Кода и говорящий с Богом

Ураган несется над Россией,
Вновь трепещут ивы,
Сердце молодое стонет,
Время кровью пишет имя.


   Игла вошла в вену. Медсестра искала пульт от зомбоящика, чтобы выключить  просвещенно-консервативные частушки. Я валялся молча и смотрел в белый потолок, там была заунывная бесконечность. Сейчас поведут на интервью, а что мне им ответить? Не знаю. Ладно, отдамся в цепкие когти Фатума. Пожалуй, это самое правильное, что я сейчас могу сделать. Коварная система упрятала меня сюда, и я должен понять её ритм, почувствовать, так сказать, биение её сердца и отдать часть своей энергии. Зачем меня, вообще здесь держат? Тоже мне, конвейер помощи алчущим. Спокойно, веди себя как загадочный простолюдин.
«Всё, на выход», – швырнула медсестра монотонным плевком из рано пожелтевших зубов. Я поднялся. Услышал музыку. Попытался успокоиться и отогнать мелодию. Собеседование будет стоить титанических усилий мне и работодателю. Ну что же в бой.
   Мы проходили через готически ободранную штукатурку на тускло-желтой стене, людей без нижнего белья, запах мочи, кала и примеси всевозможных медикаментов. Меня остановили возле ограды. Ждал долго, рассматривая имби. Стена была прекрасна по своей сути. На семьдесят пять процентов она была покрашена в дождливо-осенний полдень, потом резко, словно приход Антихриста, появлялась известковая побелка, плавно переходящая в хрустально-белый потолок с небольшими огрехами.  Именно на этом изгибе я мыслил себя. Фокус моего восприятия застыл на паутине, я пытался найти ее создателя и прокричать свое сердце, отдать ему последний вздох. Может, я в следующей жизни буду пауком? Как бьется сердце у восьминогого?
- Заходи, – сентенциозно и так грубо. Ей богу, я же не насекомое. Да и пауков она, наверное, тоже не любит.
- Присаживайтесь, А., - сказал врач. Тон я не распробовал, может быть, уставший или скрывающий любопытство. Мы встретились глазами, на миг я решил, что сегодня буду хранить свою священную мауну.
– Как Ваши дела, А.? – спросил доктор.
– Терпимо, - ответил я. – Как картошка.  Ну, в смысле, если за зиму не сожрут, к весне посадят.
Доктор: Повторяетесь.
А.: Да, я знаю, я псих, что с меня возьмёшь?
Доктор: Сами-то, как себя чувствуете? Появились улучшения? Может, выздоровели? Как считаете?
А.: Я не могу объективно оценить себя со стороны. Это будет мое личное мнение и всякое такое. Пускай общество поставит на чашу весов мой трепещущий разум. И вынесет свой, не побоюсь этого слова, жестокий, но в тоже время справедливый вердикт и всякое такое. Я просто винт или даже пыль, не пострашусь этого произнести, на станке поистине великой системы или что-то в этом роде.
Д: Это я запишу… Чем занимались?
А.: –
Д: Смотрели телевизор?
А.: –
Д: Рисовали?
А.: –
Д.: Читали?
А.: Да, мне дали книгу, и я ее прочитал.
Д: Какая книга?
А.: «Мастер и Маргарита». Вячеслав Булгаков №1 .
Д: Так… И что Вы скажете?
А.: –
Д: Вам понравилось?
А.: Нет.
Д: Что, неинтересно?
А.: Эта история полный бред. Что тут еще скажешь?
Д: Так… Интересно и что же именно, вам показалось бредом?
А.: Да всё. Всё от начала до конца. Эту книгу сочинил зазнавшийся беллетрист. Кому вообще пришло в голову, писать про разговор Понтийского Пилата и Иешуа?
Д: А что Вам, А., там не понравилось? По-моему, этот диалог потрясающий.
А.: Для Вас да, но не для меня… Во-первых, Понтийский Пилат  не говорил так с ним. Понтийский Пилат просто сказал: «Казнить! Одним евреем меньше!»  В этом и заключена его мощь и великая философия. Поэтому он и Пилат Понтийский.
Д: Ну, допустим.
А. Вы можете допускать, что хотите. Это факт.
Д: Хорошо, но он в итоге все же приговаривает его к казни.
А.: При слове Его, еще сильнее палец вверх поднимите. Никакого Его в романе – нет. В этой истории есть Иешуа, которому не хватает мольберта с кисточками для полного завершения образа. Он, как вы показали, не является – философом, как говорит золотой мудрец Пилат в романе.
Д: А кем он является, А.?
А.: Лучше всего этот архетип назвал Федор Михайлович в романе про князя Мышкина. Вы когда-нибудь задумывались, кто впечатлил Сервантеса и откуда появился Дон Кихот Ламанчский?
Д: –
А.: Но в романе Иешуа не такой, в романе он художник… Не трогай художника – вот заповедь всего произведения. Мог бы ограничиться этой фразой, а не растягивать писанину на триста страниц. Кто вообще такое читает? Вам что заняться нечем?
Д: Это классика.
А.: Не для меня, простите… Свободен! Ну что за ересь? Это получается, новый мастер из свежего поколения умрет и крикнет это Путину. Хотя нет, если советский мастер кричит это Пилату, то постсоветский будет кричать это Сталину. В христианской схоластике всепрощение это, конечно, круто, но мне лично вообще плевать на того, кто там сидит.
Д: Вы бы не простили, А.?
А: Если бы рядом была моя Маргарита, я был бы сильно пьян, а на заднем плане играл бы Pink Floyd “Shine on you crazy diamond”. Может и крикнул бы и всякое такое.
Д: Тогда освободили?
А.: Нет. Я передумал. Мне вообще на этого Пилата срать с высокой колокольни. Пусть сидит и мучается. Наверное, Сталин был сильным тираном, если Булгаков так облизывает его гуталиновые сапоги и галифе. Это философ, пустите его.
Д: Это же говорит Пилат.
А.: Ой, да ладно, все мы подтекст поняли, не пальцем деланы. По-вашему, Путин с Кадыровым сидели и думали: «О, убить ли нам Немцова, вот в чем вопрос, достойно ли смиряться под ударами судьбы, иль нужно оказать сопротивление?»  Убили и похуй, на завтра показали, что замочили с запада. Ну, я и говорю:  евреем меньше, и это ****ец. В любое время Понтийский Пилат один и тот же. В каждое время он один.
Д: А Горбачев?
А: Артельный
Д.: А Ганди?
А.: Нахуй иди.
Д: А., прошу не выражайтесь, успокойтесь.
А.: Да, ****ь, там если архангелы с божьей матерью, нахуй, сойдут и будут доказывать, что это сын божий, что его нельзя убивать. Ему до ****ы, поймите! Все равно казнят!
Д: Инъекцию ввели?!
А.: Им просто похуй на все. А он еще свободен. Где, ****ь, моя Маргарита? ГДЕ!?
   Тут вбежали санитары, повалили меня на холодный кафель. Но мою раскалённую волю они не в силах были сломить. Меня тащили обратно, по аллее славы, без тернового венка, но зеваки психиатрической больницы номер пять слышали орлиные крики: «Гнет, рабство, плен, неволя, безысходность». В меня кидали камнями и снова положили на крест. Игла с ювелирной точностью проткнула вену.

№1     Здесь и далее примечание редактора. Видно, автор имел в виду знаменитого советского писателя  Михаила Афанасьевича Булгакова. Признаюсь честно, не знать имя столь знаменитого писателя, простите меня, стыд и срам. Но, возможно, автор, пытаясь исказить имя русского классика, хотел достичь художественного гротеска. Так или иначе, веселого здесь мало. 


В России смута наступила,
С апорией сразись, грядущий век,
Вставай с колен, вперед отчизна,
Воскресни, русский человек!


                Кода и говорящий с Богом.


Димфне Ирландской и Лехе, собирающему картон по Сормову, посвящается.


***

  Я стояла на морозе, и ела холодный пирожок с мясом и рисом. Рыжие худые устрицы с тонкими пальцами, алчущие безумцы, утратившие смысл жизни, немые проходимцы с голодными взглядами и вечно пьяные времена в православном бездомии. Грязь и слякоть на лицах, злые глаза и страшное безвременье. В таком будоражащем одиночестве хочется отдаться в лапы кому угодно, может, смерти или любой даже самой пустой страсти.  Почему люди чаще всего выбирают страсть? Они хотят просто заполнить пустоту, страсть - это не любовь. Если мне представится выбор, я лучше умру от самой бедной любви, чем от великой страсти. Обыватели в вечном поиске врага, опускаются на ступень животного гомосексуализма и нежной славянской правды. Я давно остановила внутренний диалог, это бесконечное интервью у меня в голове, превратила роковую нимфетку в упавшую на кучу бездонного дерьма, страдающую шизофренией стерву.  Просто, отдайся воле и блевать на громкость, ты должна поймать ритм. Может, там находится единственная истина. Не думай. Но одно меня не покидает, я незваный гость в этом дурдоме. Система обязана мне помочь. Это подобно виду двух спаривающихся особей, два рептилоида, весело хающие власть, зеркальное отражение двух латентных ватников, пытающихся отдаться звериной свободе плоти. Даже если весь этот мир связан аллегорическим телекинезом, откуда эта русская народная хандра? То, что за кордоном называют модным европейским словом – депрессия. От людей? Нет. Это не от народа и даже не от правительства, это идет откуда-то из древнерусской земли. Каждый тут мечтает высказаться о своих, да еще высказаться так, чтобы змеиная слюна попала на неокрепшие умы и застыла в своей уебанской полигамии. Черные купола церквей, под бесконечно серым небом с редкими отблесками глаза божьего. Бородатые чурки в консервных банках с иностранными этикетками. Летом здесь практически нет ночи, зато зимой она непрерывна, хотя у других иное мнение на этот счет. Опушенные своей же глупостью сифилисные петухи обсуждают новости приватной философии верхнего десятка, эстетику междоусобного дерьма, неслыханной подлости. Вонючее шоу для роботов и слабоумных подвывал, а ты смотри и оправдывай себя тем, что ты должен держать руку на  пульсе жизни - уебок. Тогда принимай  с высунутым языком порцию смачных камшотов от молодых промывателей чужих кишечников и ваших умов. Пока бездарные поэты, публикующие свои муравьиные произведения в интернете - до востребования, с героиновой жаждой - предвкушают возмездие, стою я  у ночного маркета и закуриваю сигаретку после пресного пирожка. Меня увидела одноклассница со своим мужем, неся тяжелые целлофановые пакеты, наполненные недорогой едой, тут вся еда недорогая, по крайней мере, в моем городе фабричном, не в том смысле, что обходится нам дешево, нет, иногда и ****ой приходится подрабатывать, только не подумай, что я проститутка, короче, свои поймут и с полуслова. Привет, а ты за сигаретами вышла? Видит же, что да, а все равно спросила, своими выпрашивающими глазами, табак нынче дорогой. Я уже хотела плюнуть, но сказала, как прекрасна замужняя жизнь, можно совсем за собой не ухаживать. А муж так и насупился на меня, но я интенсивно начала делать ему минет, в мыслях то есть. Та берет и заходит в маркет. Послушай милая, не стоит так грустить. Ты, правда, так считаешь? Чуть ли не кончающий на меня имбецил с островком на темени. Я давно смирилась, и эти архиплуты не хотят уловить даже слабые волны моей пламенной помощи. Когда-нибудь все это кончится, я нюхом чую, эту массу. Два гамадрила, ищущие силу в местах правды, хотят уйти от реальности. Вы правду хотите знать, дядя, так я вам ее скажу. Я скупой персонаж бредовой истории, давно ослепшего шизофреника. Он идиот.  Слепой идиот бог. Не важно, как мы пришли к этому, главное - это сама дорога. Я как Гордон Фримен пытаюсь выбраться из Черной Мезы, но у меня не получается. Где вы, мистер Джи №2 ? Брошенная жена депутата-педофила в истерике просит у меня сигаретку. Я протягиваю другую пачку, но всесильный русский мачизм берет свое. Последняя,  да? Как видите, улыбаюсь я. Последнюю даже воры не берут. Что за бред? Две несмелых ***любки в синих джинсах, воспевают оду феминисткой свободе, мечтая о большом чёрном фаллосе, крича вечный но пасаран, вымаливая себе цену. Рядом с ними идут их суженые, двое служителей священной вагины, пробуют найти ритуальный вход в святыню, сухо притворяясь геями. Но, но пасаран отдает предпочтение трем волосатым гамадрилам, пытающимся, выучить старославянский язык. Ритуальное поедание в демонической святыне закончено, и я стремлюсь уйти, но куда? Вот  природа этой священной земли, не только не улыбаться проходящим людям, но и постоянно оценивать опасность по десятибалльной шкале. Сопоставляй ее со своим внутренним градусом, этот не сильно опасен - четыре, тот на твердую двоечку, посмотрю ему в глаза, о какой интересный экземпляр, целых семь баллов, не русский, надо свой градус повысить. И когда он уже за спиной, ты невольно оглядываешься, замедляя шаг. Проходят святые, которые после смерти попадут в рай, при жизни смутно об этом догадываясь.  За ними ступает маленький карлик, обреченный на чистилище. Блондинка с американской улыбкой и ужасом русской ночи в глазах цветом синего моря. Я перешагиваю три одинаковые кучки засохших собачьих фекалий, снег бьет крупинками мне по черным сапогам. Пьяные пуристы стесняются учить людей, норовят вспомнить пароль от банковской карты, чтобы купить дешевое пиво. Я звоню суженному куну, прошу забрать меня сейчас же из этого зверинца, в расплату за это отдам свое бренной тело. Предупреждаю о месячных и намекаю на сильное отмщение за отказ. Холод и я жду. Карета приезжает, когда я уже вся промерзла. Он пытается распробовать волну, рукой уже потирает свой сладкий фаллос. Курю, дорога несется чередой нескончаемых елей, пьяных страдальцев ищущих смерти, спившейся интеллигенции,  накуренных и сильно пьяных подростков, пришельцев с большими египетскими верблюдами, ментов с садомазохистскими наклонностями, чекистов в шапках Кристиан Диор. Заезжаем на холм, оттуда вид на заснеженные трущобы, горят огни окон. Тушим фары, уменьшаем печку, залезаем на заднее сидение. Ты, что сегодня ел? Он смущается. Включаем интенсивную музыку. Он расстёгивает ремень, спускает серые джинсы вместе с трусами. Я холодной рукой беру его фаллос, он пахнет мочой, облизываю, едкая моча обжигает язык. Он потихоньку наполняется кровью. “Сожми его покрепче”,- просит он. Я подчиняюсь, ласкаю его яйца жиром своего носа. Слюни текут мне по подбородку, он сдавливает мою шею. Член сильно напрягается. Он кончает мне в рот. Сперма по вкусу, как пряная корейская спаржа.  Его вспотевшие пальцы отпускают мою шею. Я перестаю сдавливать его волосатые яйца. Он любит, чтобы первое время, я не проглатывала, а держала рот открытым.  «Мням, мням». Я улыбаюсь. Указательным пальцем протираю с лица теплые остатки и опускаю их на кончик языка. Я нажимаю большим пальцем на еще вспухшую нижнюю часть вены и медленно поднимаю вверх, выдавливая последние капли. Мы молчим. Он улыбается, целует меня в лоб, пью негазированную холодную воду, провожу языком во рту по зубам.  Вот и закончилась прелюдия к моему разговору, по-другому он меня бы и не выслушал. Послушай меня внимательно, я хочу сказать тебе одну очень важную вещь для меня, но ты должен вслушаться внимательно. Мне кажется, что я второстепенный персонаж, одной бездарной истории. Час назад, я всей своей сутью почувствовала это. Я почувствовала создателя, но не потому, что это мне удалось, а потому что он позволил это сделать. Он уводит мысль куда-то вдаль и что-то говорит, но я слышу стук пишущей машинки и мне становится страшно. Говори, что ты желаешь, Кода? Я слышу это и меня начинает трясти от страха. Пытаюсь собраться с мыслями. Любви!


№2  Гордон Фримен персонаж культовой компьютерной игры Half-Live, вышедшей в 1999 году. Мистер Джи является достаточно загадочной фигурой, скорее всего инопланетянином. Что до всего текста во второй главе повести, видно, автор,  пытается в потоке сознания, что-то донести читателю. Но по большой части все написанное похоже на воздушный замок, тут нельзя увидеть, что-либо конкретное. Или можно увидеть все.

***

Расплавились инжектором втиснутые сны. Я проснулся ночью, в обозримом будущем, маячила луна. Что будет дальше? Как бы я хотел, чтобы все это закончилось. Остальные счастливее меня, я это точно знаю. И невыносимо спать, я бы хотел увидеть тяжелый, глубокий сон без сновидений, в котором пустота и все, только пустота и ничего больше. В этой жизни нет счастья, ни для меня, ни для тебя. Когда мне плохо, люди ликуют от чужого горя. Когда из последних сил ты пытаешься с их помощью достичь счастья, они смеются в эйфории, потому что ты в них видишь проводников, но они никогда не помогают. Никогда.
Всё пропало, дамы и господа. Всё пропало, дамы и господа! Всё пропало…
- Тоска, весь вечер будешь о девушках думать?
- Я о судьбе думаю, а не о девушках.
- О бабах ты думаешь, ты постоянно думаешь только о бабах и все время пытаешься набить себе цену, ведь самоуничижение - это другая сторона монеты, самовосхваления, - я попытался увидеть говорящего, но заметил лишь блестящие миндальные глаза, после всего, что в меня вкачали, все вокруг расплывалось. Он лежал на соседней кровати, до этого я его не видел. Еще один заключенный, подумал я, а от них можно ожидать чего угодно, надо держать ухо востро.
- Ты в бога веришь? - спросил таинственный заключенный.
- Думаю больше, да. Но иногда, он меня не замечает. А ты?
- Я здесь давно и уже не выберусь отсюда, никогда. Может, ты тоже останешься? Я вижу в тебе сильную волю, но она направлена в дьявола русло.
- Эхма, с чего ты взял?
- Человек поистине свободный, должен ставить под сомнения саму природу воли, не думал об этом? Давай знакомиться, Я Мухаммед.
- Я А. Как ты сюда попал? Ты мне кажешься обыденным.
Мухаммед: Я очень долго искал Бога, понимаешь? А это грешно и опасно. Ибо он всегда рядом. На его поиски, всегда будут тянуться грешные души человека. Это и есть то несокрушимое желание смерти. Тебя тянет к богу?
А: Не думаю, меня сейчас больше к свободе тянет. И  покурить.
Мухаммед: Я слышал, что ты там устроил. А сам как тут оказался?
А: Суицид. Я поэт. Пытался добраться до истины, понимаешь? Я хотел закончить поэму, ты знаешь, почему Гоголь сжег второй том «Мертвых душ»? Чичиков, после своих злоключений в итоге приходит к национальной русской идее, и она по истине страшна. Настолько, что автор решил ее сжечь. Я пытался дописать второй том в стихах, но сошел с ума, сжег свою поэму, соседи вызвали пожарных, так как занавески загорелись. Когда вскрыли дверь, я находился во вселенской агонии, ревел и резал себе вены. Надо было это видеть. Но я был близок, понимаешь? Очень близок.
М: Ты должен принять господа нашего Иисуса Христа в сердце свое. В тебе говорит Лукавый.
А: Я думаю, что должен дописать эту поэму. Это мое призвание…
М: Бог один, один для всех. Я знаю, что ты думаешь, он не русский, чурка и в этом его минус. Я на половину армянин, и был муслимом, а потом принял бога в сердце свое. Я православный. Он говорит, что Лукавый опутал твои мысли.
А: Стилистически поэма была написана безупречно, это не было подобие «Бледного пламени» Набокова. Я давно ушел от постмодерна и начал всматриваться в архаику. Больше походило на «Потерянный рай» Мильтона. Возможно, когда мой Чичиков покупает последние кариатиды№3  у Фауста это перебор, понимаю, что ты на это скажешь?
М: Бог наш Иисус Христос заботится о каждом, надо только его услышать.
А: Да, я тоже так думаю, когда вселенная шепчет, слушай. Архетип Фауста исчез из современного бытия. Гетте как бы закрыл эту тему. Где сейчас современный Леонардо да Винчи? Перельман или покойный Стив Джобс не подходят к этому образу.
М: Ты слишком погружен в себя, а что тебя наткнуло на самый страшный грех?
А: Ты про то, что я поэму сжег, ну знаешь…
М: Нет, я про самоубийство.
А: Понимаешь, хуже всего для писателя, это когда роман начинает вести тебя, ты не отличаешь уже реальность от текста как такового. Каждый выплеск энергии, будь то, кошка, пробежавшая перед ногами, или смерч, несущийся тебе навстречу, воспринимается как злой рок фатума. Мне начало казаться, что все так и должно происходить. Что все это происходит ради меня. Для написания моей поэмы. И я с жадностью сухой губки впитывал этот мир. А потом все исчезло. Я резко осознал, что вселенная презирает меня и не хочет со мной больше общаться, что я и не должен писать более. Да у меня и не получалось, одни говорят, что это муза или вдохновение, да не важно, я бы не сказал, что она ушла из моей пустяшной жизни, нет. Но я ощутил такую всеобъемлющую пустоту, мне казалось, что я совершенно лишний в этом мире, и в то же время жизнь полностью принадлежит только мне. До этого меня как бы вели, когда я писал свои стихи, я не сказал бы, что я был счастлив, но чувствовал, свою причастность к этому миру, а потом все растворилось.
М: Когда становится невыносимо страшно, когда в лимфе застывает люциферов ужас и  в желудке все кричит о крахе, ты приходишь к Богу.
А: Я не дошел. А ты тут за что, выгонял торговцев из храма?
М: Моя гордыня привела меня сюда, я пытался найти Бога, как и говорил. Более пяти лет, я изучал практику осознанного сновидения. Чтобы услышать меня, нужен определенно большой, духовный фундамент. Но раз ты еще со мной, ты им обладаешь. Существует древняя шаманская практика осознанного сновидения. Если вкратце, ты должен во время сна, просто посмотреть на ладони своих рук. Не обязательно смотреть на руки, просто надо сильно сфокусироваться на определенном объекте. Я думал, что это просто выдумки, не более. Но мысль о том, что можно не просто наблюдать яркий сон и запоминать его будоражила мое сознание. Я помню в детстве, мне несколько раз удалось попасть в осознанный сон перед этим. Когда я был еще ребенком, пару раз я буквально поймал себя на мысли, что сплю. И на короткие мгновения охватывал сон будничным, трезвым взглядом, правда, от страха сразу просыпался.
А: Мистика. Так тебе удалось попасть в сон?
М: Еще как удалось. Пять лет назад, я просто ради забавы, в течение месяца каждый раз перед сном пытался думать, что надо посмотреть на руки. Но ничего не удавалось. И вот в один по-настоящему прекрасный день - вышло. Самое смешное, что я уже бросил эту затею. Но в хороводе сонных мыслей, я просто посмотрел на свои ладони. Меня как будто, прошиб ток. Я во сне. Я понял это сразу. Я оторвал взгляд от рук и узрел, что нахожусь в своей квартире. Было темно. И я решил выйти на улицу. Мне удалось как-то пройти через двери. Я не смог запомнить, как это у меня получилось, я ощущал себя как в повседневной жизни. Я спускался вниз по подъезду, когда дошел до почтовых ящиков, увидел, что цифры на них хаотично перевернуты. И это меня так позабавило. Я вышел на улицу и увидел человека, который резко стал приближаться ко мне. Когда  он был уже близко, я понял, что это и не человек вовсе а какое-то чудовище, но я не испытал сильного страха, а просто расплылся в своих сновидениях. Продолжился обычный сон, и я уже не управлял им. Когда я проснулся, я ликовал от счастья. У меня получилось.
А: Ты мог управлять сном?
М: Я бы не сказал, что я мог им управлять. Наяву ты управляешь жизнью?
А: Ну это как посмотреть. Какая стрела летит вечно?
М: Стрела, попавшая в цель.
А: Ты продолжал жить в своих снах?
М: Буквально на следующую ночь я опять посмотрел на свои ладони. И снова понял, что сплю. Я оказался в своей квартире. Зашел в спальню. И увидел свое тело.


