Вкус. The Taste

18+


Артхаус, драма, научное фэнтези, триллер


“У всякого безумия есть своя логика”
 – Уильям Шекспир


1
ОБМЕН
EXCHANGE


– Смотри, Зои, вот он идёт. Поздоровайся, как я тебя учила.
– Добрый день, доктор Айзенберг!
– Добрый день, миссис Дулиттл. Привет, Зои.
   Девочка лет одиннадцати с черным каре, ее маленькое личико просияло при виде этого мужчины.
– Миссис Дулиттл, как ваше лечение?
– Уже лучше, спасибо огромное! Не знаю, что бы я делала без вас.
   Спешно и неловко миссис Дулиттл пыталась протянуть скомканную банкноту врачу, но тот упорно отказывался. Смущенно улыбнувшись, женщина развернулась и пошла вдоль по асфальтовой тропе, окаймленной цепью одинаковых или почти одинаковых американских жилищ. Прежде чем направиться в противоположную сторону, доктор Айзенберг подарил пациентке прощальный кивок. В руке он сжимал иссиня-черный кожаный портфель, на ногах умеренно сверкали безупречные оксфорды в тон, монохромный ансамбль состоял из вельветового пиджака, жилета, галстука и брюк, всё от Hugo Boss. Белая рубашка была практически единственным светлым пятном, ее поддерживала роскошная мелочь – циферблат часов Ulysse Nardin цвета слоновой кости. Тонкий механизм, золоченые фигурки, чьи движения отражали малопристойный, но очаровательный сюжет. Элегантная же оправа очков носила оттенок ebony, как и большинство элементов костюма.
   Тори Айзенберг, без сомнения, производил впечатление джентльмена выше среднего класса, которые не так уж часто встречаются на улочках города X. Должность частного психиатра и профессорское звание в этой области позволяли зарабатывать ровно столько, сколько он считал нужным, учитывая внешность, интеллект, манеры и воспитание. Он жил в белом одноэтажном доме, напоминающем виллу в каком-нибудь Сан-Франциско. Ухоженный сад, отсутствие изгороди, бассейн, правильное освещение, большие бежевые мягкие диваны, тёплые ковры – все это свидетельствовало о хорошем, пусть и несколько консервативном вкусе. Он всякий раз возвращался домой с предвкушением прилечь, закутавшись пледом, предварительно попросив горничную налить себе двойной эспрессо (который, словом, на него абсолютно не действовал), а после, стянув с себя хлопковые носки, расслабить ступни в ванночке со льдом.
   Размышляя обо всех этих приятных вещах, он шагом пантеры ступал на землю, шурша золотистыми листьями. “ASMR-эффект” –  мелькнуло в голове у Тори. Над ним вспорхнул ворон, а затем, буквально через мгновение, пробежал дорогу черный кот. Будучи человеком не суеверным, он никак не отреагировал на это. Его глаза – не то зелёные, не то голубые, обрамлённые стремящимися в небо ресницами – всегда излучали ровный свет. Темные и короткие, слегка вьющиеся волосы с седыми вкраплениями (salt & pepper), ровный нос с едва заметной горбинкой и ассиметричным, незаметным с первого взгляда раздвоением внизу, обрисованные, в меру пухлые губы, легкая небритость, – все эти составляющие образовывали гармоничный портрет. В свои 42 он выглядел потрясающе – не то чтобы намного моложе своего возраста, но глубокие и редкие морщины, проступившие на лбу от долгих мыслительных потугов, ничуть не обезобразили его открытое, чувственное лицо.
   Кстати, необходимо упомянуть, откуда происходит не столь распространенное “Тори”. В далекой юности, когда будущий врачеватель человеческих душ и тел регистрировал свое имя в паспорте, он обнаружил прескверную, как ему казалось тогда, ошибку – вместо полного имени Антонио зародилось нескладное “Анторио” – что-то, напоминавшее название трехзвездочной гостиницы в Рио. Однажды веселым вечером Антонио-Тони показал друзьям паспорт, и сразу же превратился в Анторио-Тори. Сочетание итальянского имени и еврейской фамилии и так привлекало внимание, а теперь и тем более. Воспользовавшись этим, как преимуществом, молодой человек начал пробовать себя в разных ипостасях. Лет в тридцать, допустим, подрабатывал, презентуя престижную марку мужской одежды, но об этом мало кому известно. Вообще, на личной жизни у него всегда висела табличка “Посторонним вход воспрещён”. И это при том, что в обществе доктор Айзенберг – социальный, легко сходящийся с людьми амбиверт. Нет, никаких скелетов в шкафу (кроме самых настоящих, анатомических). Просто он предпочитал делиться с людьми другими вещами, по его мнению, более важными. Например, свежеизданной книгой по психопатологии личности или ироничным трудом, описывающим самые практичные способы защиты от демонов третьего рода.
   На Хэллоуин он нарядился Дракулой, хотя и не был поклонником этого праздника. Друзья уговаривали прийти так слезно, что широкая душа Тори не мог отказать. Даже сегодня его не покидал флер, состоящий из адской смеси черного юмора, похмелья и грима. Идти домой пешком, оставив свой Buick Skylark Luxury Edition 1990-го года выпуска покоиться в гараже, было осознанным решением. Айзенберг любил прогуливаться, особенно в те дни, когда облака будто сделаны из стали, а небеса вот-вот должны разразиться гневом несуществующих богов. Между тем его неспешное наслаждение тишиной подходило к концу, дом был уже близко. Тори взглянул на часы: ровно шесть вечера. Через пятнадцать минут – пациент, 29-летний священник католической церкви.
   В 18.22 послышался звонок в дверь. Тори, удовлетворившись тем, что успел выпить чашечку черного кофе до прихода гостя, повернул ручку. Перед ним стоял небольшого роста, не очень крепкого телосложения молодой человек в монашеском одеянии с белым воротничком. Первое, что бросалось в глаза – идеальная лысина и два прозрачных ока, симметрично посаженные на ровном черепе. У него было красивое, но холодное лицо, а когда на нем заиграла улыбка, отчего-то мгновенно возникла ассоциация с книжным Мефистофелем. Успокоив расшалившееся воображение, внезапно нарисовавшее ему такое причудливое полотно, доктор поприветствовал пациента и провел его в свой рабочий кабинет.
– Располагайтесь, как удобно. – Айзенберг растворился в кресле, раскинув пружинистые ноги в позе американской четверки, как бы подавая пример своим небрежным видом. Гораздо менее ловко и расслабленно незнакомец присел на край кушетки напротив врача; наконец, он превозмог себя и прилег, как положено в старых добрых фильмах.
– Подскажите, как к вам обращаться?
– Отец Альфред.
– Что привело вас ко мне?
– Меня беспокоят образы. Они приходят ко мне ночью, во сне…
   “Ну, это нормально”.
– …И днем тоже.
   “А вот это уже не очень”.
– Как давно это началось?
– Неделю назад. Я даже не знаю, почему решил сразу прийти к вам, наверное, меня заинтересовало то, что вы, так скажем… не просто врач.
– В каком смысле?
– Ну, я слышал кое-что… что вы занимались… – священник наклонил бритый затылок, подвинулся поближе, и его бледно-голубые глаза сверкнули странным огнем, который меньше всего напоминал благодатный. Гулким шепотом он продолжил: - ЭКЗОРЦИЗМОМ.
– Эта информация, отец Альфред, – голос психиатра звучал так, будто он зачитывал фразу из учебника, - из непроверенных источников. Ложная информация.
– Но вы имели с ними связь! – вспыхнул Альфред.
– С кем? – Айзенберг изо всех сил старался не показывать изумления.
– С демонами. – произнес священник совсем тихо.
– Понимаете, мой дорогой др… отец Альфред. Я изучал демонологию. Это правда. Но связаться с ними я не мог – у меня есть Whatsapp, Viber и Facebook, а демоны, видимо, несколько отстали от жизни.
   Судя по воцарившемуся напряженному молчанию, шутка не удалась.
– Давайте лучше перейдем к вашим образам. Если я правильно понял, они существуют не только в вашей голове?
– Я вижу их… Вижу, понимаете?!
– Хорошо, – Тори что-то черканул в блокнот. – Что вы видите?
– Девушка… Не помню точно ее внешность, каждый день будто разная… Но она вызывает во мне порочные желания. Толкает меня на грех.
– Она что-то делает? Или вы видите ее силуэт и все?
– Она улыбается. И на ней… Нет одежды.
– Хм. – психиатр покачал головой.
   Какое-то время он смотрел вдаль, и казалось, его глаза изучают стену в комнате – не появилось ли на ней ничего нового? Никакой тени, отблика? Желтоватый свет лампы у кремовой кушетки, на которой полулежа расположился священник, все так же окутывал пространство. Верхний был отключен. У Айзенберга было особое правило – он не любил работать при ярком освещении, считая, что это уменьшает комфорт обеих сторон процесса. Глядя на этого парня в черной рясе, у Тори возникли странные предчувствия и предположения. Он был не похож ни на одного священнослужителя из тех, что психиатр когда-либо видел на своей практике. В его глазах… Не читалось ничего. Понятно, верить в духовность святых отцов уже своего рода моветон, надо понимать, что мир устроен не так, как мы его представляем в детстве. Но этот случай был из ряда вон выходящий, особенно после того, как Тори довелось лицезреть страницу Альфреда Куинси в Facebook. Кстати, интересно, что последний, за исключением пары буковок, полный тезка знаменитого сексолога. Это, конечно, не имеет никакого отношения к делу. А его страница, ох, что там были за увлечения! От клубной музыки до фильмов Ларса фон Триера. Все бы ничего, но он, во-первых, выкладывал это публично, во-вторых, такие вещи, разумеется, не способствовали полной отдаче себя Всевышнему. Если уж мыслить, как католик, коим являлся Альфред, то это скорее проделки преисподней. Более того, если немного пролистать ленту, можно заметить новость о секс-скандале, в котором Куинси якобы принимал непосредственное участие. Сам же падре пытался доказать в социальной сети, что все вышеперечисленное – гнусные проделки его недоброжелателей. Но когда в игру вступают три кита: хобби Альфреда, компрометирующие (пусть, возможно, и сфабрикованные) материалы, наконец, его визит к психиатру, картинка становится все более интересной.
– Скажите же что-нибудь, доктор!
– Ах да, простите. Я обдумывал ситуацию. Поскольку сегодня вводный сеанс, давайте немного поговорим о вас. Расскажите о себе все, что считаете нужным, как будто бы это резюме при устройстве на работу.
   Альфред выпрямился и согнул ноги в коленях. Его голос, вкрадчивый, с характерным тембром, вдруг поменял тон, став более отрывистым и даже несколько вызывающим.
– С ранних лет я хотел связать свою жизнь с Богом. Я шел к своей мечте долго и добился немалых успехов. На моем пути возникали преграды, и по-прежнему зло в самых разных формах не отпускает меня, но я верю, что когда-нибудь наступит особенный день, и снизойдет благословение. Помимо службы Всевышнему, воспевания благ, которые он дает каждому из нас, а так же очищения от всякого рода скверны, я вложил все свои ресурсы в саморазвитие. У меня три высших образования, соответственно, я трижды дипломированный специалист. Преподаю в вузе, обучаю почти таких же юных, как я, теологии и философии, потому как считаю, что просвещение очень важно. Я доволен своей жизнью в целом, потому что я исполняю свое ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ. – после этого слова Альфред выдохнул и слегка улыбнулся. Тори отметил про себя смешанный стиль речи пациента, сочетающий в себе показную религиозность и бюрократическое занудство.
– Прекрасно. Значит, вы справляетесь одинаково хорошо и с тем, и с тем?
– Я стараюсь, а Он – Альфред указал пальцем в потолок – дает мне силы.
– Что ж, но теперь вы чувствуете, как вмешалось что-то другое?
– Именно, доктор. Более того, я не чувствую, я знаю это.
– Гностический теизм?
– Абсолютно верно.
– И вы верите в духов?
– Если существует абстрактное добро, значит, и абстрактное зло.
– Так… Но ваша вера, – Айзенберг поправил очки, – если я ничего не путаю, подразумевает именно служение теистическому, вполне конкретному Богу, и в этом вы находите спасение, покой души, отрицая все то, что называется суеверием.
– Господи Иисусе, доктор! Я посмотрел дьяволу прямо в глаза. И он оказался женщиной.
– Давайте оставим половые признаки, – сухим врачебным языком отрезал Тори, но видимо, ханжество его собеседника было развито слишком сильно, так как тот приподнял брови в ответ. – У вас нет возможности доказать то, что вы видели. Но вы имеете право в это верить, конечно же. Единственное, что я могу добавить – подобные видения в психиатрии являются симптомом заболевания. Какого именно, пока нельзя сказать наверняка. Я не хотел бы ставить на вас клеймо параноидного шизофреника, хотя ваш возраст, ваша жизнь… Впрочем, для определения этого нужно еще несколько сеансов. А наш сегодняшний ознакомительный, по традиции, выйдет практически бесплатно. – Айзенберг мягко улыбнулся.
– Спасибо вам, – Альфред Куинси почтительно кивнул, как японский слуга.
– Всего хорошего, – они переглянулись друг с другом и без лишних слов попрощались.
   Когда священнослужитель захлопнул за собой дверь, доктор позвал горничную, чтобы заказать капучино с маршмеллоу. Симпатичную полную дамочку звали Джулия. Сложно было сказать навскидку, двадцать пять ей, тридцать или больше; кокетливая физиономия и гладкость румяного лица придавали юности, а ровная, твердая поступь, телосложение и манеры отражали суть зрелой, уверенной в себе женщины. Джулия состояла на седьмом месяце беременности, отчего ее облик казался еще уютнее, чем обыкновенно. Улыбнувшись Тори, она аккуратно поставила горячий напиток на кофейный столик, между стеклянными слоями которого расположились перекрывающие друга друга газеты New York Times разных годов.
– Как ваши дела, доктор Айзенберг?
– Бывает и хуже, – он усмехнулся, не отрывая взгляда от вензелей на печатных буквах. – А вам уже скоро, я вижу.
– Да, именно по этому поводу я и хотела с вами переговорить... Мне нужно, понимайте ли, уйти в декрет.
   Глаза Тори казались совсем болотными при желтоватом свете лампы. Он распахнул их шире, наконец обратив взор на горничную.
– Конечно, само собой разумеется. Желаю вам, чтобы все прошло хорошо. Вы родите здорового – во всех смыслах - ребенка.
– Благодарю вас, дорогой доктор. Не волнуйтесь, я позаботилась о том, чтобы вы не остались без прислуги. Наверное, Божье провидение помогло мне найти замечательную девочку. Она живет неподалеку, оказывается, а я даже и не знала! Согласна подрабатывать, так как учится заочно, и может прийти сюда с минуты на минуту, если, конечно, вы того захотите.
   Айзенберг не знал, что ответить. Он не очень любил изменения в планах, хотя и понимал, что порой они неизбежны. “Все тут происходит по Божьему велению, а я, как всегда, не могу повлиять на ход событий”, – скептически заметил он. Тори был агностиком, если говорить о философской концепции, и атеистом, что касалось отношения к вере. Он снисходительно относился к верующим друзьям, но всегда терпел поражение в этой толератной игре, если человек ему незнаком.
– Хорошо, давайте она зайдет сюда сегодня. Потому как завтра я отправляюсь на научную конференцию и буду там допоздна.
– Замечательно, доктор! Я позвоню ей прямо сейчас.
   Прямо сейчас? Надо вымыть руки, неплохо бы еще принять расслабляющую ванну… Но ладно, лучше уж сейчас, чем еще через неделю, а то можно умереть от ожидания – так решил для себя Тори. Он облокотился на ортопедическую подушку и незаметно для себя прикрыл глаза, моментально предавшись сладкой дреме. Мозг начал рисовать ему умиротворяющие картины, где док нежится на песке, покрываясь равномерным нежно-золотистым загаром, а волнующее море переливается, как богемское стекло. В одной руке у него – безалкогольный мохито, другой он приглаживает сбившуюся прядку волос, влажных от жары. Вокруг ни души, слышится отдаленное пение райских птиц. Идиллическую картину нарушает какое-то странное шуршание, доносящееся из кустов, но док старается не придавать этому значения, задерживая во рту мягкий мятный вкус напитка. Шорох усиливается, в ушах становится горячо, в горле – сухо, и голос незнакомки, мягкий и глубокий, проникает в самую суть его существа, нашептывая нечто неясное. После он ощущает легкое прикосновение к плечу, и протягивает руку к тонким пальцам, вызвавшим этот импульс. Он подносит их кончики к своим губам, и…
– Доктор Айзенберг!!!
– Да… Ммм...
– Что вы делаете?!
   Перед его взором проступили черты старлетки из старого голливудского фильма – уложенные локоны до плеч (хичкоковский блонд), глаза, кажется, синие или почти лиловые? Губы Грейс Келли, грудь Монро… “Если это сон, то он нравится мне все больше и больше”, - думал Айзенберг.
– Вы так крепко спали, что мне пришлось вас разбудить. Меня зовут Беатрис Литч, и я хотела бы устроиться на работу.


