Золотая спичка

                ЗОЛОТАЯ  СПИЧКА

                I
  Когда мы переехали на новую квартиру – в четырёхэтажную «хрущёвку», – мне было всего лишь четыре с половиной года. Однако я уже умел читать, писать и считать – научила мама. Она любила меня больше, чем остальные члены семьи – папа, дедушка, бабушка и сестра. Последняя же вообще смотрела на меня как на стул или табуретку.
  Здесь у меня появился друг – Витька Пономарёв. Он почти всегда сохранял серьёзное выражение лица, словно решал в уме сложную задачу. Помню, как только мы с ним познакомились, он представился не «Витей», а «Виктором».
  Однажды я стоял около своего подъезда и уплетал бутерброд с маслом.
  На бетонной плите, находящейся во дворе, лёжа загорал раздетый до пояса Гоша-дурачок, над которым постоянно потешались. Он был толстый, как бегемот. К лицу приклеена улыбка – добродушная, но странная.
  Тут из подъезда вышел Пономарёв.
  - Коль, кем ты будешь, когда вырастешь? – ни с того ни с сего спросил он у меня.
  - Космонавтом, - не задумываясь, ответил я. – А ты?
  - Ещё не решил.
  И Витька пригладил свои чёрные, как грачиные крылья, волосы.
  Гоша-дурачок поднялся с бетонной плиты и приблизился к нам.
  - Как поживаете, мальцы? – в его глазах заплясали лукавые искорки.
  - Нормально, - отозвался я.
  Пономарёв же промолчал.
  Тогда Гоша обратился ко мне:
  - Могу сообщить тебе кое-что интересное.
  - Что?
  - Давай отойдём в сторонку, чтобы нас никто не услышал.
  При этих его словах Витька презрительно фыркнул.
  Я и Гоша отошли от Пономарёва шагов на двадцать.
  - Слушай внимательно, - произнёс дурачок.
  - Слушаю.
  - К тебе придёт слава.
  - Какая?
  - Этого я не знаю. Но ты станешь известным человеком.
  - Когда?
  - В тот день, когда найдёшь коробок с золотой спичкой.
  Я недоверчиво улыбнулся.
  - Это не шутка, - уголки губ Гоши немного опустились.
  - Откуда ты всё это знаешь?
  - Не важно, - рассмеялся дурачок. И поскрёб ногтями двухнедельную щетину, делавшую его лицо похожим на заштрихованный лист бумаги.
  - А где мне искать этот спичечный коробок? – осведомился я.
  - Где угодно. Только не у себя дома. Понял?
  - Да.
  Гоша опять лёг на плиту.
  А я вернулся к Витьке.
  - Что он тебе сказал? – поинтересовался тот.
  - Нёс какую-то чушь, - отмахнулся я от его вопроса.
  Однако в глубине души я почему-то верил, что пророчество дурачка непременно исполнится.

                II
  Прошло три года.
  Они тянулись невероятно медленно, как тянутся ввысь весенние травинки из земли.
  За это время мне не попалось вне дома ни одного коробка. Но я всё-таки не терял надежду найти золотую спичку.
  В июле 1967 года мы с мамой приехали на отдых в Евпаторию. Ещё мама хотела подлечить меня – я иногда задыхался от скандалов, которые устраивала бабушка.
  Море оказалось шире, чем я думал. Старался разглядеть противоположный берег, но мои попытки не увенчались успехом.
  В мою сторону лениво ползли большие волны, похожие на каких-то неведомых животных. Из воды чёрными полумесяцами выпрыгивали дельфины. И тут же скрывались из виду.
  Мы с мамой остановились в доме одной старушки. Звали её тётя Аня. Она предоставила просторную комнату нам и тёте Оле с дочкой, которые приехали из Москвы.
  Девочка сразу же спросила у меня:
  - Как тебя зовут?
  - Коля.
  - А меня – Света. Дружить со мной будешь?
  - Буду.
  - Тогда давай играть.
  - Во что?
  - В догонялки.
  И мы со Светой принялись бегать друг за другом в яблоневом саду, разбитом за домом тёти Ани.
  Перед сном Света сняла с себя всю одежду и принялась танцевать на кровати. При этом она не сводила с меня глаз.
  Тётя Оля смотрела на девочку снисходительно, с едва заметной улыбкой.
                ------------
  На следующий день мы с мамой гуляли по городу.
  Под ногами то и дело попадались маленькие улитки. Они, кажется, не двигались. А если и двигались, то очень медленно, незаметно для постороннего взгляда.
  На улицах было много детей. И почти все из них – больные. Некоторые даже перемещались в инвалидных колясках.
  Проходя мимо одного двора, мы увидели лежащую на земле молодую дородную женщину. Она лежала неподвижно, с белым, как соль, лицом.
  - Что с ней случилось? – поинтересовалась мама у какого-то мужчины, стоящего рядом.
  - Током убило.
  Я вздрогнул, словно в меня попал камень из рогатки.
  Первый раз в жизни я столкнулся со смертью.
  Потом мама повела меня делать ингаляцию.
  Надышавшись тёплым воздухом из металлической трубки, я, сопровождаемый мамой, зашёл в один кабинет, где меня уложили на кушетку и стали лечить электрофорезом.
  Мама сидела на стуле и читала мне басни Крылова.
  Мне казалось, что к моему телу слегка прикасаются горячие иголочки.
  Внезапно я вспомнил погибшую женщину. И слова Крылова перестали до меня доходить. На эти слова точно нахлынула волна – и унесла их в открытое море.
  Перед моим мысленным взором находилась убитая током.
  Сначала она просто лежала. А потом открыла глаза, поднялась и направилась ко мне.
  Тут до меня донёсся мамин голос:
  - Коль, ты меня слушаешь или нет?
  - Слушаю.
  - Тогда скажи, какую басню я сейчас читала.
  - Про Волка, - наугад ответил я.
  - Басня называется не «Про Волка», а «Волк и Ягнёнок», - улыбнулась мама.