№3 Кариатида-  это статуя одетой женщины, которая использовалась в древней Греции для укрепления балочной опоры. Довольно сложно ухватить витиеватую мысль автора. Возможно, автор не смог найти в современном мире аналога мертвых душ Гоголя. Также не особо понятен пример архаики Мильтонского «Потерянного рая» поэма была опубликована в 1667 году. А вот «Бледное пламя» Набокова наводит на определенно некую ироническую мистику в моих ссылках. Хотя в течение всей «Коды» Набоков упоминается не один раз, готов поспорить, что он произвел сильное впечатление на автора в целом.

***

Лед - всегда личное безумие. Мировая людская отара рождает одного человека. Мы прошли большой торговый центр со стеклянной витриной в шесть метров в высоту, истинный памятник мировому капитализму. Надо взять красного вина, в России лучше всего притворяться пьяной, для поэтессы это лучшая легенда. Панельный дом, под девять метров в поднебесную. И никак не оторваться. Воистину любовь, смерть и музыка. Ветер бил прямо по лицу, но холод шел от одиночества, не от леденящей прозы. Дрожь прошла по телу. Зашла в теплый подъезд, в подъезде гробовая тишина, как будто в квартирах спят ушедшие на тот свет. Открою пакет с вином, пускай тишина поглотит меня. До этого двое молодых парней пытались со мной познакомиться. Говорил, как обычно, один, второй имплицитно стеснялся выдать в себе зверя. Инвазивно я втянула в ослабшие легкие запах его сладких, почти женских, духов. Пришлось отказать, не знаю даже почему. Наверное, с упорством переборщили или с застенчивостью. Не то, чтобы секс меня так безумно привлекал, нет. Но то незыблемое чувство, что ты хоть кому-то нужен в этом сраном мире. Наверное, когда испытываешь это чувство - это и есть то самое стопроцентное рабство. Федор Михалыч оказался прав? Нас ебут, а мы крепчаем? Тоталитаризм в чистом виде, я нужна кому-то, кто-то говорит со мной, через других и я не одна. Неужто свобода связана с тотальным одиночеством. В разгар великого пира, можно сгореть от оскомы, или в забитой комнатушке с мрачной паутиной на углах, можно обрести гармонию. Нас всегда будет тянуть то к одному полюсу, то к противоположному и счастье будет найдено только на тонком рубиконе жизни, когда ты понимаешь полную причастность к этой вселенной и в то же время ты совсем одна. В злободневном мире нас с гигантской силой хотят утащить в полную сопричастность, смотри телевизор, будь в сети, голосуй, не сбивай руку с пульса жизни. Но я дала бы вам один совет, иногда  надо заглядывать по ту сторону монеты, ведь мир по сути своей самодостаточен. Иногда, а может быть всегда, он не имеет отношения к индивиду. Мы все хотим быть счастливыми, кому-то везет больше, кому-то меньше. Но если взглянуть на все это с другой высоты, то между нами нет отличия вообще. И это такая боль, господи, как много боли в этом мире, и до чего он удивителен.  Ты всмотрись. Удивительный мир. Если сильно задержаться на одном берегу, скажем, на темной стороне, можно зажалеть себя, и эта жалость поглотит тебя, а на светлой стороне, можно просто превратиться в бездушного робота, и когда вселенная это почувствует, о, тогда, жди сильного пробуждения, оно будет страшным. Хотя на светлой стороне я долго не задерживалась. Надоели эти рассуждения в стиле анфан терибль. Все пропало, дамы и господа! Мне было лет десять, нет. Скорее всего, одиннадцать, я тогда впервые сбежала из дома.  И к чему такие воспоминания, кто мне их навеял? Черт, не успела отследить агента, в последние годы не всегда удается уловить потоки энергии божьего голоса№4 . Наверное, это холод, тот мороз был очень похож на сегодняшний. Когда я была еще девочкой, в той жизни, одиночество воспринималось гораздо острее, чем сейчас. И почему же сегодня хочется броситься под любую тяжеловесную машину? Чтобы уже точно без остатка. Что же тогда случилось? Почему я убежала? Помню побег, а вот причину вспомнить не могу. Может оценки за две недели выставили или просто накопилось, возможно, ссора с родителями. Что-то близко, но причина уже, где-то в глубинах подсознания. Но сам побег я помню отлично. Хотя уже сейчас тяжко сфокусироваться на деталях, но чувства, чувства и эмоции сейчас во мне. Был суровый, русский мороз. Я единственное, что взяла с собой - это пятьдесят рублей, неплохие деньги на то время, ведь на дворе стоял 2001 год. Выбежала и все тут. Много ревела, шла непонятно куда, лишь бы подальше от дома. Изредка успокаивалась, потом опять плакала. Присматривала подъезд для ночевки, совсем замерзла и снова плакать. Телефонов еще ни у кого тогда и не было. Интересно, через сколько меня найдут? А Бог продолжал меня пугать, испытывал меня. Насколько хватит моих сил. Ведь я не просто здесь, ну, на этой планете. Я сильно ревела, где-то во дворах подошел большой взрослый монстр с бородой и черной шапкой, натянутой на самые уши. Была уже ночь, если быть точнее, наверное, часов восемь вечера, но в России в это время непроглядная ночь. Он прикоснулся ко мне сзади и спокойным голосом, в котором играли нотки безразличия, спросил: «Девочка, у тебя все нормально?» От его прикосновения, я чуть не подпрыгнула от ужаса. Но сразу попыталась прийти в себя и ответила, что все в порядке. Он смотрел на меня, не зная, чем помочь, его друг неподалеку звал его. Да пошли уже, оставь ее в покое. И они ушли, а вдруг дальше будет хуже? Что если сейчас еще кто-нибудь мне попадется? Надо идти домой. Но нет! Лучше здесь одной на морозе, чем обратно в этот дом, к этим родителям, в эту невыносимую школу, будь она проклята трижды. Первую ночь я переночевала в подъезде. Долго не могла уснуть. Было очень холодно. Я плакала и просила бога мне помочь, я не могла понять, за что мне приходится переносить такой ужас. Мне ведь всего одиннадцать лет. Пальцы ног начинало колоть, иногда, когда ревела, я прибавляла голос в надежде, что соседи услышат, выйдут на площадку и пустят меня домой переночевать в тепло или хотя бы вызовут милицию. Возвращаться ночью домой, - это было то же самое, что признать свое поражение. Нет, я должна бороться дальше. Утром я вышла из подъезда, и мороз ударил мне в лицо. Я еще ночью решила, как проведу второй день своего побега. Я пошла к школе. Нет, не в саму школу, потому что знала, что родители сообщат учителям. Я решила подождать окончания уроков и повидаться со своей подружкой, узнать, как обстоят дела. Ждать пришлось долго. Я купила в ларьке бич-пакет за два пятьдесят. Холодными красными пальцами еле его открыла, вытащила пакетик специй и аккуратно начала мять саму лапшу. Пока она не превратилась в тонкую стружку, потом зубами открыла специи и высыпала их в пакетик, тщательно перемешала и начала по чуть-чуть есть. Пальцы были очень холодные, облизывать их от специй, прикасаться к ним теплым языком было удовольствием для меня. Вполне неплохо, такие дешевые картофельные чипсы. Калека на ободранной картонке просил денег, я дала ему пять рублей. Я всегда подавала деньги бездомным и всяким там попрошайкам. Помню, когда мне было лет семь, мы с родителями уехали в Москву погостить у тети моего отчима. Я была удивлена, сколько попрошаек находилось в нашей столице.  Я попросила двадцать копеек у своего отчима, когда мы выходили из метро. Он спросил для чего, не дождавшись ответа, предположил, что я хочу положить монетку на эскалатор. Мама тогда сильно испугалась, а вдруг отскочит, не давай ей денег. Но я сказала, что хочу отдать деньги нищим, сидящим у метро. Помню странный взгляд отчима, когда он услышал, для чего я прошу денег. Я всегда была не от мира сего. И просила денег правда, не для того, чтобы выпендриваться перед родаками. Что делать сейчас? Ждать окончания уроков долго. Я прогулялась до универмага, рассмотрела зеленых динозавров, сделанных из полупрозрачной резины. Так захотелось себе купить одного, но деньги надо было сохранить. Потом смотрела музыкальные кассеты, там было много, но я не знала, что на них. Я вышла на улицу и смотрела в серое небо, господи, а что ждет меня дальше? Побег и свобода. Как будет восприниматься свобода, любовь, смерть, когда я вырасту? До скольки я доживу, и что ждет меня там? Мы идем с мамой в лесу, лето, на мне синие резиновые сапоги, мы с мамой в одинаковых платочках и смеёмся над этим. Смотри березка, мама подходит к березке и обнимает ее. Ку-ку, ку-ку, мама спрашивает, скажи кукушка, сколько мне жить осталась? От этого вопроса у меня перехватывает сердце, и я слышу «Ку-ку», раз - говорит мама, «ку-ку», два, она считает до десяти, потом кукушка умолкает. Мама говорит, мне осталось жить десять лет,  но взгляд такой, что я понимаю не надо плакать от этого, ведь эта шутка, да? Но все в груди горит. Я не хочу тебя терять. Не помню, когда впервые прикоснулась к бездне. И сколько мне было лет, когда мы гуляли там, в лесу, пять, шесть? Но о смерти я уже знала тогда, поэтому, видимо, и не расплакалась. Как хочется свободы, чистой свободы без ответственности, без страха, но есть ли в такой свободе любовь? Хочется всепоглощающей пустоты, в которой нет места личному я. В этой свободе есть, что-то от истины, нас всегда интуитивно будет тянуть к смерти. К этому безличностному морю, без прибывающих волн, без звуков прибоя, без ужаса за что-либо, без горечи потери, без незнания мира и себя. Это просто очередная одинокая дорога, не более чем просто очередная одинокая дорога.


№4  Возможно, я был не прав насчет своих преждевременных рассуждений по поводу “воздушного замка”. В повести два главных персонажа это А., который находится в психиатрической больнице и, так называемая Кода, к которой напрямую обращается автор или кто-то другой (понять достаточно сложно)  при первом ее появлении. Цитата: «Говори, что ты желаешь,  Кода?» - «Любви!» Мы как будто окунаемся в поток мыслей девушки, но уловить, что она из себя представляет, становится возможно при втором ее появлении. До этого она, как мы понимаем, вышла за сигаретами, зимой в магазин. По сути, вся вторая глава - это просто ее наблюдения за людьми у магазина той ночью. В четвертой  главе, девушка заходит в подъезд выпить вина и вспоминает свое детство. Скорее всего, у девушки существуют явные психические отклонения,  «не успела отследить агента, не всегда удается уловить потоки энергии божьего голоса» я предполагаю, ей кажется, что высшие силы, говорят с ней напрямую, только через других людей. Интересная мысль.

***

Порвалась время связующая нить и словно бусы посыпались дни, месяцы, а может, и годы.  С Мухаммедом я так и не смог сильно подружиться, зато раскачал засовы на оконной раме в туалете. Побег был не за горами. Во время завтрака я подсел к своим, уже успел подружиться с представителями автохтонной богемы.
- Вот скажите мне, батенька, почему мы все здесь сидим? - обращаясь ко всем сидящим за столом, начал Думов. За столом седело четверо, Думов, Мухаммед, Федор Ильич Заслацкий и я. Насчет Думова, о том, как он оказался в дурдоме, тут история настолько мутная, что потребуется начать с его детства, но если вкратце, белая горячка на почве предстоящих выборов в России. А вот про Федора Ильича знаем все. Но тут и рассказывать нечего: поджигал мусорные баки и машины - в общем, пироман. «Мы все здесь только по одной причине! Мы не смогли приблизиться к норме рабства обывателей».
- Может, хватит, тоже мне нетрезвый наш, борец с системой, - возражал Заслацкий.
- То, что ты поджог пару помоек, не делает из тебя нового Робеспьера. Да, я здесь, потому что бегал голым по улицам, и что? Никогда не вини себя в том, в чем можешь обвинить наше государство.
- Ничего, здесь нам градус снизят, они умеют это делать. Манкурт ты, Думов. В страшное время живем, манкурт уже стало не ругательное слово.
- Я в отличие от тебя, Федя, солидарен с доказательством бога по Спинозе.
- Какой это всё-таки моветон, - парировал Заслацкий.
После завтрака у меня должен был быть прием у доктора. В этот раз меня не пичкали разными транквилизаторами и меня это немного насторожило. Доктор был в хорошем расположения духа. С полчаса мы с ним болтали о всяких всячинах.
Доктор: А., ну, в целом, вы идете на поправку.
А.: Спасибо, доктор, жду не дождусь, когда меня отсюда выпустят.
Доктор: Прежде чем мы вас выпустим, мы все же должны добраться до истоков причины, почему вы сюда попали.
А.: Говорю же доктор это моя поэма. Хотел дописать «Мертвые души». И вправду не знаю, зачем я все это затеял. Я хотел помочь людям, я не преступник и не сумасшедший.
Доктор: Да, да вы говорили. Национальная русская идея.
А.: Да мне было интересно, в чем же она состоит.
Доктор: Это очень увлекательно, но, А., послушайте меня.
А.: Вот, что может объединять весь русский народ?
Доктор: Ну, хорошо продолжайте.
А.: Вот есть бутылка Кока-Колы, перед ней все равны, ей без разницы, кто ты: президент или бездомный. Американская национальная идея – это Американская мечта. В Китае это – все для Китая.
Доктор: Да, А., у нас ее, к сожалению, нет.
А.: Вот перед чем или кем, русский мужик чувствует себя равным и к чему он может стремиться? Перед властью? Ну, доктор, не смешите меня. Вот мы сидим друг напротив друга. Вы имеете власть выпустить меня из больницы или оставить здесь навечно. И между нами такая пропасть. Перед церковью? Но мы после смерти не станем святыми. А святыми через сто лет, будут всякие Михалковы и всякие Владимиры с апостолами Дмитриевыми и т.д. Перед бутылкой водки все русские равны, но надо дать какую-то идею, то, к чему мы будем стремиться.
Русская национальная идея… К чему в итоге приходит Чичиков? Что, он видит в конце? Неужто она настолько страшна? Может… Пьяное русское поле. Но нет здесь стремления к чему-то. Я близко, но уловить не могу. Пьяное русское поле надежды… Мировое православное поле впотьмах – вот он пьяный русский рай.
Доктор: А., вас послушать, когда вы спокойны, очень интересно… Но я хочу вам помочь.
А.: Да, перед русским полем все равны, но к чему мы идем, глобальное поле, не знаю. Тотально-пьяное поле фантазии.
Доктор: Значит вы здесь из-за национальной идеи?
А.: Ну а из-за чего же.
Доктор: А., давайте вспоминать.
А.: Русскую идею?
Доктор: Из-за чего вы здесь оказались.
А.: Я писатель.
Доктор: Верно.
А.: Я писал продолжение «Мертвых душ».
Доктор: Нет А., вы писали совсем другое. Вы писали свой роман. Сейчас я вам дам вашу рукопись, но только ее начало, думаю, вы уже готовы, чтобы понемногу начать вспоминать, что вы искали.
Доктор протянул мне один листок.






Мак души твоей



Жар трех молодых сердец обжигал стены храма Люциферова.  О всевышний отец, прародитель тьмы, обрати свой великий взгляд на детей своих. Ты не потеряешь своего величия, если будешь понят, о отец наш, шептали сердца сыновей его. Каждый боялся обратить свой взор на отца тьмы. Встречи эти случались один раз в эпоху, каждый из трех вещих сыновей жадно пытался оставить в памяти каждый миг мимолетной встречи. На высокую террасу взошел Люцифер, фимиам потух, и великое Солнце загородил кровавый Марс. "Оставьте нас одних",- сказал несравненный падший ангел. Двое сыновей удалились. На коленях, остался ждать старший сын.
- Слушаю тебя, мой отец.
- Ты, сын мой, будешь послан на землю, чтобы выполнить великую миссию, возложенную мной на тебя.
- Да, отец мой.
- Ты принесешь людям одно из самых незабвенных и страшных учений. И прольётся море крови, ты будешь творить разные чудеса, сеять смуту и веру во имя меня - Бога твоего.
- Да, отец мой.
- Ты пойдешь против вчерашнего властвующего Бога и будешь лечить людей, сама природа будет подвластна тебе.
- Да, отец мой.
- А в конце своего пути, ты сделаешь самый неземной поступок, ты сделаешь то, что не доступно ни одному из живших и не будет никогда доступно, во веки веков. Ты, сын мой, совершишь то, что будет достойно сына Люцифера, ибо этот поступок будет истинной гордыней Люциферовой. Ты, сын мой, воскреснешь из мертвых.



