2
СИМПОЗИУМ
SYMPOSIUM


   Тори Айзенберг стоял у зеркала в рубашке и нижнем белье, примеряя галстуки. Синий, шелковый, в едва различимую полоску прекрасно оттенял глаза цвета морской волны. К сожалению, на прошлой встрече с коллегами он уже продемонстрировал его. Черный являлся идеальной классикой, но даже чересчур контрастировал с кипельно-белой рубашкой, сейчас хотелось чего-то другого, более соответствующего настроению мероприятия. За окном – легкий ветер, несколько холоднее, чем вчера, дождя не предвидится, как и положено в этой местности; можно отдать предпочтение галстуку из шерсти. Тори сменил часы на серебристо-серые Breitling с лаконичным дизайном, так как предыдущие были слишком провокационными. Он решил начать от частного к общему, что было не лучшей идеей, но в эти несколько дней все шло не по плану. Послышался стук в дверь.
– Я занят, Беатрис. Что там такое?
– Вам звонили.
   С первых минут новоявленная помощница расположила к себе. Она выполняла свои задачи идеально. Чтобы это понять, достаточно было увидеть завтрак, который ожидал его туманным утром: яичница нужной консистенции, украшенная помидорами черри и листьями базилика, теплый какао, все это приправлено не менее теплой улыбкой. Думая о Беатрис, Айзенберг чувствовал покалывание в груди, урчание в животе и жар между бедер. Он задавался вопросом, что такого было в ее глазах, что затмевало даже некоторые части тела; почему его, доктора, который на практике сталкивался с умалишенными и психопатами, смог взволновать взгляд какой-то студенточки. Впрочем, он был сильнее своих эмоций, сохраняя аналитическое мышление в любой ситуации. Хладнокровность Айзенберга не демонстративна, напротив, он душа любой компании. Но работа требовала отстраненности, ведь если бы он позволил себе проникаться проблемами пациентов, то давно бы уже лежал в смирительной рубашке. Сейчас он столь же прохладно засучивал рукава, определившись, наконец, с пиджаком, натянул брюки. Монохром, графит, не хватало какого-то акцента… В верхнем ящике прикроватной тумбы лежало памятное кольцо с дымчатым кварцом. Как раз то, что нужно! Закончив сборы, Айзенберг отворил ручку. Беатрис не было рядом. Смартфон, оставленный на столике, скользким камешком очутился в его руке. Один пропущенный от Клариссы – видимо, собирает всех на встречу. “Эти недоученые, большинство из них только и умеют, что бубнить про свои теоремы. Не могут даже одеться нормально – цветные бабочки, косят под Bill Nye the Science Guy. Единственная женщина среди нас вынуждена играть роль няньки.”
– Да, Клар, я уже скоро. Все уже там, даже Дерек?
– Он пришел одним из первых.
– Черт!
   Тори и Дерек, два противоборствующих лагеря. Практик и теоретик. Консерватор и новатор. Острый сарказм и тонкая ирония. Это будет не первый и, если жизнь позволит, не последний симпозиум, где оба будут щеголять связями между нейронами – у кого больше? Сегодняшняя тема – “Сверхъестественное глазами науки”. Айзенберг знал, что козырь у него в рукаве. Буквально на днях он завершил работу над книгой, повествующей о том, как бороться с предрассудками и суевериями. Она называется “Демонолог” и оформлена таким образом, чтобы привлечь всех любителей магии, теологии, астрологии, сайентологии, психософии, панпсихизма и прочих вещей, от которых Айзенберг испытывал приступы желчного смеха. Идея такова: шаманы, например, заинтересуются этим, как руководством по шаманизму, а вместо этого получат удар по самолюбию. Ведь безупречная логика, с которой профессор описывает истинную причину заблуждений, не может оставить равнодушной. Да и статус доктора наук тоже что-то да значит, в особенности для неискушенного читателя. Как Дерек сможет соревноваться со своими экспериментальными идеями, не подкрепленными огромным пластом из прошлого, если его единственный учитель – Карл Саган, который, говорят, употреблял травку? Пускай у этого неугомонного британца и есть защита в научном сообществе, но к счастью, Кларисса, которая имеет там большой вес, скептик.
   Тори был исполнен уверенности, что все пройдет, как надо. Он вложил в маленький карман портфеля граненую флэш-карту на 128 Гб, кладезь важных материалов для проекта, который он собирался представлять на конференции. Уложив волосы и надев твидовое пальто, док покинул свое логово. Buick ожидал его в гараже, начищенный, как новые лаковые туфли. Айзенберг мог позволить себе личного водителя, если бы очень того возжелал, но ему нравилось чувство обладания. Автомобиль – черный фантом со своим уникальным характером. Не каждый способен был понять любовь к раритету, но Тори и не требовалось одобрение. Многие завидовали его самодостаточности. Кто еще мог в 21-м веке включить Depeche Mode на полную и пронестись с распахнутыми окнами по холодным узким улицам самого обыденного города на свете, наплевав на недоуменные взгляды прохожих?

Давай, проверь меня,
Я облегчу тебе душу исповедью.
Отпущу тебе грехи,
Ты знаешь, я умею прощать.
Достигни ее, прикоснись к ней,
Обрети веру.
Твой личный Иисус,
Тот, кто услышит твои молитвы,
Позаботится о тебе…
Твой собственный Иисус
Слышит твои молитвы.
Он здесь.

   Personal Jesus, композиция с невероятно мощным посылом и узнаваемым groove, раздирала салон авто и простиралась далеко за его пределами. Тори сжимал руль, ремень безопасности крепко стянул его корпус, а нога вдавливала газ на полную. Пленочными кадрами сменяли друг друга деревья, превращаясь в белый шум. Он управлял своим фантомом ловко, быстро, при этом успевая останавливаться на красный, тем не менее, рискованным стилем вождения напугав немало прохожих и отхватив нецензурные упреки от тех, кто был за рулем. Айзенберг опаздывал, опаздывал ощутимо. Между бровями образовалась складка неудовольствия. До научного центра оставалось всего ничего, и эти последние несколько километров он преодолел за рекордно быстрый срок. Вылетев из машины с присущей ему легкостью движений, док тут же очутился в здании.
– Покажите ваше удостовере…
   Словно фокусник, Тори в два счета развернул книжечку перед лицом ошалевшего охранника, и последнему только и оставалось, что молча проводить глазами доктора. Да, Айзенберг был здесь впервые после реконструкции, и его самолюбие осталось несколько оскорбленным таким прохладным приемом – он не ожидал, что обновленный штат сотрудников не знаком с его нашумевшим именем и ярким обликом. Впрочем, сейчас его больше волновала встреча с Дереком, любителем подколов-не-являющихся-подколами, эдаких двусмысленных изречений, щедро сдобренных софистикой на современный лад. Доктор же предпочитал более открытый, чуточку дерзкий стиль разговора, витиеватость и пассивная агрессия раздражала его еще больше, чем откровенный стеб. Казалось, именно ему Бьорк могла бы посвятить строчки в легендарной “Venus as a Boy”:

His wicked sense of humour
Suggests exciting sex.

   Научный центр переменился, в нем угадывались капельки авангарда: серебристые круглые лампы, белая плитка с цветными вставками… запах свежеокрашенного здания, стуки шагов по скользкому полу; пролеты расширились, высокие потолки, напротив, стали визуально ниже благодаря вспомогательным элементам. Архитектор Йозеф Гестеркамп, специально приглашенный, чтобы оформить обветшалый некогда центр в стиле баухаус, потрудился на славу. К сожалению, оценить его работу в данный момент представлялось маловозможным – наш герой слишком спешил. Тори вспотел, пока поднимался на третий этаж. Он боролся с клаустрофобией долгие годы, но когда дело доходило до лифтов, все успехи обнулялись. Лучшее решение на сегодня - не испытывать свою нервную систему. Добежав до заветной двери, доктор отворил ручку.               
   Полный зал. Головы обращены в его сторону. Общий взгляд многоликого существа был пронзителен и глубок; тут собрались лучшие умы этого округа, и если кто-то действительно талантливый не попал в сообщество, мне искренне жаль его или ее. Конечно, можно считать несправедливым и то, что Тори или Кларисса находились здесь, а не в Стэнфорде, допустим, но у каждого из них были на то причины. Все эти люди закончили престижные вузы, порой даже очень известные, но жизнь такова, что далеко не каждый остается там, где он получил свои драгоценные знания. Был ли доволен доктор Айзенберг? Наверное, да. Он чувствовал себя нужным, а это очень важно для человека.
– Присаживайся, дорогой. Не переживай, мы тоже только начали. – заверила его Кларисса. Рыжеватые волосы, тонкая оправа очков, янтарные глаза, прямой нос, веснушки, улыбка Джулии Робертс – он знал эту женщину много лет. Ей 37, замужем, двое детей. Всегда по-доброму относилась к Тори. Однажды ласковое обращение вышло за рамки дружеского, о чем она в глубине души совсем не жалела. Это произошло – нет, не случайно, ведь измена все же является осознанным выбором, – а скорее спонтанно. Оставаясь в уютном кабинете допоздна, они обсуждали тему одного из консилиумов, что-то про поведение человека в нестандартных обстоятельствах. Кларисса Геллер была из той породы людей, которые постоянно оказываются в непоредственной близости к горящему утюгу, даром что за пазухой у них всегда торчит огнетушитель. При таком подходе к жизни человека трудно застать врасплох, зато это прекрасно работает в обратной последовательности. Так и тогда, будучи дома у Тори (муж, “тридцать три несчастья”, уехал на стажировку в лавкрафтовский Провиденс), она позволила себе немного расслабиться, выпить вина, а затем die Psychotherapeutin со стажем пожаловалась на жар и общее недомогание. Игрой в доктора уже никого не удивишь, но она не теряет своей актуальности. Пару манипуляций со шприцами сделали свое дело – жар не пощадил обоих. Позже они условились не вспоминать этот день. Никогда.
   Айзенберг устроился на одном из последних рядов, ближе к простирающемуся во всю длину зала окну. Кларисса проводила его дежурной улыбкой. Небо заволакивал туман. Ученые-сомнамбулы перекидывались взглядами и теориями. Тори зевал, прикрываясь папкой с документами. В таком агрегатном состоянии, ближе к жидкому, участники научного сообщества могли провести еще пару-тройку часов, но генератор случайных чисел избрал первого выступающего с докладом. В майке и джинсах, с мальчишеской задорной улыбкой, хипстерской бородой, стройный и забавный, таков он был, Дерек Армандо Миллер, популяризатор науки и основатель популярного канала на Youtube, посвященного астрофизике для чайников. Он подошел к микрофону и в шутку откашлялся.
– Приветствую всех собравшихся… Хэй, это даже как-то слишком официально. В общем, рад видеть вас, мои коллеги. Каждый из вас причастен к тому, что мы называем gnosis – знание. Этот термин имеет множество значений, одно из которых посвящено эзотерическому катарсису. Большинство из нас – скептики, и это заслуживает уважения. Нужна настоящая смелость, чтобы жить в изменчивом мире, не полагаясь на помощь свыше, похвально и мудро преодолеть священный ужас перед неопознанным. При этом каждый день мы сталкиваемся с огромным количеством вопросов, ответы на которые до сих пор ждут своего часа. А что, если мы их не получим? Что, если наука, какой мы ее знаем сейчас и будем знать через столетие, не сможет дать нам уверенности? Ребенок мечтает о чудесах телепортации. Родитель отвечает ему, мол, это невозможно, но есть школьный автобус. Ученый создал гипотезу и уже не может утверждать так однозначно – сегодня мы знаем о перемещении атомов, а завтра будем телепортироваться в класс. В этом и состоит зерно нашей профессии – мы верим. Если не в Бога, то в физику элементарных частиц. Эта вера дает нам спасение, что лежит в основе многих религий. А сейчас я хочу спасти вас, дорогие коллеги, от скуки, и перейти к основной части моего… хм… выступления?
   “Клоун,” – пронеслось в голове у Айзенберга. “Жестикулирует так, будто учит азбуке глухонемых.”
   Дерек шепотом обратился к Клариссе, и та задернула шторы на окнах. Заработал проектор, заиграла сюрреалистическая музыка.
– Итак, вы скептик. Ваша Библия – Докинз. Вы твердо знаете, что все обусловлено определенными законами материального мира. Но загвоздка в том, что телесная оболочка находится всего лишь в трехмерном пространстве. Существует ли четвертое измерение? Обратимся к теории Карла Сагана, которая представляет собой модель двухмерной Вселенной, абсолютно плоской. Никаких показателей высоты и глубины. Если в нее извне вторгнется 3D-объект, то оставит лишь тень от себя – как яблоко, которое обмакнули в тушь и поставили печать на бумаге. Допустим, что одному из коренных жителей 2D-страны посчастливилось увидеть объект из другого мира. Как он объяснит то, что видел, своим друзьям, которые в этот момент отвисали в баре? Да никак, черт возьми! Они живут в ПЛОСКОМ мире, и никогда не встречали ничего иного, соответственно, для этих ребят такое событие – нечто вроде несуществующего цвета в спектре. Что бы вы ответили человеку, который утверждает, что увидел абсолютно новый цвет? Ну-ну, галерка, в жизни бы так не сказали! Не скромничайте. Вы бы назвали его чокнутым. А между тем он мог сделать сенсационное открытие. Чего же не хватило нашему счастливчику для Нобелевской премии или, на худой конец, Шнобеля или Гинесса? Доказательств. Но он не мог их раздобыть, увы. Гигантское объемное яблоко внезапно посетило нашего Ньютона, испытало глубочайшее разочарование и спешно покинуло этот плоский мирок с его плоскими шуточками. Что уже говорить о тессеракте, тени четырехмерного куба – такие парни не задерживаются в чужих измерениях надолго. А вы задумывались над тем, что среди нас, жителей Земли, вероятно, обитают самые настоящие… собиратели яблок?
   “Поделись поставщиком, а, приятель?” – не унимался док.
– Так вот, собиратели яблок – те самые чудаки, которые утверждают, что видели нечто за пределами реальности. Конечно, в 99,9% случаев мы имеем дело с шарлатанами и сказочниками, но я не исключаю возможность существования 0,1%. Это случаи столкновения с ЧЕТВЕРТЫМ ИЗМЕРЕНИЕМ.
   В этот момент Дерек приостановил поток вдохновенных речей и громко щелкнул пальцами. Психоделическая презентация выключилась, зал погрузился во мрак. Тори окутали необычайные ощущения во всем теле. Мурашки, взявшиеся ниоткуда, а потом вспышки. Много, много вспышек. Звуки, от которых дрожь в ногах только усиливалась. О ужас – перед его лицом, так близко, как только возможно, возникло огромное сияющее яблоко. Он попытался дотронуться до золотистого фрукта, и тот мигом исчез. Зал снова стал прежним. Молчание повисло в воздухе. Тори был обескуражен и раздражен одновременно. Причудливые сенсорно-визуальные спецэффекты в сочетании с эмоциональным монологом вызвали у него непроизвольную эрекцию и желание убить этого экспериментатора-самозванца. Айзенберг мечтательно улыбнулся, в красках представив, как зрители кидают в Дерека Миллера пресловутые золотые яблоки, но вместо этого… толпа взорвалась овациями.
– Не стоит благодарности. Я не сотворил новую парадигму, а всего лишь навел на мысль. И, конечно, спасибо современным технологиям. Вы на пару секунд перенеслись в другое измерение, не так ли? – астрофизик засмеялся, и сей заразительный смех мог пробрать кого угодно, кроме дока. Последний начал испытывать приливы тошноты, с которыми было все тяжелее бороться. Он покинул аудиторию прежде, чем силы покинули его. Сидящий рядом с ним пожилой джентельмен, казалось, ничего и не заметил – его восхищенный взгляд был устремлен на Дерека.
   Тори бежал и видел, как из под ног его сыплются сверкающие плоды познания, а вокруг сияет огненное марево: в нем просматриваются гогочущие физиономии, и все они осмеивают его, доктора Антонио-Рио Айзенберга, столь прекрасную ошибку мироздания! Галлюцинаторный бред? Отнюдь. Всего-навсего хорошее вооображение. Он еле добрался до заветной комнаты, где облегчил мучения бедного организма. Приподняв голову над раковиной и увидев родные глаза-хамелеоны в отражении, мужчина несколько успокоился.
– О, Фрейд! Вот и встретились… – воодушевленный голос Дерека прозвучал очень некстати.
   “Он что, уже научился телепортироваться?! Черта с два я тебе Фрейд, придурок.”
– …Два одиночества. – прохрипел док.
– Что с тобой, остряк? Ты в порядке?!
   Тори ничего не ответил. Его все еще немного потряхивало.
– Бедняга, да ты совсем зеленый! Давай, я тебе помогу. Как же тебя угораздило. Отравление? Тори-Тори…
   Дерек взял коллегу под мышку и помог пройти по коридору. Тори заявил, что не хочет возвращаться на симпозиум. Миллер уговаривал его, но тщетно.


