Нарцисс Араратской Долины. Глава 3

Студент Юра учился в МАРХИ, прибыв в столицу из казахского городка Шевченко: сей городок находился в пустыне, на берегу Каспийского моря; и он был назван в честь великого украинского поэта, который там томился в ссылке. Про жизнь Тараса Шевченко я тогда ничего не знал; и я не знал, что этот выдающийся человек умел прекрасно рисовать, а не только сочинять стихи, и этим он был похож на поэта Лермонтова. И вот за какой-то там невинный стишок, его забрили в солдаты, и сослали в этот, богом забытый, неласковый край, где даже нет пресной воды. Мало того, поэту было запрещено там рисовать; и не какие-то там карикатуры на царя и на его придворных министров, а даже простые акварельные пейзажи и портреты.  Воистину, царский режим, во времена Николая Первого, был чрезмерно суров к своим критикам, и допускал явные нарушения прав человека. Шевченко не мог ни рисовать, ни сочинять стихи; и если бы не добрые господа офицеры, которые ему сочувствовали и немного помогали, то он бы там сгинул или сошёл бы с ума за эти семь лет, проведённые в этом бескультурном крае, где не с кем было поговорить на возвышенные темы. Вернувшись из этой ссылки, Тарас Шевченко ещё совсем немного прожил. На свободе он вдруг начал сильно выпивать, и умер, недожив даже до сорока восьми лет. Вот такая вот не очень весёлая жизнь…

                Студент Юра проживал в просторной трёхкомнатной квартире в самом центре Москвы, - прямо на улице Герцена, названную в честь великого публициста и свободного мыслителя, который где-то там, возможно, иногда жил и прогуливался будучи юным студентом Сашей. Герцен потом перебрался на Запад, чтобы продолжить там свою революционную борьбу с самодержавием, и издавать там свою лево-либеральную газету «Колокол», в которой не было никакой царской цензуры. Наш добрый царь Александр II был сильно недоволен этой пакостной и клеветнической газеткой, но ничего не мог поделать. Он просил своих западных родственников-монархов унять этого болтуна, но они так ничего и не делали, находя это нарушением прав человека и свободомыслия… Газета «Колокол», по словам Ленина, разбудила российскую молодёжь; и эти нигилисты и безбожники начали взрывать кареты с нашими царями и стрелять из наганов в наших премьер-министров. У Герцена же, жена загуляла с каким-то немецким поэтом, вследствие чего он сильно затосковал и начал гулять с женой своего друга Огарёва. Герцен так и не вернулся никогда в родную его сердцу Москву, и умер в Париже, в тот же самый год, когда родился наш дорогой Владимир Ильич…

                Квартира же эта,  студенту Юре досталась во временное пользование, как работнику метлы, от московского Жэка; тогда в Москве многие иногородние студенты так жили и подрабатывали метя и убирая дворы и улицы. Этот шестиэтажный дом под № 22, находился прямо напротив театра имени поэта Маяковского и замечательной пельменной, в которую я иногда любил голодный забегать с Арбата. Театра же этого, из красного кирпича, построенного по проекту архитекторов Терского и Шехтеля, я никогда не посещал, так как не очень интересовался театральной жизнью, предпочитая смотреть кинофильмы в разных там кинотеатрах. Возможно, что это было следствием моей недалёкости и малокультурности, которая мне не позволила стать театралом. Если я и был в театрах, то это были походы, как говорится, за компанию, а не по собственной инициативе… Помнится, мне пришлось раза три смотреть спектакль «Служанки» Романа Виктюка, - это был тогда самый популярный и модный  режиссёр. Там мужчины играли женские роли! Одна моя подружка очень любила его постановки, и постоянно покупала дорогие билеты на эту вакханалию чувств… Меня же, эти переодетые мужики, которые очень старались походить на жеманных неврастеничных барышень, не очень возбудили. Всё-таки, на настоящих полуголых женщин смотреть намного интересней, да я и не очень понял смысла происходящего. А вот, музыка мне  очень понравилась: там громко звучала какая-то трагическая французская песня, от которой мурашки по коже бегали. Музыка на меня сильно воздействует, - я очень чувствительный человек…