II


***

Мертвый смех пьяных суфражисток в потоке тусклых вечностей и неодушевленных предметов мешал выбрать мне красное вино. Отстояла очередь, положила бутылку в пакет, вышла на улицу и позвонила Ире. Долгие гудки. Возьмет ли она трубку? Прохладно. В мои шестнадцать лет было солнечно, загорелось бабье лето.  Мы взяли две бутылки красного вина, продавщица немного помялась, благо, тогда были совсем либеральные времена и купить вино было проще. Шли ко мне домой, смеялись, я отлично помню тот запах улицы, ведь она все та же, но вижу я ее сейчас совершенно иначе. Нет больше той игривой надежды на далекое будущее. Тогда казалось, что буквально живешь последние дни - все дни были последние. Было так плевать на свою жизнь – сердце еще готово было бороться против той нестерпимой боли, которую причиняет нам Бог. Я не такая, как они. Я отомщу этому миру. Я уйду от них. Уйду. И лишь украдкой проскальзывала мысль, ядовитая как змеиная слюна, что мне всего шестнадцать, что, возможно, там, за горизонтом, другая жизнь. Но эту мысль забивала тоска и скука жизни. Уже нет и той всеобъемлющей тоски, у которой нет предела – тогда так казалось. Сейчас я понимаю, что тоска эта была, возможно, не у меня одной, в том возрасте кажется, что боль, которую ты чувствуешь, испытываешь только ты и никто другой, ты чувствуешь то, что недоступно остальным - любовь для избранных и боль для проклятых. Мы посидели на лавочке у подъезда, распивая красное терпкое вино, моя лучшая подруга, с которой мы были невероятно близки, смеялась, и смотрела куда-то в вечность, в этом взгляде я находила отражение своих опасений и надежд. Я не одна, Ира меня понимает. В школе мы часто не могли после уроков подолгу разойтись, все стояли и  болтали, любили представлять будущее. Несколько раз я заводила страшные разговоры. У моего отца было охотничье ружье, и достать к нему патроны не составляло особого труда для меня. Но когда я начинала подобную беседу, Ира сразу меня останавливала и уводила разговор в водоворот веселых альтруистических надежд, в которые я ныряла полностью, не потому что в них верила. Просто в ее карих глазах я что-то видела, не могу объяснить что. Когда ее волосы цветом вороньего крыла  спадали на свежий, мраморный лоб и она слегка улыбалась, оголяя свои светло-желтенькие зубки, она заглядывала куда-то дальше, чем я сама, будто открывала во мне то, что я еще сама о себе не знаю.  И она это чувствовала, а я всегда ждала этот взгляд, всегда требовала, но сказать об этом не могла, потому что сама не понимала тогда, что хочу его.  Она дарила его очень редко. Когда мы приходили домой, мы сразу  начинали звонить друг другу. Я жила дальше от школы, чем она, и, когда я открывала дверь, то уже слышала звонок домашнего телефона. Это было сильной отдушиной для меня,  несколько раз мы убегали с уроков, бывает, прогуляем сразу два последних урока и стоим на перекрестке общаемся о всяком. Вдруг видим: наш плешивый одноклассник идет домой, он никогда не прогуливает: «А вы все стоите», - говорил он нам. Мы простояли два последних урока, болтали, могли бы и остаться, расходиться нам все равно не хотелось. Но в школе особо не поговоришь. И вот начало учебного года, прошло уже пару недель. Мой день рождения, мы пьем вино как взрослые, я закуриваю сигарету, Ира против курения. Становится прохладно на улице, и мы идем ко мне домой.
 Нас посадили за одну парту в шестом классе, первые два месяца мы промолчали, не обмолвились ни словом вообще. Но постепенно сдружились, мы не были пай-девочками. Но и особо не выкрикивали на уроках, для этого были местные клоуны. Пробовали курить сигареты после школы, общались  в кругу девчонок, я ходила в музыкальную школу играла на фортепьяно, но ближе к старшим классам я начала отдаляться от одноклассников. Это не проявлялось ни в моей одежде, ни даже в характере, в поведении или оценках, просто одноклассники стали меньше интересны мне, чем я сама. Я стала чаще смотреть в зеркало, иногда любуясь собой,  точнее постоянно собой любуясь, но в редкие моменты созерцания моей подростковой красоты, я видела что-то иное, что я видела, объяснить не могу и сейчас, но у меня в эти ускользающие мгновения буквально замирало сердце от страха. Но потом все проходило. Ира тоже  стала отдаляться от остальных. Мы еле высиживали уроки, чтобы дождаться того мгновения,  быстрее бежать ко мне домой, включить погромче музыку и петь, танцевать и вихляться перед зеркалом. Мы были как будто пьяные в эти мгновения, и я была счастлива тогда, мы говорили без остановки, а когда мои родители приходили вечером с работы, еще звучала музыка на полную громкость, но предки встречали нас с уставшей улыбкой это был ежедневный обряд.
 Мы вошли в квартиру, весело смеясь, включили Shocking Blue. Мы обожали ее слушать вместе. Я принесла стаканы, и мы разлили  холодное вино поровну. Ее губы были темно-бордового цвета от вина, зубы тоже окрасились. Мы замолчали, я вдруг стала стесняться ее взгляда и, в то же время, страстно стала желать его. Её глаза были наполнены странной надеждой. В ее взгляде я увидела полную свою причастность к миру, я почувствовала любовь. Ира мне улыбнулась, и я ее поцеловала. В сердце ударила кровь, я почувствовала это, от прикосновения к ней застучало в висках. Мне было страшно прерывать этот поцелуй, я до ужаса боялась ее реакции. Но я почуяла, что надо остановиться. Когда я отодвинулась и посмотрела на Иру, то ее полузакрытые  глазки смотрели на мои губы, мне стало обидно,  что она наслаждалась этим поцелуем больше, чем я, и у нее не было страха. И я поцеловала ее снова, более страстно, уже с языком, мы обнялись, и я вдыхала запах ее волос, на которые я так часто смотрела в школе на этих тусклых уроках. Теперь я поняла, что всегда этого хотела и только боялась до ужаса представить себе это. Ира обняла меня, и в этих объятьях я готова была остаться навечно. Я почувствовала ее язык, такой сладкий от вина. Но в это мгновение я испугалась. Все шло к сексу, которого у меня еще не было. И перспектива провести первую в жизни ночь не с парнем, а с девушкой испугала меня. Я тогда очень резко отодвинула Иру от себя, повернулась к ней спиной и отошла. Помню это мгновение, мне было страшно поворачиваться к ней и почему-то накатывали слезы. Я услышала, как Ира наливает себе вина. Когда я повернулось, Ира сказала: «С днем рождения, любовь моя», - опустошила стакан и упала пьяным, мертвым сном. Я понимала, что она притворяется, но все же уложила ее спать. Была странная ночь, сон пришёл в волнении и сладко-мрачных раздумьях. Гудок еще гудок, словно слушаешь свою головную боль. Не отвечает. Наверное, она занята, работает или еще что-то. У нее теперь семья, муж и дочка, не помню, правда, как ее зовут. Я до сих пор дружу с Ирой, временами мы созваниваемся. Видимся два раза в год. Но я все равно считаю ее лучшей подругой. Еще один звонок, прошу, поговори со мной. Но в ответ была тишина.



***


Меня никто никогда не любил. Я искал любовь всю жизнь, а потом как-то поостыл. Любовь - это высший дар и даётся он избранным, а я не был избранным, я был всегда один. Но жизнь все равно была веселая, хотя бы в этих бесконечных поисках. Я искал истину. Любовь к истине - вот, что тащило мою истомившуюся душу по ухабам жизни. Ты должен уловить мотив, чтобы понять меня, услышать музыку моей истории.  Даже не знаю, как в вихре чувств я смог остаться на этой планете. Первая любовь была еще в детском саду, мне очень понравилась девочка, не помню, как она выглядела, но я помню чувства. Потом была школа,  мне нравились девочки, одна особенно, но они были холодны ко мне – причем все. Я влюбился в одну, это точно могу сказать,  не то, чтобы это была какая-то легкая влюбленность, я испытывал прямо сильные чувства, но все растворилось с годами, и как она выглядит, не помню, все сейчас воспринимаю, как сквозь сон. Ночами засыпал и представлял, как она пахнет, обнимал подушку. Мне казалось, что от моих объятий ей станет лучше. Я должен ее обнять, именно это доставит ей удовольствие, я подарю ей счастье, но я ошибался. Никому мои объятия не подарят счастья. Теперь перед сном я представляю море и слышу звуки легкого прибоя, наверное, смерть уже близко, тот мир зовет меня, и я это чувствую. «Возможно, если уже всем повезло быть любимыми, то мне просто не суждено», - думал я тогда. Конечно, своим упорством я пару раз положил девушек в постель, но мне было самому стыдно за их страшную юдоль провести со мной ночь. Не то, чтобы я был юродивый или некрасивый, но во мне всегда было что-то странное. Что-то поистине ненормальное. Я был особенный. Сейчас мы живем в мире, где каждый хочет казаться не таким, как все, быть полностью отстраненным от серой массы этих безымянных обывателей. Но только не я. Я как раз всегда хотел быть как они, но не мог. Я находил очень быстро язык с убогими, инвалидами, юродивыми. Я был особенный но, не в том хорошем смысле этого слова. Я не был избранным. Не был великим художником, которого презирает толпа. Я был особенный по ту сторону. Где находятся инвалиды и изгнанники. И люди не ненавидели меня. Они просто сторонились меня. И на этой стороне темной избранности нет никаких привилегий. Ты просто изгнан. Девушки меня никогда не любили – они нюхом чуяли этот мой незримый рубец прокажённости на жизни. И не только девушки. У меня были друзья, но они никогда не звали меня на свои дни рождения. А когда мы повзрослели - на свои свадьбы. Это как бы считалось нормальным. Да я и сам все это понимал. В массовой культуре это очень распространено - я понимаю. Все эти штампы – я был одинок, меня никто не понимал и т.д. Но я, правда, был особенным, не потому что я был гонимым творцом и экспрессивным созерцателем. Я был отдельный, как инвалид, не имеющий двух ног. Я хотел быть как все. Я не отличался большим умом, или неземной красотой. Я просто был другой – без каких-либо особенностей. И это большая мука. Все беды начались с компьютерных игр и кино. В кино была жизнь гораздо ярче моей тогдашней – детской. Миры, которые создавали умнейшие люди, были фантастические и завораживающие. «Властелин колец» уподоблялся нюханью клея после уроков, песни «Сектора газа» сопоставлялись с избиениями родителей, видеоигры соотносились с унижениями учителей в мой адрес и их ежедневными побоями. Учителя били постоянно. Я никогда не плакал, всегда терпел до последнего. Годам к семнадцати я обрел идею, я всегда искал корневище, то, за что я мог бы зацепиться и следовать своему Богу. Ведь тот, кто выбирает Бога, тот выбирает свою судьбу. Национал-социализм – да, как ни странно. Я так долго искал своего бога, а он оказался у меня под носом, в книге австрийского художника «Моя борьба», автор очень четко и понятно донес своего бога, и его бога сложно было подставить под сомнение. Хочешь корневище, хочешь Бога – на. Это кровь. Я мгновенно прозрел. Я так долго искал эту идею, а это оказалась просто – кровь. Все гениальное просто воистину, я подходил к зеркалу и видел голубые глаза, пепельные волосы. Я был арийцем. Славяно-арийское братство, кровь нельзя было подставить под сомнение, этого я должен был всегда придерживаться. Но прошло время, и идея эта рассыпалась в потоке. Меня даже не смущали умалишенные, которые омывали реальной кровью эту идею, меня смущало больше само время. Медицина не стояла на месте и люди все в большем количестве меняли пол, цвет кожи и т.д. и т.п. Я так прикинул, думаю, лет через сто уже не будет такого слова как расизм. О каком расизме, феминизме можно говорить, если ты можешь сменить пол и цвет кожи, как трусы после ванной, сейчас, конечно, обратно ничего тебе не пришьют, но повторюсь – медицина на месте не стоит. На смену национал-социализма пришла алхимия. Как ни странно. Средневековые алхимики были величайшими мыслителями своего времени,  удивительно, что сегодня они совершенно забыты.  Думаю, с национал-социализмом произойдет то же самое. Великие мыслители не имели возможности выразить глубину и вселенскую сложность процессов, происходящих в бессознательной психике, они не могли более доступно донести мировую душу, кроме как выбрать для этого тайный эзотерический язык алхимической символики, доступный лишь немногим посвящённым. В этот небольшой круг избранных я пытался просочиться многими способами, но до философского камня дойти было не судьба. Если сравнить национал-социализм с алхимией, то я могу лишь грустно развести руками, в национал-социализме идея лежала на поверхности, но была уже устаревшая и никому не нужная, возможно, я тешил себя иллюзиями, что еще доживу до того дня, когда она выльется в другую идею. Это точно должно произойти! Мне кажется, этот мир устроен, как гигантский мертвый водоем, куда капризный мальчишка на середину кидает небольшие камушки, от удара камня об воду идут слабые волны, и вселенная меняется, только очень медленно, как и я. А алхимия была великим учением, где истина была скрыта так далеко, что путь к ней был настолько извилистым, что я мог оказаться где-нибудь в дурдоме или, скажем, во главе штаба государственной безопасности. В общем, я оказался в дурдоме, но не из-за этого, на смену им пришел более страшный и коварный Бог. Этот Бог был – Россия. Скажу сразу, он был вообще необъятен, в отличие от национал-социализма и алхимии, тут понять, что к чему, было практически невозможно. Но у этого Бога не было самого главного. Не было своего пророка. Как у Корана, был пророк Мухаммед у Библии, был свой Иисус Христос и т.п. У России не было своей национальной идеи. Поэтому это божество было хаотично и вело неизвестно куда. Штурвал великого корабля брали в руки безумцы, идиоты, интеллигенты, аристократы. Бывало даже народ ставил пьяниц. Однажды один лысый беллетрист уехал в Мюнхен и там прозрел, как надо обустроить Россию. И люди ему поверили. Но все идеи, как это обычно бывает, умерли, и сегодня понять, за что и против чего боролись тогдашние жаркие революционные сердца практически невозможно. К великому штурвалу прикоснётся еще немало рук, запачканных кровью, или хрустально-чистых и идейных. Но путеводная звезда должна прийти из народа. Великая идея. И я ее придумал.   



***


Торговый центр - великий памятник  мировому капитализму, к сожалению, социализм не смог  предложить другую столь сладкую альтернативу томящейся душе. Моя первая любовь, безусловно, была Ира. Но тот роковой день рождения подтасовал все карты надежды на земной рай. С Ирой мы стали отдаляться друг от друга, теперь это стало понятно, тогда я еще не осознавала. Мы часто с девчонками собирались в ТЦ, зависали там часам, ездили на эскалаторах, ходили по этажам, торчали на лестницах, заглядывали в  бесплатный туалет. Другого места для развлечения и досуга не было. Что еще оставалась делать? Конечно, были и минусы - это вечные охранники, которые гоняли нас с этажа на этаж. Охранники, в основном, были слегка повзрослевшими подростками немногим старше нас, отличала их разве что их форма и, уставший, иногда суровый взгляд. У охраны всегда был старший, чаще всего поседевший толстый мужик с большими морщинами на лбу и редкими желтыми зубами. Когда мы долго стояли у эскалатора, подходил молодой паренек с потухшими глазами, державший старую засаленную рацию, для уверенности, и прогонял нас. Он говорил слабым, просящим голосом, лишний раз опуская взгляд и неуверенно бормоча что-то себе под нос. Никогда не забуду этого паренька. Я помню, когда он подошел к нам впервые и сказал: «Ребята, я  не представляю власть, не надо со мной бороться и презирать. Ну, я хочу сказать, что я не система. Просто мне надо работать. И мне по рации говорят, чтобы вы ушли. Если вам не сложно, спуститесь вниз». Но через неделю работы взгляд его менялся и тон голоса превращался из уставшего сначала в уставше-повелительный, а потом в резкий. За неделю охранник понимал, что с молодежью можно разговаривать только с позиции силы. Если хочешь стать кумиром и голосом молодежи бери топор в руки, сына. Да, и не забудь накинуть форму величественности. Это сильно влияет на подсознательном уровне. Даже если это сраная форма рядового охранника. Точнее не рядового, а вообще, хер пойми кого. Мы сидели в нашем ТЦ тогда, вернее просто шатались из стороны в сторону и увидели парней из параллельного старшего класса. Один из них был ничего, сейчас вспомнить его имя уже невозможно, да и внешность заслонена густым туманом.  Они сидели в кафе, находящемся в самом ТЦ. Ира первая к ним пошла, мы стояли у входа в туалет и ждали свою очередь, я это отчетливо помню. Когда мы сели за их стол, сразу же подбежала администраторша кафе, начала фыркать, прося нас уйти. Но мы же девочки, так неудобно, парни сидели молча, из заказа у них был лишь дешевый американский лимонад со льдом. Денег не было ни у кого. Еще помню я увидела взгляд охранника, который только что отогнал нас от лестницы, где мы стояли, он иронично и очень едко сверкал своими глазками, обладающими тленным, но все же титульным полномочием. Администраторша тогда отстала от нас. И вот судьба решила привести меня к нему, безымянный парень из параллельного класса. Я сидела напротив него, он достал пустую трубочку из стакана. На ней оставались маленькие капельки сладкого лимонада. Он дотронулся этой трубочкой до моей руки, в потоке общей беседы это было как-то незаметно. Потом, видно, ему надоело тыкать мою руку палочкой, хоть я особо и не сопротивлялась. Он  взял меня за руку, и начал водить по моей ладони своим большим пальцем. Это продолжалось около часа. На следующий день мы с ним поцеловались. Я не давала себя трогать. Но пообещала, что через пару дней он сможет получить желаемое. Я попросила, чтобы перед тем, как прийти ко мне, он подарил мне подарок. Не то, чтобы он был мне сильно нужен. О продаже своей девственности речи быть не могло. Я хотела хоть какой-то самый минимальный предлог, чтобы впустить его в себя. Мы встретились на улице, он пришел без подарка, но я простила ему это. Потом мы пришли ко мне домой. Я знала, что сегодня я расстанусь с девственностью. Мне было очень страшно - буквально, у меня тряслись руки. Я тогда подумала – сколько всего происходит в этих панельных домах: любовь, насилие, убийства. Люди умирают в этих домах. Когда-то и я умру. Кто-нибудь включит телевизор и узнает, какой канал я в последний раз смотрела перед смертью. Может быть, кто-нибудь даже включит мой плеер. Какая там будет прощальная песня, что там будет играть, когда меня не станет? Почему мне сейчас так страшно? Первый секс, даже если он будет неудачный, как это обычно бывает. Я не так много потеряю, ведь время пришло. Но все равно, меня не покидало чувство, что после этого моя жизнь изменится окончательно и бесповоротно. Мы о чем-то болтали, сложно вспомнить о чем, перед тем как легли и начали целоваться, я, наверное, совсем побледнела от страха. Потом мы стали раздеваться. Я сняла лифчик, а он разделся до трусов. Начал снимать с меня мои трусики, но я остановила его: «Сначала ты». Он испугался, это было видно.  «А почему я? Давай ты сначала», – сказал он.
«У тебя было?» – спросила я. – «Конечно».
Он немного помялся, потом нехотя стянул с себя трусы первый. У него были синие семейные трусы с маленькими белыми чайками.  В общем, он не мог долго в меня войти, я сильно волновалась и была совсем не возбуждена. Мне было не очень больно. Но на следующий день заболел живот. И я отпросилась у учительницы прямо посреди урока. Он был милым, позвонил мне несколько раз. И через неделю мы снова переспали. Было лучше, но мне все равно не понравилось. Был как раз конец учебного года, мне предстояло закончить еще класс, а он выпустился и растворился в нашей суровой жизни. После того как мы закончили школу, мы даже не стали клясться с Ирой, что останемся подругами на века, это было и так понятно. Хотя жизнь готовила нам другие планы. Я нашла себе нового парня, он был вполне ничего. Мои родители стали ко мне более лояльны, я повзрослела, меня стали отпускать с ночевкой к подругам все чаще. Но к подругам я не ходила - я ходила к нему. Уже на пороге я раздевалась, и мы трахались часами напролет. Мне это нравилось. За полгода в постели мы попробовали все. Не скажу, что я его любила. Но когда мы трахались, я забывала все на свете. Я часто кончала. Что тут скажешь, я даже прогуливала институт, родители у него уходили на работу на целый день. А я приходила к нему с утра, часов через шесть мы выходили из спальни абсолютно голые, вспотевшие и шли на кухню. Жадно ели все, что попадётся, и снова трахались. Я его никогда не любила, но мне с ним было комфортно, бывало, часто доводила его до слез. Он меня любил, а я его так и не смогла полюбить. Но мы были молоды, и он получил от меня все, что хотел. Так что, думаю, моя совесть чиста. Мы встречались с ним четыре года.  Я даже познакомила его с родителями и с Ирой.  Мы то расставались, то сходились, и как-то неожиданно для меня, он так же исчез из моей жизни, как и появился. Я прикипела к нему за четыре года. На смену к нему пришел алкоголь и долгие мытарства по местным библиотекам. Через год я закончила  штукатурный ПТУ и меня пинком выкинули во взрослую жизнь. Взрослая жизнь была связана в основном с работой, я поняла это сразу. Большую часть жизни мы проводим, продавая буржуям свое рабочее время – то есть себя. Так что единственный способ быть счастливой - это найти работу, которая тебе нравится.  Но, в отличие от детского сада, школы, института, тут у меня начались проблемы. К чему все эти воспоминания в этот морозный день, в этом страшном, таинственном месте. Мои глаза закрыты, но сегодня я, как никогда, ясно вижу, снег хлопьями падает, и плеер в ушах играет мелодию для моего сердца. Сигарета успокаивает ритм больной жизни.  Ангел мой, видишь ли ты меня?







