На продовольственном рынке

    Часто возникало желание высказаться на эту тему. Зачем? Казалось бы, никакого отношения к литературе не имеет. Но, с другой стороны, забота о хлебе насущном — важнейшая составляющая в жизни многих, а у самых бедных, в смысле малоимущих и униженных, этой заботе подчинено все их существование.               
Все попытки властей наших создать приемлемую систему распределения и доступа к продуктам для населения (оно же "быдло") — тщетны. Вспомните благие намерения А. И. Микояна, еще из сталинских времен — развитие широкой сети пищекомбинатов и заводов по производству готовых продуктов и полуфабрикатов, развитие общедоступной сети столовых и кафе, когда каждое уважающее себя предприятие имело столовую с приличной пищей и невысокими ценами. Это был период действительного прогресса.
И куда ж все делось?

               
    Теперь  мы имеем: рестораны для избранных, рестораны для немногих и сеть сомнительных "забегаловок" с зачастую опасной для здоровья пищей, мягко говоря.  Спасибо "Макдональдсам" и итальянской пицце, но по телевизору говорят: "Продукция — гадость!".
Две проблемы не были решены никогда. Это овощи-фрукты и мясо. А овощные базы?  О, поэма!.. Студентом я провел там много времени. Значит, так! Сортируем в  три кучи: первая — все выбрасываем; вторая — возможно, еще животные съедят; третья — возможно, еще магазины возьмут, — градации размыты.  Правда, надо отметить, когда начали появляться первые гипермаркеты, в них был  привлекательный ассортимент, даже всякая экзотика, но сегодня их фруктово-овощные отделы не отличаются от второй кучи. Надо полагать, опять базы "заели". Хорошее мясо и фрукты можно купить только на рынке. Да и вообще все натуральные продукты, как ни прискорбно, дешевле, чем в магазине, можно купить только на рынке.               
Зачем такая длинная преамбула? — да накипело, вспомнил вот.
 
* * *               

    Хочу рассказать, как мы с женой еженедельно посещаем центральный рынок города  Азова.  Это я от "большой грамотности" говорю "рынок", но базар — как-то больше соответствует.
Поскольку поездка на базар  стала ритуалом, от однообразия меня многое раздражает,— наверное, еще характер такой.  Жена, например, говорит: "То, что мне не нужно,  я и  не замечаю".  Но давайте по порядку:  В радиусе нескольких кварталов — толпы народа  и "стада" автомобилей. Первое, что нужно сделать, приехав на базар, — припарковать автомобиль. А это — задача не простая: редко удается увидеть и успеть занять свободный пятачок  или оказаться рядом с отъезжающим. Приходится совершить несколько кругов в надежде, что успеешь занять освобождающееся место, а зачастую после нескольких неудачных попыток, стараясь создать меньше помех, тем кто двигается, я сижу за рулем и жду возможности опередить других. Наконец оставив автомобиль, иду в условленную точку встречи с женой.                               
Есть такое понятие  "градообразующее предприятие"—  мне кажется, что в Азове им является именно базар. Я понимаю, что высоко поднимаю статус базара, но вокруг него сосредоточена вся городская сфера обслуживания и торговли. Все ателье — здесь, все значимые магазины — здесь, различные мастерские — здесь. Нотариальные и адвокатские конторы — здесь, аптеки и фитоаптеки, "уникальные" народные средства медицины — здесь.