                На углу же этого дома, где проживал студент и дворник Юра ещё находилась популярная у хиппарей забегаловка-кофейня, - они её называли, - «Вавилон». Потом она стала обычной рюмочной, и туда очень любили захаживать простые интеллигентные москвичи, после службы. И я там тоже несколько раз сиживал, в компании с друзьями-художниками… К этому Юре меня привёл мой арбатский друг, архитектор Коля. Николай Николаевич тоже иногда выставлял свои работы на Арбате. Я с ним в то время сильно дружил, и он мне всячески помогал, будучи старше меня на двадцать с чем-то лет, и испытывая ко мне отеческую симпатию… В тот период, - а это был январь 1989 года, - я немного «зажился» на тушинской квартире у экскурсовода Севы, и ему явно поднадоел. Я начал искать новое место, куда бы можно было вписаться хотя бы ненадолго. Архитектор Коля мне предложил хороший вариант: есть у него один знакомый студент, и ему нужен помощник, чтобы убирать снег и долбить лёд на его участке; знакомый этот, правда, немного странный и чуть-чуть с лёгким приветом. Я сразу же согласился, так как этот вариант меня устраивал. В общем, Коля меня к нему привёл, и так мы познакомились.

                Студент Юра страдал от резких перепадов настроения. Был, можно сказать, немного, как говорится, психом: сидел на колёсах, которые ему прописали врачи. Так что мне не надо было платить за жильё, - надо было помогать иногда убирать снег и больше ничего. Участок был небольшой:  где-то сто с небольшим метров в длину и несколько метров в ширину (тротуар по которому ходили прохожие). Это - сама улица Герцена, в районе пельменной, и кусочек - в Собиновском переулке, что напротив театра имени поэта Маяковского. Ничего страшного и кошмарного меня не ожидало. Физической работы я не боялся, будучи довольно выносливым и сухопарым. Признаюсь, меня немного пугал сам Юра с его нестабильной психикой…

                Студент Юра был крепким, высоким парнем; в прошлом он занимался боксом; с пухлыми губами, широкими скулами и немного остекленевшими голубыми глазами, которые  прятались за немного насупленными бровями. Он был примерно мой ровесник, может, чуть-чуть  постарше. В общем, Юре я понравился, и он пустил меня к себе жить. Я тогда многим нравился: во мне было что-то симпатичное и даже, можно сказать, духовное; несмотря на свои странные рисунки, в реальной жизни я был вполне нормален. Буйным психом я не был, и в психотропных и успокоительных лекарствах не нуждался. Возможно, если бы меня показали тогда врачам-психиатрам, то они бы мне что-нибудь и прописали; как моему другу Ване, о котором я потом расскажу. Психиатрия – это дело очень тёмное: шаг вправо, шаг влево – и ты уже псих или маньяк. В детстве у меня была книжка, которую я очень старательно изучал, - это был справочник по психосоматическим расстройствам,  для студентов медвузов. Чего я там только не находил! Очень много там было полезной информации: это когда человек ещё не псих, но у него наблюдаются разного рода странные отклонения, причины которых очень загадочны и врачебной науке малопонятны. В основе всего этого, конечно же, лежит - Страх Смерти или, вернее, страх реальной жизни… А если человек вообще ничего не боится, то он тогда полный и совершенный психопат. Как какой-нибудь император Наполеон. И такие опаснее всего… А тихие шизоидные личности, в основном, опасны только для самих себя…