***


 - Я совсем запутался в жизни, Мухаммед, вообще не понимаю, что происходит. Думал о побеге из этого дурдома, а теперь мне кажется, что бежать некуда. Весь мой мир был наполнен какими-то иллюзиями. Книги, фильмы, картины, игры, идеи, а теперь я все это вижу, как через сон. Стоило ли все это того, чтобы бороться за свою правду, за свою жизнь? Иногда мне кажется, что вся жизнь - это сон, а смерть - это пробуждение. Но ведь сны бывают и хорошие. Бывают сны гораздо лучше, чем реальная жизнь. Ты меня слушаешь?
Мухаммед: Я не думаю, что жизнь - это сон или игра, жизнь - это великое чудо относительно смерти.
А.: Бывают сны настолько страшные, что потом годами в себя приходишь. Но, если после пробуждения начнётся реальная жизнь? Я готов простить мир за этот страшный сон. Только бы этот сон забылся. Скажи, что мне делать Мухаммед, я совсем один, я запутался. Помнишь, ты рассказывал, как путешествовал во снах?
Мухаммед: Я не назвал бы это путешествием, это вообще, сложно с чем-либо сравнить.
А.: Что было потом, после того как ты подошел к своему телу во сне?
Мухаммед: Это очень опасная практика. Ты был в осознанном сне?
А.: Я вижу очень яркие сны. К примеру, сегодня мне снились выпавшие зубы.
Мухаммед: Нет. Сны и осознанный сон - это разные вещи. Это невозможно описать. Это, как секс или смерть. Ты можешь прочитать описание секса, или посмотреть его на экране или увидеть смерть по телевизору. Но пережить это самому это совершенно иное. У меня нет слов, чтобы объяснить это. Осознанные сны - это как будто ты в реальности, точнее, как будто ты в сверхреальности.
А.: Мухаммед, ты знаешь, что будет после смерти?
Мухаммед: Никто не знает, что будет после смерти. Можно только верить. Каждому по вере его.
А.: Я думаю, что после смерти не будет ничего. Ты избавишься от воспоминаний, от всего прошлого. И наступит великое ничто.
Мухаммед: Ты же этого хочешь.
А.: Смерти?
Мухаммед: Ну да. Ты ее жаждешь, признайся в этом.
А.: О чем ты вообще? Я не хочу умирать. Я другого хочу. Как же национальная русская…
Мухаммед: Ты все время говоришь о свободе.
А.: И?
Мухаммед: Ты ведь жаждешь свободы больше всего на свете, единственное, что тебя удерживает - это твоя идея.
А.: А смерть здесь причем?
Мухаммед: Кто такой раб? Ты когда-нибудь задавался этим вопросом? Что делает человека рабом?
А.: Дурдомы?
Мухаммед: Это да, ну, а в целом?
А.: Власть! Мы должны уничтожить власть.
Мухаммед: Бери выше.
А.: Мы должны уничтожить Россию?
Мухаммед: Я говорю о том, что делает рабами людей вообще.
А.: Мы должны взорвать вселенную.
Мухаммед: Ну, до этого, еще далеко. Хотя именно так, наш свет и закончит свое существование. Ты угадал. В конце мироздания, люди придут к такому пониманию жизни, что решат взорвать вселенную. Половина людей будут утверждать, что после этого мы перенесемся в другие миры. Другая половина будет утверждать, что вселенная начнет ход событий заново. И нам снова придётся перерождаться, проходить все пути жизни, страдать, любить, и опять взрывать вселенную.
А.: Значит, я уже бесконечное количество жизней торчу в этом дурдоме, и пытаюсь вспомнить национальную русскую идею, которую я забыл.
Мухаммед: Да что ты опять заладил про национальную русскую идею!
А.: Мухаммед! Я вспомнил, почему я здесь, в этом дурдоме. Я пытался вспомнить, как я тут оказался и почему. Я рассказывал про суицид и про поджог. И это была правда. Но все воспоминания я видел, как обрезанные картинки. Я оказался тут потому, что придумал национальную русскую идею. В последний миг перед смертью, когда истекал кровью, я понял, в чем она состоит.
Мухаммед: Ну так, как она звучит?!
А.: Погоди, почему-то не могу сказать.
Мухаммед: Сосредоточься, А., ведь это великая фраза. Ты так близок говори. Можно не восходить на Эверест, не писать гигантские опусы про устройство вселенной. Можно зайти в анналы истории одной фразой. Понимаешь? Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ, А.!
Я посмотрел в пол, и был предельно сосредоточен. Под ногами лежали ошметки флизелиновых обоев. Я подумал, откуда они здесь? Это нереально. Я поднес свои ладони к лицу. Тут я понял, что нахожусь во сне. Посмотрел на Мухаммеда, он слегка улыбался, растворяясь в небытие. Все, о чем мы говорили, было сном. Я говорил сам с собой? Осмотрел комнату. Это было готическое помещение, небольшое по размеру. Старое кресло, обитое дерматином, древний рояль, наполовину сгоревший. Я снова посмотрел на свои ладони. Получилось, я попал в осознанный сон.  Вдруг в комнате появилась дверь, но это произошло не по волшебству. Она и до этого была здесь, просто я ее не замечал. Я твердо решил выйти из комнаты и пошел к двери. Но открыть я ее не мог. Не то чтобы у нее не было ручек. Скорее, я понял, что пройти, надо просто через нее, насквозь. Так я и сделал. После того как я прошел через дверь, я оказался на крыльце нашего дурдома. Я оказался на свободе. Я осмотрел крыльцо и улицу. И снова посмотрел на руку. Когда я долго не смотрел на руки, я чувствовал, что сон забирает меня. Это было больше приятным чувством усталости. Как будто, ты снова засыпаешь, и проваливаешься в мягкий, теплый сон без сновидений. С этим приходилось бороться. Но, когда я задерживал надолго внимание на руках, я чувствовал свое спящее тело. Я вот-вот мог проснуться, и прервать это чудо. То, что происходило со мной, было настоящее чудо. Мир во сне был таким же реальным, как во время бодрствования, точнее, это был прямо зеркальный мир нашего повседневного. Мухаммед не обманывал, это не было его воображение, это реальность. Ты можешь попасть в осознанный сон, стоит только посмотреть на руки. И это может сделать каждый. На улице была ночь. Я обернулся, чтобы посмотреть на двери психиатрической больницы, увидел листок, прибитый к двери, а на нем надпись. Но буквы и цифры были компульсивно перевернутыми. Я посмотрел снова на улицу и увидел человека. Этот человек  быстро приближался ко мне. С быстротой мустанга, он мчался прямо на меня. Я начал его бояться. Но не так сильно, как бы это было в реальной жизни. Я ощущал себя более расслабленным. Но, чем ближе он подходил, тем больше нарастал ужас. Он был в мгновении от меня. И тут я увидел, что это не человек вовсе, а какая-то чудовищная выдра или демон. Я захотел проснуться, но было уже поздно. Это существо остановилось на мгновение. Как кошка присела, завихляла туловищем и бросилась на меня. Я посмотрел на свои ладони, я очутился в кинотеатре. В зале не было людей, на экране показывали следующее: Президент Путин умер, проходит чуть меньше двух месяцев и Рамзан Кадыров женится на Алине Кабаевой. Сцена свадьбы: заместитель президента – Дмитрий Медведев ходит опечаленный, на глазах видна вселенская тоска. Закадровый голос Медведева рассуждает о бренности жизни -  "Он схож как Гиперион с сатиром, изменчивость - твое название женщина, не сносила и Лабутен она, в которых шла за гробом." Тут  Патриарх Сия Руси прибегает к вице-президенту и говорит, что – встретил призрак умершего Путина.  "Я видел человека в чекистской форме ", – говорит Патриарх Сия Руси. Медведев с Патриархом стали договариваться увидеться ночью, чтобы встретиться с призраком. Этой же ночью они встречаются с Путиным. Владимир Путин говорит страшную тайну лично Медведеву: "Я был убит Кадыровым, он влил мне яд в ухо, пока я спал". Я посмотрел на свои ладони и решил выйти из кинотеатра. Я прошел сквозь дверь и попал в сильно освещенное помещение. Я увидел изящную девушку, без глаз. Она сказала: «Галоген мне сжёг глаза – потому что мне ****а».  Это девушка, была самым красивым созданием, которое я видел за свою жизнь.
– А где глаза? – спросил я. Она разжала ладони, на которых были шампанские очи. Я не мог оторвать от нее взгляда. Я даже стал стесняться что-нибудь спрашивать у нее. Потом я услышал злой голос откуда-то сверху: "После смерти ты будешь вечным огнем у кремлевской стены". "А можно я буду бутылкой водки?" – спросил я у голоса. "Возможно. Тебя лучше выпить и забыть", – сказал голос. Мне было обидно, что кто-то прерывает нас, что какой-то голос мешает мне налюбоваться на эту безумно красивую девушку. "Хочется быть как все, но душа принадлежит дьяволу, а жаль", – сказал я. Появился образ печального креста. Россия поднялась с колен, а я упал.








***


Пять пачек анальгина, пожалуйста, а десять не продадите? Ладно, зайду в другую аптеку, куплю еще пять. Последний день на земле, надо бы закат встретить. Но солнца у нас все равно не видно, только серые облака. Прощай, страна непуганых святых. Зачем жить, терпеть эти страдания, если последнее, что в этом мире остается - это надежда на воздаяние. Надежда на возмездие – вот что наполняет легкие верой. Мы ушли в наше время от смерти на другой берег, мы смотрим только в будущее, о да, скоро умирать не нужно будет, технологии все решат, что за бред? Мы будем вечно одиноки, и говорить с Богом приходится только наедине, без посторонних. Счастье. Ты должен быть счастливым, как остальные, это вечное социальное сравнение, они больше, чем я, но даже если наступит великое возмездие, ты все равно останешься один. Просто прими это и не гонись за всеми, но и далеко не уплывай, сынок. Завтра будет точно лучше, чем сегодня, надежда на воздаяние. Бутылку водки я уже купила. Вдохну последний раз свежий, завьюженный, русский воздух в лёгкие и поползу в свою мрачную берлогу. Вот и конец моего пути. Я сделала все, что могла. Хотела включить какую-нибудь музыку, но все звучало омерзительно, даже Black Sabbath. А может, это все аффект? Не открывай водку, потом не остановишься. Если даже любимая группа не придает ритма сердцу, видно, это просто навеяло. Надо лечь спать, завтра все пройдет. Пытаюсь уснуть, но текут слезы, и так противно щекочут мое лицо. Стонаю в подушку, буквально до крови раздираю грудь ногтями. Грудь горит, как будто я Жидовский имморалист. Сейчас пройдет, выпью две рюмки и спать. На вводную долго смотрела, вкус первой мне никогда не нравился. Но пришлось побороть себя. Пойти завтра в библиотеке взять «Имморалиста», и сразу станет легче, он всегда успокаивает. Спать. Почему эта агония не уходит с годами? За что я ощущаю эту физическую боль в груди. Я проклята, как и вся моя жизнь. Никто, за все эти годы, не сказал мне «люблю». Никто меня никогда не понимал в этом мире. Я незваный гость. Я никому не нужна. Нахуй вас. Слышите? Нахуй вас! Где анальгин. Нет, не бери все, две таблетки достаточно, вот так. Надо запить водкой. Я уже в аду, мою жизнь не спасти, прости меня, господи. Простите родители, простите меня, люди, если вас обидела. Я одна, я так одинока. Записка? Нет, обойдусь без этих банальностей. Нахуй мою жизнь. Моя жизнь - это дерьмо. Что я увижу сейчас на той стороне? Прости меня, господи. Еще две таблетки. Одинокая жизнь, просто очередная, одинокая дорога. Наверное, вы были сильнее, чем я. Я просто не выдержала. А может, сейчас кто-то позвонит, или постучит в дверь. Ну хоть кто-то, сука, ну хоть кто-то. Если ты есть, господи, если ты есть, пошли ко мне сейчас кого-нибудь. Ну посмотри на меня, или из-за того, что я реву ты меня не слышишь. Ты никогда меня не замечал, тебя не было в моей никчемной жизни - никогда. Если здесь тебя не было, и там тебя не будет. Во всех этих вонючих книгах говорилось, что ты - это и есть любовь. Но в моей жизни тебя никогда не было. Еще две таблетки. А может лечь еще спать? Может просто я что-то упустила? Сейчас я понимаю жизнь как никогда до этого. Нет смысла ни в чем. Безысходная бездна - вот и вся моя жизнь, и ее уже не спасти. Я никому не нужна, просто никому. Никто не придет. Раз уж все так получилось, прошу тебя, господи, пусть никому не достанется в дне завтрашнем моей судьбы. Еще таблетки три, чувствую легкую приятную слабость. Моя жизнь - будто током бьет прошлое, еще выпить. Как я от всего устала.  Голова начинает кружиться, приятная сонливость. Ну вот и все, я у финиша. Жизнь – дерьмо. Я проклята, а вам повезло. Хочется спать. Еще пять таблеток для последнего прыжка. Одинокая дорога. Сон. Пустота. Тьма. Бога нет. Я во тьме. А кто я? Космос. Звезды. Я слышу голоса людей. И я не чувствую времени. Это не вечность и не бесконечность. А просто будто во льду застыл изумруд, в бескрайнем льду. Боже, как невыносимо. Кто я? Я не помню себя. Вообще. Пытаюсь ухватить какие-то воспоминания о том, кем я был или была. Не помню ничего. Я в пустоте уже вечность. Боже, как невыносимо. Будто тысячи раскалённых иголок пронзают каждую пору живого тела. Тело? У меня нет тела. Невыносимая мука. Она длится уже века, тысячелетия. Что я могла такого совершить, господи, что ты обрек меня на такую муку. Я не могу больше. Так это и есть ад. Я в аду. Прошу, пусть все остановится, прошу! Вижу свет. Меня всю наполняет великая гармония, я лечу навстречу этому свету. Свобода, и наконец-то счастье. Это и есть рай. Я приближаюсь к свету, и мне становиться страшно. Свет все ярче, я уже не выдерживаю его, страх полностью наполняет мою душу, я и есть страх. Мне плохо я устала от всего этого. Хочу отдохнуть. Пусть все это закончится. Прошу, пусть все это закончится. Ночь, и мне тепло, вдыхаю запах брусники и свежих елей. Я лечу, и прохладный ветер обдувает мои крылья. Я ворона. Ощущаю усталость, надо немного передохнуть. И вот опустилась стая на верхушки елей, той весной среди ночи. Мы были близки друг другу. И чувствовали счастье. Тишина, ночь, отдых, ветки перестали трещать. И вдруг, словно удар грома, раздался крик нашего вожака. Словно эхом гигантская стая подняла великое, божественное пение. И я кричала. Я каркала из последних сил, это была песня бога. Я чувствовала своих братьев и сестер. Я была не просто счастлива. Я находилась в нирване со своей родной стаей. Мы продолжали петь еще долго, до тех пор, пока птичье сердце не обессилело от неги. Боже, как нам было хорошо. Мы были в раю.





***


Ты скажи-ка нам, отец,
Что такое есть потец?

Я любил этот мультик, последний раз смотрел его до того, как меня признали шизофреником. Время меняет все, даже восприятие сумасшедшего. В детстве «Потец» меня сильно пугал, сегодня он меня смешит. Смех - это блики упавших теней на играющих волнах страха. Когда становится  невыносимо страшно - начинается истинный смех. Когда смех достигает Парнаса - становится непереносимо страшно. Так изменился ли я? Сегодня я вижу мир иначе, чем в детстве? Или просто время заставляет меня вспоминать прошлое, например, когда я смотрю на предметы, на людей, когда я смотрю «Потец». Пришел мой друг и сел рядом.
- Как сходил на укол, Мухаммед?
- Так себе, брат мой. Думов, ты следующий. – поднялся Думов, что-то ворча под нос.
- Что такое Потец? Дайте я досмотрю! – но его погнали на уколы.
- Послушай, Мухаммед, мне надо с тобой поговорить, перед тем как мне сделают инъекцию, – начал я. – Доктор ведет со мной очень странную игру.  И это очень важно. Он мне подсовывает странные религиозные рукописи, которые я в глаза не видел. Я не понимаю, что он от меня хочет. А сегодня ночью я чуть не умер во сне и ты мне снился.
Вошел Думов очень задумчивый. Надо бы понять, что они нам колют. Пришла моя очередь, идти к доктору.  Меня взяли за руки и повели через коридоры. Как только я присел, громко захлопнулась дверь у меня за спиной. Его взгляд был спокоен. Мы остались с доктором одни посреди  холодных, белых стен психиатрической больницы. Доктор громким голосом начал читать. - Мак души твоей.

Восход солнца озарил Иордан. Сквозь жару, под палящим зноем бежала навстречу последней надежде женщина в грязной тунике.
– Равви, Лазарь из Вифании, твой друг, болен. Все жители Иордана наслышаны о твоих чудесах, помоги Равви!
- Эта болезнь не к смерти, но к славе Божьей, да прославится через нее сын Божий.
Тучи заслонили небо, и время прекратило свой ход для говорящего с Богом.
- О чем ты думаешь, сын мой, неужто ты решил пойти против воли моей? Воскреснуть из мёртвых можешь только ты, одному тебе дано люциферово тщеславие, ибо прибыл ты на землю, чтобы славить имя Бога твоего. Злой Бог, который правит на земле всю первую эпоху, ослеп. Он стал таинственным и непознаваемым, стал все больше строить козни любопытным. На этой земле правит зло и подлости.
 - О любимый отец, разве несу я истину в своем учении, достоин ли я один, быть воскрешённым из мертвых?
-  Сын мой не бывает дня без ночи и вода неотделима от суши. Если ты поможешь своему другу, многие усомнятся, что ты мой сын. Ты несешь истину и истина эта страшна, люди должны проснуться от своих грез.

Я молчал.
– Ложитесь, А., – приказал доктор, указав пальцем в направлении операционного стола. Пришлось подчиниться, я лег, так или иначе меня все равно бы положили на него. Доктор привязал мои руки и ноги ремнями к столу. И достал большой шприц с наконечником в виде полумесяца. По крайней мере, мне показался он очень большим. Игла пробила кожу.
- Ты же понял, наш отец, что у нас с тобой потец, – сказал доктор.
Я попытался вырваться, но время стало угасать. Оно замедлялось, как в фильмах, когда герои начинают растянуто говорить. И меня это не позабавило, я испугался. Потому что понял - вот и все. Сейчас я воочию увижу свой потец. Я старался не бояться, хотел встретить смерть как мужчина. Вдруг я услышал музыку. Она была злая, но удивительная. Я не мог ни на чем сосредоточиться, музыка все нарастала. Пока она не заполнила всего меня. "Это и есть музыка ангелов?", – подумал я. Она становилась все громче и громче. В какой-то момент, я начал уставать от нее. И тут, как удар грома, я понял весь ужас, всю бренность жизни, Бога, себя, мира, окружающих меня, таких поистине прекрасных людей. Это была самая великая песня в моей жизни, самая последняя песня. Все это время, я слышал последний удар своего сердца. Еще мгновение и все. Боже прошу, еще один удар жизни! Еще один удар! Кода. №5

№5   Кода - странное название для романа, повести, рассказа или что это вообще такое? Но не уступает названию и само содержание, еще более странное и загадочное. У самого прозорливого читателя может возникнуть подозрение, что примечание редактора пишет сам автор, но уверяю Вас, это не так. Думаю, придется объяснить, почему примечания вдруг исчезли после четвертой главы Коды. Три месяца назад ко мне в редакцию пришел один высокопоставленный чин, который хотел бы остаться безымянным  в этой странной истории. Мне было дано задание – каждые три недели, ко мне в редакцию будет поступать рукопись, от неизвестного автора. Я должен дать свое примечание, точнее свое развернутое пояснение текста. После этого я обязан присылать рукопись по указанному адресу: Москва, Большая Садовая, 302-бис, пятый этаж, кв. №50. Все это может показаться розыгрышем, если бы все не курировалось на уровне Кремля. Это я знаю точно от своих источников. Главный редактор дал мне указание полностью изучить текст, а в довершении, я был освобожден от всей работы в издательстве и занимался только «Кодой». Но после прочтения «Мака души», я не знал, как комментировать подобное, у меня закрались сомнения в подлинности написанного. Десять лет назад, когда я заканчивал филологический факультет, по специальности «зарубежная литература», не думал, что когда-нибудь столкнусь с подобным, и все же. Не скажу, что был самым успешным и выдающимся учеником, но могу с точностью сказать, что стилистически… в общем, не буду вдаваться в писательскую кухню… «Мак души» и основной текст написан разными авторами. Более того, повествование А. и Коды написаны также разными авторами. Само произведение, очень резкое, сумбурное, оно навряд ли когда-то покорит читателей и завоюет миллионы сердец. Через текст надо пробиваться, как через колючий плющ. Может быть, он сыщет авторитет среди андеграунда, но это текст явно не для всех. На каждой странице отсылки к книгам, фильмам к истории, по большей части они просто излишни. Я сердобольно просил глав редакции свести меня с автором для беседы. Но ответ был резко отрицательным. Я не понимаю посыл и смысл Коды. К чему «мак души»? Что хочет сказать автор?