  Я помнил эту вещь. Перечитывал её несколько раз самостоятельно.
                ------------
  Три недели мы с мамой купались и загорали. Я набрал на песчаном берегу целую банку красивых ракушек. Витька Пономарёв умрёт от зависти, когда их увидит.
  И вот наступил день отъезда.
  Мы со Светой поиграли в саду в жмурки.
  Затем девочка уставилась на верхнюю часть моих штанов и произнесла:
  - Покажи.
  Я выполнил её просьбу.
  Тут полил дождь.
  Света убежала в дом.
  Я тоже хотел было последовать её примеру, но вдруг заметил на земле спичечный коробок.
  Поднял его и открыл.
  Тонюсенькие палочки оказались сырыми, как стихи графомана.
  Но золотой спички среди них не было.
  Я тяжело вздохнул и бросил коробок в образовавшуюся лужицу.

                III
  Домой мы с мамой приехали через два дня.
  Теперь я уже не задыхался. Целебный морской воздух и лечебные процедуры мне помогли.
  А спустя неделю мы с Витькой Пономарёвым пошли в школу, в первый класс.
  Меня посадили на последнюю парту в третьем ряду, а Витьку – на последнюю во втором.
  Строгая школьная дисциплина мне пришлась не по душе.
  Классная руководительница была злой, как голодная волчица в зимнюю стужу.
  На одном из уроков она принялась выводить мелом на доске первые буквы алфавита.
  Но меня это совершенно не интересовало, потому что, как уже говорилось, я умел и писать, и читать.
  Пономарёв показал мне листок с изображением какой-то смешной рожицы.
  - Кто это? – спросил я шёпотом.
  - Ты, - ответил Витька.
  - Сам, что ли, нарисовал?
  - Ага.
  - Лучше – нарисуй себя.
  - Сейчас.
  И Витька, перевернув листок, принялся за работу.
  Он так ею увлёкся, что не заметил приблизившуюся к его парте учительницу.
  Та ударила его указкой по голове, ударила сильно, как полицейский – дубинкой.
  - Ты что, приходишь сюда карикатуры малевать? – вытаращила она свои совиные глаза.
  - Какие карикатуры? – спросил Пономарёв, потерев пальцем ушибленное место.
  - Такие! – захлёбывалась слюной эта фурия.
  И снова стукнула Витьку указкой.
  - Выйди из класса!
  Однако Пономарёв продолжал сидеть за партой.
  - Я кому сказала?!
  От гнева классная руководительница стала красной, словно горящее полено.
  Но Витька так и не сдвинулся с места.
  Тогда учительница, ругаясь вполголоса матом, потащила Пономарёва к выходу, вместе с партой.
  И вот Витька уже за дверью.
  Поправив очки на переносице, учительница продолжила урок.
                ------------
  До пятого класса я был отличником. Но потом стал учиться всё хуже и хуже. Причиной тому – эстрадная музыка, которая меня покорила. Вместо того, чтобы как следует учить уроки, я слушал пластинки Владимира Макарова, Олега Ухналёва, Муслима Магомаева. Однако больше всех певцов мне нравился Валерий Ободзинский. Он настолько меня поразил и очаровал, что я решил стать звездой эстрады. Я даже поступил в школьный хор. Пел лучше многих, но вскоре это занятие мне надоело. Я ушёл из хора. Распевал песни только дома.
  Школьные дни были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Интересных событий происходило очень мало.
  В восьмом классе я считался чуть ли не самым плохим учеником. К этому времени эстрадную музыку я разлюбил. И переключился на английский и американский  рок. Мне нравились такие группы, как Deep Purple, Led Zeppelin, Grand Funk Railroad. Длинноволосые парни из этих команд стали для меня настоящими кумирами. Я смотрел на их фотографии, как верующие смотрят на иконы. Мечтал сколотить рок-группу – и прославиться в качестве барабанщика.

                IV
  В конце августа, когда мне исполнилось пятнадцать лет, я приехал к родственникам в рабочий посёлок Игнатовка.
  Тётя Катя накормила нас с Серёжкой, своим сыном, жареной картошкой с грибами, и мы с ним вышли во двор.
  - Выпить бы! – проговорил двоюродный брат, который был на три года старше меня. – Да вот только денег нет…
  - У меня есть, - отозвался я.
  - Сколько?
  - Пятёрка.
  - На пузырь хватит! – обрадовался Серёжка.
  И мы с ним направились к продовольственному магазину.
  На просёлочной дороге нам повстречались двое – белобрысый парень и невзрачный мужчина средних лет.
  - Привет! – поздоровался двоюродный брат.
  - Привет! – ответил мужчина.
  Белобрысый же лишь небрежно кивнул.
  Серёжке это не понравилось.
  - Если бы он был не с отцом, я бы ему нос расквасил, - сказал мне брат.
  Пыль под нашими ногами поднималась гораздо быстрей, чем опускалась, недовольная тем, что её потревожили.
  Вот и магазин.
  Мы купили четвертинку водки и пошли обратно.
  На этот раз нам встретился какой-то рыжий коротышка.
  - Пойдём с нами, тяпнем по маленькой, - предложил ему брат. – Колька угощает.
  - Не могу, - отозвался коротышка с непроницаемым выражением лица, точно высеченного из мрамора.
  - Смотри, прогадаешь.
  И мы двинулись дальше.
  Едва оказались во дворе тёти Кати, как явился некий Толик – лопоухий усатый субъект.
  Серёжка дал мне купленную бутылку:
  - Подожди немножко. Сейчас я с ним поговорю, а потом мы с тобой выпьем.
  Я сунул прозрачный сосуд во внутренний карман своего клетчатого пиджака, отошёл в сторонку и начал считать туфли, ботинки, тапочки и прочую обувь, сушившуюся на заострённых досках забора, за которым тихо шелестел сад.
  Десять пар. Многовато.
  Прошло пять минут.
