Солнышко

Анатолий Иосифович давно был на пенсии. Старость, его, потомка польских шляхтичей, застала в Минске. Пройдя ад сталинского лагеря, попал по чистой случайности, в дивизию Костюшко. Ибо был дипломированный медик, и в лагере , его друг , хорунжий Затолочны, сказал, пане Anatoliusz, нас постреляют, всех, скажи, что ты есть медик и будешь служить товарищу Сталину и новой Польше...
После войны , уже пройдя второй ад под Ленино, и дойдя до Зееловских высот, капитан медицинской службы пан Демидович, видевший смерть и разрушения родной Польши смотрел на заходящее солнце. И горечь жгла ему душу и сердце. Вернуться в родной Белосток, иначе нельзя, там Барбара, дети!
И строить новую Польшу, как обещал своему другу ,пану Затолочному, той страшной ночью, в ноябре сорокового.

Отгремели салюты.
Домой. В демебилизационном лагере принесли письмо, пакет. Анатоль дрожащими руками разорвал серую бумагу.
На бланке , каллиграфическим почерком сообщалось, что Барбара Демидович и ее сыновья Анджэй и Ольгерд погибли при бомбардировке города отступающими немецко-фашистскими войсками.
Бобма попала прямо в дом, и по свидетельству соседей, жильцы находились внутри. От дома осталась воронка глубиной в пять метров. Идентифицировать никого не предоставлялось возможным.
Более семи месяцев Анатоля продержали в лагере.
Что может думать поляк в одиночестве, потеряв семью?
Многое передумал Анатоль, ночами волком выл, жить не хотелось, порою думал, лучше бы остался вместе с Затолочным, там, в лагере.
После получения увольнительных документов, попросился уехать в Слоним , в местечковую больніцу.
В Слониме прожівалі дальніе родственніки, и он решил найти уединение и покой в этом старинном польском городке.

Нина работала медсестрой в хирургическом отделени. Он только через пять лет заприметил её. Стройная,поджатые губы, тугая коса, убранная под косынку.
Черные глаза и непонятный акцент, смесь польского, белорусского и украинского.
В какой-то момент, во время операции вторая сестра замешкалась и не успела подать инструмент, а Нина , переспросив его на чистом польском , мгновенно подала зажим.
Они ходили в местный театр, где давали советские пьесы о ударниках комтруда, они смеялись и бродили аллеями старого парка , изредка приближаясь к каналу Огинского.
Доктора заметили, поступило предложение переехать в Минск.
А тут и одновременно постановление о репатриации в Польшу.
Анатоль не спал ночами. Позвал Нину в Польшу. Неожиданно, покладистая Нина, с грустью в глазах, твердо сказала, Tolo, у меня под Туровом мама одна осталась. Шестеро моих братьев и сестер,и все родственники, во рву за Туровом лежат, немец побил.

Минск был столицей, театры, музеи, все это быстро восстанавливалось после войны. Жизнь кипела, хотелось жить и время взяло свое, а свое- это только продолжение рода. Пан Бог дав прыбытак.
Родился сын. В клинике дела шли хорошо, новости из Польши радовали, СССР гремел в мире.
Потом был Афганистан, Польша с Солидарностью.
Цинковый гроб сына из-за речки.
А дальше Анатолю все стало не интересно...
Польша стала свободной, разбился Качиньски, вышли фильмы про Катынь.
Коллеги на кафедре устроили праздник по случаю юбилея...
Бредёт старик по району, идёт настоящий доктор,старая шляпа и деликатно обернутое вокруг шеи кашне. Изредка прохожие вежливо здороваются с стариком, он улыбается и приподнимает краешек шляпы. За 50 лет доктора в нашем тупичке почти каждый знает. Рядышком на потертом ремешке семенит Солнышко, старенькая собачка , породы шпиц. Маршрут давно известен. Обувная - Островского , там за храмом направо , по Немиге закоулками, на Коллекторую, на старое еврейское кладбище , доктор знает, что это место страшных покут несчастных евреев, и от этого ему становиться невыносимо тоскливо, до боли в сердце, и опять - на Обувную.
На Обувной - в кафе, напротив аптеки. Куфаль пива. И домой. Ниночка сделала обед...
Течет время, старый доктор не изменяет маршрут. До самой той минуты , до самого анатомического театра, коему и завещал свое бренное тело...

Идёт Нина по улочкам, вот Юбилейная площадь, вот Островского, вот Немига, кладбище, внизу стадион, мальчишки на нем в футбол гоняют, скоро зима, и не холодно им...
По маршруту Анатоля, Нина идёт, страшно и одиноко ей.
Нина идёт мимо кафе.
Шпиц бросается к двери.
Нина ничего не понимает. Пытается тянуть Солнышко, но та рычит и рвется во внутрь...

....Здравствуйте!
- здравствуйте, Светлана!
Вам как всегда, Анатолий Иосифович?
Да, Света,кружку пива. А собачке- наисвежайший расстегай...

Ой какая знакомая собачка! Здравствуйте!
Хотите кофе?
Нина присела у окна, после прогулки, с непривычки, болели ноги.
Солнышко танцевала у барной стойки.

Барменша быстро сварила кофе и принесла к столику. Посмотрела на старушку, оценив ее аристократический вид, модную шляпку и пальто.
Ей нестерпимо захотелось поговорить с этой дамой из прошлого времени.

И не долго думая , она рассказала историю про загадочного старика с такой же собачкой , про его жизнь, в Польше, о любимой жене Ниночка, о том как прервался его шляхетный род и многого-многое еще.
А собачку он называл моя руденька Барбара и сидел вот тут в углу, брал только кружку исключительно темного пива,говорил перед войною на Маршалковской, в Варшаве , у пана Тадэуша такое подавали.
И слезы блестели в его выцветших глазах, каждый раз , когда он приходил...

А, Вы ,не знали этого старика? Вы так с ним чем-то похожи...