III




-Алло, здравствуйте, я подошла.
-
-Да, стою у главного входа.
-
-Хорошо, сейчас приду.
Искала около часа этот сраный офис. Была в полуметре от него. Навигатор водил меня тридцать минут по переулкам, а на улице не месяц май. Опаздывала, спрашивала у прохожих. Но все как один, не в курсе, где дом номер двенадцать. Замерзла - напрочь. Телефон вырубился. Я достала батарейку, начала ее мять. Одной рукой закурила. Вся на нервах. Ну давай, грейся быстрее. Немного отогрела и помяла батарейку. Включила телефон, ровно четырнадцать процентов нагрела. Только он включился, сразу же потух. Опять начала мять батарейку. Ну давай! Меня уже ждут. Мяла еще минут пять. Заработал. Убрала телефон в тепло. Если позвонят, скажу в пробку попала. Каким-то чудом нашла офис.
- Здравствуйте, я на собеседование.
- Ожидайте. Вам назначено на 17:30. Вы…
- Да
- Сейчас вас примет непосредственно начальник. У нас ходят в бахилах. Вон там вот возьмите, пожалуйста. Проходите на второй этаж. Это вверх по лестнице.
Я поднялась по лестнице Якоба и уселась на белый кожаный диван. Повесила куртку на вешалку в стиле модерн. Немного отогрелась. Через десять минут ожидания на белом кафеле образовалась чёрная густая лужа от моих сапог. Я пыталась как-нибудь ее замазать, но было бесполезно. Через бахилы стекал снег, и лужа становилась все больше. Меня пригласили, пройти в кабинет к начальнику. Благо, лужу не увидели. Пока я шла по длинному коридору, за мной по пятам шли черные следы, намекая, что работа мне не достанется. В кабинете сидел директор уставившись в компьютер. Мы поздоровались.
- Что вас сюда привело, – спросил он.
- Отклик на вакансию, – ответила я.
Он пригласил ещё четверых человек. Все были старше меня. Две женщины бальзаковского возраста и двое мужчин. Я со всеми поздоровалась. И даже улыбнулась им. Мне нужна работа, любая. Мне надо на что-то есть. Снег еще продолжал таять. И грязь под моими ногами, потихоньку начала увеличиваться в объёмах.
- Расскажите о себе. Почему заинтересовала наша вакансия.
- Значит, я дипломированный специалист. Закончила РГИИ после этого работала два года бухгалтером на первичке.
- Почему ушли оттуда?
- Было сокращение.
- Понятно – сухо ответила женщина в квадратных очках.
В кабинете повисла мертвая тишина. Она продолжалась около минуты. Мы просто сидели и молчали. Я хотела рассмеяться. Даже подумала, что меня разыгрывают. Осмотрела офис, нет ли здесь камер. Мы просто сидели и молчали. Женщина, задавшая вопрос, держала мое резюме, как кусок говна. Слегка прикасаясь кончиками пальцев к этой гадости. Откровенно морщась и презирая листок бумаги. Двое мужчин откровенно брезгливо смотрели на меня. Один из них ухмылялся, в его глазах было столько презрения ко мне, что я снова чуть не рассмеялась. Они же меня не знают. Почему они так презирают меня?
- С какими программами работали?
- АИС, 1С.
Опять повисла мертвая тишина, и она уже длилась дольше первой. Я не могла понять, или они меня разыгрывают или что, вообще, происходит? Мы сидели и молчали, долго смотря то на меня, то на резюме, то в вечность. Директор, уставившись в компьютер, вдруг неожиданно спросил:
- Кем вы себя видите через десять лет?
Как я ненавижу такие вопросы. Правду сказать, конечно, было невозможно. Ибо завтрашний день моей жизни был виден  через густой туман, а следующая неделя была непроглядна в темном болоте современной жизни.
- Я так далеко не загадываю.
- Ну, хотя бы через пять.
Хотя бы? Через пять? Через какие пять. Ты, ****ь, вообще о чем? В теперешнем мире, если человек планирует на пять лет вперед, должен получить государственный сертификат сказочного долбоёба. Тут уже не нужны аллегории Сатаны на пролитое масло и прочую ***ню. Все под богом ходим, как у нас здесь говорят.
- Хочу набраться опыта и быть более квалифицированной.
Наступила тишина. Что происходит? Я что-то не так говорю? Почему эти упыри молчат.  Хватит уже рожу кривить. Я поняла, что мое резюме тебе не нравится. Ладно, посидим, помолчим. Главное не рассмеяться. ****ь, лужа все больше.
 - А что в нашей компании вас привлекает.
Сука, вы че, издеваетесь? Я че здесь работала? Да нихуя мне в вас не нравится.  Меня уже тошнит от вас всех.
- Стабильность.
- У нас бывают задержки, когда сдаем отчет, еженедельно. Это естественно. Но и в будние дни бывают задержки на час, на два. Вы как к этому относитесь?
- Нормально, – еле выговариваю, чтобы не закричать. – У всех бывают задержки.
- По субботам мы выходим на работу. У нас очень большой объём.
Я только мотаю головой, чтобы не кричать. И субботу тоже отняли. Значит, будет один только выходной.
- График с восьми до шести, сорок пять минут обед. Зарплата двадцать одна тысяча минус подоходный.
Значит двести тридцать евро в месяц. За шестидневную рабочую неделю. Минус проезд, питание и жилье. Останется  тридцать – сорок евро на себя. То есть восемь бутылок водки за месяц работы, но это, естественно, без закуски, сигарет и еды вообще. Месяца за два на пломбу для зуба накоплю. Это лучшее предложение в моем городе, что тут скажешь. Сегодня у всех такая зарплата, к сожалению.
- Меня все устраивает. Мне бы хотелось работать.
Тишина.
- А вы неконфликтный человек? – спросил ухмыляющийся мужик.
- Нет, – очень сухо ответила я. Черная лужа растеклась все дальше и дальше.
Мы молча посидели еще минуты две. После этого директор будто вышел из транса, заявил: "Спасибо за собеседование, мы вам сообщим " и т.д. Я шла обратно вниз и люди в офисе уже смотрели на черные следы, оставляемые мной, но я бежала из этого места. Зная наперед, что меня на работу не возьмут. А так хотелось бы вылечить зубы. Еще за квартиру надо платить. Я прибежала домой. По пути купила две бутылки самой дешёвой водки. Но я так замерзла и устала ездить по городу, искать офисы и все в таком роде. Что пить уже не было сил. Я легла спать, закутавшись двумя одеялами. В квартире было очень холодно. Зимой в квартире приходилось надевать куртку. Я упала в глубокий сон. В этом сне я увидела будущее. Мы сидели с родителями за столом и ели золото.  Человечество в далеком будущем сначала отказалась поедать братьев наших меньших, после этого и вегетарианство стало моветоном. Люди многое пересмотрели в мироздании, земля снова стояла на трех слонах и черепахе, на экране показывали каких-то дивных существ. Древние люди, ходили по улицам, уткнувшись в примитивные телефоны, в которых самореклама из сотни фотографий и цитат из тысячи пустых пабликов не давала своих плодов. Эхо души для предков было признанием их причастности к миру. Но оно было без ответа. А я была совсем крошкой. И моя мама кормила меня золотом с ложечки.

 
***



- Я теряюсь в этих стенах Мухаммед, начинаю сходить с ума. Раньше у меня было хотя бы ясное виденье этого мира, пусть даже оно и порицалось. Сейчас я вообще не понимаю, что происходит, не понимаю, зачем я здесь, не понимаю эту странную игру, которую со мной затеял доктор. Вчера он вколол мне что-то, я видел смерть. Ведь доктор представитель власти в этом рассказе, то есть это система. Что он от меня хочет, я не понимаю, даже намека нет.
Мухаммед: В рассказе?
А.: Ну повести или поэме, я не знаю. Думаю, каждый писатель несет ответственность за своих персонажей, пускай они и выдуманы, даже если они просто ему сняться. Он должен отвечать за них.
Мухаммед: Это ты сейчас имеешь ввиду Бога? То есть Бог, как писатель несет ответственность за нас всех? Пускай мы даже снимся Богу.
А.: Ой, не знаю Мухаммед, не знаю. Зачем кому-то выдумывать тебя и меня? Зачем заставлять их, то есть нас, страдать?
Мухаммед: Не знаю, друг мой. Может, если мы просто чей-то сон, чья-то фантазия, то мы зеркало души этого существа. Он так же страдал, как и мы, так же думал, как мы с тобой. А теперь мы просто его повторяем.
А.: Как машины?
Мухаммед: Не знаю, может быть, как машины. Писатель пишет свое произведение, чтобы передать свою боль через нас, передать свою радость, свой талант.
А.: С талантом тут явно худо, мир отвратителен. Это произведение - полное дерьмо, я его ненавижу. Лучше бы вообще меня не писали.
Мухаммед: Кому-то должно понравиться. Свою боль можно передать только через искусство.
Думов: А., тебя доктор вызывает. Иди. О чем говорите, ребята?
А.: Если я вернусь живым, хочу сказать спасибо вам, ребята. Вы настоящие и единственные мои друзья.
Думов: Не преувеличивай. Доктор в хорошем настроении. Не одному тебе здесь тяжело.
А.: Все происходит, как в моем сне, только тебя, Думов, по-моему, не было. Вот скажи мне, ты свободный человек?
Думов: Я седьмой месяц в дурдоме торчу. Свободный от чего? Если говорить о свободе, то свобода должна быть от чего-то. Сегодня все разговоры о свободе свелись к банальным меркам чужих фаллосов. Самые свободные люди современности сидят в телевизоре друг напротив друга и меряются, спорят, кто из них свободней.
А.: Нет. Не уводи разговор про архисовременное общество. Хорошо. Смотри. Мы являемся просто воображением писателя. Значит, мы ненастоящие. Да, можно долго спорить на тему, а кто вообще является настоящим, но мы не реальны.
Мухаммед: Возможно, и того, кто нас воображает, тоже кто-то придумал, а над ним еще кто-то. И так до бесконечности, а в итоге все замкнётся на нас. Вот он  -сраный уроборос жизни, прости Господи.
Думов: ****ь, да вы вообще о чем, ребята? А., тебя доктор вызвал.
А.: Но кого мы можем создать?
Мухаммед: Ты можешь гораздо больше, чем твой создатель.
А.: Я бы хотел изменить мир, но не знаю, как это сделать, так что я оставляю это другим.
Мухаммед: Я знаю, как изменить мир, но я не уверен, стоит ли. Возможно, мир не стоит менять - он идеален.
А.: Мухаммед я так страдаю, я в этой жизни ничего не сделал хорошего, да и вообще.
Мухаммед: В любой истории персонажи должны меняться, находить что-то для себя. Я бы хотел, чтобы ты был счастлив, А.
А.: Я хочу понять Бога.
Мухаммед. Мысли зачастую становятся явью.
Думов: Я никогда не ездил на слоне.
А.: Мы все просто хотим быть счастливыми. Я был бы  не против, чтобы все были счастливы кроме меня, пускай даже ценой моей жизни. Я бы взял эту ношу.
Мухаммед: Ты бы хотел быть как Иисус?
А.: В смысле, распят всем напоказ? Нее, это слишком пафосно.
Думов: Мания величия - вот бич насущного мира, как человек может влюбиться в кого-то, если кроме себя он уже ничего не видит.
А.: Когда я был во сне, я увидел девушку.
Думов: Красивая?
А.: Да не в этом дело. Я так долго на нее смотрел, что растворился во сне.
Думов: А какая она из себя?
А.: Она была особенная, она улыбалась мне.
Думов: Глаза наверное красивые?
А.: Да, красивые глаза.
Мухаммед: Мы создаем, лишь симуляцию. Бог создает мир.
А.: В каждом произведении, должен быть талант. Люди должны его увидеть, почувствовать и понять. Не должна быть одна боль или радость.
Мухаммед: Увидеть талант? Это что-то вроде ночной Праги?
А: Можно и великий Эверест. Правда, я там никогда не был. Писателю показать талант необходимо. Например, описать красиво дерево на пол-листа или красивую саблю с золотым набалдашником и гравюрой семнадцатого века.
Мухаммед: Зачем это?
А.: Чтобы все признали. И даже, если останутся несогласные с болью, радостью и идеей, будут признавать талант. А если таланта нет, все будут тебя ненавидеть или, что еще хуже, смеяться над тобой. Понимаешь? Все.
Думов: Пусть все сосут ***.
А.: А что, если я скажу национальную идею, и останусь незамеченным?  Напишу свою поэму, и  не найду отклика в сердцах читателя,  потрачу столько времени и сил и все впустую? Я прошел через такое дерьмо.
Мухаммед: Послушай меня А., ты стал моим другом, и твоя судьба мне небезразлична. Писать надо не для того, чтобы показывать свой ****ский талант. Писать надо, то, что лежит на твоей злоебучей душе.


