Желтый идол Часть третья Гл. 2

Красноармейцы давно охотились за бандой Фрола. Но тот, отлично зная окрестные места, легко уходил от погони, путая следы. Командир отряда выделил одного красноармейца с лошадью, чтобы увезти Дарью и Семку в поселок. Несчастная Дарья не могла сидеть в седле – теряла сознание от боли и головокружения. Тогда было принято решение, что паренек съездит в село, возьмет подводу и кучера, а сам потом догонит отряд. Так и сделали.

Дома у Дарьи теперь не было. Здесь находился сельсовет. Привезли их к знакомой старушке-повитухе, когда-то принимавшей у нее роды. Старушка заохала, запричитала над несчастными. Уложили Дарью на постель. Повитуха сняла с нее окровавленные тряпки, замочила в лохани с водой и золой. Нагрев на печке воды, осторожно обмыла раны на теле.

— Ничо, Дарьюшка, все заживет! Женщина — что кошка, — ее трудно убить! — ласково приговаривала она.

Прокалила над пламенем свечи иголку. Выдернула длинную волосинку из головы Дарьи, протерла тряпицей, смоченной в самогонке, вдела в ушко. Осторожно стала зашивать разорванную кожу на виске женщины. Дарья вновь потеряла сознание.

На следующий день поднялась температура, начался бред. Она звала поочередно Семена, своего отца, сына Семку.

Врачей днем с огнем было не сыскать. Оставалось одно: уповать на Бога.

Бабушка поила больную различными отварами трав. Обменяла обручальное кольцо на старую курицу, которую не могла сварить за весь день. Но бульон получился наваристым.

Молодой организм взял свое — Дарья стала поправляться. Старушка сняла швы с ее головы. Полюбовалась своей работой: вроде бы все ровненько получилось!

Настала осень. Втроем с трудом выкопали картошку, морковь и свеклу. Посолили капусту. Убрали репу, горох и кукурузу. Семка ловил банкой гольянов и пескарей. Проблем с питанием не было. В сентябре 1918 года в домик старушки пришли двое. Представились новой властью и сказали: «Большевиков больше нет!» Вошедшие расспрашивали у жильцов кто они, давно ли тут живут, к какому сословию относились раньше. Дарья все без утайки рассказала. Чего таить — в селе ее знали почти все. Попросила помощи от нового руководства. Высокий мужчина в шинели пообещал: «Ждите, скоро добьем красных, прогоним их за Урал-Камень, тогда и придет ваше и наше время. А пока война — все отдаем на борьбу с большевиками. Приготовьте налог: десяток яиц и мешок картошки».

— Какие яйца, милок, — изумленно спросила старушка, — у нас и курицы-то даже нет!

— Меня не интересует, что у вас есть. Налог, есть налог! — жестко ответил военный. — Не заплатите — будете наказаны!

Старушка и Дарья сели на скамью, ошарашенные «помощью» от новых властей. Деваться некуда, пришлось обменивать картошку на яйца, и вдобавок еще отдавать свою.

Жили очень трудно. Лишения были во всем: не во что было обуться, одеться, кончались запасы, приготовленные с осени. Дарья металась по селу в надежде найти кусок хлеба. От настоящего голода спасала рыбалка и охота. Семка еще больше подрос, окреп. Мать уже без страха отпускала его в тайгу, чтобы ставить петли на зайцев. Старичок, живший рядом с домом старушки-повитухи, отдал Семке старые корчажки. Рассказал, как правильно их ставить в речке. Паренек все схватывал на лету.

Бывали дни, когда на столе, кроме ухи, ничего не было. Слава Богу, кое-как протянули зиму. Семка из леса приносил луковицы саранок, пучки молодой колбы, бутончики борщевика. За огородом полезла крапива, лебеда. Обманывали желудок.

Мальчонка часто спрашивал Дарью: «Где наш папка? С кем он воюет?» Дарья отвечала, что он воюет с немцами далеко-далеко отсюда.

— А он казак? — снова спрашивал неугомонный мальчик.

— Казак, Семка, казак. И ты будешь казаком, когда вырастешь, — отвечала мать.

— Мам, а что надо делать, чтобы быстрее вырасти?

— Больше работать, учиться и кушать, — смеясь, отвечала Дарья.