  Пятнадцать.
  Двадцать.
  - Серёж! – позвал я.
  - Сейчас.
  Вздохнув, я зашёл в хату.
  Тётя Катя вопросительно на меня посмотрела. От уголков её добрых глаз разбегались лучики морщинок.
  - Пришёл поесть? – поинтересовалась она.
  - Нет. Попить.
  - Так вода же – в сенях.
  - А я и забыл.
  - Наверно, влюбился в кого-нибудь. Поэтому и память плохой стала, - рассмеялась тётя.
  - Ни в кого я не влюбился, - натянуто улыбнулся я.
  В сенях я воду пить не стал. Мне хотелось чего-нибудь покрепче. Почему Серёжка никак не проводит этого Толика?
  Выйдя во двор, я опять позвал брата.
  - Подожди, - откликнулся тот.
  Я разозлился.
  И решительным шагом направился к садовой беседке.
  Оказавшись в ней, я увидел на деревянном столике три маленьких жёлтых яблочка.
  Откупорив бутылку, я опорожнил её, закусив только одной «Китайкой».
  Настроение у меня поднялось, как у человека, узнавшего, что он выиграл в лотерею холодильник.
  Я взял пустую бутылку, приблизился к Серёжке и Толику – и бросил её к их ногам.
  Они взглянули на меня как-то странно, словно перед ними возник павиан, сбежавший из зоопарка.
  Выйдя на улицу, я минут пятнадцать наблюдал за строительством соседнего дома.
  К этому времени я уже еле держался на ногах.
  Снова оказавшись во дворе тёти Кати, я обнаружил, что Серёжка и Толик куда-то исчезли. А на том месте, где они находились, валялся спичечный коробок.
  Я его поднял и открыл.
  Спички были какие-то чудные – крохотные, мягкие, с землянично-красными серными головками.
  Но золотая спичка отсутствовала.
  Когда же я её, наконец, отыщу?
  Я убрал коробок в карман.
  Тут ко мне подошёл Серёжка.
  - Ты спички здесь не находил? – неприветливо спросил он.
  - Находил. А что?
  - Это Толик их обронил.
  Я вручил коробок брату.
  - Где он достал такие спички? – осведомился я.
  - Знакомый ему с Кубы привёз, - нехотя процедил сквозь зубы Серёжка.
  - Понятно.
  С трудом передвигая ноги, я добрался до кровати в доме тёти Кати, повалился на постель и почти сразу же заснул.

                V
  Первого сентября я проснулся в своей квартире в шесть утра.
  Не вставая, машинально осмотрел комнату.
  Раньше я жил в ней с сестрой. Но та недавно вышла замуж и переехала в дом супруга.
  Я поднялся, сделал зарядку и вышел в зал.
  На диване сидели мама и папа.
  - С началом учебного года тебя! – улыбнулась мама, обращаясь ко мне.
  - Спасибо!
  - Учись на одни пятёрки, - пошутил папа.
  - Не получится, - отозвался я.
  - Тогда хотя бы двоек не получай.
  - Постараюсь.
  Умывшись, одевшись и позавтракав, я отправился в школу – не в ту, в которой учился прежде, а в другую. Меня, как неисправимого троечника, вытурили из родного учебного заведения и перевели в менее престижное. А Витьку Пономарёва оставили.
  На автобусной остановке я увидел сестру.
  - С переводом тебя в другую школу! – проговорила она.
  Её равнодушные глаза смахивали на пельмени в морозилке.
  - Благодарю, - отозвался я.
  И вот я, новичок, уже сижу в классе, где девочек намного больше, чем мальчиков.
  Урок физики.
  Соседкой по парте у меня оказалась хмурая темноволосая замухрышка.
  Ясное дело, такие, как она, мне не нравились.
  Тут открылась дверь, и на пороге появилась пухловатенькая блондиночка.
  - Можно? – спросила она у учителя – широкоплечего, как штангист.
  - Заходи, Караваева. Но больше не опаздывай.
  Блондинка села за свою парту.
  Я влюбился в Караваеву с первого взгляда. Меня покорили её красота и необыкновенно добрые голубые глаза – кружочки летнего неба.
                ------------
  В этой школе я быстро обзавёлся друзьями. У одного из них была кличка «Граф», у другого «Фомич», а у третьего – «Лоцман».
  Как-то раз на перемене мы курили за углом школы.
  - У тебя девчонка есть? – обратился ко мне Граф. Он был так сутул, что, казалось, ему на шею повесили пудовую гирю.
  - Нет, - отозвался я.
  - Пора уже найти.
  В разговор вступил Фомич, подбородок которого украшали три рыжих волосинки:
  - Из наших одноклассниц тебе кто-нибудь приглянулся?
  - Да.
  - Кто?
  - Караваева.
  - Она с тобой дружить не будет.
  - Почему?
  - У неё и так полным-полно поклонников.
  Лоцман выпустил изо рта колечко дыма и сунул в него указательный палец:
  - Она не хочет дружить даже со мной.
  «А чем ты лучше других? – пронеслось у меня в голове. – Обычный пацан с вечно опущенными уголками рта».
                ------------
  После уроков мы вчетвером пошли в кино.
  Показывали фильм «О, счастливчик!»
  Ничего подобного я раньше не видел.
  Великолепная игра актёров. Оригинальный сюжет. А самое главное – музыка Алана Прайса и его группы, исполняющей настоящий рок.
  Некоторые зрители в восторге топали ногами, помогая экранному барабанщику.
  Когда картина закончилась, я спросил у своих друзей, что они о ней думают.
  - Клёвый фильм, - ответил Граф.
  - Ничего. Смотреть можно, - пробормотал Фомич.
  - Туфта, - презрительно бросил Лоцман.
  - Почему «туфта»? – поинтересовался я.
  - Потому что там не музыка, а голый ритм.
  Переубеждать его я не счёл нужным.
  И мы разошлись по домам.
                ------------
  Бежали дни. Ползли месяцы.