    На тротуаре, ведущем на  рынок, приходится лавировать, обходя молодых людей, чуть ли не насильно сующих тебе в руки различные рекламные буклеты: "Мы открылись, уникальное предложение!  Только у нас Вы можете найти то, что Вам действительно нужно!".               
На тротуаре молодой человек, больной ДЦП,в согбенной позе разложил красочно изданную книгу своих стихов. Я купил из жалости, а оказалось — стихи-то замечательные. Большое спасибо редактору, решившему их издать.               
На тротуаре несколько старушек предлагают все, что нашли в чулане: старые чашки, стаканы и подстаканники, потрепанные книжки, подержанную одежду и обувь, настольную лампу и ручную мясорубку,  утюг, полотняный абажур, чугунную ступку без пестика, прикроватные коврики из лоскутков. Вокруг старушек стайка цыган, желающих по дешевке купить что-то себе, а что-то на перепродажу,  нахраписто оттесняет бомжей-покупателей.               
На тротуаре пожилая, неопрятно одетая, почти слепая женщина, бесконечно ошибаясь, извлекает из баяна звуки, похожие на "Амурские волны". Прохожие кидают монетки в стоящую рядом покоробленную алюминиевую кружку.               
Вообще все пространство вокруг  оглушает невообразимой какофонией. "Золотой!" Магазин "золотой" по очень высокой цене скупает лом цветных металлов. Только сегодня у нас эксклюзивные украшения, со скидкой 50% (!?).  Порадуйте себя и своих близких!" — под отвратительную фоновую музыку вещает динамик, висящий через плечо у рекламного агента который, кроме того, пытается вручить еще  рекламный флаер, на котором все это написано.   С противоположной стороны улицы,  из другого динамика, громко и четко слышны удары барабана и литавр марша "Прощанье Славянки", а из третьего — проникновенный голос Градского поет: "Как молоды мы были, как молоды мы были — как верили в себя". Еще откуда-то доносится: "Рюмка водки на столе".               
Вдруг с оглушительным ревом начинает концерт группа воинов–афганцев. У них серьезная аппаратура и профессиональные инструменты, они все в десантной форме; мужчины под пятьдесят лет, некоторые калеки. Смотреть и слушать их больно. К горлу подступает комок. Им многие бросают не монеты — бумажки.               
Стараешься идти и не замечать этот, в общем-то, раздражающий гвалт, но одна "музыкально–рекламная акция" у стоянки такси — просто иезуитская.  Под неприятную музыку бодрое трио (один голос женский) "задорно" поет: "Пять пять семь девять три…   пять пять семь девять три… телефон наш набери и такси уже в пути",— затем истошный женский голос визжит: "Такси!!.. Такси!!", затем громкий, стилизованный скрип тормозов, и опять сначала: пять, пять… ". И так до бесконечности.               
Мало того, рядом светофор пронзительно накладывает свое: "Пик, пик, пик",— прелесть какая! Непроизвольно хочется найти камень и запустить в невидимый поющий  динамик.  Но  нельзя:  это — хулиганство.  Бедная женщина, продающая рядом квас, общается с покупателями жестами, так как уши закрыты ватными тампонами — достало ее такси.  Хочется верить, что на ночь песнопение выключается. Днем, по крайней мере, оно звучит всегда и очень давно.               

    На подходе к рынку далеко слышен громкий голос, перекрывающий общий гул: " Сумки, пакеты, чистялки",  " Сумки, пакеты, чистялки" (имеются в виду ершики для чистки сковородок). Это кричит пожилая крупная женщина у входа в мясной павильон. Когда бы мы ни приехали на рынок, в течение последних пятнадцати лет, она всегда "на посту", а сколько лет сидела до этого, нам неизвестно.               
В грубых и  обветренных руках женщина эта встряхивает несколько полиэтиленовых пакетов издающих характерный неприятный, громкий хруст. Надо полагать, эти звуки, помимо призывных выкриков, создаются специально для усиления привлекающего эффекта.               
Лицо торговки  от природы смуглое, почти черное, на первый взгляд, это цыганка. Но не цыганка, скорее, судя по крупным чертам лица и большому носу, ее предки имели отношение к грекам или туркам, что в наших краях и не удивительно.  Одета она примерно, как цыганка, в несколько юбок, а в прохладную погоду вокруг ее пояса, дополнительно за рукава повязана большая мужская нейлоновая куртка, полы которой, свисая, касаются грязного асфальта.               
Несомненно, какую-то часть территории вокруг  эта женщина считает своей и ведет себя соответственно. С одной стороны, толпа проходящих людей  потенциальные покупатели — нужные люди, а с другой  раздражают — посягают.  "Ну, ч;, ч; ты тут стал? Отойди в сторону — мишаишь! Во, во!  Закури мине ище тут. От задолбали!",—  говорит громко, с раздражением остановившемуся мужчине. Или другому: "Что ты ото волок;шь, куды волок;шь , тибе чё, товар мой мишаить?"  А если вдруг она в толпе замечает знакомого или знакомую, то громко орет:  "Подожди, Настя! Шо, за мнясом?"  И не дожидаясь ответа: "Я от учора у Зинки взяла таку косточку, — борщ исключительный.  Ну йди, йди — може, ще  есть". Затем, вспомнив об обязанностях, кричит: "Подходим! Сумки, пакеты, чистялки! "   Одним словом — базарная баба. Все они примерно одинаково себя ведут, одни сдержаннее, другие более по-хамски,—  от  воспитания зависит.               