***


Я пыталась бросить курить миллион раз. Всегда при очередной попытке вспоминается чеканный анекдот: «Бросить курить легко – я бросала тысячу раз». Не помню, когда я впервые почувствовала Молоха, наверное, когда пыталась порвать с никотином. Я почувствовала, как он меня ест, меня как будто физически тогда потащили в магазин за сигаретами. Я заплакала, забегала, заприседала по квартире, начала ходить кругами – только бы не курить, не хочу, не буду больше. Надо только перетерпеть, ведь прошло уже полторы недели. Я пыталась смотреть телевизор, но ничего не получалось, я ела, но думала как бы покурить после обеда, о книге и речи быть не могло. Помню, тогда я оделась и присела у себя на диване, мой голос кричал – не ходи, терпи. Я собралась с мыслями, разделась, снова начала ходить кругами по квартире, пыталась слушать музыку, но мысль о сигарете отогнать не получалось, потому что я привыкла курить у себя на балконе и слушать свою любимую музыку, это был мой ежедневный ритуал, это был самый приятный момент в уходящем или начинающемся дне. Это был самый счастливый момент в течение дня! Самое худшее в прерванном курении - это молниеносные мысли, которые бьют прямо из глубин твоего подсознания. Вдруг всплывают неожиданные воспоминания о различных, не самых приятных моментах твоей жизни или счастливые отрывки, но это редкость. В этих мгновениях по тебе будто проносится разряд электричества, который после удара еще потряхивает твое болезное тело, стремящееся к освобождению от курения. Заглушить такие воспоминания возможно только сигаретой, и в этом состоит большая проблема для освобождения от вредной привычки. Ты не понимаешь, чем можно заглушить это чувство, а уйти от него надо прямо здесь и сейчас. У меня было несколько попыток суицида, ужасней всего в этих воспоминаниях вот это чувство. Ты как будто находишься под водой, и тебе надо срочно вынырнуть наружу. Ты не можешь никак избавиться от этого ощущения. Оно везде. Всегда возникает последняя мысль – когда остановится сердце, я вынырну или нет? Логика подсказывает: да, ты вынырнешь и наконец-то вздохнешь, но, кто знает, кто знает. И вот я сижу в своей комнате, одетая в куртку и теплые штаны, обливаюсь потом, но не иду в магазин. Снова раздеваюсь, снова одеваюсь. Я тогда буквально почувствовала его и не смогла сопротивляться, оделась и пошла за сигаретами. Когда я купила пачку, у меня еще были сомнения, может быть, не стоит открывать ее, не нужно. Но где-то глубоко в себе я уже понимала, что все произошло и до моей первой сигареты осталось совсем немного. Открыла пачку и посмотрела на сигарету, насколько удивительный продукт воистину как конфетка, только для взрослых. Белая тонкая бумага с маленькими, еле заметными серыми линиями, обвивающими сигарету и элегантными, маленькими буквами, марка на белом ватном фильтре. Я застала еще то время, когда на фильтре у сигарет не было маленьких кнопок переключающих вкус: арбуза, мяты, ментола и т.д. Насколько хитрое и страшное изобретение, которое ускоряет твою смерть. Я затянулась и почувствовала освобождение, будто кто-то все это время стоял у меня над душой, а теперь я получила долгожданную свободу. Но, закончив курить, я в очередной раз начала винить себя в малодушии, надо было только перетерпеть и все. Бывали моменты, когда я бросала курить дольше, чем на две недели; один раз я бросила на четыре месяца и практически не тянуло, за исключением снов, в которых ты куришь и наслаждаешься процессом, потом прямо во сне ловишь себя на мысли, что бросила курить, потратив на это так много усилий и сил, и ты оттягиваешь сигарету на уровне вытянутой руки и понимаешь – да, я курю. В этот момент резко просыпаешься в поту и с болью в животе от страха. Это один из худших ночных кошмаров, потом очень сложно уснуть, даже, если все это звучит забавно для некурящего, но, поверьте, я не шучу, это наихудший ночной кошмар, который я когда-либо видела, а в этой жизни у меня их было немало, не говоря уже о клинической смерти. Беда заключается в том, что, когда один вышестоящий над тобой бог проголодался, ему очень тяжело сопротивляться и  так приятно отдаваться. В редких перерывах рабочего дня, когда можно покурить, клево просто забыться. Это небольшой подарок, который я дарю себе. Каждый человек любит делать себе подарки, мне нравится покупать себе платья, но вот зарплата не позволяет такой роскоши, не говоря уже о путешествиях, так что я выбрала сигареты. Мне кажется, если вся эта чушь про загробный мир правда, то после смерти будет то же самое, что при жизни, тот мир - это зеркальное отражение этого. Буду ли я съедена после смерти, или меня едят только при жизни? В массовой культуре великую силу набрал культ еды. Такого количество кулинарных программ, такого неимоверного количества различных видов еды в магазинах не было никогда. Сегодня люди часто говорят о еде, выпущено миллион книг по кулинарии. Помню, когда интернет стал только появляться в нашем мире, (а я еще застала эту эпоху), я в сети увидела фотографию, которая подвергла меня в шок. На этой фотографии был изображен неизвестный мне мужчина средних лет, он сидел за обеденным столом в ресторане, а на тарелке у него лежала еда.  На самой фотографии не было больше ничего, ни красивого заката, в котором можно увидеть бренность жизни, отсутствовал  великий пейзаж, в котором религиозный человек мог бы утвердиться в своей богобоязненности, не было великой архитектуры, подчеркивающей силу и упорство человеческой души. Этот безликий мужчина сидел в кафе, на тарелке была уложена красивая еда, именно тарелка была главным персонажем фотографии. Я была совсем юной, когда увидела это фото, до сих пор помню то чувство страшной вульгарности, в которое я окунулась. Он же все это съест, мог бы насрать в тарелку и сфотографироваться с ней – вот, о чем я тогда подумала. Прошло не так много времени по меркам жизни безымянного человека из толпы, как эти фотографии вдруг стали популярны. То, что мне впервые показалось пошлым, теперь сделал каждый. Но что самое удивительное эти фотографии мне не кажутся вульгарными сейчас, не знаю почему. Вообще любые рассуждения о еде в текущем дне - это тема очень закрытая. Ты можешь затронуть святыню, ненавидеть власть, идти против общества, покушаться на жизнь и т.д., но, если ты правда хочешь настроить общество против себя то напиши критику еде. За это тебя могут распять. Еда стала божеством в нашем мире, универмаг стал церковью, продавцы попами. Какие все же удивительно-красивые светящиеся вывески при входе в святыню. Когда туда заходишь, даже перекреститься не надо. У это божества нет своих апостолов, это божество непознаваемое и такое необходимое всем нам сегодня. Оно дарит нам счастье прямо здесь и сейчас и чувствовать душу и энергию курицы внутри себя не считается зазорным, как и поклоняться этому богу на улице. Ритуальное поклонение ему - это древнейшая традиция у людей вне зависимости от расы, от убеждений, от эпохи. Может ли этот бог умереть? Вспомните все застолья, которые по праздникам и в обычные дни вы провели с самыми близкими и дорогими людьми. Но самое ужасное, что после смерти ты, да, ты, мой читатель, который сейчас держит эту рукопись  в своих руках, ты, который своим умным взглядом идешь по этим строчкам,  ты будешь съеден. Готовься стать едой. Ты, конечно, убежден, что ты высшее существо в этой ебучей системе, так же думает корова, которую доят каждый день, а в конце жизни ее убивают, или не в конце, а когда она созреет для еды, так что будь готов. Из тебя получиться неплохой деликатес, хотя нет, знаешь, я сейчас тебя рассмотрела, ты будешь лишь ничем не запоминающейся закуской, никак не хорошим блюдом, не пьянящим коньяком, не убийственным героином для высших существ, ты - фаст-фуд и, съедая тебя, даже не заметят, кто ты и какую ты там сраную жизнь прожил, что ты думал, о чем ты мечтал. По каким строчкам? Странный голос у меня в голове. Я же не в романе каком-то. Мы должны убить бога - это наше с вами предназначение.  Если бы я была персонажем романа, я бы искренне желала смерти своему создателю, он не вечен, как и я. Хотя в целом мне плевать на автора, раз уж все так сложилось, значит, так было нужно. Мы все попадем на стол к толстому обожравшемуся богу и будем ждать своей очереди, но не стоит переживать, мы даже не поймем, что нас съели,  Курица не понимает, что ее съедят, смотря вечерние новости, она даже не понимает, что такое новости. В некоторых популярных религиях строго запрещено есть свинину. Это поразительно, неужели древние люди поняли, что, если питаться каким-либо существом долго, то можно измениться на каком-то внутреннем ментальном уровне, а что, если это правда? Людей так много, как и богов, которые нас будут есть. Интересно, люди моей страны, какой из себя продукт они будут представлять? Не то, чтобы я патриотка, но, думаю, мы ничем не хуже на закусь, чем европейцы или американцы. Нас, конечно, дробят, воспитывают по-разному, так и сяк заставляют смотреть на мир, разные виды, разный вкус.  Кто мы для животных, которых едим - мы для них боги. Мы проделываем с ними такой невероятный ужас, за который каждый из нас должен гореть в аду. Ведь это живые существа, у которых тоже есть порог боли, не такой, возможно, как у нас, так как  животным  чужда меланхолия и депрессия, но также не знакомо великое счастье и чувство юмора, эйфория мысли. Мы обрекаем их на пожизненное рабство, на постоянный контроль, на жизнь в оковах под нашим чутким присмотром, чтобы в конце убить их и съесть. Так же, как боги над нами, мы кормим их и взращиваем только для того, чтобы съесть в итоге. Если в этом ебучем мире есть хоть капля справедливости, то после смерти человек должен почувствовать боль каждого съеденного им существа за жизнь. У этого существа тоже была собственная жизнь, по какому моральному праву ты забираешь его жизнь, чем ты сильнее его? Надеюсь, тот бог, который меня съест в конце моего существования, тоже поймет это, когда его будет есть Демиург гораздо выше его. Для животных мы - боги и над нами тоже есть божество, может, оно, как и для животных, всегда рядом только мы его не видим. Может это наша планета? Интересно, как планеты трахаются, наверное, когда прилетает астероид, тут и новая жизнь после секса, появились мы. Какой порог боли у планет, какой порог эйфории? Возможно, я после смерти стану планетой, потому что животным в прошлой жизни я уже точно была, раз я испытываю такие чувства к ним. После смерти в воплощении планеты ты полностью выходишь из игры? Или становишься вселенной и их бесконечное множество? Эх, все это бред. Мне в этой жизни не судьба подняться по карьерной лестнице. Я закончила обед, съела курицу с гарниром, мои размышления о вегетарианстве опять подошли к концу после съеденного мяса. Звезды, планеты, люди, животные, насекомые. Планете, наверное, страшнее умирать, чем людям, это то же самое, как смерть человека и букашки. Но там и жизнь дольше. О каком отказе от мяса может быть речь, я курить-то бросить не могу. Еще шесть часов и можно ехать домой, надо возвращаться в офис, сидеть перед компьютером, который высасывает энергию. ****еть, конечно, не мешки ворочить, только на работе я целый день молчу, уткнувшись в монитор. Работа вроде бы умственная, но вот, когда возвращаешься домой, чувствуешь себя, как будто пробежала гигантский марафон.  Вообще в моей жизни не происходит ничего из ряда вон выходящего, пустая жизнь, обычная, как и у всех, наверное. Сегодня утром выгнали из церкви. Я опять приехала на работу на час раньше, на улице зима. Я беру с собой книгу в дорогу, из последних сил пытаюсь не скатиться к бездумью, стараюсь читать. Так вот, на улице зима, а читаю я в основном в обед, когда есть 25 минут свободного времени, пытаюсь даже читать в бесконечных пробках. Вот только утром, когда стоишь в очередной пробке, так хочется спать, что не можешь даже аудиокнигу в плеере слушать, ничего не понимаешь, что там говорят, голова хочет отдыха, а после работы, когда опять затор на дорогах и ты стоишь в пробке, хочется не то, чтобы спать, просто уже не до книг.  Но в обед я более или менее настроена немного почитать. Только я не про обед, так вот приезжаю я на час раньше, почему-то доехали быстрее, пробок не было, так иногда бывает, приезжаешь на работу всего за двадцать-тридцать минут, так обычно я стою в пробках полтора-два часа. На работу мне к восьми, так что я просыпаюсь в 5:05 в 5:15, я долго раскачиваюсь, в общем, холод, я приехала раньше на час, хожу курю, еще ждать пятьдесят минут до начала рабочего дня, а Россия так устроена, что для людей в ней ничего не придумано, то есть когда пала завеса и к нам завезли свободу, то стали сидеть в каких-нибудь кафе, но только за деньги. Ну я имею в виду купить кофе и просто сидеть, ждать чего-нибудь, так-то кафе и без крушений завесов были. А за бесплатно в России нигде не посидишь. На улице в девяноста трех процентах времени из всего года, погода непригодная для жизни. И остаётся разве только проводить время в подъездах и в оставшиеся семь процентов на лавочках, вот почему у всего нашего населения все молодые годы связаны в основном с подъездами. У меня была книга Льва Толстого «Война и мир» про любовь там и про войну, тоже интересно. Я решила ее всю прочитать в перерывах на обед, чтобы хоть как-то мое поедание Молохом сделалось немного сносным. И вот я утром хожу-брожу по темным, утренним  улицам, в итоге решила зайти в церковь, там не было ни единой души. Я села на лавочке в церкви, достала Толстого и начала читать. Тут, как кирпич в лицо, ко мне подбегает священник и говорит:
– А что вы тут делаете?
Я ему отвечаю:
– Я здесь сижу.
– Что читаете? – спрашивает он.
В моей голове пробежал большой разряд электричества, так как своему ответу я удивилась сама:
– Я читаю псалтырь.
 Он протянул руку, этот жест нарушил все, он явно просил книгу, а переплет был старый, еще советское издание. Именно поэтому я и ответила – псалтырь. Помню, когда-то моя мама его читала, она говорила, что он успокаивает, даже не знаю, почему я ответила «псалтырь». Ну и пришлось дать ему книгу. Он открыл книгу и произнес:
 – Толстой.., – в его голосе была презрительная интонация, он повторил еще раз с еще большей укоризной в голосе.
– Толстой. Ну да, – ответила я.  – Он практически святой.
Священник сказал:
– Нет, здесь читать нельзя.
Пришлось встать и уйти. Что я лишняя, поняла сразу, как зашла туда. Баба, торгующая свечками, уставилась на меня, а потом побежала за попом. Я присмотрела эту церковь еще две недели назад, когда в обед решила прогуляться, работаю в верхней части города, то есть в центре. А в этих церквях никогда не отпевают умерших и, вообще, кому я могла помешать, сидела в уголке и тихо читала. Вышла и закурила сигарету, вот так вот выгнали из церкви, до начала рабочего дня еще сорок минут, зашла в подъезд жилого дома, достала книгу, было холодно даже в подъезде, а на улице стоял сильный дубак. Один из жильцов, спускающихся вниз по пролету, увидел меня обругал:
– Что вы здесь делаете!?
– Да книгу я читаю, ничего запрещенного, до работы еще долго. Пожалуйста, дайте здесь постою, – пыталась я объяснить.
Но все без толку, меня и оттуда выгнали. На улице стоять холодно, даже если и стоять, то снег будет падать на страницы. Вот у курицы вся судьба предписана. День прошел, и я возвращаюсь домой дорогой Язида. Легла в постель, по спине, как будто с размаху уебали лопатой, именно так она зудела, а ноги ломило. Еще один день из моей жизни. Пару лет назад я встречалась с парнем, который только вернулся из армии, он рассказывал, что в конце дня, перед отбоем, когда рота уже лежала в постелях (или, как он говорил - «чалили на шконорях») подходил старшина и громко кричал на всю роту (на сто с лишним человек). Он кричал:
– Рота! Еще один день прошел!
И вся рота дружно в ответ кричала:
–НУ И НАХУЙ ОН ПОШЕЛ!
Старшина выкрикивал:
 – Завтра будет день опять!
И рота отвечала:
– НУ И В РОТ ЕГО ****Ь!
Такая вот армейская поговорка, которая учит относиться к жизни с долей юмора. Правда, в последнее время я уже не разделяю данную философию жизни. В школе хотелось, чтобы время  быстрее прошло и все изменилось. Даже в институте иногда время тянулось, но после где-то двадцати одного года время бежит неимоверно быстро, много требуется времени понять, что жизнь всего одна и второй не будет,  каждый прожитый день исчезает безвозвратно, ты будешь терять свою молодость все быстрее и быстрее, силы будут уходить и в конце все, наверное, кончится. Вот моя самая худшая проблема в жизни, я не могу быстро заснуть, если только не пьяна в ноль. Мне уже так сильно хочется спать, завтра на работу, и я так заебалась за этот день, а только лягу и начинают скакать различные мысли, которые не дают погрузиться в забытье, сраные воспоминания. Надо включить телевизор на пятнадцать минут, чтобы лишиться мыслей и в сон. Я дотянулась до мобильника, посмотрела будильник,  через 5:35 подъем. ****ь. Ну, значит 15 минут можно посмотреть. Щелкала каналы, остановилась на круглосуточных новостях.
- Это позор всему нашему телевидению, до чего мы дошли? Хотя и программа была вечерняя, но ее могли смотреть дети, а что до Грехова, то он просто псих. Его надо было лечить, а не интервью брать.
Главная камера перешла на телеведущего.
- Ролик с интервью за сутки набрал 715 миллионов просмотров, сейчас он был удален из-за цензуры. Так или иначе, Высшее проявление искусства, обсуждает весь мир. Многие западные издания высказали мнение, что Высшее проявление искусства или самая великая шутка в истории - это лакмусовая бумажка, по которой сегодня можно увидеть культуру общества…
Не стала дальше дослушивать у нас каждый день кто-то показывает высшее проявление искусства, но все же взяла мобильный, решила посмотреть в интернете,  что там произошло на самом деле. В поиске вбила: “Высшее проявление искусства”. Многие видео были заблокированы, но через сорок пять секунд нашла. Аннотация к видео была следующая: “Интервью с кинорежиссёром Данилой Греховым – ЖЕСТЬ”.
Сегодня этих интервью как… в общем много, ну что там сказали такого, что набрало так много просмотров. Снова взглянула на будильник, решила глянуть перед сном хотя бы минут десять, режиссёра этого я знала, в нашей стране имел образ отпетого панка, хотя фильмы его дерьмо, но это на мой вкус, я нажала на перевернутый треугольник, который смотрит вправо от меня и полилось интервью с центрального канала России.
- Транс-це-де-н-та-ль-но, как писал покойный русский классик, вот и все.
Интервьюер – Давайте поговорим о ваших родителях.
Кинорежиссёр – Мои родители погибли при страшном пожаре
Интервьюер после небольшой паузы – Вот я уже старый человек и моих родителей давно со мной нет. Я могу лишь сказать одно. Надо ценить каждое мгновение, проведенное с ними, когда я был в вашем возрасте, этого не понимал. Нехорошо так говорить о живых родителях, поверьте мне.
Кинорежиссёр – Я снимал свои фильмы не для того, чтобы понравиться своим родителям. Если хочешь понравиться своим родителям стань депутатом. Я снимал кино для искусства. Но все это в прошлом, я придумал великую шутку, вернее я придумал лучшее произведение искусства в мире.
Интервьюер – Вы с самого начала говорите о наивысшем проявление искусства, но как-то аккуратно выходите из разговора, может быть расскажете поподробней об этом?
Кинорежиссёр: Я не только расскажу, я покажу его сегодня вам, прямо здесь. Думаю, время пришло.
Интервьюер – Конечно... Что для вас искусство? Наивысшее, что это?
Кинорежиссёр – Я понял, каково наивысшее произведение искусства. Наивысшее произведение искусство для меня - это искусство без претензий на что-либо. Без жажды понравиться кому-либо, без желания получить, что-либо взамен. Это, как любовь, настоящая, чистая любовь, понимаете? Когда ты даришь девушке цветы, просто потому, что ты ее любишь, а не потому что ты хочешь затащить ее в кровать. Не для того, чтобы получить что-то взамен. Можно ли создать искусство без претензий на что-либо? Я долго думал над этим, и я понял, что такое наивысшая шутка этого мира. И сейчас я ее покажу.
Кинорежиссёр достал из внутреннего кармана пиджака маленькую бутылку водки и налил себе в стакан.
Кинорежиссёр – Эта страна обязывает. Я понимаю, у вас здесь цензура, так что в бутылке вода.
Он выдохнул и выпил половину налитого стакана, потом немного отдышался, в студии была тишина.
Кинорежиссёр – Существует один минус моей великой шутки. Мир изменчив, и в этом его постоянство. После того, как я покажу самое чистое искусство в мире, кто-то другой покажет его снова, но уже изящней, чем я, умней и креативней, как говорят сейчас. Мне иногда кажется, что это мой самый главный грех в жизни. Я очень долго размышлял над великой шуткой и ее последствиях.
Интервьюер – Да, наш мир, все время меняется.
У кинорежиссёра покраснели глаза, он вот-вот хотел расплакаться.
Интервьюер –
Кинорежиссёр – Ну к делу… Самое высшее искусства в мире… Погодите. Дайте насладиться моментом, я так долго шел к этому месту, ну вы понимаете. Чтобы люди обо мне не говорили до этого и потом, я победил. Я даю интервью в прайм-тайм на центральном телевидении, и тут сидят только победители, те, кто победил в жизни. Есть одна теория,  что всех нас формирует общество, то есть, если бы Достоевский, Шекспир или Гомер родились в наше время, они бы были совсем другими, писали бы другие произведения. Ведь говорят: автор умер. То есть не личность пишет произведения, снимает фильмы, создает музыку, а эпоха общество, коллективно-бессознательное. Если бы Пушкин жил в наше время, то он писал бы другими словами. Все, кто попал в анналы истории или сюда на телевидение, всех нас вырастили глаза и мысли людей по ту сторону экрана. Если бы мы были и вправду не от мира сего и очень сильно отличались от людей по ту сторону, то мы бы здесь не сидели.
Интервьюер – Но мы здесь, потому что мы отличаемся от других.
Кинорежиссёр – Не совсем так, мы просто более усваивающиеся что ли, кто-то больше, кто-то меньше, но если бы мы не были, ну как сказать…воспринимаемые, то мы бы были ненужными и пустыми. Если бы мои фильмы не понравились людям, я был бы пустышкой, хотя бы и остался самим собой. В этом парадокс, мы просто навоз культуры, но я искренне верю, что мы можем пойти наперекор тирании культуры и показать свое сердце. Так вот оно, самое чистое искусство в мире, моя великая шутка для вас.
Кинорежиссёр налил себе еще полстакана водки и выпил. Наступила минута тишины. Грехов достал из кармана пулю. Аккуратно поставил ее капсюльным гнездом вертикально на стол.
Кинорежиссёр – Самое великое искусство должно помогать людям прикоснуться к Богу.
Потом он достал револьвер. Зарядил пулю и покрутил барабан. Приставил револьвер к виску и нажал на спусковой крючок. Тишина.
Камера показывает изумлённое лицо интервьюера.
Интервьюер – Вы думаете самоубийство высшее проявление искусства?
Кинорежиссёр (плача) – Вы не понимаете, пуля настоящая, это высшее проявление искусства, без претензий на славу, на то, чтобы тебя помнили, чтобы получить что-то взамен!
Кинорежиссёр приставил пистолет к виску и снова нажал на спусковую скобу. Тишина.
Интервьюер (взволнованно) – Это прямой эфир, мы сейчас остановим съемку. Как вы пронесли пистолет? Только не говорите, что он настоящий!
Кинорежиссёр приставлял пистолет к голове, нажал на курок, раздался громкий выстрел.  Простреленная голова знаменитого режиссёра лежит на столе. Крупным планом показано изумлённое лицо интервьюера, по которому стекают маленькие капли крови, съемка остановлена. На экране показана радуга и слышен неприятный писк.
Я выключила интернет и пошла курить на балкон. Да конечно, дожили, теперь, чтобы быть услышанным, надо сыгратьв русскую рулетку на телеке, вот мне никогда не хотелось славы. Да и людям мне сказать особо нечего, может быть, поэтому я никогда не хотела детей. Я выбросила сигарету на бога, лишний раз засоряя его, как обычно поругала себя в этом, но ведь там у подъезда убирают, так что прости.  Почистила зубы и улеглась спать. Ну и что он этим доказал, ну застрелился на людях, все люди искусства хотят быть как Иисус Христос, но не всех распнут, Иуда редко приходит на помощь,  так что распять  себя приходится самому, а мир надо менять, будить серое быдло, безымянных работяг. Воспитывать и учить нас. Проверила еще раз, чтобы будильник сработал, на работу завтра, только бы без сильных пробок, а поесть забыла приготовить, вроде бы рис остался, завтра пятница уже, в выхи посплю, можно фильм какой-нибудь посмотреть, Грехова, например, или, может, руки к книге дотянутся, завтра быстро пролетит, можно пиво попить, высшее искусство… сорок мертвых кроликов… лучше бы не смотрела всего этого… а, у меня же сосиски в морозилке остались… … галоген мне сжег глаза, потому что мне ****а. Как все произошло и что к чему, дальнейшее – молчанье.


***



Доктор: Садись.
А.: -
Доктор: В чем заключена национальная русская идея?
А.: Не помню.
Д: Думаю, пришло время для нового укола.
А.: Нет! Я правда не могу вспомнить.
Д: Кто ты, А.?
А.: Я - писатель.
Д: Держи тетрадь, записывай.

Три пути русского писателя.

1. Армия. Чтобы наш народ хоть как-то тебя замечал, надо послужить в армии. Этот путь проделали многие, а фотография в военной форме не может не вызвать уважение у людей. Ты служил народу, следовательно, в писательстве, ты тоже служишь людям.  Потом, конечно, у тебя могут быть различные мытарства, по типу – меня принудила система, на мою юдоль выпали испытания, но я их с доблестью прошел или без доблести (это не важно). В целом – армия в curriculum vitae вызывает уважение у простолюдинов. Лев Николаевич Толстой и многие другие.
2. Тюрьма. Если ты прожил жизнь в России и не посидел - ты и не человек вовсе. Только в тюрьме приходит мудрость и опыт жизни. После страшной репрессии по негласному договору писателей, надо обязательно написать роман про нелегкую судьбу и ад в бараках. Федор Михайлович Достоевский и многие другие.
3. Вынужденная эмиграция. Этот путь достаётся не каждому. Дабы его пройти, надо подняться до уровня наивысшей интеллигенции и народного достояния. Ибо мытарства души и вой по малой родине из Израиля или благородной Австрии, должны быть настолько душещипательными, чтобы простолюдин проникся, и почувствовал ту космическую боль хождения со свечкой в руках по пустым бассейнам в Италии. Владимир Владимирович Набоков и многие другие.
  Если удастся пройти сразу три пути как Солженицын, сразу станешь пророком.
4. Есть еще четвертый путь. Хотя, на мой взгляд, для России он самый, скажем так – оптимальный, даже лучше сказать - к месту. Путь Венедикта Ерофеева и немногих других – спиться. Но книги пишут в основном люди тщеславные и мерзкие внутри. И на четвёртый путь мало кто осмеливается.
А.: Клево. Третий путь, я так понимаю, мне предоставлен не будет.
Доктор:               
Бывают ночи: только лягу,
В Россию поплывет кровать,
И вот ведут меня к оврагу,
Ведут к оврагу, убивать.
Сейчас расплачусь.
А.: Я тоже хочу. Так какой путь вы мне предлагаете?
Д: Пока что никакой. Послужи нам, а там, как пойдет. Ты сам-то, чего хочешь от Замка?
А.: Ну, хотя бы не дурдом, может быть ГУЛАГ?
Д: Нет братец, все места на репрессии уже заняты. Да, я понимаю это очень красиво: суды, спецназ с автоматами вскрывает квартиру, через пару лет выходишь национальным героем. Ну, эту пару лет еще заслужить надо. Узники совести у Кремля расписаны на много лет вперед, извини, А.
А.: Хотя бы запрет на издательство моей поэмы.
Д: Не знаю, посмотрим. Не я все решаю, А., пойми. Там большая очередь.
А.: А кто следующий на репрессии, если не секрет.
Доктор подошел и нашептал ходовую фамилию на ухо.
А.: Он!? Да пусть залезает обратно в гроб! Ему сколько? Сто пятьдесят, двести лет?
Д: Говорю, все места на репрессии расписаны надолго вперед, так что, молодой человек за вами здесь уже занято было! А ты как хочешь, всего и сразу? Нет, ты, конечно, можешь создать какой-нибудь, из ряда вон выходящий перформанс. Но помни, Кремль тебя курировать не будет, никакой поддержки в интернете, никаких упоминаний о тебе вообще. Отделаешься одной сраной статьей в бульварной газете и на этом точка. Администрация в тюрьме не будет за тобой следить, А., так что твое падение в тюремной иерархии будет только в руках зловещего Фатума.
А.: Хотя бы в интернете будет упоминание?
Д: Не будет ничего! Ты можешь вообще не сидеть, но мы протолкнем тебя так, что ты у нас будешь главным борцом с системой  и совестью народа. Подумай, А. Так все начинают, сначала послужишь нам, потом мы переведем тебя на службу к либералам, которые тоже курируются Кремлём. Будешь безжалостно троллить кровавый режим.
А.: А если моя национальная идея истинна?
Д: Если истинна, будет тебе и спецназ в квартире и шумиха и апогей до небес. Станешь самым свободным в  нашей стране человеком. Нам нужны свободные. Будет с тобой бороться лично Кремль, но ничего сделать он с тобой не сможет, ибо твоя весовая категория, слишком велика для тупых подвывал системе. Конечно, я иронизирую, но сегодняшнему быдлу самое то, они верят во все это. Я вижу, ты замешкался, ты все обдумай и скажи.
А.: И нет другого пути? Нельзя обойтись без этой грязи?
Д: Конечно, есть настоящие борцы, которые правда пытаются изменить мир, но об этих именах никогда не услышит наша с тобой страна. Никогда. Раскручиваются только те, кто договорился. С одной стороны те, кто договорился, это, конечно,  ублюдки редкостные, так как сидят и репрессируются во имя своих корыстных целей, хотя, может быть, и служат какой-то там идее. Но все равно эти псевдорепрессированные затмевают реальных борцов. Но тут остаётся только выбирать, либо ты репрессируешься под опекой Кремля – у всех на виду, за согласованные протесты и неудобные, но согласованные идеи. Либо борешься реально, но ты нахуй никому не нужен.
А.: И так всегда?
Д: Конечно. Ты как с Луны. Все митинги и протесты курируется Кремлем. Правда, сейчас рейтинг падает, думаю, убьют кого-то из толпы, чтобы было зрителю повеселей смотреть, но равновесие надо удерживать и милиционера тоже,  думаю, убить придётся. Раньше, если в кадре не было хотя бы восьми трупов, репортаж по телевизору вообще не выходил, вот времена были. Но это мы заговорились. Так что, решай. Либо сейчас постоишь в позе, а потом мы для этой скотобойни покажем, что ты у нас свободный и мы будем бороться с тобой. Либо оставайся человеком, но никому неизвестным в своей маленькой комнатушке под тусклой лампой.
А.: Что если люди когда-нибудь обо всем догадаются?
Д: О чем?
А.: О том, что все эти репрессии раскручены Кремлём, что все эти узники совести работают с властью.
Д: Люди никогда не поймут этого. Никогда. Ватный унтерменш должен презирать творцов, пропагандирующих свои идеи, а либеральная скотобойня всегда будет поддерживать тех, кто презирает власть. Люди не меняются. Пойми, А. Мы тебя посадим и будем в интернете тебя поддерживать, а в зомбоящике поливать дерьмом. Самое главное: мы будем говорить о тебе и о твоих трудах. Существуют некие законы жанра.
А.: Да, но  это же надувалово. В смысле нас всех обманывают.
Д: Ну, как посмотреть. Многим нравится быть обманутыми. Свобода сегодня -  это продукт, который давно подан на уценку.
А. Я не понимаю. Если все узники совести раскручены властью, то рано или поздно люди догадаются.
Д: А., ты как ребенок, ну правда. На самом деле, большинство уже в курсе, что происходит. Вот в чем заключается главный парадокс нового мира! Люди не стали глупыми, они умные. Просто они лишились своего мнения. И из-за отсутствия своего мнения, они, как никогда раньше, убеждены, что они не рабы.  Если очередного упыря показывают целыми днями по телевизору, все его обсуждают, постоянно упоминают его фамилию, естественно, это все раскручено властью, это и так всем понятно. Но правила игры нельзя  изменить – вот в чем суть, А. Если изменить правила игры, то на пьедестале будут люди по-настоящему созидающие.  На верхах придумываются различные законы жанра для искусства. Мы создали правила игры. За и против. Хочешь быть за - соблюдай эти правила, хочешь быть против – то же самое. За эти рамки не выйдешь
А.: Мать честная! Так это тотальное зомбирование. Вы даже тех, кто против, подогнали под шаблон.
Д: А мы, по-твоему, вообще кто? Можно, конечно, подумать, что в эти примитивные игры, псевдо за власть, псевдо против власти, типа за свободу, типа против, бьются только твари дрожащие? Ну да, так оно и есть, только, если не желаешь – не играй! Тебя никто не заставляет. Но, если ты решил принести, что-то людям в плане искусства, ты должен сыграть. Хочешь - верь,  а хочешь - нет. Все, что мы делаем, все во благо вас – людей.
А.: Каких людей?
Д: Пока забудь про них, все они это просто безликая массовка для твоего автобиографического фильма: «А. - жизнь и страдание». Пипл хавает, ты пойми, заявок на борьбу очень много, мы готовы и хотим помочь.
А.: Репрессии стали слишком модными, народ устал. Я хочу выпустить поэму без оглушительной славы, просто делать для своих.
Д: Для каких своих? Ты что-то можешь противопоставить против всеми гонимого творца, страдающего и униженного, всеми презираемого, и на которого смотрят миллионы глаз. Что ты  можешь предложить?
А.: Талант и искренность.
Д: Короче, А., послужишь нам и, возможно, будет тебе второй путь русского писателя, некоторые вырезки из твоей поэмы уже одобрены сверху.