  Я самостоятельно изучил английский язык, чем удивил многих одноклассников. А Граф, Фомич и Лоцман решили, что я, обогнав их в знании этого предмета, бросил им вызов. И они жестоко избили меня незадолго до выпускного вечера, на который я не пошёл. Со школой я расстался без сожаления. Вот только было чуточку грустно от того, что я больше никогда не увижу Караваеву – бесценную жемчужинку, найденную мною среди битого стекла.

                VI
  Я устроился на завод “Темп» слесарем-сборщиком авиационных приборов.
  Работа мне не нравилась. Сборка гироузлов ничего, кроме раздражения, у меня не вызывала.
  За стеклянной стеной по длинному, как туннель, коридору суетливо сновали рабочие в белых халатах. Создавалось впечатление, что их подгонял сам Сатана со всей своей свитой.
  Напротив меня сидел какой-то тип, который больше смотрел на меня, чем на собираемую им фигню. Но, если наши взгляды встречались, он тотчас же опускал глаза.
  Ненормальный!
  По участку шёл мастер Стрыгин. Он держался с таким чувством собственного достоинства, словно был, по меньшей мере, министром.
  - Подстригись, - сказал он мне, взглянув на мои длинные волосы.
  Я сделал вид, что не расслышал.
  Наступило время обеда.
  Я переоделся и двинулся к своему дому, находящемуся в тридцати шагах от завода.
  Едва открыл дверь квартиры, как услышал шум. Это бабушка ругалась с дедушкой.
  - Когда же ты сдохнешь, старый чёрт?! – выпалила бабушка.
  Я отворил дверь, ведущую в их комнату.
  Дедушка сидел на сундуке, а бабушка лежала на металлической кровати, покрашенной в синий цвет.
  Вдруг старик схватил свой бадик и саданул им по изголовью кровати.
  Бабушка испуганно встала и быстро удалилась.
  А дедушка залился слезами.
  - Не плачь, - попросил я.
  - Как же мне не плакать?! Она совсем мне житья не даёт!
  В моей душе шевельнулась жалость.
  - Всё будет хорошо. Не унывай.
  Дедушка вытер носовым платком покрасневшие глаза.
  - Вот так-то лучше, - произнёс я. – А теперь я пойду. Мне нужно поесть.
  - Иди, внучок.
  Подкрепившись на кухне разогретыми щами, сваренными мамой, я выпил кружку чаю и отправился на работу.
  Едва я зашёл на свой участок, как Стрыгин мне сказал:
  - Коль, ты собираешь приборы очень медленно. Согласен?
  - Да.
  - Поэтому я решил перевести тебя.
  - Куда?
  - На участок внешнего вида.
  И вот мы с мастером уже там.
  Двенадцать столов. Десять рабочих. Запах бензина.
  Стрыгин обратился к бригадиру – маленькому человечку в больших уродливых очках, способных нагнать страх на любого годовалого ребёнка:
  - Васильич, этот парень будет работать здесь. Обучи его.
  Бригадир весело кивнул.
  Стрыгин удалился.
  А Васильич начал обучать меня разным операциям, коих было великое множество: промывка, нанесение лака, покраска, гравировка, удаление заусенцев с металла, маркировка, балансировка…
  Суть этих действий я, кажется, усвоил.
  Васильич сделал балансировку одного гироузла, уступил мне место за столом и, указав глазами на оставшиеся приборы, проговорил:
  - Шуруй.
  Я кое-как отбалансировал эти глупые штуковины.
  И меня перебросили на другую операцию.
  Затем – на третью…
                ------------
  Домой я пришёл уставшим, точно целый день ворочал мешки с цементом.
  Когда я оказался в коридоре, мама мне сообщила:
  - Дедушка умер.
  Меня словно окатили обжигающе ледяной водой.
  - Сердце отказало, - добавила мама.
  Я заплакал.
                ------------
  Депрессия, вызванная смертью близкого родственника, мучила меня так сильно и долго, что мама посоветовала мне обратиться к психиатру.
  В нашем городе не было ни психоневрологического диспансера, ни клиники для душевнобольных. Имелся лишь убогий бревенчатый домик, где принимал психиатр по фамилии Филимонова – крупная сорокалетняя женщина, словно сошедшая с одной из картин Рубенса.
                ------------
  - На что жалуешься? – спросила у меня Филимонова, когда я пришёл к ней на приём.
  - Настроение плохое. Иногда становится так невыносимо, что жить не хочется.
  - Тогда тебе нужно лечь в больницу.
  - Так у нас же её нет… И вообще, я хочу лечиться в Москве.
  - Почему?
  - Потому что там лечат электродами.
  Врач вздохнула и, не глядя на меня, сказала:
  - Ладно, я тебе помогу.
  Она что-то нацарапала на листке бумаги, запечатала его в конверт и вручила мне.
  - Поезжай с этим письмом в Тамбов. Там тебе дадут направление в Москву. Но только пообещай мне, что не будешь вскрывать конверт.
  - Обещаю.
  - И ещё поклянись, что ничего с собой не сделаешь.
  - Клянусь. Что я могу с собой сделать?
  - Вот и молодец!
  Попрощавшись с психиатром, я вышел на улицу.
  Среди палых листьев я увидел спичечный коробок.
  Поднял его. Открыл.
  В нём не было ни только золотой спички, но и обыкновенных – деревянных. В коробке находилось три рубля шестьдесят две копейки.
  Кто-то приготовил себе деньги на выпивку, а потом их потерял.
  Трёхрублёвую купюру и мелочь я сунул в карман, а коробок кинул на землю и растоптал подошвой ботинка.
 
                VII
  В Тамбов я приехал вместе с мамой.
  На территории психиатрической больницы меня пригласили в один кабинет, где какой-то пожилой лысый мужчина задал мне вопрос:
  - Вам нужно направление в Москву?
  - Да, ответил я. – Надеюсь, там меня вылечат электродами.
  - С серебряными головками?