3
ДЖАЗ
JAZZ


   Док никак не мог объяснить, что произошло с ним вчера. Оказывается, за один час можно потерять самообладание, много лет служившее предметом гордости. Можно ли сказать, что он завидовал Дереку? Но зависть в большинстве случаев все-таки отражает искаженную любовь, мол, ты желаешь стать кем-то, слиться с чужой личностью. А Тори не хотел превратиться в Дерека. Более того, он боялся этого. Думаю, все же нечто другое послужило причиной антипатии. Молодой ученый просто не вписался в концептуальную гелиоцентрическую систему мира, где центром являлся сам Айзенберг. Два солнца на небе. Конфликт индивидуальностей. К тому же нетривиальная презентация действительно взволновала не очень впечатлительного (!) Тори. Он оторвался от обыденности так сильно, как никогда. Разум будто бы отделился от бренной оболочки на несколько секунд, что показалось ему неистово странным и даже страшным. Как уже было сказано, ежеминутный сухой анализ происходящего вокруг, актерский талант, позволяющий манипулировать людьми и при этом индиффирентное отношение к человеческим переживаниям, в том числе и собственным – то, из чего состоял доктор Айзенберг. Но изобретательный Дерек, сам того не ведая, смог копнуть глубже, забравшись в те тайники человеческой души, куда не ступала нога живого существа. Погружение в неведомое прежде состояние вышло настолько реалистичным, что на головную боль после мероприятия пожаловались многие зрители.
   Некоторые из ученых всерьез рассмотрели предложенную гипотезу. Конечно, Тори был не из их числа, но и его мигрень не обошла стороной. Сейчас голова пульсировала еще больше от той мысли, что вечером должна состояться долгожданная презентация “Демонолога”, и имя Дерека А. Миллера, будь он неладен, прописано жирным шрифтом в списке приглашенных. Конечно, если бы была такая возможность, док бы смело вычеркнул его, но это представлялось неэтичным по отношению к Кэти Миллер, сестре-двойняшке Дерека, так как она посещала психиатра и осталась очень благодарна ему за избавление от патологической клептомании.
– Беатрис, принесите мне адвил, пожалуйста!
– Вы имеете в виду аспирин?
– Нет, я имею в виду то, что я имею в виду.
   Тори еле шевелил глазными яблоками, лежа на мягком диване. В гостиной соблюдался идеальный баланс теплых и холодных тонов, расслабленности и сосредоточенности. Единственный акцент, разбавляющий эту стройность, точно взрыв петарды в ночной тишине – знаменитая картина Гранта Вуда “Американская готика”. Двое – фермер, крепко сжимающий вилы, и его дочь, изучали пришедших пристальным взором, и где бы в комнате ты не находился, они неотрывно провожали каждый твой шаг. Жуть! Но Тори не собирался выбрасывать картину, она досталась ему от отца вместе с многочисленной рухлядью. Почти каждый, кто появлялся здесь, как-то комментировал эту парочку на стене; Беатрис, которая уже второй день гостила у дока, не сказала ни слова. Мелкой поступью, бесшумно мисс Литч подошла к дивану, где покоился доктор, открыла коробочку с адвилом и поставила на столик рядом со стаканом воды. Тори мягко улыбнулся, хоть это и далось ему с трудом.
– Аспирин, знаете ли, уже давно считается ядом. – произнес он. Беатрис ничего не ответила на это.
– Вам станет легче совсем скоро. Что-нибудь еще?
– Ничего, пожалуй, спасибо… Хотя… У меня дико болят плечи и спина. Если вы можете что-нибудь с этим сделать, то я буду весьма благодарен.
   Бледное лицо Беатрис с островатыми, cтрогими чертами вдруг потеплело. Длинные ресницы, казалось, были созданы для того, чтобы ослабить гипнотическое влияние глаз цвета индиго. Перекликались в них и рассудительность, и страсть, и боль, и, кажется, вечность. Веки опустились и резко поднялись, сливового оттенка губы изобразили нечто наподобие улыбки.
– …Если вы, конечно, позволите, доктор Айзенберг… – она подошла к нему сзади и положила кончики пальцев на плечи, почувствовав, насколько напряжены его мыщцы. Тори прикрыл глаза в блаженстве, когда ей удалось найти точки, стимуляция которых моментально устраняла легкие зажимы.
– Вы любите джаз? – вдруг поинтересовался он.
– Просто обожаю, а вы?
– Аналогично. – Тори задумчиво облизнулся. Помолчав секунду, он добавил: - Сегодня презентуем мою книгу в N.Y. Jazz Club.
– Поздравляю вас… Это так волнительно. О чем она, если не секрет?
– Ох, это очень трудно.
– Не для меня, доктор.
– Не для вас?
– Ну, я хотела сказать, что открыта ко всему новому. – она улыбнулась краешком губ.
   Тори добродушно рассмеялся.
– Что ж, это про призраков. Бу!
   Беатрис отстранилась от него. Разумеется, не от страха.
– Я знаю, вы считаете меня за молоденькую дурочку, которая только и умеет, что подносить чай с тремя кусочками коричневого сахара, ни больше ни меньше, а родители оплатили ей заочное образование, чтобы удачно выдать замуж. Но ваше мнение субъективно и вызвано стереотипными суждениями, которые, к сожалению, повлияли даже на человека с таким высоким культурным и интеллектуальным уровнем, как вы. Доказывать вам обратное у меня нет желания, так как тому, кто минует поверхностное восприятие и делает попытку дойти до сути сразу же, доказательства не нужны, а остальным они послужат чем-то вроде занимательной игрушки – ведь можно найти тысячу зацепок, использовать миллион возможностей для подтрунивания над бедной овечкой, пока та распинается в чистосердечных признаниях.
   Молчание. Тори Айзенберг привстал с дивана. На долю секунды ему даже показалось, что головная боль отступила. Внимательно, не мигая, он разглядывал Беатрис. Часы стучали. Картина наблюдала.
– Поехали.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Пора идти.
– Но вы не приняли лекарство…
– Ничего, мне уже лучше. Вы идете со мной.
– Ставите перед фактом или предлагаете? – усмехнулась она.
– Что-то между. – он вытянулся во весь рост, задумчиво сложив очерченные губы, затем направился в сторону спальной комнаты и перед самой дверью добавил:
– Одевайтесь во что угодно, можете идти даже так.
– Вы шутите? Издеваетесь надо мной?
   Тори пришлось вернуться. Подойдя практически вплотную к ней, он прошептал: – Послушай меня, Беатрис. Если уж доктор Айзенберг действительно издевается – брр, отвратительное зрелище! Ты умная девочка и не узнаешь этого никогда. А сейчас я абсолютно серьезно. Подберем тебе платье, да хоть брючный костюм. Нужно, чтобы мы выглядели сказочно.
   Никто не знал, чем закончится этот вечер, но начинался он определенно не так, как другие. Теплый, со сладковатым привкусом ноября… А столь восхитительное, осыпанное блестками электрически-синее полотно и сумасшедший оранжевый диск – как космос бывает щедр на подарки! Раздираемая любопытством, Беатрис согласилась на импровизированное предложение, и через пару минут они оседлали вороного железного коня. По счастливой случайности Тори поймал радиоволну, которая транслировала – прямиком из 1961-го – бархатный и сильный голос старины Фрэнка. Эти песни поднимут и мертвеца из могилы:

You and the night and the music –
Все это наполняет меня пламенным желанием,
Огонь моего существования.
Ты, ночь и музыка волнуют меня,
Но станем ли мы единым целым,
Когда звуки растворятся в тишине?

   На полпути они остановились, и Тори, прежде чем выйти из машины, что-то проворковал Беатрис. Та, смутившись, отнекивалась, но в итоге утвердительно кивнула. Через пару минут горничная вернулась уже в совершенно новом образе. Платье длиной до колена, черное, как ночь, с прозрачными рукавами, было украшено бисерными строчками и десятками вышитых созвездий. На ножках сияли серебристые лаковые kitten heels, а запястья опоясывала пара тонких браслетов 925-ой пробы. Тори призвал на помощь свое легендарное самообладание, чтобы смотреть на дорогу, а не на россыпь белых звездочек на юбке и нежные пальцы в серебряных кольцах.
 
До бледного восхода солнца и света дня наши сердца будут трепетными гитарами,
Утро может прийти без предупреждения и смести звезды с неба.
Если мы должны жить одним мгновением, любить до последнего,
Когда смолкнет музыка, останешься ли ты со мной?