А саму ночами душили слезы обиды за свою нескладную судьбу: «Как жить дальше? Ни кола, ни двора. Сына нужно учить. Ехать в город? Там тоже голодно. Еще хуже, чем в деревне. Здесь хоть земля и тайга кормит».

В апреле 1920 года по селу пронесся слух: «Белые разбиты под Иркутском. Власть снова захватили большевики».

Дарье было всё равно, кто придет к власти. Надежды на лучшую жизнь не осталось.

В мае 1920 года по селу пошли переписчики. Заходили в избы, переписывали живших там людей. Через неделю собрали сход, представив людям новую власть. Было предложено создать сельхозартели для совместной обработки земли. Пахотные земли перемерили. Наделы раздавались по количеству едоков. Вначале это вызвало бурю восторга. Потом суровая действительность перечеркнула все планы. Не было ни семян, ни сельхозинвентаря. Тягловую силу — лошадей, реквизировали белые и красные. Начавшееся благое дело зачахло на корню.

Летом умерла бабушка-повитуха. Дарья с Семкой остались одни на всем белом свете. Лиха они хватили страшного…

В 1927 году исполнительный комитет Иркутского окружного совета рабочих и крестьянских депутатов объявил о начале колхозного строительства в Иркутском округе. Новая экономическая политика государства позволила подняться на селе предприимчивым людям. Откуда-то у них появилась тягловая сила, новый сельхозинвентарь. Стали нанимать на работу людей, не имеющих «ни кола ни двора». Пошла на такие работы и Дарья.

В селе открыли небольшую школу, куда без особого желания ходил Семка. Мать все время говорила ему: «Семка, учись, будешь большим человеком!» Семка учился, но без должного прилежания. Хотя был умен, все схватывал на лету.

У него появилась странная страсть к раскопкам. Частенько, взяв лопату, перекапывал брошенные участки возле разрушенных домов. Дарья ругалась, что зря только тратит время на поиски неизвестного. Семка же с горячностью возражал: «Мам, ты не представляешь, сколько ценного лежит в земле! Есть клады, которые люди прятали от белых и красных. Найти бы такой клад, тогда нам беды нипочем!»

Дарья только смеялась. А у самой частенько в голове возникали мысли: «Прав Семка. Много чего лежит под покровом землицы. У нас, как помню, был сундук почти полный золотых и серебряных изделий. Были кувшины с золотыми монетами. Где теперь все это? Может быть отец увез с собой, когда покидал Россию?»

Весну 1929 года Семка встретил с радостью — окончена школа — свобода! Пятнадцать лет —  предел обучения.

— Мама, отправь меня в город. Помоги устроиться на работу, — сказал он однажды матери. — Я поработаю где-нибудь год, найду жилье, а потом тебя перевезу к себе.

Решившись на перемены в жизни, Семка, казалось, подрос еще больше. В городе им сразу повезло. На большой тумбе с объявлениями было написано: «Объявляются курсы обучения на машиниста паровоза».

— Пойдешь, Семка? — спросила его мать.

— Не знаю. Опять эта учеба... Мне бы сразу устроиться на работу, — ответил он.

— Пошли, все узнаем, — предложила мать.

Пошли по указанному в объявлении адресу. Их встретил рослый мужчина в черной кожанке, перепоясанный ремнями. Поговорили о планах Семки выучиться на машиниста. И тут же посетовали, что нет жилья и денег. Где бы заработать? Мужчина объяснил, что учеба будет проходить только до обеда, а после обеда всех обучающихся распределяют по объектам. Кого-то отправляют на стажировку обходчиком, кого-то сцепщиком, укладчиком шпал и рельсов и прочее. Жилье — только общежитие. Харчи свои. Будут немного платить.

Семка был несказанно рад изменениям в жизни. Мать вернулась в деревню с облегченным сердцем. Для простого сельского паренька началась новая, необычная жизнь. Задиристый и неусидчивый характер с первых же дней проживания в общежитии привел к драке. Из-за того, что Семку сразу же обозвали «индейцем». Досталось обеим сторонам. Потом помирились, конечно, став неразлучными друзьями.

Появились первые деньги. Семка отсылал матери, сколько мог. Работал на станции ночами, грузил и разгружал вагоны. Мигом пролетели годы учебы. Прошла стажировка, и теперь у Семки был собственный паровоз! Он ломким баском покрикивал на помощника, такого же молодого паренька, прибывшего на стажировку.

