Письмо маме

               
                Здравствуй, мама! Уже в который раз начинаю писать тебе письмо, заранее зная, что не закончу его и никуда не отправлю. Потому что туда, где ты находишься, наши земные письма, к сожалению, не доходят. Да и не надо. Ведь ты и так, наверное, догадываешься, ЧТО я тебе пишу и ЧТО чувствую. Раньше, давно, когда это было возможно, я приезжал на свою родину, приходил на наше старое кладбище, подолгу сидел у твоей могилы. Молчал. Вспоминал то, что ещё можно было вспомнить. К сожалению, очень немногое. Какие-то обрывки, размытые, как старые чёрно-белые фотографии. Вот ты в саду, окутанном белоснежными ароматными облаками цветущих вишен и яблонь, готовишь еду на сложенной из нескольких кирпичей печке.  Вот на ферме моешь огромные, выше меня, блестящие на солнце фляги.  А вокруг чудесно пахнет молоком, лугом, рекой, летом. И руки твои тоже пахнут молоком, травой, теплом и нежностью. Мостки на реке среди камышей. Ты стираешь бельё, отбивая его деревянным вальком, а потом моешь мне голову, намыливая противным хозяйственным мылом. В глазах щиплет, я ору, а ты звонко смеёшься и окунаешь меня в реку, держа за руки. Вот ты убегаешь от меня по дороге, а я пытаюсь догнать тебя. Ноги утопают в песке, я падаю и плачу, боясь, что ты уйдёшь, и я останусь один. Ты возвращаешься, со смехом подхватываешь меня на руки, поднимаешь высоко над головой и говоришь, что никогда-никогда не оставишь меня, что всегда-всегда будешь рядом. Вверху раскинулось необъятное синее небо, яркое солнце слепит глаза, а внизу стоим мы с тобой, как единое целое в самом центре Вселенной.
             Ещё вспоминалась зима, почему-то без снега. По замёрзшей земле в саду ветер гоняет сухие ржаво-красные вишнёвые листья. Деревья вокруг стоят чёрные, воздев к серому небу сказочно переплетённые ветви-руки. Холодно и бесприютно. Я брожу один по саду, затем иду в избу. Там полно людей, не протолкнуться. В сенях у открытой двери, отвернувшись к стене, как тень, стоит отец. Кто-то поднимает меня на руки, и я оказываюсь над всеми, почти у самого потолка. В дальнем углу, под образами с горящей лампадкой, на лавке лежит какая-то женщина с восковым зеленоватым лицом. Мне становится страшно, и я принимаюсь плакать. Нас с сестрой забирает бабушка, отводит в свой дом и по дороге тоже плачет. Какое-то время мы живём у неё, и я очень по тебе скучаю. Бабушка хорошая, добрая, заботливая. Она объясняет мне, что ты уехала очень-очень далеко, показывая в сторону большого холма, нависшего над избами, и когда вернёшься, неизвестно. Я часто забираюсь на его вершину по тропинке, ведущей куда-то дальше, за железную дорогу, к лесу. Но идти туда одному страшно, и я ожидаю тебя под кустом тутовника в конце сада. Приходит бабушка и пытается отвести меня домой.  Я вырываюсь,  кричу, что должен дождаться тебя. Бабушка горько вздыхает, и мы медленно идём в дом, где за столом, подперев голову руками, сидит хмурый дед.
             Потом в моей жизни появляется женщина, которую я стал называть мамой. Своих детей у неё нет, она меня любит, как родного, и я её тоже люблю, но как-то по-другому, иначе. Ведь где-то же есть ты, настоящая моя мама. Тем не менее, низкий поклон ей за нелёгкий труд, заботу, бессонные ночи во время наших частых болезней. Просто за то, что она у нас была. Проходит несколько лет, и я постепенно начинаю понимать, что ты уже никогда не вернёшься, ты умерла. И эта горькая правда повергает в смятение, ошеломляет, причиняет нестерпимую боль и обиду. Я догадываюсь, ОТЧЕГО ты ушла, но не могу понять ЗАЧЕМ. Ведь ты обещала мне, что всегда-всегда будешь рядом. Наверное, эти же вопросы каждый вечер задаёт и бабушка своему богу, стоя на коленях и отбивая поклоны перед иконами в красном углу. А однажды она ведёт меня в церковь, невзирая на мой протест: ведь об этом могут узнать в школе, и потом будут долго песочить. В церкви всё было необычным: лики святых на иконах, горящие свечи, запах воска, какая-то особенная тишина. И батюшка тоже был необычным, в длинной рясе, с большой седой бородой. Он повёл меня куда-то вглубь церкви, усадил на скамеечку и стал говорить. Голос его был тихим, удивительно спокойным и ласковым. Я совершенно не вникал в то, о чём он говорит. Но от его голоса и от него самого исходила такая умиротворённость, что хотелось слушать и верить каждому слову этого немолодого человека. В конце он сказал слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Бог милосерден, он может всё простить. Нет такого греха, который превзошел бы бесконечную милость Божию.  Прости же и ты. Старайся жить в добре и любви». Со временем боль притупилась, обида прошла, мне открылась другая правда: как ни разъединяли нас с тобой – сначала бабка-повитуха, затем старуха-смерть - судьба даровала мне возможность общения между нашими душами. Я понял вдруг, что ты имела в виду, когда обещала быть всегда рядом.