N.Y. Jazz Club, девять часов вечера ровно

– О, посмотри-ка, Кларисса, кто пришел! – Джереми Геллер, “тридцать три несчастья”, слишком громко сообщил о появлении пары в алом свете джаз-клуба – несколько человек, занятые прежде поглощением яств, обернулись. Геллеры и Миллеры, здесь уже собрались все приближенные, но на сей раз Айзенберг не опоздал, а лишь пришел минута в минуту. Что следовало далее? Расспросы, посвященные новой спутнице психиатра, порой не очень тактичные. Объятия, поцелуи, смех, звон бокалов, пустая болтовня. Заученная речь – что-то про связь дьявольских соло на саксофоне Колтрейна и демонической основы произведения Айзенберга. Собственно, всучивание самой книги неблагодарным читателям.
   Скука, заключил Тори. Сплошная скука. А между тем пролетел целый час, 60 чертовых минут бессмысленного времяпровождения. Он думал, мол, лучше бы ему остаться в машине с Беатрис и рассказывать сказки про Большую Медведицу. “Джереми надоел со своим нытьем. Кларисса, как всегда, делает вид, что ей все нравится, но я-то знаю, что она завидует беспечной юности Кэти. Та тоже хороша, переборщила с шампанским и без умолку обсуждает шмотки. Дерек запихивает роллы один за другим, как ему только удается сохранять форму? А музыканты, посмотрите на музыкантов! Кажется, барабанщик уже готов отбросить палочки, играя Anthropology секстилионный раз.”  Прочитав его мысли, на сцену выпрыгнуло двое ведущих в странных котелках.
Первый: – Дорогие посетители нашего клуба! Мы рады представить специальных гостей этого вечера – Денниса и Денизу. Они исполнят композиции, которые заставят ваше сердечко выпрыгнуть из груди, а ноги дергаться так, будто вы испытываете продолжительный о…
Второй: – Ох, ну просто невероятный порыв удовольствия! (тихо): Джошуа, опять я тебя спасаю.
Первый (еще тише, около mp): – Ты зануда, Джефф. (громко и выразительно): – В общем, танцевать разрешается! ОФИЦИАЛЬНО!
   Деннис, худощавый афроамериканец в фиолетовом костюме, пташкой вспорхнул на сцену и засмеялся, обнажив цепочку белых зубов. Мини-оркестр заиграл, ноги певца в изумрудных лоферах пустились в пляс. Кроваво-красная сцена странным образом оттеняла фигуру исполнителя, и Тори казалось, будто он попал в театр абсурда. Деннис запел безумный блюз-рок, прорезая своим хриплым баритоном маленькое помещение. Что удивительно, люди и вправду начали вставать из-за столиков. Эйфория не обошла стороной и Геллеров – Джереми в его круглых очках, с редкими каштановыми волосами и ярко-рыжей бородой веселился пуще всех, что было горько и забавно для Тори, осведомленного о наличии у того клинической депрессии. Кларисса подыгрывала мужу, отстукивая каблуками линди-хоп на свой лад. Дерек же ушел в рокабилли, он яростно “тушил сигаретки” носками туфель, а танец Кэти больше походил на бурлеск. Только Беатрис сидела молча за столом и вертела ножку бокала. Доктор Айзенберг, как бывший фрейдист, прекрасно знал, о чем такие движения могут сигнализировать. Он подвинулся к ней поближе и заговорил.
– Почему вы не танцуете?
– А вы? – она прищурила глаза.
– Я? Наблюдаю.
– Ну так и я тоже.
– Давайте наблюдать вместе. – он осторожно коснулся ее руки.
   Беатрис не отпрянула. Тори почувстовал ее тепло. Она запустила пальцы между его собственных, и эстетичные кисти доктора покрылись испариной. Тем временем Деннис, кажется, подходил к коде. Его взвизгивания становились все интенсивнее, им вторила электронная гитара, а духовые повторяли синкопами сложный аккорд. Когда музыканты кончили играть, на сцене образовался клубок дыма. Пелена рассеялась, и зрители увидели силуэт девушки. Это была Дениза. Та же шоколадная кожа и фиолетовый цвет, только вместо костюма – платье, а лицо прикрывала кружевная вуаль. Их сходство с Деннисом было поразительно. Тори высказал предположение, которое Беатрис тут же отклонила. Ей хотелось верить, что Дениза и Деннис, как Кэти и Дерек, двойняшки. Но тут зазвучал голос, слишком специфичный даже для контральто, и Тори легонько толкнул Беатрис, смеясь.

Laura – лицо в туманном свете,
Отдаленные шаги в коридоре,
Смех в летнюю ночь,
Как потерянные воспоминания.

   Оркестр заиграл в этот раз по-иному – загадочные, переливчатые звуки томной джазовой баллады, оттеняющие уникальный тембр Денизы, распространялись в самые потаенные уголки клуба. В глазах Беатрис заиграли огоньки, и Тори не мог оторвать взгляда от ее профиля с острым вздернутым кончиком напудренного носика.
– Теперь наша очередь танцевать, – он взял ее ладони и притянул к себе. Грациозные лебеди ступили на паркет. Вышедшие из другого времени, фотокарточка, проявленная в темной студии, они приковывали взгляды, сами не замечая никого вокруг. Его белая бабочка и черный атласный пиджак, ее блестящие тени и винтажные стрелки – все было нереально изысканным. Блики сменялись на лицах танцующих, добавляя их выражениям недосказанности, некой тайны. Тори и Беатрис становились ближе друг к другу с каждым маленьким шагом, с новым тактом; тончайшие запястья обхватили сильную шею, ресницы опустились, губы затрепетали.

Взгляни – в поезде, проезжающем мимо,
До боли знакомые глаза…

   Их лица отделял луч прожектора, но и он растаял в соблазнительном, долгом поцелуе. Они были не здесь, далеко не здесь…

…Это была Лора, но она - всего лишь сон.

   Волнующие звуки стихали, все медленно возвращалось на свои места. Дениза поклонилась зрителям, которые сопроводили ее уход со сцены невероятно громкими, ритмичными хлопками. Тори и Беатрис, будто упав с Луны на Землю, приняли вновь ничего не значащее выражение лиц, но их сердца бились в бешеном ритме, а ноги подкашивались.
– Джаз – это так эротично…
– Кэти, а я говорил, что тебе нельзя столько пить.
– У-лю-лю, заботливый братец. Подожди меня здесь.
   Кэти хлопнула Дерека по носу пальцем, захихикав, и убежала восвояси. Остальные собрались снова в плотный кружок, обмениваясь дружескими пожеланиями, нахваливая еще не прочитанную книгу. Оживленные разговоры не забавляли и не докучали Тори – он просто их не слышал. Беатрис стояла рядом, еле заметно облокотив голову на его плечо. Он нежно поцеловал ее макушку. Никто, кажется, не обращал на них внимания, ведь в ту минуту Дерек театрализированно вещал о радиоактивной природе бананов. Он действительно был очень сумасбродным парнем. Кларисса еле удерживалась от смеха, Джереми активно защищал правдоподобность и научность высказанных предположений. Музыканты собирали вещи. Шум практически исчез.
– ААААААА!!!!!


4
СЕКРЕТЫ
SECRETS


   Пронзительный крик, алые стены. Застывшие силуэты. Дерек вспомнил, что Кэти ушла, и понесся в сторону WC. Все ждали его возвращения с мрачным предчувствием. К счастью, они оба живыми и невредимыми вышли к друзьям, держась за руки.
– Кэтрин, ты в курсе, что вообще случилось? Этот ужасный звук со стороны туалета… - пролепетала Кларисса.
   Очаровательная девушка молчала. Ее гладкие темные волосы переливались в приглушенном свете, два черных драгоценных камня смотрели куда-то вдаль, не мигая, а красивые полусферы, еле прикрытые тканью винного оттенка, вздымались высоко и тревожно.
– Кэти! КЭТИ?! – Дерек тряс сестру за плечи. – Она не разговаривает уже несколько минут. Я ворвался туда, распугал всех женщин вокруг, и что я вижу… ох… Стоит, как зомби, пялится на свое отражение.
– Боже ты мой! Тори, ты должен что-то сделать.
   Айзенберг наблюдал за происходящим словно издалека. Его спокойный взгляд стал разве что чуть более сосредоточеннм.
– Думаю, мы столкнулись со странной разновидностью панической атаки. Нужна комфортная обстановка. Давайте выйдем на воздух, а то здесь по-прежнему много людей.
   Послушавшись здравого совета, компания покинула душное помещение. Ветер, заключающий в свои теплые объятия, и ясная погода – эта ночь была так же прекрасна, как и вечер, но красота ее осталась незамеченной. Беатрис была дико взволнована, на глазах застыли хрупкие слезинки. Тори же в глубине души был безразличен к нуждам Кэти. Все, кого Айзенберг не любил и не понимал, не вызывали у него особенного сочувствия. Тем не менее, соблюдая профессиональный долг, он начал разговаривать с ней. Пытался призвать внимание к окружающим предметам: мелким деталям пейзажа, одежды. Но когда после расспроса психиатра она не прокомментировала разновидность каблуков Беатрис, Дерек всерьез обеспокоился. Он знал свою сестру больше самого себя – Кэтрин можно было разбудить среди ночи, и та описала бы комплекты из “White collection” Valentino без запинки. Почему же сейчас ее лицо превратилось в безжизненную маску?..
– Дыхание прерывистое, тахикардия. Похоже, она пережила большой шок. – тихо включился в разговор Джереми.
– О, сводка невропатолога. – констатировал Тори. – А что же скажут господа психотерапевты?
– Во-первых, не господа, а дамы. Во-вторых, надо отвезти ее домой и разобраться поскорее, в чем же дело.
– Может, вызовем скорую? – Дерек прикусывал губу.
– Так. Спокойствие. Вдох-выдох, – ответил доктор. – Клар, сразу оговорюсь, тут твои методы… типа EMDR… не помогут. Дерек, да что они скажут? Наш случай не совсем стандартный. Лично я не доверяю этим амбалам в халатах.
Миллер хмыкнул: – Ну, мистер Недоверие, тогда сделайте все самостоятельно.
– Отличная идея. К тебе или ко мне?
– Вы только посмотрите, он еще шутит! – Кларисса строго-насмешливо посмотрела на Тори.
– Ах! – вдруг воскликнула Беатрис. – Пока вы разговаривали, Кэт чуть не потеряла сознание! – она изо всех сил пыталась выдержать вес девушки. Дерек тут же подбежал и поддержал их обеих, Геллеры схватились друг за друга.
– Все, паникеры, по машинам. Я живу ближе всех отсюда. – твердо сказал док.

Частный дом доктора Айзенберга, 23.30

   Тори сидел в кожаном кресле, возле него на мягком пуфе расположилась Беатрис. Напротив них статуэткой восседала Кэти, обернутая в теплый плед, будучи под заботливым надзором вытянувшегося во весь рост брата-близнеца. Джереми и Кларисса приняли решение остаться у себя – их ждали дети. Ветер стих. Плотный слой туч благородно прикрыл зияющую пустоту. Экспрессионизм в природе уступил место законченному натюрморту, суета ушла на задний план. Все молчали. Психиатр подготавливался к сеансу гипноза. По итогу он склонялся к возникновению у пациентки психогенного мутизма, состояния, при котором человек теряет возможность говорить вследствие психологической травмы. Только сама причина стресса оставалась неясной, что не на шутку испугало Дерека. Конечно, больше всего он желал Кэти скорейшего восстановления, но неизвестность, нагло просочившаяся в его упорядоченный научный мирок, представлялась весьма непривлекательной. Что немаловажно, ранее он не замечал за сестрой никаких отклонений в поведении, кроме желания утащить все яркое и блестящее.
   Поскольку у Айзенберга не было возможности установить вербальный контакт с пациенткой, он попытался присоединиться к ней посредством невербального. Беатрис и Дерек крайне сосредоточенно следили за плавными жестами доктора, которыми он заклинал Кэти-змею. Та смотрела на него стеклянным, устрашающим, незнакомым взглядом. Ресницы отмеряли четкий, медленный ритм. Дыхание восстановилось. Руки неестественным образом были симметрично расположены на коленях. Тори начал шептать что-то едва различимое, и прорывающиеся низкие частоты в давящей тишине в действительности напоминали обряд изгнания злых духов. Он повторял раз за разом одну фразу; насколько Беатрис удалось понять, это было слово “ПРОСНИСЬ.”
– Проснись-проснись-проснись-проснись-проснись-проснись.
   Тень, отбрасываемая Кэти, казалась такой же пластиковой и недвижимой, как она сама. Прошло несколько тягучих, ужасных минут. Часы надоедливо стучали.
– Беа… Беатрис. – тише некуда промолвил Дерек. – Мне кажется, или… О, ЧЕРТ!
   Горничная заметила то же самое и от неожиданности прикрыла рот рукой. Мизинцы рук Кэти приподнялись от дивана на пару миллиметров, будто их потянули за ниточки. Зрители действа бросили взгляд на Тори, отчего еще больше сошли с ума. Движения были идентичны. Взгляд психиатра переменился, его зрачки расширились. Кукловод поднимал руки все выше и выше; кукла покорно повторяла за ним. Он водил ими туда и сюда, рисуя в воздухе причудливые фигуры. Это работало. В игру подключились ноги. Кэти идеально исполняла танец, но ее большие глаза оставались пустыми – немой фильм ужасов. Актеры плавно встали со своих мест. Беатрис задрожала. Доктор приблизился к лицу девушки на расстояние около пятнадцати сантиметров и резко хлопнул в ладоши.
   Кэти размеренно, по буквам проговорила: – Я ви-де-ла его. Ви-де-ла.
   Несколько потрясающих по своей силе мгновений: Тори Айзенберг застыл в выразительной позе, глядя на статичную картинку сквозь запотевшие линзы очков, Беатрис Литч пролила чай из маленькой чашечки, которую умудрялась держать тремя пальцами все это время, из уст Дерека Миллера посыпалась бессвязная нецензурщина.
– Ты видела… Кого? – осторожно спросил Тори, когда окончательно пришел в себя.
– Там, в зеркале… Я смотрела на себя, но вдруг увидела… другого человека.
   Беатрис легонько вскрикнула.
– Вот …!! Ну вообще …! – Дерек снова пренебрег эвфемизмами.
– Я тоже полон эмоций, – неожиданно признался Айзенберг. – Вот уж ночка сегодня выдалась.
   За пару секунд взгляд Кэти из испуганного превратился в отстраненный и печальный. Она тяжело опустилась на пол, рискованно не оправив свое мини-платье, и обняла колени руками.
– Хочу домой, сурикат. Отвези меня домой.
– Она сто лет меня так не называла! – ошалел Миллер. – Ну конечно, Китти, отвезу. Надо бы хорошенько выспаться и поесть… Ты нас до смерти напугала.
– А как же дальнейший разбор полетов, Дерек? Мы не можем оставить это просто так.
   Доктор всерьез заинтересовался изменениями в поведении Кэти и будущим гениальным объяснением с его стороны. В голове заиграли яркие образы: торжественное вручение Нобелевской премии, фанфары, фейерверки, возглас преданного почитателя, комок в горле у заклятого врага…
– Я ценю твое участие, Тори. Все, что произошло сегодня, странно и жутко, и мы обязательно займемся этим. Но сейчас всем нужен отдых.
– Окей. Понял тебя. Удаляюсь, – улыбка дока в этот раз вышла совершенно беззлобной. Что-то подсказывало ему, что час славы еще придет.
   Айзенберг и вправду оставил кабинет, чтобы наконец-таки снять свой парадный костюм и заменить его на что-то новое, менее старомодное. Ему страшно хотелось развлечься. Первое, что попалось на глаза – темно-зеленая кожаная куртка, футболка цвета хаки с V-образным вырезом и сероватые потертые джинсы. Быстро переодевшись и взглянув в зеркало, он удовлетворенно ухмыльнулся от осознания того, что видит там себя, а не кого-то другого. В конце концов, пересмотрел свою точку зрения и остался доволен тем, что Дерек и Кэти покинут его пристанище – сегодня же пятница, Карл! Пролистав списки ночных клубов в Google, он наткнулся на один с совершенно потрясающей концепцией и стилем. Собираясь пойти туда solus, Тори не нуждался в предварительной брони.
   Выглянув из спальни, он заметил Беатрис. Красивые руки утопали в светлой аккуратной шевелюре, синие очи устало разглядывали однотонный ковер. Дерек помогал Кэти надеть пальто, его карие глаза-тараканы немного утратили свой прежний пыл, а барсучьи взъерошенные волосы, всегда казавшиеся густыми и здоровыми, в этот раз выглядели неважно. Одевшись, они замерли у двери, будто ожидая какого-то условного знака, чтобы уйти. До Айзенберга дошло, что этим самым знаком было его появление. Выйдя к гостям, он ободряюще улыбнулся, похлопал по плечу даже своего неприятеля – ведь тот нуждался в этом, вы только посмотрите на этот собачий взгляд! – щекой прислонился к щеке Кэти, помахал им обоим на прощание. Когда последние звуки шагов растворились вдалеке, Тори облегченно выдохнул.
– Ох уж эти англичане, – вдруг изрек он.
– Англичане? – Беатрис удивленно приподняла бровь.
– Ну да, Кэти и Дерек. Они из Соединенного Королевства, мать их.
– Тори, ну зачем ты так. Ты же другой человек, я вижу.
– Какой? Homo erectus? – Айзенберг скорчил смешную гримасу.
– Homo sapiens. – она подошла к нему совсем близко и провела рукой последовательно по шее, плечам и грудной клетке. – Тебе очень идет этот цвет.
– Он всем идет, – Тори практически заурчал. – Спасибо. Беа? – он наклонился к ней.
– Да, Тори? – ее глаза распахнулись, а губы приоткрылись, точно в ожидании чего-то.
   Он бережно приподнял ее подбородок рукой и коснулся теплых, слегка влажных лепестков. Щетина приятно покалывала чувствительную кожу, а кончик языка растворился внутри. Капельки пота стекали по лбу Беатрис. Она запустила пальцы в его небрежно уложенные волосы, поглаживая твердый затылок. Тори крепко обхватил хрупкое, невесомое и при этом выверенное с ювелирной точностью тело. В ушах застучало, Беатрис испытала жажду. Сделав над собой усилие, они разорвали крепкую связь. Несколько вдохновенных секунд оба с восхищением разглядывали друг друга, как будто им довелось лицезреть сотворенные из плоти и крови произведения искусства.
   Тори снял очки. - Мне надо идти. Прости…
– Это было предсказуемо. Прямо как во всех этих идиотских любовных романах, – ответ прозвучал не без доли ехидства.
– Ну, я ухожу не навсегда. – он расплылся в теплой улыбке. – Просто хочется развеяться.
Беатрис мрачно прошептала в ответ: – Ветер опять поднялся, осторожней, чтобы не унесло!
   Оба рассмеялись. Он отточенными движениями вставил прозрачные линзы и еще раз чмокнул мисс Литч в щечку. Ему нравилось то, что она не вела себя, как служанка. Тори, даже при всей его нелюбви к туманным гипотезам, предполагал наличие у Беатрис уровня интеллекта, во много раз превосходящего среднестатистический. Для него оставалось загадкой, почему молодая и подающая надежды женщина вызвалась на столь неблагодарную работу – неужели так срочно требовались средства? Эти мысли вертелись у Айзенберга в голове, пока тот пересекал двор, садился в машину, наблюдал за неоновыми вывесками, протирал руль замшевой салфеточкой, подмигивал проезжающим девушкам, подпевал Джорджу Майклу, сверялся с картами, бранил навигатор, выходил из машины, захлопывал дверцу, проходил фейс-контроль, примерял рожки, танцевал, рассматривал трусики стриптизерш, критиковал фигуры стриптизеров, курил в подсобке, наслаждался звуками французского техно, отказывался от предложения вкусить кекс из Амстердама, уходил от разбирательств, собирался делать ноги…
   Несколько ослепительно белых лучей скрестились на подиуме, рисуя сеть паука или же явление Христа. Из сопровождения остались только гулкие басы и противный звук – жужжание огромной пчелы. Следом запел голос, соединяющий в себе ангельское спокойствие и дьявольскую хрипотцу.