— Пару, пару поддай, ленивый башмак! — ругался Семка, картинно сплевывая сквозь зубы слюну.

Паренек суетился, подкидывая в топку паровоза уголь.

Пришел страшный 1932 год. Голод был повсеместно. Все лето над обширными пространствами Сибири висело марево. Дождя за все лето не упало ни капли. Выгорели травы, погибли посевы и домашние посадки. Проносились сухие грозы, вызывающие гигантские пожары. В паровозном депо перешли на карточную систему выдачи продуктов. Семка откладывал небольшую часть, пряча их в дальнем пакгаузе, в железной бочке, чтобы не добрались крысы. Раз в неделю отвозил матери. Мать потихоньку таяла. Похудела так, что одежда на ее теле болталась, как на палке. Семка плакал от бессилия. Однажды, сидя в общежитии за скудным ужином, состоящим из двух картофелин и пары сухарей, принял решение перевезти мать в город.

В комнатку зашли трое его друзей, таких же изможденных от голода, как и Семка.

— Ребята, я так больше не могу! — сказал Витек. — Посмотрите, как жируют некоторые богачи: катаются на тройках, жрут белые булки, объедки кидают собакам. Вы как хотите, а я сегодня «бомбану» одного жирного «кота». Давно за ним слежу. Знаю, как проникнуть в дом. Кто со мной?

Повисло тревожное молчание.

— В тюрьму захотел, Витя? — спросил его Семка. — Там живо тебе мозги вправят, и накормят баландой до сытечка!

Долго сидели, обсуждали, стоит ли идти на это.

— Ребята, поймите, у меня мать и отец умирают в деревне! Недавно похоронили младшенькую сестренку. И еще четверо ждут своей участи, — продолжал уговаривать друзей Витек. — Как хотите, а я пошел!

Он встал, натянул картуз на глаза, и подался к выходу.

— Стой, дурила, — остановили его друзья. — Мы с тобой!

С этого момента жизнь Семки дала опасный крен...

Они тайком пробрались к усадьбе нэпмана. Федька — третий участник ограбления, бросил через забор палку. Лая не последовало, значит, собаки не было.

Перебравшись через высокую ограду по стволу наклоненного дерева, спрыгнули внутрь. Витек уверенно повел к сенцам дома. Отогнув гвозди, они вынули раму и проникли внутрь. Хозяин мирно почивал на утиных перинах, издавая могучий храп. Витек взял подушку с соседней кровати, и накрыл ею лицо спящего. Семка с Федькой придавили к кровати ноги. Тело забилось в судорогах и обмякло.

— Готов, вражина толстопузая! — прошептал Витек. — Свет не зажигайте, ищем и берем самое ценное и уходим.

Подельники прошерстили две комнаты тайного (11 октября 1931 года НЭП официально была прекращена) кооператора. Ничего ценного не нашли. Взяли столовое серебро, да пару безделушек.

— Ребята, давайте осмотрим все помещения. Не может быть, чтобы у этого толстопуза закрома были пустыми, — прошептал Витек.

Нашли вход в подпол. Спустились вниз по крепкой лестнице из плах. Осмотрелись. Чего тут только не было! На полках штабелями лежали различные отрезы тканей, в картонных коробках копченая рыба, сало. В деревянных ящиках консервы, в кульках сахар и конфеты. Стояли ряды бутылок с шампанским. Голод затмил разум. Словно саранча, они налетели на съестное. Наспех жевали, глотали, кашляли, давились. Ели и ели все подряд. Печенье летело вслед за колбасой, запивалось дорогим шампанским. Куски сала чередовались с белыми булками. Тушенка заглатывалась ложками…

Семка плохо помнил, что было дальше — окосел от выпитого и съеденного. Очнулся в какой-то узенькой комнатке без окон, с металлической дверью.

«Тюрьма! — в ужасе заметались мысли. — Расстреляют за убийство кооператора!»

Лязгнули металлические засовы, вошел человек в военной форме.

— Фамилия, имя, отчество? — спросил он. — Откуда родом?

Семка брякнул первое, что пришло на ум. Назвал соседнюю с их деревеньку. Военный, все записав, буркнул: «Пошел на выход!»

— На расстрел поведете? — спросил Семка дрогнувшим голосом.

— А ты куда подумал? — ухмыльнувшись, ответил военный. — Давай, шевели копытами!

