Нарцисс Араратской Долины. Глава 4

Вернусь же в то лето 1989 года, с которого я и начал свои воспоминания; свои, так сказать, достоверные и правдивые мемуары, где я буду стараться быть точным. Разве что, могу быть не всегда до конца откровенным, так как полностью откровенными могут быть только юродивые идиоты.  Мемуары – это не сеансы психоанализа с пристальным разглядыванием всех своих обид  и сексуальных комплексов. Хотя, и этому тоже надо уделить немного внимания. Честные мемуары пишутся крайне редко. Не все могут быть Жан-Жаками Руссо, Марселями Прустами и Фёдорами Достоевскими.  И опять же, мемуары интересны те, которые были написаны известными и великими людьми, как, к примеру, Уинстон Черчилль или Шарль де Голль. Кому интересно читать мемуары какого-то там неизвестного художника или простого сантехника? Разве что из любопытства… к чужой, так сказать, Судьбе. И все, без исключения, в своих мемуарах себя немного возвышают, а других же - чуть-чуть принижают.  Возможно, бывают исключения, где мемуарист себя выставляет, как полного чудака, который всю свою жизнь потратил на какие-то глупости, и взывает к потомкам со слёзным напутствием не тратить своё младое время всуе, и пользоваться любой возможностью оказаться наверху, и твёрдыми шагами идти прямо к своей жизненной цели. Если она, конечно же, есть…

                Где-то в середине месяца июля, я всё ещё жил у экскурсовода Севы, на его замечательной тушинской квартире; и мне именно туда, из прекрасного города на Неве, позвонила та самая Светлана, о которой я писал в начале своего мемуарного романа. Девушка из Донецка поселилась там, в студенческой общаге, и у неё там всё было в полном порядке. Её детский звонкий радостный голос начал меня убеждать срочно приехать к ней. Она нашла место в студенческом общежитии при художественном институте имени Репина. Это на 4-й линии Васильевского острова. Приезжай сюда, я очень буду рада, и здесь есть свободные места и здесь очень хорошие люди…

                Недолго думая и мало размышляя, я собрал свою небольшую походную сумку, поехал на Ленинградский вокзал, купил самый дешёвый билет на вечерний поезд, и отправился в город, который раньше назывался Петербургом или Петроградом, но потом был переименован в честь нашего великого Учителя и Вождя Мировой Революции. Надо сказать, что городов переименованных в его честь, у нас в СССР, было великое множество.  Удивительно, что Москву не стали переименовывать в ВИЛЕНГРАД или во ВЛАДИМИРИЛЬИЧЛЕНИНГРАД, и оставили всё как есть. А сколько у нас было имён в честь этого замечательного человека, который хотел всем бедным и убогим людям добра и счастья. Мою маму назвали именем – Нинель, и если её имя прочесть справа налево, то получится – ьЛенин…

                Это был ежегодный период поступления в творческие и художественные вузы, и общежитие, в котором мне посчастливилось тогда недели две пожить,  было полностью забито абитуриентами, со всего нашего необъятного СССР.  Бойкая Светлана, сумела меня туда вселить, и  мы с ней спали рядышком на раскладушках, в большом актовом зале среди абитуриенток… Времена были чудные и уже не такие строгие. Да и, видимо, мой облик не вызывал какого-то там подозрения, и я довольно легко и без проблем вписался в этот юный трепетный эгрегор девушек, мечтающих поступить в престижный ленинградский вуз. Насколько я помню, большинство из них поступало на искусствоведческий факультет, и туда шли, в основном, представительницы нежного пола, чтобы потом работать в разных там музеях. Юноши же поступали на другие факультеты, мечтая стать великим художниками и скульпторами. О, как я им завидовал. Сам я себе уже казался стариком, ведь мне совсем недавно исполнилось двадцать три года, в этом возрасте уже поздно куда-то там поступать.  Да я и совершенно перестал про всё это думать, хотя заноза всё равно где-то там застряла внутри моей гордой и тщеславной души.  Я чувствовал себя тогда полным аутсайдером…

