достаток, социальный статус, приличную меру возможного. И Павел Дмитриевич решил не возвращаться к наболевшему. Измена открылась — и он ответил той, которую бог оставил вместо преступницы, да ещё и сделал её такой похожей на мать. Он совершает предательство? Что ж, он имеет на это право: он довольно отстрадал и губить себя, погрязая в вечных мучениях и сожалениях, не намерен.

      — Держи, батя! Поминай в молитвах раба божьего Павла.

      Увидев в своей руке пятитысячную купюру, дед обомлел, чуть не слез с телеги и не поклонился в ноги, решив завтра поутру залётных не караулить: а вдруг главный одумается? Тем временем день убывал, небо понемногу темнело. Вернулся дед домой, распряг лошадку, завёл в стойло, засыпал овса — и развалился на телеге, предавшись своей радости: никогда раньше он не зарабатывал ста семидесяти долларов за десять минут. «Даже при Советской власти! Нет, не так: тем более при ней. Да здравствует мировой империализм! Храни, боже, душу раба твоего Пааавла!»



      Размышления о том, как он преподнесёт известие об интрижке Жени его законной супруге, не могли занимать голову Резникова долго: наступил новый день, близился час отъезда, а за ним — уединение с русыми волосами и ореховыми со светло-зелёными прожилками глазами под убаюкивающий и бередящий одновременно перестук колёс. Как поведёт себя Алёша, вновь оказавшись тет-а-тет со своим поклонником, что позволит себе, насколько допустит его? Павел Дмитриевич считал своим священным правом и обязанностью бога ниспослать ему счастье в его третьей любви, если была предана первая и этим же выстрелом убита вторая, к Ире.

      — Вы не сердитесь на дедушку за его вчерашнюю откровенность? — наверное, он счёл, что знание — благо.

      — Именно поэтому и не сержусь — я благодарен ему. В обмане и неведении мне уже приходилось плутать достаточно долго — и ничего хорошего из этого не вышло.

      — А вы не думайте об этом, время уходит — и это пройдёт. У меня каникулы на носу, а у вас — длинные выходные.

      — А ведь ты прав. Может, в Париж слетаем? У тебя загранпаспорт есть?

      Глаза Алёши загорелись, но он вспомнил о бюрократии и тут же потушил огонёк:

      — Я был с родителями в Италии, но в прошлом году. Для этого, наверное, снова визу нужно оформлять, а это время… Нет, не успеем. И, потом, я и без этого стольким вам обязан…

      — Это пустое, не упоминай. Ну, не получится сейчас — на Новый год куда-нибудь махнём. А пока… давай по возвращении загляни ко мне домой, устроим кулинарный вечер и самолично испечём пирожки.

      — О, — оживился Алёша, — это мне нравится.

      — Да, и учти! — Резников поднял вверх указательный палец. — Это будет разведка боем. Если пирожки получатся, то ничего остальное более нас не испугает.

      — А если у меня тесто шмякнется на стол и вас в муке обваляет?

      — А, это будет вечер в тумане…

      — В снегу.

      — Там разберёмся.

      — Тогда я к вам перебираюсь? Помечтать… — И на этот раз Алёша уже без долгих разговоров пересел на полку к Павлу Дмитриевичу. Голова на плече не угомонилась, а устроилась, упираясь макушкой в шею, потом снова начала путешествовать, повертелась, потёрлась, скользнула взад и вперёд и наконец замерла, уткнувшись лбом в шею слева под подбородком. Оба ловили чудные мгновенья, поезд разогнался, где-то впереди по ходу гукнул встречный состав, поравнялся со мчащим ему навстречу собратом — и фоновый шум усилился грохотом пролетающих мимо вагонов товарняка. В купе потемнело, в двух расходящихся цепях, увлекаемых прочь друг от друга мощными локомотивами, словно росло какое-то напряжение, натянулись струны, готовые аукнуться, откликнуться, зазвенеть. Неугомонная голова устремила вверх полураскрытые губы, закрыла глаза, помогла себе рукой, обвившей плечо спутника, — и Алёша обменялся с Резниковым первым поцелуем. Губы мультимиллионера оказались уверенны и нежны, ответная хватка — тверда, руки Алёши уже не обнимали плечи, а обвивали шею, повиснув кистями где-то далеко за спиной попутчика. Как долго это продолжалось, никто вспомнить так и не смог, когда они оторвались друг от друга, пространство снова просветлело и поезд мчался один в чистом поле.

      — Как вы думаете, это был товарняк?

      — Ты не поверишь, но мне по фигу.

      Да, чтобы подвигнуть почтенного владельца огромного холдинга на такой сленг, нужны были великие потрясения… Потом, правда, обе стороны в купе как-то в унисон засмущались, потянулись за термосом и сигаретами, но — поезд мчался, и где-то на горизонте уже замаячило, маня и притягивая, двуспальное ложе…



      — Алина, сегодня у нас будут гости.

      — Бог с вами, Пал Дмитрич, ведь завтра годовщина…

      — А, чёрт, совсем забыл! Завтра Ира придёт оплакивать непорочную деву Анну. Надо сократить спектакль до одного акта… Да, Алина, со мною бог, но я ничего не перепутал, сегодня у нас будет гость, и я устраиваю пекарские учения. — Тут Резников кончиками пальцев ухватил выступ косяка и умудрился на нём подтянуться. — Вот так, мы тебя из кухни на вечер выселим и будем пирожки лепить.