Он вывел Семку на улицу, и повел куда-то дворами, держа под прицелом. По пути Семка увидел лежавшую у забора небольшую палку. Поравнявшись с ней, он резко вскрикнул и присел, вроде как подвернув ногу. Конвоир подошел ближе. Арестант схватил палку, резко ударив сначала по нагану, а потом по голове охранника. Тот снопом повалился под забор в крапиву. Семка схватил наган, и, поблагодарив судьбу, перемахнул забор.

Пригнувшись, он огородами понесся прочь от страшного места. К вечеру благополучно добрался до села. Домой не заходил. Залег в зарослях бурьяна на пригорке. С наступлением ночи осторожно прокрался к дому, стукнул в окошко. Мать открыла занавеску, выглянула в открытую створку.

— Кто здесь? — спросила она.

— Мам, не пугайся, это я, — тихо ответил Семка.

— Откуда ты? Что случилось? — засыпала она сына вопросами.

Семка вошел в дом. Он все подробно рассказал матери, утаив лишь убийство кооператора.

— Теперь мне в город дороги нет, — печально сказал он. — С такой смуглой внешностью меня мигом опознают. Попробую устроиться здесь, в колхозе. На следующий день пошел в правление колхоза. Председатель выслушал Семку и предложил должность колхозного пастуха. Семка, оскорбленный до глубины души, ответил, что не для того учился в городе на машиниста паровоза, чтобы коровам хвосты крутить.

— Так ты в технике разбираешься? — спросил его председатель. — Нам привезли паровую молотилку, а как она работает — никто не знает. Давай, иди, изучай, и чтобы через пару дней она тарахтела! Будешь работать за трудодни. На первых порах тебе выпишу пуд муки и литр керосина.

Семен побежал домой, чтобы обрадовать мать. Разобравшись с устройством паровой молотилки, работающей на том же принципе, что и паровоз, Семка к вечеру следующего дня запустил ее в ход. Сбежалось все население небольшого поселка, чтобы посмотреть на невиданную машину.

— Принимай работу, председатель, — сказал новоявленный машинист. — Теперь ждем урожая.

Начались трудовые будни в селе. Жить стало намного легче. В хозяйстве появились две курочки и петушок, парочка подсвинков. К Дарье стал частенько заглядывать местный учитель истории. Одинокий мужичок, потерявший в Гражданской войне всю семью. Во время боя с белогвардейцами прямым попаданием снаряда был накрыт дом, где в подполе пряталась его семья.

Дарья не приближала и не отталкивала его от себя. Человек был приятный. Много знал, любил рассказывать различные истории. Семка часто просил рассказать, как находили клады в разное время. Слушал, затаив дыхание, ни разу не перебив рассказчика.

— Молодой человек, вам нравится археология? — спросил он Семку.

— Нравится! — уверенно ответил он.

Дарья подтвердила, что в молодости Семка перекопал все заброшенные участки, в поисках кладов.

Историк рассмеялся, пояснив, что археология — это наука не только о поисках кладов, и пообещал принести из дома книги по этой тематике.

Семка проглотил их за два дня, попросив принести еще. Читал даже ночь напролет, затеплив старый жировичок. Историк удивился, но принес еще несколько книг. И они были прочитаны за пару дней.

— Учиться вам надо, молодой человек, — все время повторял историк. В Иркутском университете есть кафедра истории и археологии под руководством А.П. Окладникова. Это мой старый знакомый. Если у вас есть желание, то я могу составить протекцию.

— Я подумаю, — ответил Семен.

Осенью 1935 года Семен стал слушателем «школы археологии», как в то время неофициально назывался факультет этнографии и археологии иркутского университета. Учеба затянула с головой. Семену шел двадцатый год. В 1935 году постановлением Совнаркома было разрешено призывать на службу детей казаков. Семен в анкете писал, что он является сыном казака, погибшего на полях сражений с австро-венграми. В класс, где занималась группа Семки, вошел мужчина в военной форме. Назвал его фамилию и вручил повестку. Сборы, слезы, расставание. Мать как-то сразу постарела. Не плакала, просто стояла у вагона поезда, грустно глядя на сына.

Два года службы пролетели быстро. Семка вернулся в родное село, восстановившись на учебу в том же университете.

(продолжение:  http://www.proza.ru/2019/12/06/179)