Кто запер свободных и сильных в тюрьму?
Кто долго не верил огню моему?
Кто хочет за деньги лишить меня дня?
Собачью покорность накладно купить у меня
Пусть предки мои - поколенье рабов,
Сегодняшний пипл не терпит оков,
Свободною стала простая душа,
Художник я, ****ь, а не *** с потолка.

А.: Прекратите, меня сейчас стошнит.
Доктор: А вот этот отрывок можешь прям на суде зачитать:

   Я - узник совести,  я - гений
    Я - светоч русского Христа,
Услышит ли меня Россия?
Услышит ли меня Страна?

А.: Я отрекаюсь от своей поэмы.
Д: Да мне без разницы. Говори нацидею.
А.: У меня всякие странные мысли в последнее время, доктор. Точнее странная мысль пришла прямо сейчас. Что, если я скажу вам национальную русскую идею, и вы меня просто отпустите.
Д: В смысле?
А.: Просто оставите меня в покое.
Д: Без Тюрьмы, армии, эмиграции, славы и гонений?
А.: Да.
Д: Да, это будет лучший вариант для всех нас. Отдай нам нацидею, как на благотворительность, и ты нам вообще не нужен.
А.: Просто, мне кажется, что у России не может быть одна национальная идея. Должна быть одна идея для ваты и одна для либерастов.
Глаза доктора залились кровью, губы злостно сжались.  Трясущимися руками он открыл полку в столе и вынул черную резиновую дубинку небольшого размера.
Д: Сейчас я покажу две национальные идеи.
Он подошел ко мне и с размаху ударил дубиной мне по коленной чашечке. По черному небу промчался звездопад. Потом ударил еще и еще, пока из моих глаз не полились слезы.
Д: Я тебе, блять, устрою майдан в ноябре! Герб России - два ебливых орла, обнявшись, смотрят направо, нахуй, и налево, блять! А сверху них невъебенная царская корона! Одна идея! Одна!
А. Я понял! Хватит. Какой у меня срок?
Д: До конца недели чтоб придумал. Иначе я тебе эту дубинку в жопу затолкаю!
А.: Не надо. Порвалась цепь времен, о проклят жребий мой, зачем родился я на подвиг роковой!?
Д: Ладно, А. Извини, вот водички попей, не бойся. Извини меня. Был у нас тут такой. Говорил - главное идея для ваты, потом можно и для либеральной скотобойни придумать.  Меня тоже тут душат, А.,  я тоже не железный.  Ты как отошел?
А.: –
Д: Ты близок, А., я точно знаю. Я тебе помогу, ты же у нас творец.  Подними тетрадь, блин, карандаш укатился. На, возьми мою ручку.  Записывай

Манифест художника

№1 Деньги. Если ты созидаешь ради денег, а корысть и злые помыслы в твоих очах видны даже самому недальнозоркому – горе тебе. Время все расставит на свои места. Затронуть человеческую душу ты сможешь лишь на мимолетное мгновение. Созидай не ради воздаяния. Твори не для денег.

№2 Женщины. Ты хочешь затащить в кровать побольше женщин через искусство? Пойми деньги, женщины-мужчины - это нормальное желание, но если ты созидаешь только во благо себе и пытаешься урвать кусок послаще – горе тебе. Ты, может быть, создашь авторитет среди детей и дурней недалеких, но без души и помыслов высоких, живых путей от сердца к сердцу нет.

№3 Родители и дети. Все на подсознательном уровне пытаются доказать своим родителям, что они \ родители ошибались в них \ в детях (и наоборот). Все хотят, чтобы родители и дети ими гордились, любили и уважали – горе тебе, если ты созидаешь для родителей и детей. Не пытайся им доказать что-либо через искусство. Будь непредвзят.

№4 Идея.  Деньги, девушки-мужчины,  родители и дети – три главных демона творчества. Если ты созидаешь, пытаясь удовлетворить этих демонов – ты обречен. Но если превзошел их, появится четвертый, самый коварный демон искусства – идея. Идея может быть любая: Христианство, Ислам, Буддизм, национал-социализм, вегетарианство, просвещенный консерватизм, шаманизм, либертарианство, сатанизм, чистое искусство, культ смерти, великая наука, спорт, секс, наркотики, музыка, равенство, хаос, анархия, счастье, свобода и т.д. и т.п.  Когда ты поборол трех демонов, четвертый будет тебя преследовать до конца жизни – его нельзя побороть, ибо без него невозможно созидание как таковое. Люди, сильно преуспевшие в служении четвёртому демону, в награду получают одобрение предыдущих трех. У тебя будут деньги, женщины-мужчины будут тебя любить и уважать \ презирать, если ты захочешь, тобой будут гордиться родители и дети. Но помни самое главное – идея умрет.

А.: Записал.
Д: У андеграунда два пути, либо он становится классикой, либо попсой.
А.: Я был не прав, Булгаков – гений.
Д: Булгаков – хохол.
А.: Понял.
Д: Извини за дубинку, А., у самого нервы на пределе. Я хочу тебе кое-что отдать, А., кое-что важное для меня. То, что я ударил тебя дубинкой и укол, который остановил твое сердце на пять минут… Я понимаю, ты можешь злиться на меня. Но после того, как человек стоит на пороге смерти, у него открывается третий глаз,  а дубинка, ну мы же мужики с тобой, ладно уж. Не злись. Идея принесет много блага всем.
А.: А как же насчет Мака души?
Доктор встал из-за письменного стола, подошел к шкафу и достал ватник.  Он был синего цвета, очень добротно сделан, на спине был филигранно вышит красный медицинский крест.
Доктор: Дарю!

***

Мне кажется, что люди искусства никогда не работали. Вот русские писатели например, пишут всякую ***ню, типа размышления о жизни, о страданиях и т.д. Даже локации у них всегда схожи, поле войны или тюрьма. Либо про лес, в котором они гуляли в детстве с мамой. Вообще, когда я смотрю в последнее время любой фильм или читаю книгу, всегда задаю один вопрос, кем работает персонаж, на какие деньги он живет? На что он ест?  Как он платит за квартиру? За жизнь? Он платит коммуналку? Почему главный герой в фильмах встречается с другим персонажем днем? Почему? Ведь не я одна такая избранная, на мне мир клином не сошелся, мы все так живем, а живем мы так – мы выходим ночью из дома на работу и приходим ночью домой с работы. Может быть, в других странах рассвет наступает раньше, конечно, и у нас лето бывает две недели в году.  Вышла – солнце, и вернулась под вечер.  Только, когда ты возвращаешься после работы в эти летние деньки, у тебя уже нет сил идти еще куда-то, нет сил даже иногда еду себе приготовить, я живу одна, и точно знаю, если я после работы приду и позволю себе такую роскошь, как упасть на диван, то останусь без ужина, потому что нет сил уже подняться, компьютер буквально высасывает твою жизненную силу в течение дня, Молох ненасытен, не говоря уже о людях, которых судьба обрекла на физический труд.  Так что, вбегая домой, первое, что я делаю - это готовлю себе есть, пока есть еще немного сил перед тем, как упасть на диван.
Может, это и есть высшее проявление искусства - прострелить себе голову в прямом эфире. Последний фильм Грехова «Новое», был, признаюсь, не таким дерьмом, как предыдущие, после его смерти даже захотелось пересмотреть. Этот фильм был про наше недалекое будущее. В центре картины - знаменитый журналист, который умирает от старости, но люди будущего изобрели своеобразное бессмертие, они пересаживали сознание человека в робота, который будет жить вечно. Все это происходит на фоне второго пришествия Христа. Новый пророк - это естественно первый искусственный интеллект, у которого появилось собственное сознание, но его заповеди настолько страшны, что люди решают опять его распять. Правда, чтобы показать  заповеди нового пророка надо либо иметь космическое сознание, как у Чехова, либо быть самим пророком, к сожалению, Грехов не был ни тем ни этим. Так что заповеди подаются через гротеск. Но зато там было много смешных моментов, например, в будущем медицина шагнула настолько далеко, по мнению кинорежиссёра, что люди меняли свой пол один раз в неделю и, так как смена пола уже стала обыденностью, люди делали операции по превращению в животных. В фильме был смешной момент, когда одна знаменитая поп-певица путешествует во времени, она сделала операцию по превращению в большую кошку. Тело было кошачье, а лицо осталось человеческое. Когда происходило перемещение во времени, певица переборщила с кокаином и нарушила, некие рамки во времени. В итоге, ее увидели древние египтяне и приняли за божество. Так и появился Сфинкс. Когда у певицы брали интервью и спрашивали, что она сказала древним людям, она ответила: "Нихуя не помню, чертов кокаин". Особенно крутым был постер у фильма - айфон, распятый на кресте. Так вот, старый журналист понимает, что умрет, ему уже под восемьдесят, новые технологи умеют считывать сознание и перемещать его в биоробота, который является копией главного героя фильма, только он моложе на пятьдесят лет. И этот робот, в которого переселили сознание, он не злодей, напротив, он полностью понимает умирающего настоящего журналиста. Но умирающий старик неожиданно прозревает, и не хочет, чтобы робот жил вместо него. Его уговаривает семья, дети, жена, которая уже давно умерла, но вместо нее остался такой же молодой биоробот. Но все без толку, старый журналист, перед смертью говорит о бренности самого искусства в целом. Музыка, литература, кино, которое мы оставляем после себя просто засоряет мир и его лучше вообще уничтожить. Потому что искусство, как оставшийся после тебя биоробот, он является частью тебя и даже может принести много счастья другим людям, но это уже не ты, оно бесконтрольное и может повлиять на других не только во благо. В итоге он умирает, а робот продолжает жить его жизнью.
 И все же, я бы не стала стреляться в прямом эфире, все это выглядит слишком вызывающе. Главный капитал в этом мире - это твоя недвижимость, все, что нас держит на этой планете - это частные квартиры. Я мечтаю продать свою квартиру, взять все деньги наличными и раздать в течение дня на улице, а уже после этого можно и застрелиться со спокойной душой. Не знаю, хватит ли денег на день, думаю, их разберут за пятнадцать минут в моем городе. 
 Больше Молоха я ненавижу только этого бога, бога который сегодня взошел на пьедестал, бога телевидения, видео, информации, интернета. В просторах информационной ржи мы тонем час за часом. Господи я одна, совсем одна.
В набат ударил обед, и силы сдали, пошла и купила пиво. На работу не хотелось возвращаться, накатило, всю аж затрясло. Купила еще бутылку, заела жвачкой, чтоб не почувствовали. Пошла отпрашиваться у начальницы, сказала, дело срочное. Написала административный с отработкой в выходные. Отпустили. Видно на лице было написано, что, если я здесь пробуду ещё хотя бы час, достану ружье и начну стрельбу. Выбежала на улицу, купила вина. Возвращаться в пещеру не было сил. Значит гулять! Я ненавижу свой город, за тридцать лет он мне не принес ничего, кроме боли и страдания. Как бы я хотела что-то поменять в своей жизни, я хочу вырваться, даже не из города, а из своей тусклой жизни. Почему мы все обречены пастись на этой ферме, ожидая ангела смерти, как последний шанс на свободу. Неужели, все остальные счастливее меня? Я заглядывала в эти лица, которые проходили мимо меня и безвозвратно исчезали в вечности. Десять миллиардов человек, и у каждого свое горе. Мы обречены. Но, несмотря на все сопли и слюни, размазанные по моей жизни, я точно знаю свою эпитафию. Осознаю, как отнесутся к этому родственники, но если бы они дали на это добро, я бы обрела покой. Под моросящим дождем осенью, под знойным солнцем летом будет стоять гранитная плита и инициалами и двумя датами через черточку, в которой уберётся вся моя жизнь. И красными, кровавыми буквами будет написано то, что говорила мне вселенная на протяжении всей жизни. Она была ебнутая на всю башку!



***


В бульварном романе это звучало бы как «Дни тянутся своей нескончаемой чередой». Но было пора уже, что-то делать. Надо бежать без оглядки. Бежать к свободе, у моего жизненного пути есть сердце, и я должен по нему идти, невзирая на опасность и дьявольский страх. Звучит как второсортная беллетристика, но я точно знаю, сейчас другого выбора нет. Стоит только промедлить - и все кончено. Я должен бежать. Решетка на окне в туалете наконец-то мне подалась, я потратил титанические усилия на эту простую конструкцию, которая была преградой к новой жизни. Но нельзя медлить, охрана поймет при первом порыве сильного ветра, что на месте замка стоит ржавый гвоздь, попавшийся мне под руки по воле создателя вселенной. Мне надо срочно попрощаться с Мухаммедом, у меня появился настоящий друг, это бывает очень редко в моем возрасте. Не хочу уходить, не попрощавшись, но его нигде нет. А время убегает. Ну что ж, поехали. Я забежал в туалет и прикрыл за собой дверь. В уборной не было ни души, я открыл наполовину замазанную желтой краской раму, она уже не так сильно трещала, как в первые несколько раз, вытащил гвоздь из засова железной решетки. Я распахнул окно. Свобода! Подул свежий весенний ветер, на улице шел снег хлопьями, это было удивительно. Как я давно не видел настоящую жизнь. Осталось только спрыгнуть со второго этажа и все будет закончено, точнее все начнётся. Новая жизнь! Вдруг, я услышал, как из кабинки туалета вышел Федор Заслацкий.  Что до самого туалета, то он выглядел по-армейски неказисто. И Заслацкий распрямился во весь рост, не видно было только его рук. Я подумал, может быть, он держит пистолет?№6
А.: Я пошел Федор.
Заслацкий: Покидаешь нас навсегда?
Он был чертовски спокоен.
А.: В этой истории нет лишних персонажей, все тут что-то да значит.
Заслацкий: Ты думаешь, что мы в романе А.?
А.: Это больше тянет на поэму.
Заслацкий: Ты правда думаешь, что существует создатель всего этого? Нас с тобой и этого мира. Придумывает всю эту историю. Он сейчас сидит и пишет под  тусклой лампой наши с тобой диалоги?
А.: Возможно под лампой дневного света.
З.: Брось, А., никакого создателя не существует. Его нет. Это просто массовый гипноз культуры.
А.: Я должен бежать, Федя.
З: А ты никогда не думал остаться с нами здесь, стать частью всего этого?
А.: Частью Психиатрической лечебницы?
З: Ну хватит уже. Наша Шарашка - это не дурдом для пьяниц, поймавших белочку. Ты даже не представляешь, как мы близки с тобой.
А.: Я должен вырваться отсюда.
З: Ты про «русский мир» слышал? Вполне неплохая такая нацидейка, и на слуху у всех была, и карточки для банка и война даже. А что досталось мне после нее? Только гонение. «Ты придумал идею только для ваты!» – кричал наш полоумный сэнсэй. Я могу тебе много рассказать о нем. Ты его совсем не узнал.
А.: Мне плевать на доктора. Мы здесь просто производим патроны. Вот и все. Раз патрон оказался не нужным, его выкидывают на свалку истории.
З: Ты не прав, А. Мы дарим людям надежду.
А.: Ты правда  веришь, что когнитариат№7 может изменить мир?  Что может дать мне твоя Шарашка?
З:  Уважение!
А.: Она дает только уважение рабов. Я не хочу, чтобы дурни смотрели мне в рот и восхищались мной. Большинство из вас просто хотят быть на слуху, выдавая старые штампы за свои идеи. И ради этого вы живете? Ради удивлённых взглядов мертвецов, вы выкрикиваете лживые листовки!
З: Софист ебучий, хватит нас демонизировать. Посмотри на себя, что ты-то хочешь?
А.: Что мне нужно вас не касается. Бог разберётся, что к чему.
З: Презираешь меня?
А.: Нет Федор. Просто мне пора. Меня ждет свобода.
З: О какой свободе ты говоришь, А.? Ты понимаешь, что нельзя создать произведение искусства, находясь в полной свободе! В свободе от всего. Все великое искусство создано под тяжелым диктатом. Только в условиях диктата появляются аллегории и смыслы. Только в условиях диктата можно получить настоящую любовь.
А.: Значит, у всего есть выбор. Либо великая свобода, либо великая любовь.
З: Свобода - это и есть смерть!
А.: Тогда я выбираю любовь, но только на грани смерти.
З: Так мы тебе эту грань устроим.
Вбежал Думов: «А., тебя срочно ищет Доктор, послал охрану тебя найти, они настроены крайне недружелюбно. Нихуя себе, окно открыто!»
- Думов, держи дверь! Я бегу на волю! - крикнул я.
- Говно вопрос!  Ударить ли по ним мне алебардой? Прыгай, А.! – Думов подпер дверь своим мясистым плечом.
- Прощай, Заслацкий, хватит этих философских рассуждений. Ладно, я признаю – я был не прав! Не стоит постоянно демонизировать власть. Если посмотреть немного по-другому, то нет отличия между Понтийским Пилатом и Иешуа, они просто разные отражения великого Абсолюта. Прощайте!  Я должен увидеть весну!
- Выбор всегда за тобой.  Коль родины судьбу, открытую тебе, предвиденье могло бы отвратить, - сказал Заслацкий.
Охрана начала ломиться в дверь. Я поднялся на раму и прыгнул вниз.
- Слава России! – прокричал Думов, когда охрана уже вломилась в уборную.
Я приземлился не совсем удачно. Отбил правую ногу и все же, сразу побежал без оглядки к забору. Перелез его и полетел в будущее. Сердце стучало громко, как новогодний фейерверк, который не хотел останавливаться. Когда психбольница еще была не так далеко от меня, я не удержался и обернулся, чтобы посмотреть на нее. На это трехэтажное, белое кирпичное здание. Так странно, я пробыл там так много времени, а сейчас смотрю на нее с другого ракурса.  Я посмотрел на небо над больницей. Оно казалось больше, чем оттуда.