                До этого, в Ленинграде я был всего лишь один раз. Я там очутился, четырнадцатилетним подростком, будучи юным пловцом. Наша сборная Армении по плаванию прилетела туда на спортивные сборы, в мае месяце, 1981 года. Город Ленина меня, молодого безусого ереванца,  очень тогда поразил этими своими пространствами, мостами и  роскошными домами на Невском проспекте. Можно даже сказать, немного ошеломил этим, пропитанным морем, свежим воздухом и прямизной мистически-длинных улиц. Конечно же, мне там очень понравилось. И я бы хотел там навсегда остаться жить... А может я там когда-то и жил?.. Не знаю. Возможно, всё это мне что-то напомнило, и что-то зацепило внутри моей детской души. Не случайно, я потом так стал любить читать романы Достоевского, и его проза мне совсем не казалась мрачной и грустной. Фёдор Михайлович мне всегда очень нравился. И я удивляюсь, как его у нас, в атеистическом СССР, не запретили. И добрый князь Мышкин, - Идиот, - был у меня любимым персонажем. Возможно, что я и сам потом стал немного похож на этого идиота… который говорил не думая, всё что лезло изнутри. Князь Мышкин потом плохо кончил, и он окончательно спятил, и меня конец этого трагического романа, помнится, сильно потряс...  И тут мне кажется, что Достоевский был неправ, и он перегнул литературную палку. Нельзя было убивать Настасью Филипповну! Надо было её отправить в монастырь замаливать свои грехи… А князь Мышкин должен был стать революционером. Фёдор Михайлович оказался в плену своих болезненно-пессимистических и реакционных идей…

                Помню как мы, с моим другом Димой Носовым, совершали поздние прогулки по Невскому проспекту, вместо того, чтобы отдыхать после утомительных тренировок в бассейне.  Нам потом за эти нарушения спортивного режима, тренера сделали нагоняй и выговор. Хотя, они тоже погуливали, и бывали вечерами не очень трезвыми. Втихаря, видать, выпивали с местными молодыми тренершами. Мы жили в спортивном интернате, где воспитывались лучше пловцы страны. Там нас хорошо и вкусно кормили, - бери и ешь, сколько хочешь, там был шведский стол, со  всевозможными салатиками и компотами. На детский спорт наша великая держава тогда денег не жалела. Чтобы спортсмены потом защищали честь Родины и доказывали своими победами преимущества Социализма. И вот, спустя восемь лет и два месяца, я вновь оказался в Ленинграде. Времена же были уже совсем другие. Более нервные и суетливые, и я бы сказал, что в атмосфере чувствовался какой-то надвигающийся хаос. Люди ходили толпами какие-то возбуждённые и слегка потерянные, от всей этой горбачёвской Перестройки. Возможно, - это мне показалось, так как я тогда пребывал в каком-то нервном состоянии. Ведь, как известно, если внутри тебя беспокойно, то и снаружи всё будет казаться таким же неспокойным и шатким. Как я потом уже понял, иногда приезжая в этот прекрасный поэтический город, - в нём сильно обостряется чувствительность. И на тебя сразу же накатывает какая-то странноватая полудремотная радость, и начинает казаться, что ты на самом деле спишь. И люди все какие-то странные и заторможенные, и ходят как-то по-другому. И это пограничное состояние, у меня там происходило постоянно; и чтобы немного не так укачивало, нужно было немного употреблять алкоголе-содержащие напитки; и тогда всё как-то приходит в относительную норму, хотя всё равно, непонятная эйфория не проходит. Многие москвичи, поэтому туда и ездят расслабиться от своей круглой и тесной Москвы. Всего-то каких-то шестьсот километров на северо-запад, - и ты, можно сказать, переехал из Азии в Европу.  И это было на самом деле так. И я совсем не сгущаю краски… И я себя, конечно же, всегда там чувствовал азиатом, кем я, в принципе, всегда и был. Культурным азиатом, прочитавшим много ненужных книг, но от этого не ставшим настоящим вальяжным европейцем. А вот в Москве, я себя азиатом не чувствовал… здесь я был если и не полностью «свой», то и не совсем чужой. Всё-таки, в Москве я появился на этот Свет.

                Приезжать в совершенно чужой город, где ты никого не знаешь, надо бы с запасом денег. Я же, насколько я помню, этого запаса практически не имел. Я на что-то там понадеялся, будучи тогда молодым человеком с не очень предусмотрительным образом мышления.  У меня был только запас моих графических работ,  которые я намеревался в Ленинграде продать, зная, что там есть место, где художники продают свои картины. Про это мне сообщила Светлана, и поэтому-то я и отправился в путь, не имея с собой особо денег; и сразу же почувствовал себя немного не в своей тарелке. Я совсем не мог  расслабиться, чтобы  получать удовольствие от великолепной архитектуры, со всеми этим Исаакиевскими соборами и Аничковыми мостами, Медными всадниками и Летними садами; гуляя  белыми ночами, кушая вкусные ленинградские пирожки и тихо запивая их портвейнами. Моя та наивная беспечность меня сейчас изумляет, и даже как-то восхищает. Это же надо быть таким оболтусом, чтобы совсем не предусматривать того, что могут возникнуть трудности с реализацией моих рисуночков. А с другой стороны, если бы я копил деньги на эту поездку, то никогда бы этих денег не скопил, и вообще бы никуда не дёрнулся. Именно эта полусумасшедшая девушка из Донецка на меня так тогда подействовала. Ну, вот я и поехал, имея совсем немного рублей в кармане, и которые у меня вскоре закончились.