Dieu etait Grand…

   Слева и справа показались ноги танцовщиц, а затем и их силуэты в темных платьях до пола с гигантскими разрезами. Приглядевшись, можно было понять, что это импровизированные монашеские рясы. Жар, шум, дым. Ускоряющийся темп. Диджей в маске демона. Композиции перетекали друг в друга, как напитки в руках у талантливого бармена. Выкрики, звоны, стуки.

JUDAS, JUDA-AS!

   Все стало синим, а затем ярко красным. Образовался ореол, из которого выросло существо, отбрасывающее гипертрофированную тень. Режущие лучи выделяли линии, все более напоминающие человеческие. В их пересечении явился некто в черном. Испепеляющий взгляд, мертвенно-бледные руки. Пульсирующая музыка. Беснующаяся толпа. Иммерсивный театр. Распростерши свои костлявые пальцы, перформер принялся биться в танцевальных конвульсиях. В сочетании с адскими звуками и непрестанно мигающим светом родился настоящий хаос, на глазах у всех происходила репетиция агонии перед погружением в вечную тьму. Монахини постепенно обнажали тела, но не показывали лица. Постмодернистский Распутин заставил своих поклонниц припасть к коленям. Они делали вид, что самозабвенно молятся, но со стороны танцпола все выглядело… несколько иначе. Басовая линия перешла в более сложную и жесткую. Французское уступило место немецкому. Главный монах тоже избавился от одеяния. Он сложил руки и обратил взор наверх, отчего на чистом листе блеснули белки глаз. Прямой свет обозначил выделяющиеся черты. Бледная радужка. Черная лицевая растительность и лишенная волос голова. Улыбка Мефистофеля.

Little secrets. Little secrets. Little secrets. Little secrets.

– О, чувак, да это ж Blackout! ELM тащит.
– А?
– Я говорю – обожаю этот трек!
– Уважаешь крэк?
– Да нет же! Мужик, хоть ты скажи ему.
– …
– Эй, чел? Ты что, тоже под кайфом?
   Тори онемел, ну точно как бедная Кэти пару часов назад. Правда, пришел в себя намного быстрее – от обрушившегося на него внезапно потока из бокала, до краев наполненного “Кровавой Мэри”. С каплями красной жидкости, стекающими по лицу и одежде, подергивающейся левой ногой и помятой курткой в руках, он выпал из злачного притона и приземлился на комфортабельную кожу в салоне уютного ретро-автомобиля. Со скоростью гепарда Buick очутился в гараже. Тори тихо вошел. Беатрис мирно, как ребенок, спала на диване в гостиной, даже не переодевшись. Он направился в душ, чтобы быстро и незаметно смыть с себя весь этот позор, и – ох, что за невезение – споткнулся о край коврика, как в дешевой комедии положений. Оказалось, что сон мисс Литч очень чуткий. Она вскочила с дивана и тут же издала продолжительный визг, увидев Тори, лежащего на полу в фальшивой (с первого взгляда и не скажешь) луже крови. Беатрис припала к нему с выражением подлинного ужаса на утонченном личике.
– Доброй ночи. – он с трудом повернул голову в ее сторону и даже попытался улыбнуться.
– Ты ЖИВ?!
– Не думаю, что мертвые умеют разговаривать.
– То-ори… – только и смогла протянуть она.
   Распластавшись на полу, они лежали в неловких объятиях. Наконец Тори встал, оправился и спокойно, медленно произнес:
– В общем, я избавлюсь от этой дряни, а ты пока наполни ванну, и не забудь бомбочку.
– А волшебное слово? – мисс Литч изобразила хитрый прищур.
– Брысь! – Тори захохотал.
   Беатрис приблизилась к нему и, хихикнув, прикусила мочку уха. Ее глаза блеснули. Взор Айзенберга вдруг приковала та самая картина на стене. Вилы перевернулись. Он в недоумении встряхнул головой. Все стало прежним.


5
ПЛОТЬ
FLESH


– Билл, я говорил тебе, что ты такой же олух, как и твоя кузина?
– Нет. Если б я такое услыхал, тебя бы уже давно не было на этом свете.
– На этом? Ты понял, что ляпнул? Тем лучше для меня, ха-ха. Какого хрена там вообще оказалась ДРУГАЯ девушка!
– Черт, почему я не убил тебя тогда? Я должен спасти ее и спасу, а ты, гребаный старый перец, будешь кусать локти.
– Да, конечно. Но искривление пространства, твою мать, уже произошло.
– И что с того? О, смотри-ка. Кажется, есть шанс.
– Аха-ха-ха! Опять ты сел в лужу с дерьмом, малыш Билли. По-моему, им не до тебя сейчас. Ты бы лучше выследил момент, когда она пудрит носик или что-то вроде того.
– Заткнись. Просто молчи. Или…
– …Или что? Отправишь меня туда, откуда я пришел?
– Фредо, манера нашего диалога поражает. Тарантино ведь еще не родился, когда...
– Да-а, с чувством юмора тут тоже полная задница. Ну ничего-ничего. Поправь свои херувимские волосики и смахни слезу. Мы оба вырезаны из камня, только разной породы. И судьба у нас одна, Билл. Ничего не поделаешь. Судьба.

   Черная глина плавно растворялась в огромном круглом сосуде. В то время как Беатрис наблюдала медитативный процесс диффузии, Тори утопал в струйках прохладной воды. Закончив приготовления, она осторожно обернулась. В полупрозрачной душевой кабине виднелся силуэт мужчины. Недозавершенность наброска еще больше возбуждала воображение Беатрис. Звук падающих капель, гладкая мраморная плитка с монохромными разводами, панорамное зеркало – обстановка располагала к тому, чтобы погрузиться в тишину и покой, забыв обо всем на свете. Тем не менее, в тот момент все вокруг предстало в новом ракурсе, будто скрывая в себе нечто недоступное пониманию.
   Беатрис пришлось покинуть помещение, несмотря на томное волнение, окутавшее ее с ног до головы. Она слышала и практически видела, как Тори аккуратно ступал на щекочущий коврик, растворялся в пучине темных вод, может, даже наслаждался собой, изо всех сил сдерживая вырывающиеся стоны. Ее не заботило его странное появление в час ночи – все было так, как должно быть, течение времени и ход событий всякий раз оказываются мудрее мыслящего существа. Приняв свое бездействие, как должное, она облокотилась на стену и прикрыла глаза. Сердце стучало быстрее, чем обычно, но Беатрис взяла себя в руки и глубоко вдохнула.
– Ой! – крикнул голос через стену.
– Ох! – вторил ему другой.
– Беа, опять форс-мажор.
– Вижу. Точнее, ничего не вижу.
– Принеси что-нибудь, пожалуйста.
– Хорошо, постараюсь.
   Спотыкаясь о предметы, Беатрис нащупывала дорогу во тьме. Тори потерял зрительную связь с миром, но его барабанные перепонки вибрировали, получая внешний сигнал – чувственные и мрачные ритмы Massive Attack - Black Milk. Не связанный проводами и утративший лишние визуальные стимулы, он окунулся в музыку настолько глубоко, насколько возможно. Приятные колебания касались кожи, и темнота не пугала, а завораживала. Все утратило объем – вспомните первое ощущение, когда выключается свет, и черный квадрат давит на глаза. Луч ворвался в комнату, придав ей новые очертания. Беатрис, освещаемая одним лишь пламенем свечи, как призрак, выплыла из бесконечного коридора. Ее звезды засияли снова.
– Свеча? Серьезно? – он опустил наушники.
– Это красиво. – возразила Беатрис.
– Я не спорю. Хотя и непрактично.
   Она начала опускать резную серебряную тарелочку на широкую подставку у ванной, где помимо всего прочего лежал телефон, и Тори, опасаясь за сохранность имущества, помог ей. Справившись с нелегким заданием, Айзенберг обнаружил капельку крови, выступившую на кончике указательного.
– Красота требует жертв, – усмехнулся он. – Не хочется снова отправлять тебя за пластырем.
   Ничего не ответив, она вложила пальцы Тори в свою холодную ладонь, а затем, опустившись на уровне его плеч, высосала яд, и все вновь стало сухим и невредимым.
– Потрясающе! И немного безумно. – ахнул Тори. – Впрочем, we are all mad here. 
   Айзенберг испытал прилив жара. Он понимал, что больше не может держать себя в узде. Беспокойство нарастало, язык не слушался. Избрав необычную тактику, он показался из воды по пояс и потянулся за воображаемым полотенцем. Следил за Беатрис – не изменилось ли что-то в ее выражении? Наконец, отбросив предрассудки, предстал перед нею во весь рост. Естественные мыщцы, мокрые волосы на теле, отсутствие нарисованных six pack abs, прямой, но не лишенный чувства взгляд, гармония в каждой линии – он бы мог в каком-то смысле соответствовать античным идеалам, если бы не внушительный орган, намертво призгвоздивший к себе внимание Беатрис. Конечно, фаллический культ давно должен был изжить себя, но вместо этого укрепился в коллективном сознании слишком прочно, поддерживаемый мифами и бахвальством со стороны представителей мужского пола. Правда, в данном конкретном случае ее восхищение вполне обосновано. Тори производил впечатление человека, у которого был внутренний стержень, и было бы странным, если бы внешне это нигде не проявлялось. Ожившая скульптура, он стоял, не произнося ни слова. Беатрис кончиком ногтя провела по внутренней стороне крепкого бедра. Она притронулась к затвердевшей, покрытой венами свече и продолжала касаться до тех пор, пока не полился тягучий воск. Беа решилась опробовать предмет вожделения. Тори задрожал, его лицо исказилось в бурном экстазе.
– Неплохо, но вкус твоей крови мне нравится больше.
   Тори широко распахнул глаза, сглотнув давящий комок.
– Ты ненормальная, Беатрис. Это так заводит.
   Он повернул ее к себе, с треском расстегнул плотную застежку и избавил от всего лишнего. Молочная кожа, почти белые волосы, не доходящие до плеч, аккуратная треугольная грудь, ягодицы с милыми ямочками, тонкие щиколотки - все это принадлежало ему в тот восхитительный миг. По-крайней мере, так он самонадеянно думал, впиваясь в нежную плоть, точно в мякоть фрукта. Беатрис же, напротив, считала своей жертвой Айзенберга – ведь он не смог устоять перед ней. Такое распределение власти было им по вкусу – послабление-напряжение, доминирование-подчинение и, разумеется, безграничное доверие, соединяющее нить между двумя мирами, каждый из которых глубок и уникален.
– Горячо? – прошипел он, проливая воск между вздымающимися половинками лимона.
– Очень. Не останавливайся.
   Пламя качнулось, отражение в зеркале явилось искаженным и оттого зловещим. Они изучали друг друга со скрупулезностью и увлеченностью микробиолога, которому посчастливилось открыть диковинный вид. При этом, как истинным ученым, им было неведомо смущение. Мысли неслись ввысь, а оболочки наслаждались телесными ощущениями. Корреляция с физиологией условна, так как секс никогда не являлся для Тори, например, чем-то необычайным, а всего лишь потребностью человеческого организма, притом даже не самой сильной. Но то, что возникло между ними в этой комнате, в этой черной воде, явно лежало за пределами простого удовлетворения желаний – их дуэт оброс метафизическими связями. Тори ощупал край туманности, проявляющейся в темно-розовых оттенках, а затем погрузился в нее полностью. Пульс стал чаще, импульсивные движения не прекращались, пока оба не достигли совершенного состояния соединения душ и тел. Естественное сопровождение, разрывающее пустую тишину, разительно отличалось от циклических выкриков в низкопробных фильмах. Оркестр звуков, состоящий наполовину из диссонансов, наполовину из консонансов, мог довести до оргазма на расстоянии. Закончив выступление, они не разорвали объятия – два лепестка, упавшие разом на мокрую землю.
   Тори снова надел наушники. Следующей в плейлисте оказалась Take it There by Massive Attack & Tricky & 3D. Голос, напоминающий эспрессо – излюбленный напиток Айзенберга. Фортепианная партия уходила куда-то в контроктаву, отстукивая возбужденное сердцебиение. Беатрис тоже захотела быть вовлеченной в процесс, и он поделился с ней.
– Ох, я сейчас сойду с ума.
– А я уже.
   Потянув элегатные икры, он наблюдал за движением огня. Беатрис коснулась его вспотевшей шеи теплыми, слегка потрескавшимися губами. Они шептали друг другу дерзости, игрались с волосами, смеялись непонятно над чем, пока не стукнуло 3 часа ночи. Тори выполз из ванной, нащупал тапочки и следом набросил на плечи заранее подготовленный шелковый халат цвета бургунди. Большой цветок спрекелия распахнул свои алые лепестки. Все озарилось светом. Айзенберг протянул Беатрис накидку из нежнейшего велюра, и они направились в опочивальню.
   Спальная комната резко отличалась от выдержанной в спокойных тонах гостиной, строгого кабинета и черно-белой ванной. Ее основной color, бордо, вступал в противоречие с законами фэн-шуй. Призванный склонять к любви или войне, он меньше всего сочетался со спокойным сном. Большие плафоны, установленные во всех возможных углах, включались и выключались по хлопку. Просторная кровать из черного дерева не приглашала, а скорее завлекала входящего. Белые полуобнаженные фигуры рухнули на красное покрывало, предаваясь пост-ласкам.
– Раухтопаз? – Беатрис, поправив запутавшиеся волосы, указала на кольцо на прикроватной тумбе.
– Именно. В этом освещении и не угадаешь сразу. Как ты смогла?
– Увлекаюсь геологией. Мм… Точнее, учусь на геолога.
– Серьезно? Круто. Нет, правда круто. Мой родной дед был геологом. Он добыл этот камень, а потом из него сделали украшение. Дедушка передал по наследству отцу, а потом папа подарил его мне.
– Как это чудесно!
– Да. Жаль, что он не выглядывает из рая, чтобы посмотреть на своего сынишку – ведь рая не существует.
– Прости…
– За что? Моя мать тоже там.
– Что-то случилось? – на ее глазах наворачивались слезы.
– Авария.
   Беатрис крепко обняла Тори. Он поцеловал кончик ее носа.
– Перестань, малышка. Это же было давно.
– Боль никогда не проходит полностью. – понизив голос, она добавила: – Поверь мне.
   Она положила голову ему на грудь, прикрыв глаза. Он расчесал ее бледные прядки.
– А ты знаешь, по легенде, когда кто-то из мертвых вспоминает о тебе, этот камень светится? Но ты увидишь свет, только если поверишь…
– Хах, что еще за легенда?
– Я придумала. Только что. – она засмеялась.
– Вот же! Беа, ну ты даешь. Фантазерка, – он ущипнул ее за порозовевшие щеки.
   Они долго лежали, держась за руки, глядя в потолок, и вновь слышали звуки джаза, прекрасные аккорды, которые звучали теперь уже не на сцене, а в душе.
– Тори, ты такой милый, что хочется тебя съесть. Мне кажется, ты бы остался чертовски сексуальным, даже если бы у тебя было другое лицо. Ведь твоя страсть… Она исходит изнутри, понимаешь? Нет, я не буду нести эту чушь, что внешность ничуть не важна. Но когда есть только она, то глаза становятся двумя прозрачными стеклышками… Если бы твой кварц был из стекла, ты бы его носил, скажи мне?
– Остановись, прошу. Твой голос пробуждает во мне чистые и грязные мысли одновременно.
– Это нормально, котик. Все мы сотканы из парадоксов.
– О, кто-то звонит. Но я даже не буду смотреть. Видишь – не притрагиваюсь к телефону.
– А вдруг что-то важное?
   Айзенберг облокотился на локоть и задумчиво посмотрел в ее обеспокоенные глаза.
– Сейчас я должен сказать клишированную фразу, мол, не важнее, чем ты, моя дорогая.
– А я должна ответить: “Спасибо, что ценишь меня, дорогой.”
– Ну а я потом: “На самом деле, ты бесценна.”
– Я, конечно же, признаюсь тебе в любви в этот момент.
– Нет, я первый признаюсь.
– Ладно, ты первый.
– Ну вот, короче, я признаюсь, а потом Титаник медленно идет под воду, люди в панике, музыканты продолжают играть…
– Они играют C-Jam Blues!
– Стопудово. Остальные орут: “Идиоты, заткнитесь уже, тут корабль тонет, а вы со своими песенками!”
– “…Третий квадрат подряд импровизируете!”
– Да-да, и тут как раз соло саксофона, такой завывает, как Кенни Джи, прям надрывается, а махина вот-вот растворится в глубинах Атлантического океана, все кричат, как чайки, и…
– Доктор Айзенберг, мне кажется, или вы немного увлеклись? – она притворно нахмурила брови.
– Ах да, вы правы, мисс Литч. Нашло что-то.
– Бывает. – она вздохнула.
   Беатрис утонула в мягкой подушке. Тори привстал, открыл дверцу шкафа в стиле хай-тек и привел в движение граммофонную иглу. Заиграла босса-нова Antonio’s song в оригинальной версии 77-го года. Разлив красное полусладкое Gato Negro по бокалам, они начали кружиться, звонким смехом окрашивая ветреную лунную ночь, плавно переходящую в утро.