  Я пожал плечами, поскольку понятия не имел, какими бывают эти самые электроды.
  Лысый поднял телефонную трубку.
  - Олег, зайди ко мне.
  Спустя минуту явился бородатый парень.
  - Проводи товарища, - велел ему лысый.
  Бородач повёл меня по узеньким дорожкам, тянувшимся среди жёлтых, голубых и красных цветов, над которыми летали блестящие зелёные мухи.
  Вскоре мы оказались в кабинете сутулой косоглазой старушки. Не знаю, кем она тут работала.
  Женщина внимательно на меня посмотрела, словно на портрет преступника, разыскиваемого милицией.
  - Его стричь? – спросил у неё бородач.
  Старушка на секунду прикрыла глаза, как бы говоря: «Да».
  И тут я понял, что угодил в ловушку.
  Меня переодели в белую, как халат слесаря-сборщика, пижаму.
  Затем бородач, оказавшийся парикмахером, принялся меня брить наголо.
  - Сейчас в моде не хиппи, а панки, - ухмыльнулся он.
  Через десять минут меня привели в больничный двор, обнесённый высокой каменной оградой.
  А что, если меня отсюда никогда не выпустят?!
  От этой мысли мне на душу лёг не какой-то там камень, а огромный валун.
  Я понял, что в сложившейся ситуации мой разум могут спасти только книги.
  - У вас библиотека есть? – обратился я к грустному санитару, сидящему на длинной скамейке.
  - Есть, - отозвался тот.
  - Не смейся над больным, - сделала ему замечание толстая бабулька. Она, наверное, трудилась здесь уборщицей.
  Я принялся ходить по двору вместе с другими больными.
  Сколько сейчас времени, я не знал – часы у меня отобрали.
  Где-то закаркала ворона. Её противное хрипение, предвещающее несчастье, резало слух и душу.
  Вдруг ко мне приблизился один больной с мутными, как болотная вода, глазами.
  - Ты в телепатию веришь? – осведомился он.
  Что мне ему ответить?
  Наконец я сказал:
  - Ещё не разобрался в этом вопросе.
  Принесли обед, и больные сели за деревянные столы, врытые в землю.
  Сначала в алюминиевые чашки налили борщ, а когда они опустели – наложили пшённую кашу. В эти же чашки плеснули немного чаю.
  Почему здесь относятся к больным как к животным?!
  Я ходил взад-вперёд. Мысли были одна мрачнее другой.
  Чтобы отвлечься, я заговорил с одним седеющим мужчиной, который до этого жил в моём родном городе. Он мне сказал, что является родственником композитора Хренникова. Конечно же, я ему не поверил. Но в остальном он рассуждал здраво.
  Полил дождь.
  Нас всех загнали в палату, находящуюся на втором этаже.
  На окнах виднелись крепкие решётки, как в тюрьме.
  Везде стояли кровати.
  Столов и стульев не было.
  Ужин, рисовую кашу, больные поглощали стоя, а некоторые – сидя.
  Мне сделали укол инсулина.
  Отбой.
  Шизофреники и параноики легли на кровати, а те, кому их не досталось, – прямо на полу.
  Заснуть я никак не мог.
  Тут какой-то парень, лежащий на полу, прошепелявил:
  - Мозно в туалет?
  - Заткнись! – недовольно отозвался санитар.
  Но шепелявый всё повторял и повторял свою фразу, точно мантру.
  Тогда санитар принялся бить его ногами.
  Шепелявый громко охал от боли. И в конце концов непроизвольно опорожнился под себя.
  Санитар грязно выругался и несколько секунд  душил его полотенцем.
  Я почувствовал сильную жажду.
  К счастью, рядом оказалась толстая бабулька – та самая, что раньше сделала этому садисту замечание.
  - Принесите мне, пожалуйста, воды, - попросил я.
  Та принесла.
  За всю ночь я так и не сомкнул глаз.
                ------------
  На следующий день я чувствовал себя совершенно разбитым.
  После завтрака меня перевели в другую палату – на первый этаж.
  Здесь на окнах были не решётки, а металлические сетки.
  Медсестра вручила мне две каких-то белых таблетки, и вскоре я ощутил странное спокойствие. По всему телу разлилось приятное тепло.
  Однако очень хотелось спать.
  Я лёг на кушетку в комнате отдыха. И провалился в глубокий сон.
  Когда я разомкнул веки, мне сообщили, что приехали мои родители.
  Я зашёл в комнату для свиданий.
  За столом сидели мама и папа, глядящие на меня с горячим сочувствием.
  Я подсел к ним.
  - Как дела, сынок? – спросила мама.
  - Нормально, - ответил я.
  - А мы тебе продукты привезли, - произнёс папа. И дал мне сетку с помидорами, огурцами и яблоками.
  - Спасибо! – поблагодарил я.
  Мы немного поговорили.
  И на этом свидание закончилось.
  Когда я вернулся в комнату отдыха, на меня буквально налетели больные, прося поделиться с ними овощами и фруктами.
  Не желая им отказывать, я раздавал продукты направо и налево.
  Потом опустился на кушетку.
  В сетке лежал лишь один помидор. Всё остальное уже перекочевало в желудки моих однопалатников.
  Тут ко мне подошёл низкорослый мужичок, с книгой Чехова в руке.
  - Я – невидимка, - серьёзно сообщил он.
  Мои глаза округлились.
  - Не веришь? – спросил он. – Тогда смотри. Я сейчас буду ходить между людьми, но меня никто не заметит.
  И мужичок, задрав голову, начал передвигаться по комнате.
  Затем он вернулся ко мне и поинтересовался:
  - Ну, как, убедился?
  - Да, - соврал я, чтобы его не разочаровывать. И добавил: - Вы не дадите мне почитать свою книгу?
  - Дам.
  Получив томик с рассказами, я погрузился в весёлый и грустный мир знаменитого писателя.