             Будто ураганом пронеслись годы, сложившиеся в целую жизнь. Теперь я уже намного старше тебя и, наверное,  мудрее, опытнее. Холодным рассудком могу оценить любую жизненную ситуацию, Но сердцем… Часто думаю, как могла бы сложиться наша жизнь: твоя, отца, сестры, дедушки и бабушки, моя, если бы ты не сделала ТОТ роковой шаг.  Хотя и понимаю, что у прошлого не бывает сослагательного наклонения. Все они давно уже там, вместе с тобой. Как и большинство всех тех, кто был тогда рядом с ними. Сейчас я очень далеко от своей малой родины, и не имею возможности прийти, как прежде, на твою могилу,  могилы  родных и близких. Трагедия в том, что та родина стала чужой и враждебной, она умерла, так же как и ты когда-то. Её место заняла какая-то другая, и вряд ли я смогу признать её своей. Часто представляю себе знакомые до малейших впадинок и холмиков места своего детства и юности. Вон там, недалеко от кладбища на возвышенности стоит школа, в которую мы ходили вдоль железной дороги. ЧЕМУ там сейчас учат детей? Чуть дальше и ниже виднеется крыша сельской церкви. Той самой, где меня крестили, и куда я однажды ходил с бабушкой. Какие прихожане сейчас  молятся там? Да и молятся ли вообще? А по железной дороге  курсировал пассажирский поезд из Дебальцево. На нём я иногда добирался, опоздав на электричку и торопясь на первую в своей жизни работу – радиозавод. Отсюда, с этой станции, уезжал на Азовское и Чёрное море, в Киев, Жданов, Одессу, Крым, Львов, в далёкую величественную Москву и ещё в более далёкую загадочную Сибирь. Давно уже нет радиозавода и ещё много чего другого тоже нет. И не во всякие места можно поехать. Потому что там тлеет война и всё трещит по швам. Отец, оба деда, братья отца, соседи – они все воевали на той, большой войне. Да и вы натерпелись за два года оккупации, мне бабушка много рассказывала. Сколько не вернулось с фронта, сколько было изувеченных, умерших от голода и болезней… И вот на этих, наших полях и лугах, обильно политых кровушкой, снова убивают, в городах и сёлах нашей с тобой родины не стихает грохот канонад. Ну, это я так, между прочим. Тут уж ничего не поделаешь, остаётся только надеяться на лучшее.
             У меня сохранилась одна единственная твоя фотография, очень старая, пожелтевшая от времени. Неизвестный фотограф запечатлел тебя с моей сестрой на скамейке в нашем саду.  Ты на ней такая молодая, такая красивая, в праздничной кофточке и сарафане ( эта одежда была тогда в моде), на лице спокойствие и немножко грусти. Разные люди говорили, что я похож на тебя, и поэтому буду счастливым.  Счастье… У каждого оно своё, каждый  понимает его по-своему. Я всегда завидовал тем, кто может ежедневно видеть своих матерей, говорить с ними глаза в глаза, обнимать, целовать руки. У меня никогда такой возможности не было. И, тем не менее, ты действительно всегда была рядом и поддерживала в минуты неудач, одиночества, отчаяния. Ты разделяла со мной радость маленьких и больших побед. Оберегала от опасностей, посылая знаки, которые я научился улавливать. Я всегда советовался с тобой, принимая важные решения. Объездив полмира и испытав в своей жизни почти всё, что может испытать человек, я не познал одного: счастья встречи с тобой. И всё-таки я счастлив, что  ты у меня была. И есть.
              Бесконечно, люблю тебя, мама. Мы ведь встретимся с тобой? Я очень-очень на это надеюсь.