…Антонио любит пустыню,
Антонио молится в ожидании дождя.
Антонио знает, что удовольствие – дитя боли…

– Эта песня напоминает мне о море. Безмятежном, глубоком, всепрощающем. Которому можно поклониться, как какой-то язычник, омыть босые ноги на горячем песке. Оно всегда поймет. Когда ты не знаешь, что будет завтра, и даже не уверен в том, что происходит сейчас, только и остается, что любоваться закатом, который, впрочем, только у моря не бывает печальным. Ты отпускаешь свои страхи, становишься свободным. Синее-синее море. Это иллюзия – оно же и не синее вовсе. Сколько в жизни таких иллюзий? Та же пресловутая любовь, к примеру. Я не знаю, что это такое, Беатрис. Я, наверное, никого никогда не любил… разумеется, кроме своих родителей. А нужна ли она вовсе? Зачем создавать себе замки, которые растворятся? Я понимаю музыканта – хорошие песни будут звучать еще много лет после его смерти. Понимаю и писателя, его лучшие строчки отпечатаются не только на бумаге, но и в вечности. Что даст, в таком случае, любовь, если она, конечно, существует? Фильм закончился, а ты сидишь в пустом зале, смотришь на пустой экран, и в сердце у тебя, угадай, что? Тупая, кромешная пустота.
– Пойдем спать, мой хороший. Тебе нужен сон, – она стирала опавшие слезинки. – Крепкий сон.


6
АД
HELL


   Какой сегодня день недели? Какая погода? Что произошло? Тори Айзенберг не мог ответить. Его глаза оставались закрытыми, а сознание еще не успело проснуться. Наконец, стянув с себя объемное одеяло, Тори сладко, лениво потянулся. Беатрис... Руки потянулись к ней. Они долго ощупывали хлопковую подушку.
– Беа?..
   Тори влетел в тапочки, пересек спальную комнату, осмотрел гостиную, зашел на кухню, проверил кабинет, постучался в ванную. Никого. Его руки затряслись. До Тори дошло, что он так и не попросил ее номер телефона. А вещи? Где вещи Беатрис? Он судорожно разворошил все, что было вокруг. Вены на лбу напряглись, ноги задрожали. За окном сверкнула молния. Послышался звонок в дверь.
   “Надо открыть. Надо открыть.”
   Полусонный Тори со взъерошенными волосами, еле прикрытый халатом, на автомате дернул ручку. На мокрой от дождя земле, в туманных облаках стоял крупный человек неопределенного возраста, одетый в стильное кобальтовое кожаное пальто и рыжие длинноносые туфли, а руки его были в обрезанных до косточек перчатках. Внешность – нечто между отвратительным и привлекательным. Огненные лохмы, голубоватые глаза в прожилках и странная улыбка во все зубы рождали неясное ощущение страха.
– Доброе утро, мистер. – медленно промурчал он.
– Доброе, - просипел Тори. – “По правде говоря, ужасное утро… Где она? Где?! Зачем я только открыл ему...”
– Простите, что я столь рано. И вы, должно быть, меня не знаете. Открывать незнакомцам в 21-м веке – моветон.
– Так вы у нас джентльмен, значит? – съязвил доктор. – Сейчас почти шесть утра, а я и правда вас ни капельки не знаю. Вы записывались на сеанс?
– Нет. Я шел, шел, – незнакомец откуда-то достал шляпу и проворно раскрутил ее на толстом большом пальце. – и пришел к вам.
   Айзенберг хотел было закрыть дверь, но вспомнил, что он врачеватель душ и все такое, надо помогать блаженным. Все это так некстати в эту злочастную секунду! Беатрис пропала. Исчезла. Куда и зачем? Ведь она не могла бросить его таким черствым образом… Оставить одного, да после первой ночи вместе! Это ужасно, думал Тори. Ужасно унизительно, сказал бы он, приключись подобное пару лет назад. Но сейчас, испытавая тянущую боль в левой части груди, Айзенберг меньше всего жалел себя. Он беспокоился за девушку, которая пробудила в нем давно забытое чувство эмпатии. Нет, это не было похоже не предательство. Невозможно поверить в подобное, ведь Беатрис глядела на него так, будто вся ее жизнь просматривалась в айзенберговских зелено-голубых глазах, а он в свою очередь отвечал ей столь же невероятным взором, редким в наше расчетливое время.
– Будете заходить?
– Если вы позволите, мистер.
   Они прошли в гостиную, и Себастьян каким-то невообразимым образом очутился в шерстяных носках с котиками. Тори не успел заметить, как тот скинул туфли.
– Как вас зовут?
– Разве это имеет значение? И да, вы тоже не представились.
– Ну, - Тори хмыкнул, – Думал, меня тут и так все знают.
– Самонадеянно, однако. Ладно, если вам угодно дать мне имя… Пусть будет Себастьян.
– Привет, Себастьян. Ты из этих краев? – Тори прикидывал его возможный диагноз.
– Возможно. – он снова улыбнулся во всю кошачью морду.
   Тори запахнул халат. “Надеюсь, он не опасен…”
– Не волнуйтесь, я не опасен. Просто хотел поведать кое-что интересное. Вы психиатр, верно?
   “Черт, тут кто-то читает мои мысли.”
– Вы психиатр? – он повторил, не дождавшись ответа.
– Да, подождите… Вы же только что сообщили, что не знаете меня. – Тори снисходительно улыбнулся.
– Это было минуту назад. А сейчас мы уже знакомы. Незнакомые люди друг с другом не беседуют.
   “Ну и волшебник. Шизофазия?”
– Хм. Раз вы все знаете, скажите, не проходила ли тут поблизости девушка, голливудская блондинка? Ее ни с кем не перепутаешь!
   Себастьян молчал, как будто что-то вспоминал. Потом как жижа растекся на диване и вытащил из своей сумки – Тори опять не мог понять, откуда она взялась – красивый толстый скетчбук. Он развернул его перед лицом у ошалевшего Айзенберга. Почему тот был столь удивлен? Картины. Мазки гуаши, черная ручка, карандаш, еще немного аппликаций – странная техника, в общем. Но и это не самое главное. То, что было изображено, заставило даже несгибаемого Тори поморщиться. Монстры с множеством мизерных глубоких дырочек вместо лица (просто неописуемые, если по Лавкрафту), улыбались во всю ширь своих чернющих ртов и синих языков, ну точно как их сумасшедший автор. Они были такими мерзкими, что казалось, вот-вот выльются на пол своей черной мазутой.
– Моя работа, - просиял Себастьян. – Как вам, господин психиатр?
– Отвр… Отлично. – кивнул Тори. – У вас талант.
   Айзенберг не слукавил. Себастьян действительно умел писать, хотя выбор сюжета и средств исполнения был, скажем так, на любителя. И если подумать, что делает этот человек в его доме? Что заставило Тори его впустить? До сих пор рациональное начало не подводило доктора, но сейчас он был не в состоянии дать ответ ни на один из множества вопросов, намеченных тонкой линией в блестящей голове.
– А как вам это? – художник продолжал листать свой страшный альбом, с каждой страницей меняя стиль. Это было очень неприятно для глаз Тори, привыкших к постоянству. Что уж говорить о героях полотен – тут Босх бы в гробу перевернулся. Нежданный гость вертел страницы, перекручивал их так и сяк, совал психиатру свой фантасмагорический калейдоскоп и в конце концов испытал его терпение.
– Достопочтенный незнакомец, именующий себя Себастьяном! Можете ли вы мне популярно объяснить, какого черта я должен рассматривать всех этих летающих обезьян, трехглазых демонов, расчлененных человечков, трахающихся собачек и так далее и тому подобное? Я пустил вас на свою территорию, –  заметьте, я неслучайно использовал это слово! – потому что сразу понял – в городе вы, так скажем, пропадете с вашим состоянием. В общем, совесть мне не позволила…
– Мне придется поправить вас, мистер психиатр. Совесть, пожалуй, не совсем то, что вы хотели сказать.
– А что же я хотел сказать? Вам лучше знать, видимо. – Тори злился на себя за то, что не смог сохранить обыкновенную для него отстраненность.
– Вы хотели сказать “гордость”. Гордость! – он щелкнул пальцами, вскочил с дивана и прокрутился против часовой стрелки, притопнув ногой в цветном носочке.
– Подождите, мне звонят.
   Телефон в спальне действительно задребезжал. Тори не хотел брать трубку, но превозмог себя и удалился из комнаты. Не успев приоткрыть дверь, он почувствовал, как плеча коснулось что-то теплое.
– А! Себастьян!
– Не ожидали?
– Не пугай меня, странный человек. Похоже, тебе стоит идти. – промолвил Тори очень тихо, практически про себя.
– С чего вы взяли, господин? Я что, у вас такой один?
– Ох, вы еще и поэт. Пожалуйста, уходите. Я занят. Это не по-джентльменски, но ничего не могу поделать - крайне напряженное начало дня. Если потребуется помощь – вот мой номер: +1310…
– Подождите, мистер! Я не успел показать вам еще одну картину. ВОТ ЭТО. СМОТРИТЕ! – его оскал стал поистине жутким, хотя еще пару минут вызывал ассоциации с усатым из графства Чешир...
   На последней странице скетчбука формата А5 красовалось четверостишие из криво накаляканных букв цвета запекшейся крови:

WHAT DO YOU WANT FROM ME? WHY DON’T YOU RUN FROM ME?
WHAT ARE YOU WONDERING? WHAT DO YOU KNOW?
WHY AREN’T YOU SCARED OF ME? WHY DO YOU CARE FOR ME?
WHEN WE ALL FALL ASLEEP, WHERE DO WE GO?