  Перед сном медсестра хотела было сделать мне укол инсулина, но я сказал:
  - Не надо. Мне вчера его вкололи – и я потом чуть не умер.
  Медсестра удалилась.
  Добрая женщина!
                ------------
  Спустя несколько дней, после беседы с психологом и снятия энцефалограммы, я был признан здоровым. Однако меня не выписали, а перевели в другое отделение, где, по словам «Невидимки», обитала одна элита.
  Здесь даже металлических сеток на окнах не оказалось.
  Стены в комнате отдыха были разрисованы красивыми пейзажами. На подоконниках стояли горшки с цветами.
  Но было как-то неуютно.
  Смена обстановки действовала на меня угнетающе.
  В первый же день я познакомился с одним парнем в очках-каплях.
  - За что тебя сюда положили? – спросил я.
  - За это дело, - улыбнулся тот. И щёлкнул себя пальцем по кадыку.
  - Ты здесь раньше не лечился?
  - Лечился. Два раза.
  С его слов я узнал, что он любит музыку – евро-бит и диско. К року же он относился прохладно.
  С этим парнем я коротал мучительно тянущееся время.
  Таблеток мне давали намного больше, чем в двух предыдущих отделениях, – около тридцати в день.
  Чтобы не привыкнуть к антидепрессантам, я клал таблетки в рот и делал вид, что запиваю их водой из мензурки. Потом заходил в туалет и выплёвывал эту гадость в унитаз.
  Но больше двух суток продержаться не смог – началась ломка.
  Поэтому пришлось опять принимать лекарства.
  Родители приезжали ко мне часто. Особенно – мама. Она навещала меня почти каждый день; даже тогда, когда заболела бронхитом. Один раз она привезла с собой жареную картошку с грибами. Объеденье!
  Когда она выходила из больницы, я приближался к окну и смотрел, как она, улыбаясь, машет мне рукой. Милая мама! Как она меня любила!
  Но вот наступил день выписки.
  Как я и ожидал, за мной приехала мама.
  Мы с ней сели в автобус и покатили в свой родной город.
  За два месяца, пока я находился в больнице, сестра не приехала ко мне ни разу. Правда, бабушка тоже меня не навещала, но у неё была уважительная причина – старость. У сестры же такой причины не было.

                VIII
  Когда я вышел на работу, бригадир Васильич у меня спросил:
  - Как ты оказался в больнице?
  - Военкомат меня туда направил – на обследование.
  Это была ложь, так как медкомиссия признала меня негодным к военной службе из-за плохого зрения.
  Мои «коллеги» умом не блистали. Один из них время от времени шарахал рашпилем по столу так громко, что все дружно вздрагивали. Другой спрашивал у каждого, кто заходил на участок: «Вы не желаете застрелиться?» Третий ежедневно пел песню «Утро туманное».
  Говорили мои «коллеги» всегда на пустые темы. В их беседах я участия не принимал, в результате чего прослыл молчуном.
  Как-то раз я работал во вторую смену.
  Кроме меня, на участке никого не было, и, управившись со всеми делами, я решил написать рассказ.
  Вырвав несколько листов из «Журнала маркировки», я за час создал историю из жизни Англии, знакомой мне только по книгам и фильмам.
  Едва я поставил последнюю точку, как зашёл токарь.
  - Что пишешь? – поинтересовался он.
  - Письмо родственникам, - соврал я.
  Токарь положил в тару несколько гироузлов и, взяв её за тонкие, ненадёжные ручки, удалился.
                ------------
  На следующий день я пришёл в Дом культуры, где работало литературное объединение «Парнас», руководителем которого был Фёдор Фёдорович Каяцкий, член Союза писателей.
  Он сидел в ленинской комнате в коричневом кресле и зевал, прикрывая рот ладонью.
  Затем посмотрел на меня.
  Взгляд у него был острый, как шило.
  Поздоровавшись с ним, я сказал:
  - Не почитаете мой рассказ?
  - С удовольствием, - отозвался Каяцкий. – Присаживайтесь.
  Я сел рядом.
  Держа листы с текстом в руках, Фёдор Фёдорович погрузился в чтение.
  Я же стал глядеть в окно.
  На улице бегали дети и собаки. Двое молодых мужчин курили, что-то доказывая друг другу.
  - Прочитал, - произнёс Каяцкий.
  - И какого вы мнения об этой вещи? – осведомился я.
  - Повествование ведётся вполне сносно. Но начало – банальное. Вы пишете: «Вот уже двое суток Джон Уорд не смыкал глаз». Похоже на фразу: «Наступила зима». Да, есть ещё один недостаток. Здесь у вас безработный заказал себе в ресторане чёрную икру. Неправдоподобно. А впрочем, может, он решил, в виде исключения, шикнуть.
  Я воспринял эту критику спокойно.
  - Спасибо! Обязательно учту ваши замечания, - проговорил я.
  Получив от него свои листы, я поднялся и двинулся к выходу.
  - Приходите ещё, - бросил мне вдогонку Фёдор Фёдорович.
  В этот момент я твёрдо решил стать писателем.
 
                IX
  Через девять лет я перешёл на работу в Дом культуры.
  За это время моё литературное мастерство выросло. Написанные мною рассказы иногда печатались в местных газетах. Но гонорары мне выплачивали смехотворно маленькие.
  Теперь моя профессия называлась «машинист сцены». Работы у меня было мало, и я значительную часть времени проводил за чтением книг, сидя в комнатке, чуть больше собачьей будки, вместе с электриком – тощим стариком, обладателем беспокойно бегающих крысиных глазок.
  Замдиректора невзлюбила меня с первого взгляда.
  Она постоянно придиралась ко мне по всяким пустякам.
  Однажды мы с электриком пили чай, когда зашла эта фурия.
  - Ты почему не убрал стулья из фойе? – обратилась она ко мне.
  - А мне об этом никто не говорил, - ответил я.
  - А голова у тебя есть? Сам не мог догадаться?
  - Сейчас уберу.