      — С кем это? — недовольно поинтересовалась Алина, она уже предугадывала ответ.

      — С Алёшей. И не поджимай губы критически, дай старому товарищу на склоне лет утешиться.

***


      То, что происходило в последнее время в сердце, голове и делах «старого товарища», Алину Викентьевну решительно не устраивало. Спору нет, Анна провинилась, и сама Алина её осуждает, но сколько лет женщина уже в могиле, а её преступление и того давнее, девятнадцать лет назад состоялось, — ну что ж теперь? Ведь уже и кровать поменял, и от портрета избавился, и из воспоминаний изгнал — чего же ещё? Ирочка-то в чём виновата?

      Провозившись с Ирой восемнадцать лет, Алина Викентьевна так прикипела душой к воспитаннице, что иногда ей казалось: даже любовь к родному сыну чувство к девочке не перевесит. К Анне женщина тоже была очень расположена, но, верная поначалу, как потом оказалось, только фиктивно, мадам Резникова отдала богу душу — бог ей теперь и судья. Погоревал-погоревал вдовец, истина открылась, но зачем же так с дочкой, она же всю жизнь рядом с ним прожила! Как можно было прожить вместе два десятка лет, растить, холить, лелеять, баловать — и вот так вот вмиг отвратиться, да ещё так явно это показывать, в голове не укладывалось, сердце тоже возмущалось. Ну веди себя ровно, коли любовь рассыпалась, флиртуй на стороне, если тело требует, но открыто приближать какого-то смазливого мальчишку…

      К молодым смазливым парням у Алины Викентьевны сложилось стойкое предубеждение. Конечно, она желала Ире счастья и была рада за неё, когда девочка влюбилась и вышла замуж, но Женя всё-таки похитил её кровиночку, а она с ней вволю не натетешкалась, Ирочка спокойно могла прожить без мужа ещё лет пять. Встречалась бы просто с Женей, а вечером бы домой возвращалась. Возможно, и горькая истина тогда не открылась бы, недаром письмо точнёхонько в день бракосочетания прибыло. Так или иначе, но Женя увёл Иру. Это ещё можно было перенести, раз девочка сама этого хотела, была влюблена, но его дружок…

      Алёша казался Алине Викентьевне той пиявкой, которая высасывает из Павла Дмитриевича не только деньги, но и последние остатки тёплых чувств к дочери, ведь до его появления хозяин не доходил до того, чтобы выставлять Иру за дверь. Рестораны, корты — ладно, но эта поездка! И зачем только что за закрытыми дверями кабинета проходило тайное совещание с нотариусом?

      После того, как Резников удалился в свою святая святых договариваться с буквой закона, домоправительница не выдержала и позвонила недавно отлучённой:

      — Ира! Не знаю, что с отцом творится, но мне кажется, что-то неладное. Он как с тормоза сорвался, я говорила с охраной, уезжал-то он, как выяснилось, с этим мальчишкой, возвратился весь сияющий, а теперь с нотариусом в кабинете сидит. Я боюсь, не дойдёт ли дело до переписи завещания. Ты только меня не выдавай, но завтра придёшь — постарайся выяснить.

      Ну, а теперь, ко всему вдобавок, мальчишку ещё и дома будут привечать…

      Как и большинству людей, у которых жизнь давно устоялась и протекает без особых потрясений, Алине Викентьевне было удобно, комфортно, привычно и покойно в своих владениях, с размеренным темпом хода времени, с предсказуемым на долгие годы вперёд владельцем прекрасного особняка, и любой сквозняк от нечаянно открывшегося окна её неприятно поражал — что же говорить о вихре, который уже которую неделю непрерывно стучит створками, баламутит челядь, поднимает ненужные пересуды и так нравится неожиданно взбесившемуся правителю!

***


      — Не нравится он мне, нехорошее у него на уме, уж слишком безгрешная физиономия, но это ваше дело, а вот с Ирочкой-то за что вы так? Она же ни в чём не виновата, за что ей отвечать? — а вы её чуть не выгнали.

      — Во-первых, Алина, дети за родителей всегда отвечают, во-вторых, я её не «чуть не выгнал», а просто выставил, в-третьих, Алёша — это действительно моё дело. Пока Ира в него не лезла, до отказа в аудиенциях не доходило.

      Алина Викентьевна только осуждающе покачала головой, уплыла в свою комнату, взяла телефон и опять начала жаловаться Ире:

      — Он его теперь домой пригласил, пирожки будут печь и друг другом любоваться.

      — Как ты думаешь, они уже спят?

      — Ох, Ира, не знаю. Если ещё и нет, то это дело пары дней.

      — Хорошо, ты за ними наблюдай. Я после твоего звонка быстро машину поймала и сфотографировала нотариуса, когда он из ворот выезжал. Я тебя не выдам, скажу, что он сам меня на это спровоцировал своим поведением, я по своему подозрению и отправилась следить. Завтра ему и устрою…

      Алина Викентьевна хозяина обожала, но Иру любила не меньше. Она понимала, что поступает плохо, но ей казалось, что и она имеет своё право на предательство…