– Стоп. Слова из песни Билли Айлиш? – Тори впервые за сегодня усмехнулся.
– Это не просто слова. Ходит пустая молва. Будто дала мне она. Их протянула она. Тори, записку возьми. На обороте взгляни. Не узнаешь ли лицо? Та потопила кольцо.
– Трэш какой-то. Серьезно. – доктор укрыл лицо ладонями. – И поэт из вас, честно говоря… ААА!
   Когда Айзенберг избавил свои драгоценные очи от естественной ширмы, его душа чуть не покинула бренное тело. На задней части листа с текстом виднелась черно-белая фотография Беатрис.
– Откуда это у тебя? Ах ты, мерзкий маратель бумаг! Ты что-то сделал с ней, сволочь?!
– Спокойствие, мистер. Только спокойствие. – как ни в чем не бывало, он продолжал урчать.
   Тори был взбешен. Нечастое и оттого еще более экспрессивное зрелище. Он метнулся на кухню и через мгновение очутился в центре гостиной с массивным ножом в руках. Приблизив отточенное лезвие к горлу незнакомца так, что оставался лишь один миллиметр, он отчетливо, проговаривая каждую букву, прошептал ему прямо в мясистое ухо:
– Признавайся, где она.
– Поедем вместе, и я тебе все покажу.
   Около тридцати секунд Тори сохранял молчание, и мыщцы его напряглись до предела. Он не мог позволить себе такую халатность – довериться проходимцу, который, возможно, причинил вред Беатрис, и к тому же не совсем дружит с собственной рыжей головой. Но Айзенберг быстро понял, что раз даже под страхом смерти незнакомец не захотел распространяться о месте действия своих злоключений, тут зарыт какой-то план. Какой именно, еще предстоит узнать. Айзенберг собирался, не сводя глаз с Себастьяна. Тот, на удивление, не собирался никуда уходить. Отправляться налегке слишком безрассудно – черное пальто-накидка, простирающаяся почти до самого пола, скрывала огнестрельное оружие. Не спрашивайте, откуда у частного психиатра было разрешение. Просто было, и все. Тори посчитал нож слишком непрактичным в данном случае – неверное движение, и он вопьется в бедро. Крошечная камера, нацепленная на ворот облегающей и столь же темной водолазки, тонкий и суперпрочный ремень, цифровые часы-хронографы – все продумано до мелочей. Когда работаешь с психами, нужен целый арсенал умений и приспособлений.
– Поехали, – он ненароком процитировал первого советского космонавта. Собственно, учащенный пульс психиатра свидетельствовал о том, что его действительно ожидает важная миссия. Оцепенение прошло, и на смену ему пришел вплеск адреналина. Вены на руках Тори посинели, став выпуклыми. Себастьян выглядел невозмутимым.
   Когда Айзенберг переступил порог родного жилища, он осмотрел его так, будто видит в последний раз. Переглянувшись, двое бесшумно направились к автомобилю. Тори посадил Себастьяна вперед и захлопнул дверцу. Тот машинально повторил за ним. Машина резво завелась. Чтобы избежать неприятных разговоров или же неловкого онемения, Тори потянулся за диском. Под руку попалась коллекция хитов группы The Doors. Первой в списке значилась Riders On The Storm. Дождь моросил, барабаня по лобовому стеклу. Что-то начнется, чувствовал Тори. Наверное, будет нехилая гроза.
– Куда направляемся?
– Пока что вы едете правильно.
   Ладно, кивнул Тори. Не хочешь говорить – не надо. Если что, тебя оставят на дороге, предварительно лишив всех документов и одежды. Мистер Айзенберг об этом позаботится. Соло клавишных напоминало мольбу шамана о наступлении урожайной погоды.
– Музыка дьявола, – состроил оскал Себастьян.
– Ага.
   Вывески кафетерий растворялись за стеклом. Детишки, играющие в салочки на дороге, направлялись домой, погода ухудшалась. Айзенберг выехал за пределы города, повинуясь тонкому руководству Себастьяна. Впереди – автомагистраль протяженностью около 41 миль или 66 км. Тори вспомнил, что так и не проверил телефон. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ПРОПУЩЕННЫХ?! И все от Дерека?!! Наконец, смс от него же (с сохранением грамматики и пунктуации):

Тори это срочно ты поч не берешь трубку. Кэти после твоего гипноза или как его просыпается среди нчи и говорит на латтыни. блть я чуть не обосрался когда увидел это и главное текст! Я перевел ОНА ЗАБЕРЕТ ТЕБЯ ТУДА ОТКУДА ПРИШЛА САМА
Помиги мне Клариса и джереми они пытались привести ее в чуство но нихрена не вызодит

   “Что опять за чертовщина! Неужели псевднонаучные теории работают? После своего странного полукоматозного состояния Кэти приобрела сверхспособности… Она же не могла знать и слова на латыни!”
   Тори должен был перезвонить, но понимал, что сейчас не время. Все, что он видел перед собой – глаза Беатрис. Слышал лишь только ее голос, в то время как в динамике самозабвенно орал Джим Моррисон. Дождь усиливался. Сиреневые искры сыпались из тяжелых облаков. На спидометре – стабильно семьдесят миль в час. Айзенбергу приспичило, но он поразмыслил, что лучше обмочиться, чем покинуть машину в такой ответственный момент. Он осторожно, не отвлекаясь от дороги, решил проверить, что делает Себастьян. Тот присвистывал, вперив глаза в окно. Его розовые пальцы что-то усиленно считали.
– Елочка один, елочка два, елочка три…
   “Какие еще елочки тут, в Калифорнии?!”
– Елочка тридцать, елочка сорок.
   Тори испелелял его взглядом, пока тот не заткнулся.
– Сегодня как-то неожиданно холодно, поэтому подсчет ведется в хвойных деревьях.
– У нас тут нет зим. Да и осенью это не назовешь – я уже жалею, что надел пальто, – рявкнул Тори.
   Прошло пару долгих минут.
– …Елочка шестьдесят четыре, елочка шестьдесят пять… – противным шепотом продолжал Себастьян.
– Ты меня не понял, засранец?!
– …Шестьдесят шесть!
   Тори проворно вытащил ружье и резко направил его на соседа, но… Себастьян исчез! Когда и как? Ведь пару мгновений назад его ехидная улыбка отражалась в стекле заднего вида, а выпасть из машины на такой скорости чревато большими повреждениями. В замешательстве от происходящего Тори нажал на тормоз. Машина не останавливалась. Вдавил сильнее. Опять ничего.

Break on through to the other side,
Break on through to the other side,
Break on through to the other side, yeah!

   Экстатические вопли человека-ящерицы порядком надоели Айзенбергу. Он в остервении клацал по кнопкам, но песня не выключалась. Певец кричал все отрывистее, гитары казались невыносимо громкими. Тори попытался свернуть на обочину. Его сильные руки крепко сжали руль, но тот не поддавался. Машина неслась на скорости, которая экспоненциально увеличивалась с каждым отрезком пройденного пути. Тори зажмурил глаза. Когда он решился распахнуть их, то заорал во всю глотку. Девушка в белом стояла спиной к приближающемуся неуправляемому гоночному болиду. Бедный Тори прямо-таки уничтожал тормоз. Наконец, выбил дверь и покатился по асфальту, сгруппировавшись, как кот. Очутившись на траве, он приподнял обваленное в грязи, измученное лицо и вдруг… Затрясся в ужаснейшем крике. То, что он испытал, сродни поражению высоковольтным разрядом. Это был самый страшный сон из существующих.
– Привет, – нежный голос вырвался изо рта огромной куклы. Нет, все же человека, пожалуй. Какие аккуратные светлые локоны, щечки, носик, и… буквально две зияющие дыры вместо глаз, пустые, черные, лишенные чувства. Все до боли знакомо и так болезненно странно. Тори стало плохо, закружилась голова. Лицо любимой приближалось к нему, но он не чувствовал приятного волнения в животе. Только адский, животный страх. Она улыбнулась, обнажив блестящие зубы и окровавленные десна. Наклонившись к его шее, она оттянула ворот, вдохнула запах кожи и довольно облизнулась. Тори потерял сознание прежде, чем ужасная кукла впилась заостренными короткими клыками в толстую вену. Хлынула жидкость, незаметно растекшись по черной одежде. Небо перестало рыдать. Облака разъединились, образуя причудливый узор.

Кафе на трассе US 6, через пару часов

– Да-а, ненормальный сегодня денек выдался.
– Еще бы, пару капель выпадет от силы два раза в год, а тут такой ливень.
– Видел сегодняшние новости?
– Какие еще? В “Hotel California” поселился дух Элвиса?
– Хуже. Нашли тело на дороге. Мужик еще жив, кажется. Видны следы от укусов, прикинь?
– Ух ты. Эксперты явно сериалов пересмотрели.
– Да не, это правда, отвечаю. Тинейджеры уже придумали легенду о вампирше, которая тысячу лет скитается по миру, убивая возлюбленных, ну типа мстит за все, что случилось с ней в прошлой жизни.
– Эй, давай выпьем содовой за здоровье того парня. А вот и наша Ланочка, смотри. Будет завывать сегодня: “Малыш, я социопатка, твоя милая серийная убийца.”
– Ох, перед такой сучкой я бы не устоял.