                Итак, я поселился в центре Москвы, на улице Герцена, очень недалеко от своего, так сказать, рабочего места на арбатском заборе; где-то полкилометра пешком по симпатичному Собиновскому переулку, и я уже на Арбате. Я тогда стоял в самом начале этой пешеходной улицы; и вывешивал свои графики на заборе, - напротив ресторана «Прага». По вечерам немного помогал Юре, который  меня не грузил лишней работой и не эксплуатировал. При мне, студент Юра даже как-то заметно ожил. Видимо, я в него что-то такое  вдохнул. Он явно не любил одиночества: ему было скучно с самим собой долго находиться. Книжек он особо не читал, и его больше интересовали  девушки. Он мне жаловался на свою застенчивость и на то, что у него давно не было подружки. Я ему давал свои шутливые советы, желая ему поднять настроение и это у меня получалось.  Видимо, у меня был некий талант и способность к психиатрии. Конечно же, я многих вещей тогда не знал и, что говорить, мало разбирался в людях и не лез в черноту их души. Я тогда не очень-то понимал и самого себя; и если в голову лезли мрачные мысли, то я с ними боролся: и лучшее средство для меня были прогулки на свежем воздухе и, конечно же, зарабатывание денег на Арбате. Когда есть деньги на еду, сигареты и крыша над головой, то какие могут быть тёмные мысли?.. Мы с Юрой несколько раз гуляли по Москве, и довольно весело общались; обедали в студенческой столовой при Мархи, где  можно было недорого и вкусно поесть, и куда приходили красивые и стильные девушки. Мне очень нравилась лёгкая студенческая атмосфера, и я завидовал Юре, который был настоящим московским студентом. Но из-за перепадов настроения ему было тяжело учиться, но я этого тогда не понимал. Вскоре ему надо было на недельку съездить домой к родным, в свой город Шевченко.

                Я остался один, и мне тут же стало не по себе: жить одному в большой этой квартире, мне было как-то страшновато; и я в тот же день привёл на эту замечательную квартиру своего нового приятеля с Арбата, с которым недавно познакомился. Его звали Вадим, и он производил приятное впечатление, - молчаливый, малопьющий, спокойный художник, с внешностью Иисуса Христа.  Длинные волосы и лёгкая бородка… С нами рядом стояли ещё две художницы, которых звали Лена и Таня. Мы их тоже с собой пригласили, чтобы не было скучно. Лена была высокая темноволосая широкобёдрая сексапильная барышня, которая была очень не глупа и любила поговорить. Она много хипповала и часто ездила в Прибалтику со своими друзьями-хиппарями. Таня, её близкая подруга, была ростом маленькая, худенькая, похожая на подростка-тинэйджера и тоже была не глупа. Она была близорука, как я, и носила очки…

                Несколько дней мы довольно весело прожили вчетвером. Вадим стал половым партнёром большой Лены. Они друг другу очень даже подходили. А мне досталась маленькая Таня. Никакого группового секса у нас там не было, и всё происходило в довольно пуританских традициях. Маленькая Таня, в прошлом, занималась лёгкой атлетикой, - она ходила длинные дистанции  спортивной ходьбой. К сексу же она относилась очень положительно, и никакой  девичьей стыдливости в ней совсем не наблюдалось, и к тому же она была немка: в ней жили германские, так сказать, гены.  Она легко обнажалась, и ей это было совсем не стыдно. Лена говорила, что Таня была нудистка: быть голой или быть одетой, - для неё разницы особой не играло...                В её рисунках, которые Таня, как и я, продавала на Арбате, тоже ощущалась, как и у меня, эротическая атмосфера; хотя её графики были более абстрактны, прямолинейны и архитектурны. Тане очень нравились мои черно-белые графики, да и я сам ей тоже нравился. Не могу сказать, что я смог её полностью тогда удовлетворить: мне, говоря честно, даже не особо хотелось этим всем с ней заниматься, и эта маленькая женщина меня не очень возбудила. В ней было что-то такое мальчиковое, - она была не совсем женщиной. Я не имею в виду, что она была мужчиной, - нет, конечно же, с этим делом у неё всё было в норме. Я имею в виду, её психологическую конституцию, которая у неё была явно не совсем женская. Про то, что такое бывает, я тогда мало чего ведал. Таня и одевалась как-то не по-женски, и всё время носила штаны, и ходила очень прямо и без женских ужимок. Это потом выяснилось, что она имела склонность к лесбийским отношениям, что, на мой взгляд, очень даже ей подходило. Это было для неё более естественно. Таня не была красавицей и у неё, явно, с мужчинами чего-то там не получалось и не клеилось. И со мной, в том числе. Я же тогда был пугливым пуританином. Никаких фантазий и отклонений от нормы. Никаких таких перверсий и ролевых игр. Всё было, так сказать, очень примитивно и механистично. Как в невинной детской загадке, - «Туда-сюда-обратно, - тебе и мне приятно».