    Прохожу мимо "сумок, пакетов, чистялок", протискиваюсь сквозь толпу очереди за сигаретами под спасительную от знойного солнца крышу овощного павильона. Очередь довольно шустро продвигается, но не иссякает, здесь сигареты всех наименований стоят на 15–20%  дешевле, здесь все они поддельны, но внешне выглядят нормально. Только взяв пачку в руки, вы чувствуете, что она какая-то неправильная, не так ощущается:  для начала оказывается невозможным, потянув за узкую полоску, отделить верхнюю часть целлофановой обертки, чтобы открыть саму пачку.  Далее, добравшись, в конце концов, до похожей на фольгу бумажки прикрывающей фильтры, выясняешь, что она не вынимается легко, а рвется, где попало. И, наконец, фильтр, оказывается плохо приклеенным и пропускает воздух.               
На протяжении многих лет сигаретами торгует симпатичного вида, интеллигентный армянин. Когда-то у него было два стола с тумбочками и стул, огороженные полотняными ширмами, теперь бутик–магазинчик с удобными полками, даже кондиционер имеется. Смотреть, как он работает, одно удовольствие: словно робот, практически не глядя, берет с полок товар, не сделав при этом ни одного лишнего движения; безошибочно в уме высчитывает стоимость и сумму сдачи, и все это быстро, не отвлекаясь. Откуда берется такое количество контрафактных сигарет, остается только гадать!

    Если вы базар посещаете часто, то начинаете замечать такие стороны его жизни, которые с первого взгляда не видны. Например, только после десятков, если не сотни посещений я понял, что одни и те же люди десятилетиями стоят на одних и тех же местах,  торгуя одним и тем же товаром. Даже те, кто разносит напитки или какую-либо легкую еду, постоянны, а если появляются конкуренты, то быстро куда-то исчезают. Особенно монополизирована торговля мясом и рыбой.

    Пройдя мимо сигаретного магазинчика, я оказываюсь в нужном месте — как раз у двери между овощным и мясным павильонами. Здесь есть закоулочек, где можно покурить, где стоит урна, где двое-трое курящих, где больше не поместится, потому что вся остальная свободная площадь заставлена тачками для перевозки овощей и собственно овощами в мешках и коробках — здесь "штаб" овощного павильона, и сюда выйдет жена с приобретенным мясом.               
Командует "штабом" и приданными ей  несколькими мужчинами сомнительного (мягко говоря) вида молодая женщина Наташа, лет тридцати, со странной фигурой. Вернее, дело-то и не в фигуре, тут уж какую бог дал — такую имеем, а в том, как она ее преподносит и как одета, искренне считая, что очень красиво. Мощно развитая грудь с широкими плечами прикрыта бесформенной вязаной кофтой серого цвета, с обвисшими локтями, а ниже, все  плотно обтянуто черными рейтузами до колен, демонстративно выпячивая тонкие кривые ноги и отсутствие зада. Завершают наряд белоснежные кроссовки. Ну, это к слову, к делу это отношения не имеет. Дело свое она исполняет безукоризненно; все овощи выглядят сорванными с грядки только что, на прилавке разложены красивыми пирамидами.               
Наташа придирчиво осматривает качество доставленных  огурцов.               
    — У Петровича взял?               
    — Да,— отвечает пошатывающийся помощник.               
    — Три мешка, вот эти, занеси в будку, а этот отвези ему обратно.               
    — Так он же будет возражать!?               
    — Что!? — скажи ему, пусть засунет их себе в задницу. И сам поменьше рассуждай. Что смотришь?  Быстро!               
    — Наташа! — громкий, почти истошный крик. — У меня синенькие кончаются!               
    — Щас! — Наташа в ответ на крик. И в сторону: — Гришка! Где тебя черти носят? Давай быстро на шестнадцатое место коробку синеньких!               
Вместе с Наташей работает, вероятно, ее сестра, по крайней мере, внешне и в одежде очень похожая, сестра помоложе, еще порывистей и стремительней в движениях. Она торгует самостоятельно, хотя иногда помогает Наташе. Торгует, естественно, самым отборным товаром, и даже внешне заметно, как несколько высокомерно посматривает она на остальных продавцов, — да никто и не возражает.