                Художники выставлялись в, так называемом, Катькином саду и на Невском проспекте. Я сразу же почувствовал себя немного одиноким и потерянным.  Ночевать мне было где, а вот денег совсем кот наплакал, и к тому же сигареты кончились. Курил же я тогда довольно много, хотя курить начал всего лишь год назад. И курить меня вынудила одна женщина, которая и лишила меня девственности. Она мне говорила, что курить мне очень к лицу, и что я выгляжу более мужественным, когда курю. И я, как глупый подросток начал курить и отравлять свой юный организм, и курил я всякую дрянь, и в лучшем случае, у меня были болгарские сигареты с фильтром. А в худшем же, приходилось довольствоваться каким-нибудь «Дымком» или «Беломорканалом». Бывали и кубинские сигареты, которые назывались «Partagas», курить которые было очень тяжело; они были крепкие, ядрённые, и после одной затяжки тут же начинался кашель. Зато курение мне позволяло справляться с нервным и сексуальным напряжением. Выкуришь сигаретку, - и как-то на душе становится спокойно, и с дымом уносятся все жизненные проблемы. Это не просто дурная привычка, - это некое спасение от внешней агрессии и от печальных дум… и к тому же, это хороший повод  для девушки заговорить с молодым человеком: «Молодой человек, а у вас не будет сигаретки?»…

                Я начал стоять со своими графиками в Катькином саду, где-то там уже на задворках, куда мог встать. Выставлять свои работы там можно было свободно, и никто на меня не наезжал и не обижал. Народу же там проходило  мало, и никто у меня ничего не покупал. Это был не жизнерадостный многолюдный Арбат, к которому я так привык.  Несколько дней я, можно сказать, страдал от этой внезапной пустоты в чужом города.  А потом я начал знакомиться с интересными людьми, и меня немного хандра отпустила, и жить стало как-то повеселей, и я там не умер голодной смертью и даже сумел что-то продать. Это всегда так бывает, - когда ты находишься на самом краю отчаяния, то откуда-то приходит помощь, и здесь можно задуматься и порассуждать. Почему так происходит? И есть ли это помощь от каких-то там духовных сил, которые тебя испытывают на прочность. Сколько ты сможешь выдержать. Если ты слабый, то тебе даются слабые испытания, а если ты сильный, то и страданий тебе выдают на несколько человек… Глупости! – скажет атеист и тоже будет немного прав. Сам же я тогда не был ни атеистом, ни верующим. Я, можно сказать, пребывал в состоянии лёгкой дрёмы и просто жил и наблюдал, и мало чего понимал. Мне хотелось быть свободным и заниматься творчеством. И, конечно же, иметь свой угол и какие-то деньги на простую жизнь. А кто этого не хочет? Все этого хотят. Все хотят быть свободными и заниматься любимым делом. И денег иметь столько сколько надо... И вот тут начинается главная и неразрешимая проблема. Сколько же денег нужно свободному и творческому человеку, для того чтобы чувствовать себя весело и хорошо...

                Я потом ещё неоднократно бывал в этом городе-сне, и мне всегда там бывало как-то беспокойно, хотя и радостно. Причина этого состояния вполне понятна, хотя и загадочна. Мне беспокойно потому, что я вырос в горной местности и мой глаз привык видеть какие-то неровности и холмистости. А тут – совершенно ровная местность и абсолютно прямые улицы. И это, разумеется, воздействует на подсознание, и вызывает некое чувство, которое можно назвать пограничным. Местные жители мне тоже казались какими-то другими, и более сумасшедшими, чем москвичи. Хотя, тут можно заметить, что по Невскому проспекту ходили, в основном, приезжие люди. Ни один уважающий себя ленинградец, не будет там ходить туда-сюда. Это я потом уже узнал от одной барышни, которая там училась в университете, и в которую я был влюблён. И она мне показывала разные таинственные и мистические места, с разными там крылатыми грустными ангелами, и куда не особо забредают туристы. Я ведь тоже не хожу в Москве туда-сюда по Красной площади или по улице Горького. Я даже в мавзолее Ленина ни разу в жизни так и не побывал. И внутрь Кремля не заглядывал. Поэтому судить о ленинградцах по людям, которые ходят по Невскому проспекту, - это глупо. По этому замечательному длинному проспекту, от Московского вокзала до Эрмитажа, радостно и нервно ходят, в основном, гости города, и в том числе, многочисленные полупьяные москвичи… А отходить куда-то в сторону им очень страшно, потому что тут же становится очень безлюдно и беспокойно…