«Значит, выпрыгнул через окно, - доктор осмотрел уборную взглядом бездушного рентгена. – Взял и открыл окно с железной решеткой и побежал на волю? Вы оба планировали побег, Думов? Лучше скажи правду».
Думова держали два санитара, у него была сильная отдышка, на миг он поднял свою голову с пола и пронзительно посмотрел в открытое окно: «Вся власть учредительному собранию!» – прокричал он. – «Уведите его,- приказал доктор.- С тобой, Заслацкий, поговорим позже». Доктор пошёл в палату А., Мухаммед сидел на своей койке, в руках у него был один листок бумаги. «Он оставил свои размышления, насчет национальной идеи? Дай мне их», - приказал доктор. «В мире больше нет революций, которые ты мог бы разжечь», - сказал Мухаммед и отдал рукопись доктору.
Я помню юное то лето,
Мы были счастливы тогда,
Жара надежды, проблеск света,
Вином забитая тоска,

Плывешь со всеми, но одна ты,
Ты хочешь искренней любви,
Подбросит фатум вверх монеты,
Хоть раз должно нам повезти,

Услышишь клевую ты песню,
И улыбнешься миру вновь,
Прости меня за всё на свете,
На рифму наложу я скорбь,

Проснешься утром не одна ты,
Увидишь образ вдруг в ночи,
Прощай, великая держава,
Последний танец, не спеши

№6  Что касается уборных в психиатрических больницах, они схожи с армейскими туалетами, выглядят они примерно так: в один ряд стоят кабинки, двери на которых очень маленькие, сантиметров 50-60. С низу двери небольшая прощелина, см 25-30. Если человек встанет во весь рост, даже если он среднего роста 165-170. То верхняя грань дверного полотна будет ему по грудь. Но рук видно не будет.
№7 Чем отличается когнитариат от пролетариата сказать относительно тяжело.  Когнитариат - это люди интеллектуального труда, продающие свою рабочую силу. Пролетариат - это просто люди, продающие свою рабочую силу. Есть ли разница в махания метлой и доказательством теоремы Пуанкаре, не знаю, додумайте сами. Что насчет «шарашки» - это название на тюремном сленге Научно-исследовательского института  и какого-то особого Конструкторского бюро под покровительством КГБ. По слухам и проверенным источникам, в давние советские времена Комитет Государственной Безопасности или, когда его еще не было, другие коалиции сгоняли в тюрьмы всех представителей интеллигенции, давали задания создать атомную бомбу и не выпускали их до талого.



***

Мы все обречены.  Доктор! Посмотри мне в глаза! По-моему, сегодня я вижу         истину. Свобода - это смерть. Любовь - это добровольное рабство. Ебучая жизнь. Только начинаешь понимать, что к чему, а мир уже сбрасывает тебя за борт. Уже не хочется свободы, а помирать самое время. Когда свобода еще далеко, а тебе жить и жить, приходит добровольное рабство и от любви никуда не деться. Все-таки, как приятна пьяная лесть, в ней мы видим отражение себя. Когда твой собеседник, говорит тебе всякие вещи, которые ты сама бы хотела услышать,  ты шептала свои мечты еще на трезвую ногу, и вот ты получаешь извержение пьяно-сладкой лести. Это ли не есть самые счастливые моменты в нашей жизни, она шепчет твое сердце, твои мечты, возможно не так аккуратно как тебе хотелось, но нить ты уловила. Шестьдесят мертвых кроликов или сорок? Шестьдесят, плюс в добавок различные имбречаты и катайся по полу от смеха. Думай о боге и о нелегкой судьбе, о сексе, которого всегда мало или он не тот, о проблемах в деньгах. Такой витражный Андалузский пес, с муравьями на руке и хождениями по лесам. Битая дичь в золотой клетке, это и есть последняя песня в мире. Иешуа шел по 282, нет, Иешуа шел в спа-салон, заполнять анкету. В стае ворон я начала петь первой. Жаль, что цинизм стал элементом культуры, он воспринимается, как ирония. Культура ест нас, как фаст-фуд. Поколение пепси выбирает джихад. Сталин против марсиан. Хотел славы, получил великий позор. Я бы хотела, чтобы музыку моей души услышали другие, песня эта не лучше остальных. Но, возможно, она должна быть. Что за привычка на прощание говорить – давай. Моя душа - элизиум теней и темный город, спящий во мраке черного солнца, хочет есть. Иногда хочется наслаждаться талантом, сердце просит простоты, но талант завораживает ум. Гении – те, кто через талант показывают душу. Когда душа выходит из тела, тогда человеку виден истинный талант мира. Если вера – секс, наркотики, рок-н-ролл подносится, как истина, люди обречены на одиночество. В этой вере нет истины. Одни получают все, другие либо этого не обретают, или огребают все в избытке, но они все равно несчастливы. Вера крепится на недостижимом. Верить надо в то, что никогда не реализуется, в то, что в век не произойдет – секс, наркотики, рок-н-ролл для веселых материалистов. И я выбираю секс, наркотики и рок-н-ролл, другая вера для сраных мечтателей. Я  не против, если в религии люди ловят свой кайф, такой же, как от рок-н-ролла. Секс, наркотики, рок-н-ролл, - надо было тщательней выбирать апостолов для бессмертной религии. Для меня музыка, кино, книги, видеоигры в первую очередь - кайф. Читать книги надо для кайфа, а не для того, чтобы  возвыситься над другими, я слушаю музыку для кайфа, а не для того, чтобы быть на волне вчерашних тухнущих трендов. Искусство - это кайф, а не саморазвитие, если ты ловишь кайф от того, что ты умнее других, то чем ты лучше этих высокопоставленных святош в прикольных запатентованных костюмах. Леониду Андрееву – слава! А пидарасы духа думают о сегодняшней России. Храбрым судьба помогает. Трансцендентальная медитация под бутиратом, жизнь на две затяжки. Самиздат – сам****ат, припорошили историю на бронзового коня и смеются. Отдать мелочь спившимся нищим, липовым ветеранам, розовая майка на школьнице с надписью "Моя оборона". Мою жизнь не спасти, как и судьбу моего поколения. Мое поколение, пережившее бархатную ютюб революцию, поколение которое не смогло добиться правды. Наши отцы смогли только развалить империю, и под их свободными взглядами мы выросли. Сейчас они говорят, что у нас клиповое мышление и мы ни на что не годны, уебаны, которые не смогли ничего создать сами, учат нас жизни, а мы с самого рождения играем в шахматы с ангелом смерти. Мы жаждем великой мудрости и непрерывного, хорошего расположения духа. Мое поколение сглотнуло войну, мы промолчали, мое поколение уже на свалке истории, но именно то, что мы находимся на свалке, говорит лишь об одном. Никто не смеет учить мое поколение! Аллах, Аллах, Аллах, Аллах, Аллах. Мы певцы постмодерна, певцы постмодерна. Так вот тасуется колода вокабулярия, за ватерлинией национальная идея. Свою боль можно передать только через искусство. Мы постоянно пытаемся изменить этот мир, хотя не понимаем его. После смерти обретаешь настоящую свободу, свободу от воспоминаний, свободу от боли, но есть ли в этой безграничной свободе любовь? Любовь пресыщена к телу, к его молодости и безмятежности. Воздать славу телу - удел молодых. Служить своему народу, своей отчизне, за которой следует идти хоть в ад, хоть в преисподнюю. Патриотизм - всегда на словах, любовь к родине - всегда в поступках. Цель всегда оправдывает средство. Быть загнанным, как зверь - вот удел писателя в России. Родину не выбирают, как не выбирают восприятие мира.  Когда ты служишь родине, ты ясно видишь свою цель. В этом служении виден Бог. Смысл очевиден. Зачастую ты сталкиваешься с различными препятствиями, которые ставят под сомнения твою внутреннюю сущность. Стоит ли переступать через себя и свои внутренние убеждении во славу идеи? Этот вопрос всегда останавливает на полпути, ты медлишь и боишься. Всегда найдешь оправдания своей подлости, если перед тобой будет сиять символ, воспетый общественностью. Но от себя не уйти.  То, что объединяет всю Россию, то, к чему будет стремиться каждый, миг в пьяном рае, безвременье в мировом поле - это миг в пьяном русском рае. Как получить этот миг пьяного русского рая для всех? Куда ты держишь путь, тартана уроборос, и где опустишь ты копыта? Мир навязан богами свыше. Ты лишь можешь тешить себя иллюзией, что ты молчаливый наблюдатель. Но ты всегда будешь сопричастен миру. Ты будешь его менять вне зависимости от того, желаешь ты этого или нет. Мы все одиноки. Для кого-то высшее счастье - это иметь один свободный день, всего лишь свободный день этого жестокого мира. За бортом жизни всегда есть лишь одно желание – перейти к действию. Непосредственно быть частью этого мира. Это и есть высшая любовь. Любая история должна иметь конец. Все же мне кажется, что искусство должно давать надежду. Я прожил жизнь в тоске, в тревоге, в волнах любви я видел рай. Теперь меня не видят боги, моя душа - альков страданий зла.
Hey hey, my my;
rock’n’roll can never die.
Желтый фонарь ассоциируется с рыбьим жиром. Алаф-Сал! Христос воскрес! Приятного аппетита.

***

Все мы зависим от других людей, от людей, которые нам не нужны и неприятны в жизни, но так устроен мир. Странно ожидать человека, сильно волноваться и думать о нем, даже если никогда его не видел. Мы живем с образами на экране, они что-то говорят, веселят нас, заставляют нас думать и грустить. Но в последнее время мне кажется, что все эти образы мчатся куда-то в свое теплое местечко, преследуя свои какие-то идеи, и им нет никакого дела до наших жизней.
Им просто плевать.  Они нас никогда не увидят, не узнают нас, мы для них просто массовка. Но мы  искренне их любим, ненавидим, спорим с ними, возносим и презираем их, хотя мы для них по сути - никто. Я прочитал «Коду», и вот поэма движется к развязке, и я волнуюсь услышать автора в живую. Я выбил один телефонный звонок у главного редактора. Кто этот незримый проходимец, который стучит на барабане  мотив моей страны? Все эти причуды насчет: "инвазивно втянула в легкие", "уебанская полигамия", "флизелиновые обои" и много еще всего, что не должно пройти в печать. Но тут устойчивый мир прервал телефонный звонок.
- Здрасьте, это я.
- Кто?
- Сердце русского андеграунда, Алиса Караева.
- Добрый вечер. Что такое имбречаты?
- Просто оставьте это в печати, хорошо?
(на заднем фоне что-то шумело, падали какие-то коробки слышались крики)
- Я бы хотел задать вам самый главный вопрос. Для чего написана «Кода и говорящий с Богом»?
- Давайте следующий вопрос. Это мой фатум, вот и все.
- Видеоинтервью не хотите?
- Зачем давать свое  интервью, если в конце ты не можешь поставить любимую песню?
- Почему Кода так наполнена песнями? Практически в каждой главе упоминается отсылка к  какой-либо музыке?
-Я аллигатор! Я мама и папа, которые пришли за тобой! Я вторгаюсь в тебя, нужно подобрать нужные слова, надо строить храм во имя человека, понимаете? В литературе самое главное, на мой взгляд, чтобы читатель услышал музыку души автора. Все тлен, все тлен, как поётся у Queen.
- Queen в Коде не упоминается.
- Значит, уже есть. Если бы после каждой главы в «Коде» читатель слушал песню, значит, все было не напрасно.
- Я бы хотел спросить про наркотики.
- Слушайте, мне некогда, последнюю главу я пришлю скоро. До свидания.
- Подождите, расскажите, что-нибудь о своей жизни.
- Если вы прочли «Коду», то зачем вам мой curriculum vitae , а если вы хотите узнать мой curriculum vitae №8, то вы не читали «Коду».
- А какую бы песню вы поставили бы в конце интервью?
- Artic Monkeys – Do I Wanna Know.
- Хорошо, тогда крайний вопрос, что такое имби? Я перерыл все библиотеки, нет такого слова.
- Ну, типа - стена. Давай, пока.

 Раздались противные гудки. В общем, несмотря на три минуты беседы, все встало на свои места, я говорил с типичным панком постсоветского разлива, без оригинальных мыслей в голове, с обычной серой жизнью. С водкой под пиво в холодные русские вечера, перед бездушным экраном и мечтой о великом апокалипсисе, которая никогда не сбудется.

№8   Куррикулум витэ – (с латинского) - жизнеописание (биография).

***


  Мне вчера дали свободу, что я с ней делать буду? Я слишком дикий сердцем, слишком глупый своими мыслями. Национальная идея, друзья, доктор. Как они там без меня, я к ним сильно прикипел. Наши отцы, то есть прошлое поколение, смогло только развалить Советский союз. Не они его строили, не они придумали великую идеологию. Эти, уже нехило завядшие цветы, наслушавшись The Beatles, решили все расхуярить к чертям. И они нас учили жизни, да и сейчас продолжают учить. Видите ли, у нас клиповое мышление. Закройте свои свободные рты, и отправляйтесь на погост истории, мы уж как-нибудь без вас разберемся, как нам жить и какую музыку слушать. Не то, чтобы мы сегодня презираем прошлое поколение, напротив, мы любим его. Живите сколько хотите, мы вас любим! Вы нам родные, вы - единственное, что у нас есть, и нам будет одиноко без вас. Но никто не смеет учить мое поколение, никто! Именно из-за вас, мое поколение, уже на свалке истории, именно из-за вас мы промолчали, во время революции достоинства, именно из-за вас мы склонили наши несвободные головы во время позорной войны. Никто не смеет, порицать мое поколение! Достал этот сраный ватник. Зачем мне подарил его доктор? Я ненавижу ни правых, ни левых. Я презираю ваши идеологии. Я не вижу разницы между ватным быдлом, которое стоит на День Победы в облеванной майке с Путиным и жидомасонкой, которая говорит, что у меня критическое мышление, потому что я не смотрю зомбоящик. Между вами нет отличия, вы равны. Ты правда считаешь себя избранным, потому что ты смотришь программу А, а не программу Б? В этом твое отличие от серой толпы? Ты прочитал на пару книг больше, теперь, люди стали для тебя серой массой. В жопу этот ватник. Пускай валяется на улице, может быть кому-нибудь и пригодится, хотя в этом дурдоме он вряд ли необходим.
 
  Пустые улицы, одинокие люди, везде эти камеры, боязнь опозориться. Зачем понатыкали везде эти камеры, на машинах, домах, людях. Если ты будешь чувствовать, что тебя постоянно снимают, придётся себя вести, как обычный человек, ничем не выделяться, так страшно опозориться. Ведь страх позора - это кнут времени, если тебя будут все презирать и над тобой смеяться, то жизнь прожита зря, сегодня так поет культура. Это ферма проклята. Кто-то выкинул прям на дороге синюю куртку, на ней  вышита змея, обвивающая широкий ободок бокала. Явно знак судьбы, я отложила пакет красного вина. Надо всё-таки поднять куртку, может кто-то уронил, положу ее на парапет, ограждающий на днях остывшую реку. Зная наших людей, о нее с большим удовольствием вытрут ноги. Погода сегодня прекрасная, наконец-то наступила весна и, как ни странно, нет этой жуткой черной слякоти. Когда я положила куртку, из неё вылетел листок бумаги, я оглянулась, не смотрит ли на меня кто-нибудь. Конечно, нехорошо читать чужие письма, но любопытство взяло вверх.


Мак души твоей

Ученики сказали Ему: Равви! Давно ли Иудеи искали побить тебя камнями, и ты опять идешь туда?
Иисус отвечал: Не двенадцать ли часов во дне? Кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего; А кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним.
Сказав это, говорит им потом: Лазарь друг наш уснул, но Я иду разбудить его. И радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали.
Иисус пришед нашел, что он уже четыре дня в гробе. Многие из Иудеев пришли к Марфе и Марии – утешать их в печали о брате их.
Марфа, услышавши, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой;
Но и теперь знаю, что, чего Ты просишь у Бога, даст Тебе Бог.
Иисус говорит ей: воскреснет брат твой.
Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресенье, в последний день.
Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет;
И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек. Веришь ли сему?
Она говорит Ему: так, Господи! Я верую, что Ты Христос Сын Божий, грядущий в мир.
Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидевши Его, пала к ногам Его и сказала Ему: Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой.
Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих, Сам восскорбел духом и возмутился,
И сказал: где вы положили его? Говорят Ему: Господи! Пойди и посмотри. Иисус прослезился. Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! Уже смердит; ибо четыре дня как он во гробе.
Иисус говорит ей: не сказал ли Я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу Божию?
Итак отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! Благодарю Тебя, что Ты услышал Меня;
Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня.
Сказав это, он воззвал громким голосом: Лазарь! Иди вон.
И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленками, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет.
Тогда многие из Иудеев пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него; А некоторые пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус.
Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит;
Если оставим Его так, то все уверуют в Него, - и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом.
Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете.
И не подумайте, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб.
Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ,
И не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать во едино.
С этого дня положили убить Его.

  Не более, чем примитивный трюк. Этот отрывок из библии можно впихнуть в дешёвый романчик, для обретения большой значимости. Напоминает примечание из Евангелие в начале книги. Золотая рамка, для бездарной картины. Вообще любой, трактующий евангелие под свой вкус, просто лысый павлин, желающий привлечения внимания. Золотая клетка для битой дичи. Очень странно тасуется колода вокабулярия. Я смяла «Мак души»  и выкинула в реку. Навстречу мне бежал миловидный паренек.

  За время пребывания в дурдоме, совсем разучился жить. Все кажется новым, услышал крик птичьей стаи, и был поражен до глубины души. Всегда сначала выкрикивала одна птица, а потом вся стая начала перебивать ее. Мне показалось, что крики стаи чем-то похожи на хор народных песен. Интересно, что чувствуют птицы во время таких песен? Погода была великолепная – весна, снег перестал идти, и  после всего выглянуло светило, озарив чистое небо. Но все же я пожалел, что на нервной почве скинул подаренный мне ватник, я замерзал. Пришлось вернуться, я решил пробежаться для согрева. Когда  приближался, я увидел ее. Это была девушка из моих снов.
- Привет.
- Привет.
- Твоя куртка?
- Да. Мне тут недавно подарили ватник.
- Красивый.
- Я видел тебя во сне.
- Меня?
- Да. Ты прекрасна.
- А, кто ватник подарил?
- Да был тут один учитель, говорил мне много об искусстве и о культуре. Вывел формулу совершенного творчества.
- Типа прострелить голову в прямом эфире?
- Типа того. Сказал, что есть четыре демона искусства. Это деньги, девушки, родители и идея. Если ты создаешь искусство ради них, то у тебя ничего не получится.
- Интересно, я где-то уже это слышала. Мне кажется, есть еще один демон, как ты говоришь. Это смерть.
- Думаю, да. С ним тоже надо бороться, иначе все теряет смысл. Вся жизнь.
- С ним невозможно бороться.
- Есть одно средство. Это любовь, она вечна! Даже пусть это звучит очень банально.
- А кто эти люди? Они тебя знают?
Через широкую двух полосную дорогу, возле памятника голосующего Ленина,  стояли три человека. Один был в очках среднего возраста, второй в белом халате, как будто стереотип врача из кино. А третий был лишь образом, не было понятно, человек  ли это вообще. Оно держало в руках бутылку пива, поднося его раз за разом к безликой физиономии.
- Знаю одного. Черт возьми, он отстанет от меня, только когда получит свое, – сказал А.
- А что он хочет? – спросила я.
- Счастья, для своих. Ладно. СВО-БО-ДЕН! – крикнул А. ортодоксальному Ленину.
- Ты слышал, что он сказал!? – закричал доктор.
- Что уважай?- спросил издатель. – Не слышал, фраза оборвалась, как раз проехали машины.
- УВАЖАЙ РУССКИЙ РАЙ! – прокричал доктор, и помчался восвояси.
- Я думаю, они заслужили счастья, они долго этого ждали – сказала Алиса Караева.
- А что дальше? – спросил издатель.
- Теперь мы должны уйти, а уж они сами разберутся. Думаю самое время чтобы сыграть Коду, - закончила Караева.
- А что это такое - русский рай?- спросила я.
- Божество для людей, не нашедших любовь. Теперь  для меня это не важно, – ответил А.
- А как тебя зовут? – спросила я.
- Александр. А тебя?
- Соня. Что было в твоем сне?
- Ты. Знаешь, если просто посмотреть на ладони рук во сне, то можно попасть в другой мир.
- Чудеса.

На голубом небе стрела амура пронзила два молодых сердца, с предельной точность и без страха.