    Жены моей в условленном месте пока нет. Стою, курю. Наблюдаю. Подходит вернувшийся от Петровича гонец, изможденный до предела, ножки и ручки одной толщины  (как только мешки поднимает), одет в рванье, но вид гордый, независимый — свой человек на базаре, не какой-нибудь там случайный покупатель. Говорит мне: "Дай закурить". И затем заискивающе поясняет: "Вот щас Наташка даст зарплату, пойду куплю, а то ни сигарет, ни зажигалки — все кончилось".  Я отвечаю: "Да пожалуйста, пожалуйста"  Он благодарно кивает. Подходит его напарник, явно выраженный алкоголик, однако с сотовым телефоном, оживленно с кем-то говорит и одновременно обращается к тому, который подошел первым:               
    — Сигарету дай.               
    — Та нету, сам вот у мужика попросил.               
Подошедший вопросительно смотрит на меня. Я даю сигарету. Он, также благодарно кивнув, спрашивает:               
    — Чо, жинку ждешь?               
    — Да.               
    — Ой, та с ними ходить чево покупать — страшное дело.               
    — А то. Я вот пойду в магазин со своей, стою, жду-жду, — силов нет. — А для них это ж первейшее дело,— вступает в разговор первый.               
Из мясного павильона выходит покурить женщина-продавец в переднике, перебивает нашу беседу и, не обращаясь ни к кому конкретно, начинает вещать: «С моря вернулась. Говорила прежде: та в гробу я видала ваше море, шо там хорошего? Подумаешь море? Теперь думаю — дурочка.  Море  такой кайф. Мы так бесились на море. Я так загорела на море»  Я уже ожидал, что она ейчас задерет юбку и покажет, как загорела. Но нет, она продолжила:  «Море — там свои приколы. Море надо понимать. Я вот поехала на море,— теперь буду каждый год ездить. А то живуть люди на море и не видють море".               
Продавец мяса поплевала на свой окурок и ушла, а моих собеседников, тем временем, Наташа куда-то угнала. Но вместо них с монументальным достоинством, с персональным мягким стульчиком выходит покурить пожилой армянин — смотрящий за мясным павильоном. Выглядит очень приятно и даже не лишен какого-то благообразия, но он гроза продавцов мяса. Он следит за ценами, он следит за теми, кто торгует (случайных людей быть не должно), он следит за качеством товара. 
И санэпидемстанция здесь бегает в белом халатике до попы. Бегает с важным видом, но решения согласовывает с ним, а ежели обнаруживаются нарушители, то он звонит "серьезным мальчикам", которые делают с ними что угодно. Смотрящий в отвлеченные беседы ни с кем не вступает.

    Наконец жена приходит с пакетом мяса, оставляет мне его на хранение и бежит дальше по овощному рынку. Я остаюсь на своем месте до тех пор, пока не буду ею отпущен,— я носильщиком при ней работаю.

    Время от времени мимо меня целеустремленным шагом (так скажем)  проходят туда и обратно то одна, то другая, две женщины. Если я за пятнадцать лет посетил азовский базар около тысячи раз, то их встречал несколько тысяч раз.  Они кивком головы здороваются с уважаемым человеком (армянином).               
Одна из женщин — "Ачма".  Хрупкая, как девочка, женщина ходит на протяжении многих лет в неизменных мужского покроя черных джинсах, на голове фуражко-берет, как у Олега Попова, но серого цвета, на шее висит маленький лоток, а на нем прикрытая белой тряпочкой собственно ачма —  пирожок с сыром из слоеного теста.  "Ачма, ачма, ачма!" — громко выкрикивает она, беспрерывно перемещаясь по рынку в разных направлениях. Выражение лица ее озабочено–веселое и утомленное одновременно. Я всегда поражаюсь ее энергичности, а лет ей явно за сорок пять.               
Другая из целеустремленных — "чай, кофе, каркадэ", полная противоположность первой.  Высокая крупная женщина (нет, не толстая, просто массивная, мне казалось, от ее поступи дрожит земля, но только казалось). Она идет молча, внимательно глядя под ноги, стараясь не расплескать горячее содержимое четырех чашек в руках.  На лице — обидчиво-суровое выражение, будто только  плакала или вот-вот расплачется.               
В прошлом году она толкала впереди себя тачку с термосами, выкрикивая: "Чай, кофе, каркадэ!", теперь у нее есть "базовая точка", где напитки готовятся и разносятся адресно — необходимость кричать отпала, что больше соответствует ее угрюмости. Часто думал:  "Или у нее горе какое, или просто такая замкнутая в себе натура,— таких тоже много,— а с другой стороны, какая радость носить чай на рынке?»   

    Наконец все покупки совершены, мы с женой подходим  к автомобилю, загружаем сумки, захлопываем двери и наступает тишина. О радость!..               
Приобретенной еды хватит на неделю, а в следующую субботу снова на азовский базар. Когда жена спрашивает: "Ты не забыл, смотри никуда, завтра же суббота?" — мне становится плохо.