  - «Сейчас»! Работничек!
  Замдиректора пронзила меня испепеляющим взглядом.
  - Потом починишь зелёный занавес. Понял?
  - Да.
  И замдиректора удалилась, оглушительно хлопнув дверью.
  При этом на пол упал кусочек штукатурки.
  Допив чай, я перенёс стулья за сцену.
  Взглянув на верх зелёного занавеса, я понял, что мне до него не добраться – даже с помощью стремянки.
  Я так и сказал этой мегере.
  - Ничего не знаю. Но чтобы занавес был сегодня починен!
  Тяжело вздохнув, я вернулся в свою каморку и принялся перелистывать тетрадь с повестью, работу над которой закончил вчера.
  Опять зашла замдиректора.
  - Почитываешь? – ехидно спросила она.
  - А что мне делать?
  - Увольняться! Откуда ты такой взялся?!
  Хлопок дверью. Два новых кусочка старой штукатурки на полу.
  Спустя пятнадцать минут я направился в ленинскую комнату, где меня уже ждал Фёдор Фёдорович.
  Он читал мою повесть целый час.
  Затем сказал:
  - Да, ты настоящий художник слова.
  Эти слова легли на мою душу тёплой малиновой шалью.
  Мы немного поговорили о литературе – и вышли на вечернюю улицу.
  Там и расстались.
  Около своего подъезда я заметил на снегу спичечный коробок.
  Перед моим мысленным взором сияла золотая спичка.
  Я нагнулся и поднял находку.
  Коробок был пуст.
  Дома меня встретил четырёхлетний Влад – сын сестры.
  - Дядя Коля пришёл! – радостно закричал он.
  И кинулся ко мне.
  Я поднял его и, улыбаясь, начал подбрасывать в воздух.
  Малыш визжал от восторга.
  - Смотри, не урони его, - холодно сказала мне сестра.

                X
  Работа в Доме культуры мне и раньше не нравилась. А теперь замдиректора стала придираться ко мне всё чаще и чаще. Моё терпение иссякло. И я решил сходить в психоневрологический диспансер, который недавно построили в моём родном городе.
  Приблизившись к диспансеру, я увидел Гошу-дурачка, выходящего из этого жёлтого двухэтажного здания.
  Мы поздоровались.
  - Куда идёшь? – спросил я.
  - Охранять общественный порядок, - ответил Гоша. И с гордостью показал мне красную повязку на левом рукаве. На ней белой краской было выведено: «Дружинник потайной».
  Я невольно приподнял уголки губ.
  Потом хотел было спросить у дурачка про золотую спичку, но передумал.
  - Ладно, я пойду, - проговорил Гоша.
  - Удачи!
  Я зашёл в диспансер.
  Оказавшись в кабинете психиатра Филимоновой, я сказал:
  - Больше не могу работать в Доме культуры.
  - Почему? – подняла брови врач.
  - Потому что там – бессмысленная работа.
  - И чего ты хочешь?
  - Уйти на пенсию по инвалидности.
  - Что ж, это сделать можно. Но тогда тебе придётся два месяца полежать в стационаре.
  - Я согласен.
  - А чем ты будешь заниматься, когда тебе дадут группу?
  - Писать книги.
  - Понятно.
  Вскоре я, переодетый в полосатую пижаму, уже находился в больничной палате, где мне показали мою койку, которая стояла в углу у окна.
  - Ты в шахматы играешь? – поинтересовался у меня больной по фамилии Волокитин – самоуверенный лысеющий парень.
  - Играю, - отозвался я.
  - Давай сразимся.
  Сказано – сделано.
  Через минуту я сообщил своему сопернику:
  - Могу убить твою ладью.
  Волокитин как-то странно посмотрел на меня своими серыми, точно пыль, глазами – и куда-то быстро удалился.
  Остальные больные не обращали на меня внимания.
  Один из них пел песню «Сиреневый туман», другой читал книгу, третий нюхал свою рубашку с таким довольным видом, словно от неё исходил аромат ландышей.
  Зашла молодая женщина из соседней палаты и, сверкая глазами, произнесла:
  - Пока я тут лежу, мой муж мне изменяет. Тогда и я ему буду изменять. Паш, ты со мной переспать хочешь?
  Тот, к кому она обратилась, залился противным обезьяньим смехом.
  - Мне надо носочки постирать, - бросил Паша и выбежал в коридор.
  А женщина начала всем рассказывать о своём супруге. При этом она называла его ослом, козлом и му…аком.
  Наконец больная ушла.
  Тот, кто читал книгу, положил её на тумбочку и принялся нести несусветную чепуху про какие-то конфетки.
  Я лёг на свою койку, сомкнул веки и стал мысленно считать до ста, чтобы отгородиться от внешнего мира.
  - На обед! – донеслось из коридора.
  Мои однопалатники поспешили в столовую.
  Я – вслед за ними.
  Когда я сел за стол, один из больных, кивнув на меня, сказал Волокитину:
  - Он твоё место занял.
  - Хрен с ним. Пускай сидит, - отозвался тот. Но сразу же приблизился ко мне и проговорил:
  - Пересядь.
  Я выполнил его просьбу. Или это был приказ?
  На два длинных стола поставили чашки со щами.
  Сосед справа предложил мне дольку чеснока.
  Я отказался.
  Съев щи и выпив кружку несладкого чая, я зашёл в туалет.
  На унитазе сидел один старик, а рядом с ним курила женщина – та самая, что жаловалась на мужа.
  Помыв руки, я удалился.
  Когда оказался в палате, то увидел, как толстый санитар привязывает к койке хрупкого парня, у которого на щеке темнело родимое пятно, размером с майского жука.
  - Здорово, профессор! – обратился ко мне санитар.
  - Привет, академик! – отозвался я.
  Толстяк побагровел от ярости. И, завязав последний узел, сказал:
  - Будь моя воля, я бы всех психов перестрелял!
  Я промолчал.
                ------------
  Вечером ко мне приехала мама. Она привезла книги и еду.