                Долго этим всем  я заниматься психологически не мог, хотя физически был в полном порядке. Видимо, вследствие каких-то там сложных отклонений, в моём не совсем нормальном мозгу.  Я всегда был немного гиперчувствительным интимофобом. К половым отношениям относился крайне настороженно и привык удовлетворять себя сам. Конечно же, таких как я, у нас в СССР были тысячи, если не миллионы. Что мы там знали про все эти тонкости женской конституции? Как там надо, и как не надо… и сколько длится оргазм у нормальной женщины, и что надо говорить после интима и коитуса. Я, конечно же, знал про это странное слово – ОРГАЗМ. Его я вычитал в одной книжке, которая называлась – «Женская сексопатология», автором которой был профессор Свядощ. Книжка эта была крайне познавательна. Она тоже была издана для студентов медвузов. Именно в ней-то я и прочёл про женщин, которые хотят быть мужчинами. И что они одеваются, как мужчины, и испытывают влечение к другим женщинам. И ещё про то, что чувствительные области у женщины могут располагаться в совершенно разных областях её тела. Женщина устроена намного сложней и тоньше, чем мужчина. И какой-то там неприятный  громкий шум за стеной, может её сделать холодной, и поэтому половой акт для неё будет крайне неприятен. Да и разные там запахи тоже имеют большое значение. И у женщин очень много отклонений от так называемой нормы, но они никогда не будут про это говорить; и этот самый оргазм может у женщины начаться в самый неподходящий момент, в каком-нибудь непонятном месте. Даже в музее, перед какой-нибудь картиной Рубенса или в театре, где играет её любимый актёр Смоктуновский. И она потом может на этом сильно зациклиться, и ей будет необходим добрый врач-сексопатолог. Только где найти этого врача? Таких врачей, как профессор Свядощ, у нас в СССР, практически, не было… И поэтому, большинство советских женщин были, в сексуальном плане, совершенно неудовлетворённые. И они про это не знали… и не знали, куда девать эту скопившуюся тёмную лунно-венерианскую энергию… и характер у них от этого неуклонно портился.

                Таня была вторая женщина, с которой у меня был так называемый половой акт; про первую женщину я расскажу попозже, или, вернее, напишу… Продолжать с Таней встречаться я, честно говоря, не хотел, ввиду того, что она мне не очень нравилась. Я имею в виду физическое притяжение. Сейчас бы я так не стал глупо с ней рвать, так как  все эти притяжения, по большому счёту, не имеют большого смысла и значения. Смысл имеют только душевные и духовные притяжения. Физиология же наша глупа, и животные наши инстинкты ужасно примитивны. Будь Таня чуток поразвязней, и пользуйся она яркой косметикой, то она больше бы привлекала мужской интерес. Таня же была слишком умной, и вела себя очень скромно. Она не стала мучить меня своей любовью и потихоньку отошла в сторону. Таня потом, всё-таки, стала окончательно лесбиянкой и уехала жить в Германию…  А Вадим с Леной стали супругами, и начали вести общее семейное хозяйство: они очень гармонично друг к другу подошли; и я, можно сказать, их свёл на этой квартире на улице Герцена.