  - Как самочувствие, сынок? – спросила она.
  - Хорошее.
  Мама дала мне целлофановый пакет с тёплыми блинчиками и пирожки с повидлом.
  - Ешь, Коль.
  - Потом. Я сейчас не хочу.
  - Кормят-то здесь как?
  - Нормально.
  Мама смотрела на меня – и в её глазах светились доброта и любовь.
                ------------
  В палате я прочитал двадцать страниц романа «Гроздья гнева», написанного гениальным Джоном Стейнбеком.
  Затем последовал отбой.
  Парнишка, привязанный к койке, попросил меня вставить ему в губы зажжённую сигарету.
  Я так и сделал.
  Когда он покурил, я выбросил бычок в мусорное ведро.
                ------------
  Каждый день я только и делал, что читал книги или лежал с закрытыми глазами. Иногда я проваливался в сон, а когда пробуждался в темноте, то не мог понять, утро сейчас или вечер.
  Папа приезжал ко мне регулярно.
  Сестра же меня не навещала. Наверное, у неё были дела поважнее.
  В январе меня выписали.
 
                XI
  Итак, я стал пенсионером по инвалидности.
  Наконец-то у меня появилось много свободного времени. Но я его не убивал, как другие, а писал рассказы, повести и романы. Они были моими бумажными детьми. Я их отсылал в различные издательства и редакции журналов. Но если мне и отвечали, то отказами.
  Однако я не отчаивался. И продолжал заниматься литературным творчеством. Всё время стрелял в одну и ту же мишень. Если так делать достаточно долго, то обязательно в неё попадёшь.
  Умерла бабушка, чью смерть я воспринял довольно спокойно. А потом не стало мамы и папы. Я был настолько потрясён их уходом в Вечность, что, казалось, лишился половины души.
  Сестра переехала в мою квартиру. Последовали придирки, ссоры и скандалы. Я несколько раз предпринимал шаги к примирению, но неизменно натыкался на стену враждебности. Иногда мне приходила в голову мысль, что сердце сестры сделано из мрамора или гранита.

                XII
  Прошло двадцать лет.
  Широкого признания я так и не получил.
  Но всё равно продолжал писать.
  Теперь я отправлял свою прозу не только в редакции журналов и в издательства, но и на литературные конкурсы.
  Сестра называла меня писателем хрЕновым.
  Она постарела, но терпимости не научилась.
  Однажды сестра мне сказала:
  - Не трогай мою расчёску.
  В долгу я не остался:
  - А ты не трогай мой телефон.
  И пошёл курить в санузел.
  Подымив сигаретой, я приблизился к стационарному телефону, чтобы позвонить Витьке Пономарёву, который теперь жил в Рязани. Но аппарат не работал.
  - Ты зачем отключила телефон? – спросил я у сестры.
  - Я его не отключала, - ответила та, полоснув меня сталью своих глаз.
  - А почему же я не могу с него позвонить?
  - Откуда я знаю?
  - Всё ты знаешь. Кроме тебя, к нему никто не подходил.
  - Ах, ты, скотина! Сейчас я Владу позвоню!
  - Звони. Я его не боюсь.
  Надо сказать, что за прошедшие годы мой племянник Влад очень изменился. Из доброго мальчика он превратился в угрюмого парня, который порой не мог себя контролировать. Как-то раз он сбил с ног свою соседку – за то, что она нелестно отозвалась о его матери.
  Жалобно мяукнула кошка Мурка.
  Я погладил её, сунул телефон в карман и вышел на улицу.
  В магазине «Связь» я показал аппарат продавцу.
  - Вы не можете его наладить?
  - А что с ним случилось?
  - Он отключён.
  Продавец потыкал пальцем в разные кнопки и сказал:
  - Ничем не могу помочь.
  Я вернулся домой.
  И в коридоре увидел Влада, который, сидя на корточках, возился с проводкой. Возле него валялся кухонный нож.
  Опустив телефон на подставку, я спросил:
  - Значит, дело в проводке?
  Племянник взорвался.
  - В ней! Это кошка её оборвала!
  И, взяв Мурку, он с силой швырнул её на пол. Потом схватил нож и вскочил на ноги.
  - Придурок! – закричал он, размахивая ножом.
  В глазах Влада металось чёрное пламя.
  Отступив на шаг, я прислонился к входной двери и стал ждать, что будет дальше.
  Племянник воткнул нож в дверь санузла, кинулся на меня и начал сжимать моё горло сильными потными пальцами.
  Сестра смотрела на эту сцену глазами зрителя в кинотеатре.
  Между тем я сполз на пол.
  Но Влад продолжал меня душить.
  «Вот и конец», - мелькнуло у меня в голове. Однако страха при этой мысли я почему-то не почувствовал.
  Когда я уже начал терять сознание, сестра проговорила:
  - Ладно, Влад, хватит.
  Племянник разжал свои руки.
  И удалился.
  Шея моя горела так, словно на неё полчаса назад поставили горчичники.
  В горле что-то мешало, и я принялся откашливаться.
  Сестра ушла на кухню.
  Мне не хватало воздуха, и я решил побыть немного во дворе.
  Оказавшись там, я увидел на скамейке спичечный коробок.
  Подойдя к нему, открыл его.
  Вот она, золотая спичка!
  Она лежала, точно уснувший лучик солнца.
  Теперь мне дышалось легко, словно сегодня не произошло ничего особенного.
  Я убрал коробок со спичкой в карман, зашёл в подъезд и стал подниматься по ступенькам.
  Из моего почтового ящика торчал конверт.
  Распечатав его, я прочитал следующее: «Уважаемый Николай! Рады сообщить Вам, что Ваш роман занял первое место в нашем Конкурсе. Вам, как победителю, мы отправили главный приз –  миллион рублей».
  Моё сердце запрыгало от радости.
  Выходит, Гошка-дурачок меня не обманул…
  Здравствуй, слава!
  2019