7
ПРОЩЕНИЕ
ABSOLUTION


   Я открыл глаза и осмотрелся вокруг. Белый потолок. Белые стены. Белый пол. Так, еще раз. Белый потолок… Подождите. Что происходит? Я не вижу ни одного угла, но ноги плотно стоят на земле. Где я? Какой банальный вопрос. Давайте лучше так… Кто я? Тоже неудивительно, что я решил этим поинтересоваться. В общем, доктор Айзенберг, это вы. Ура. У вас есть руки. Ноги. Хм. Кажется, все остальное тоже на месте. Вспоминаем дальше… Вы любите черный цвет, комфорт и красивых женщин. Тоже верно. А что же было раньше? До этого? Я жил в городе. Как-то он назывался странно… Кофешоп? Не, это другое. Бишоп. Вот. А почему я там был? Не знаю. Бред какой-то. А нет. Стоп. Там были мои родители. Мой отец. Да. Моя мама. Мамочка. Мама, где ты? Я хочу быть рядом с тобой. Как-то здесь неуютно, не находите? О, что это у нас здесь такое? Стойка какая-то. Вот это да. И там человек. Я не один! А где все остальные? Вот же они. Но я никого из них не знаю. Так что я все равно один. Хотя можно с ними поболтать. Они какие-то мрачные все. Вот я не такой. Я не мрачный.
– Ох ты ж, вот и он! “Мистер-от-которого-невозможно-отказаться”, хе-хе. Садитесь, пожалуйста, сюда, поговорим.
– Здравствуй, мальчик с золотыми волосами. Кто ты такой?
– Билл, консультант по вопросам переселения душ. Сегодня мы будем проверять вас, мистер Айзенберг, на предмет чистоты души. Вам нужно будет заполнить вот этот бланк, пройти психологическое тестирование, а затем судья и другие уполномоченные лица просмотрят всю вашу жизнь от начала до конца, проанализируют ее особенности и вынесут окончательный… с некоторыми условностями, о них чуть попозже… вердикт.
– Так. Я не совсем понимаю, я что…
– Если остались вопросы, вы можете посмотреть видео о нашей корпорации, там все подробно объяснят насчет данной процедуры.
– Нет, я не об этом… Я что, уже… Ну, того?
– Ха-ха, у нас тут выражаются немного по-другому. Нет, вы еще на перепутье. Не волнуйтесь, все эти приготовления формальны. Если что-то изменится во внешнем мире, вы вернетесь обратно. А пока можете посидеть в зале ожидания. Кстати… У меня для вас сюрприз.
   Мальчик с золотыми волосами встал из-за стойки и кого-то подозвал. Смотрю, из ниоткуда вышел кусочек человека. Сначала палец. Потом рука. Потом грудь… Человек – женщина, значит. Интересно. Мне кажется, я не видел их вечность. Я помню ее! Помню! Откуда? А ну-ка вспоминай, ты же доктор… Доктор, значит умный… Надо спросить у того белобрысенького, нормально ли то, что я пока так туго соображаю. Может, у меня шок. Ох, эта девушка, точно, да! Как круто. Просто супер. Я рад. Очень.
– То-ори. Мой сладкий. Мой хороший.
   Она обняла меня. До чего же приятно. Она улыбается. Я начинаю вспоминать еще кое-что… Да, она работала у меня. Горничной. И мы танцевали. Она такая умная. Люблю умных. Они мне кажутся красивыми. Надо же, мы еще и целовались, ага.
– Ты помнишь, как меня зовут?
– Нет.
– Привет, я Беатрис.
– Привет, Беатрис. Я Тори.
– Приятно познакомиться.
– Приятно, не то слово. Хотя я тебя прекрасно помню. Только имя у тебя необычное, было тяжеловато.
– Я тоже тебя помню, – Беатрис захихикала. – Еще как помню.
– Слушай, а ты не знаешь случайно, почему я здесь? Забыл спросить у того парнишки.
– Его зовут Билл. Ты, наверное, уже забыл. И он мой кузен.
– Как мило. А вы похожи.
– Ну, если честно, не то чтобы очень. Разве что внешне… немного. Он целеустремленнее и ответственнее меня. Я думаю, на свете нет идеальных мужчин, за исключением него… ах да, и тебя, Тори. – она вдруг стала совсем розовой.
– Извини, но все же… Почему я здесь? Я умер?
– Может, как раз он все тебе и расскажет, – она как-то тяжело вздохнула. – Билли?
– Ага, систер?
– Расскажи ему правду.
– Уверена, что стоит?
– Да, Билл. Давай.
– Ну, в общем… Так, я сейчас к вам подойду. Замена! Сюда! Все. Наконец-то пришли, могу отвлечься. Двадцатидвухчасовой рабочий день, это тебе не тосты с ветчиной делать.
– Ты готов, любимый?
– Да готов он, готов... К такому нельзя быть готовым. Попробуем вкратце и по порядку. У нас тут своя система, знаете ли. Не знаю, как вас там Дарвин учил, но на деле все просто – ад, чистилище, рай под управлением вечного судьи. Это вы уже где-то слышали, ха-ха. Существовали они всегда. Вчера, сегодня и завтра тоже никуда не денутся. Все это жизнь хтоническая, как говорят, но на самом деле она и не под землей, и не над землей. Она НА земле. Просто ее невозможно увидеть тем, кто еще не достиг конца. В этом смысле ваш друг был прав, как бы вы на него ни обижались за попрание твердых ножек трех слонов, на которых зиждется весь научный мир. Это другая жизнь, другое измерение. Все измерения связаны между собой невидимыми элементами. Если нарушить их соединение, воцарится хаос. По Данте – отсутствие порядка. Вроде бы и верно, но я бы скорее сказал – перевернутый порядок. Скоро поймете, о чем я. У нас также есть свои законы и традиции, например, на 31-е октября, то бишь на День Всех Святых, мертвые, застрявшие в аду, получают шанс восстановления – их могут перевести в чистилище, а потом и в рай за хорошее поведение. Какой от этого профит? Ну, в аду нет никаких котлов. Точнее, они могут быть, все зависит от вас конкретно. Потому что в аду сбываются кошмары. В раю – мечты. Для некоторых личностей – психопатов, например, у которых страхов по сути практически нет, а есть только дрянные поступки, – припасены особые правила. Если такой человек совершил что-то, с ним расквитаются той же монетой – ощутит на своей шкуре все те страдания, что он приносил при обычной жизни. Но это только для тех, у кого нет совести. Для остальных действует вышеописанный порядок. Все это вы можете найти в конституции, если что. Так вот, для получения счастливого билета ребят из ада отправляют… та-дам… в третье измерение. То есть в ту самую жизнь, которую вы сейчас усиленно вспоминаете, мистер Айзенберг. Там вы и встретились с Беатрис.
– Получается, ты была… в аду?
– Ну да, так получилось…
– Об этом попозже. – Билл аккуратно прервал наш разговор. – В общем, она получила этот шанс. Один на всю вечную жизнь. День этот, конец октября и все такое, выбран был когда-то по иронии – в третьем измерении почему-то решили, что именно он самый зловещий. Ну и мы такие, мол, ага, давайте так и сделаем. Раньше вообще такой функции не было. Попал, куда попал, мучайся вечно. К счастью, сейчас прогрессивный век. Правда, издержки прошлого все же есть – общаемся по зеркалам, ха-ха. Вернемся к теме. Беатрис могла все исправить. Как? Например, влюбиться в вас или спасти бездомного котенка. Но, как ни прискорбно, допустила роковую ошибку… решила исповедоваться у священника из чужого измерения. Это же надо так! В пункте 13.5.4 от 2 марта 1985 года четко сказано – “процедура экзорцизма, в которой одновременно участвуют граждане из параллельных друг другу миров, может привести к обратным последствиям, потому категорически воспрещается”
– Там столько всего, в этом своде правил… Как же я могла все знать… – она поникла головой.
– Да, очень жаль. Надо читать пользовательские соглашения и тому подобное... И вообще, Беатрис призналась в том, что ей пришла  в голову такая идея, так как она не верила в свое восстановление путем добрых поступков. Вот теперь и придется оговориться насчет ее пребывания в инфернальном пространстве. Мы с ней родились в далекие 40-е, соответственно, юность проходила в 60-х. Время было красивое, хотя и сложное. Бетти выдали замуж за одного крутого дядю-мафиози. Она бы и хотела возразить, но не принято. Богатый, вполне ничего такой внешне. Характер вот только отвратительный. Сейчас упадете со стула, которого здесь нет, мистер Айзенберг. Угадайте, как его звали?
– Думаю, этот вопрос сойдет за риторический.
– О, к вам возвращается разум и чувство юмора. Внимание! Его имя – Тони Айзенберг.
– Вот уж правда, я почти упал. Думал, мое сочетание довольно-таки уникальное.
– То есть то, что моего мужа звали так же, тебя не удивляет? – она скорчила такую гримасу, что я еле удерживался от смеха.
– Нет. Меня удивляет, почему ты должна была быть его женой, хотя не желала этого.
– Ох, Тори, милый мой… Нам, женщинам, во все времена было тяжело. Я рада видеть моих подруг из будущего, которые проламывают себе дорогу по жизни. Например, могут заниматься любимым делом. Я соврала, как ты сам понимаешь, что учусь… или училась… на геолога. Но всегда увлекалась этим… Это правда.
– Да, он не давал ей свободы. Хотя мог, если бы не жгучий темперамент, ух, и полное отсутствие совести. Хорошо, что вы на него не похожи, хотя судя по всему, он ваш дальний-предальний родственник. Антонио, как положено итальянским мафиози, страшно изменял. Беатрис старалась закрывать на это глаза, но потом в дело пошло рукоприкладство с его стороны. Наконец, он нанял гувернантку для ее первого малыша – до этого случались одни выкидыши. И однажды он с ней… прямо на глазах у Беатрис. Ребенок спал в люльке и не видел этого позора. Но это явилось последней каплей для моей кузины, которая к тому же переживала послеродовую депрессию. Она ничего не сказала, а всего лишь украла его ружье. И выстрелила. Попала четко в голову с расстояния нескольких метров. Тело кремировали, а дух, точнее, проекция из другого измерения теперь наслаждается адскими мучениями. Потом набежали его дружки и убрали ее. Все по понятиям. Понимали, что родственник может отомстить, поэтому расквитались и с братишкой тоже. Беатрис и мне было по двадцать три и девятнадцать соответственно. В таких проекциях мы существуем до сих пор.
   Я услышал, нет, я почувствовал – эту глубинную боль, этот неумолимый, жестокий ход жизни. Хотел что-то ответить, и ответил молчанием.
– Сына отдали в детский дом. Она наблюдает за его жизнью через карманное зеркало. Вы спросите, так как же связаны ее страдания в прошлой жизни и вся эта история со священником? Беа решила избавиться от своего гнева и причастилась. Но все пошло наоборот – перевернутый порядок, статья из конституции, помните? Именно поэтому она стала горничной. Поэтому в ней проснулись темные силы, от которых экзорцизм должен был избавлять. Поэтому они приказали ей убить вас, как своего мужа. За этим непременно следуют пространственные и временные искажения, которые, в свою очередь, дают весомые побочные эффекты – пункт 14.6.17 от того же числа. Они выражаются в том, что некоторые ощущают на себе пагубное влияние столкновения измерений. Видения, странные способности и тому подобное.
– Они могут проявляться совершенно случайным образом, верно?
– Не совсем. Люди как бы начинают открывать свои тайные стороны, подавленные желания. Но все это происходит в гротескном виде, и их могут принять за ненормальных. В конце концов, таковыми они и станут, если не разорвется неправильная связь между мирами.
– Альфред извращенцем, а Кэти гением?
– Типа того. Святой отец никогда не был таким святым, каким ему хотелось быть. Возможно, ему даже и не стоит заниматься божественными делами – как выразились бы вы, доктор Айзенберг, слишком сильное либидо и ярко выраженное эго. Оттуда и желание везде успеть. Кэтрин – другой случай, более положительный. Ее многие воспринимали как дурочку из-за легкой манеры общения и выдающихся форм. Но на самом деле она всегда мечтала заниматься языками и даже тайком изучала их. Так что и Дерек, и Кэти оба невероятно талантливы.
– Так, а почему тогда Дерек ничего не почувствовал? И все остальные? Я, в конце концов.
– Влияние должно быть непосредственным. Кэти увидела меня в зеркале, когда я не сумел выгадать нужный момент, чтобы связаться с сестрой. Я надеялся спасти Бетти от злых чар, поставить на истинный путь. Она покинула тебя утром, так как я предупредил ее о том, что она опасна. Попала обратно сюда, потому что недельный срок исправления истек. Что касается Альфреда, тут и так понятно. А вот у вас, мистер Айзенберг… хе-хе, крайне интересный случай.
– Какой? – я постарался сделать не особенно заинтересованный вид.
– Себастьян. – на этом слове Билл ухмыльнулся, и я заметил, что улыбки у них с Беатрис практически идентичны.
– И что значит “Себастьян”? Да, заходил ко мне такой представитель творческой интеллигенции.
– Все дело в том, что Себастьяна не существует. – Билл захохотал своим баритоном, забавно констрастирующим с ангельской внешностью.
– То есть…
– То есть он целиком и полностью плод вашего воображения.
– Ох! А я-то надеялся, что еще вменяем.
– Вы и останетесь нормальным. Это был просто баг в системе, как и все остальные. Беатрис вернулась и практически прошла процедуру повторного душесканирования. Поэтому где бы вы ни были – здесь или там, система будет восстановлена. Никто из вашего окружения не окажется в сумасшедшем доме.
– Замечательно… Теперь я буду долго анализировать поведение своего альтер-эго, – я горько усмехнулся в ответ. – Кстати, а где мы, собственно, находимся? И останусь ли я с ней? – я посмотрел на Беатрис, и мне показалось, что ежели он скажет “нет”, то взрослый мужчина доктор Айзенберг вдруг разрыдается, как пятилетка.
– Мы в чистилище. Классное местечко, типа нулевого меридиана. Здесь даже время идет по-другому, я меньше устаю, практически не ем и не сплю. А на второй вопрос нет однозначного ответа. Зависит от многих факторов… – лучезарное лицо Билла вдруг стало хмурым.
– Ну вот. Теперь жди и мучайся.
– Тори, Билли… Послушайте. Ты говоришь, перевернутый порядок? Мне тут пришла в голову абсурдная мысль… Его зовут не Тони, а Тори. Все повторяется, но не до конца, и может, эта буква…
– Сыграет решающую роль?
– Да. Как счастливая оплошность.
– Очень даже возможно. Код ошибки DF012, о ля ля. “Не удается найти расположение для псевдонима”.
– Как при смене имени в компьютере? Судья – программист из бородатых анекдотов?
– Так точно, сэр. – улыбнулся Билл, а потом вновь принял обыкновенное для него серьезное выражение. – Не знаю даже, хорошо это или плохо. Скорей всего, операция завершится благополучно и вы выживете.
– …Возможно, я больше никогда не увижу ее?.. – слезы подступали так близко, что образовался большущий комок в горле.
– Получается, что так. Инфернальные свидания даже у нас считаются чем-то из области фантастики. Простите, что приходится вам об этом сообщать. Все, удаляюсь, пора за работу. – Билли кивнул и попятился назад к стойке.
– Тори, – она наклонилась ко мне, как в то страшное утро, но теперь ее лицо, пусть это и проекция… было невыразимо прекрасно. – У меня для тебя кое-что есть. Смотри. – я осторожно взял из холодных и хрупких рук Беатрис маленькое зеркальце, обрамленное розовыми вензелями. Сначала я видел в нем всего лишь свое угрюмое лицо, а потом… тут впору даже мне, неверующему человеку, воскликнуть – о, Боже мой! – или, согласуясь с нынешними реалиями, если все это не сон – о, Верховный Судья! Это были мои родители. Они поздоровались со мной. Я тоже. Они помахали мне. И я. Мы поговорили… Совсем чуть-чуть. Они, конечно же, в раю. И выглядят потрясающе. Я их очень, очень люблю.
– Не знаю, чем тебя отблагодарить, – я неожиданно для себя весьма смутился.
– Поцелуем. – Беатрис посмотрела на меня пристально. – Скоро мы разъединимся, смотри. – и она указала кончиком тонкого пальца на огромный плазменный экран-зеркало. Там показали меня, и я немного ужаснулся от своего внешнего вида. Потом осознал, что врачи уже заканчивают свое дело, и тот Тори вот-вот очнется. Ничего не говоря, я впился в ее губы так жадно, как будто они были источником воды, а я несколько дней бродил по раскаленной пустыне. Она прижалась ко мне, и в нашем объятии было все, абсолютно все. Клянусь, ничего дороже таких моментов в жизни нет, не было и не будет. Только как же я пойму, что это не бред воспаленного воображения и не замысловатое сновидение? Как будто отвечая на мой вопрос, Беатрис заговорила, когда наконец мы немного отстранились друг от друга.
– Знаешь, не каждый попадает в это место со скрытой камерой, закрепленной на вороте. И это очень поможет в том случае, если ты вдруг захочешь обнародовать новейшую теорию о строении мироздания. Сам подумай, когда ты придешь в себя, они обязательно посмотрят видеоматериал с этого жучка, и поймут, что детали не могли быть подделаны. Это будет сенсация, Тори! – она сделала попытку улыбнуться, но из глаз покатили слезы.
– Самое главное, что там будешь ты.
– Эй, ребят! Простите, что отвлекаю, но это очень важно. Помимо недавно вступившего в силу грустного закона о небытие, когда лица, которые в настоящий момент находятся в раю и чистилище, получают возможность закончить свое бесконечное существование в космосе нажатием одной кнопки... вышел новый, более оптимистичный, что ли. По прибытии сюда каждый, кто не успел приобрести новый статус, может сделать еще одну попытку уже в четвертом измерении. Дополнительные сутки ввели из-за форсмажоров, задержек, глитчей и так далее. Мне сейчас пришло оповещение, что Беатрис может отправляться в рай без очереди. Представляете? – его глаза загорелись и озарили светом и без того белое помещение.
– Но почему же? – крикнула она.
– Ну, эта ваша любо-о-овь, наверное, – Билл фыркнул.
– Любовь? О чем это он говорит, не знаю, – она загадочно улыбалась.
– Да и я тоже. – я взял ее за руку. – Кажется, все. Последние секунды. – мы оба изо всех сил старались не залить это киберпространство постоянно выступающей прозрачной жидкостью. Она закрыла глаза и уткнулась носом в мою щеку.
– Пожалуйста, постарайся попасть в рай. Тогда мы с тобой…
– …Будем вместе, да? – надежда затрепетала у меня в груди.
– Да, да! – она засмеялась.
– Пока, Тори! – двоюродный брат Беатрис махал нам из-за стойки, широко улыбаясь. – Встретимся в следующей жизни!

_
Я долго смотрел в распахнутое окно, представляя, как на землю падают хлопья снега. Наверное, стоит переехать. В Нью-Йорк, например. Меня здесь уже ничего не держит. Родители будут всегда в моем сердце, даже если я не буду навещать их могилу в этом глупом городке. Они видят меня издалека, и можно помахать им рукой. Жаль, нам нельзя связываться… Ну, по сути даже и можно, но есть большой риск сойти с ума. А мне нельзя по профессии. Ну ничего. Зато теперь намного легче, чем было тогда, когда я ничего не знал. Сегодня прошел очередной сеанс с Альфредом, и он сказал, что тоже собирается покинуть это местечко, ведь всегда мечтал об открытии собственного ресторана. Он ушел из католической церкви и работает сомелье. Часто советуюсь с ним, когда заказываю вино. Красное полусухое – его конек, подобрал просто идеально. Еще замечательное rose, но это для особых случаев. Пока такой не наступил, не могу забыть ее. Чем я еще занимаюсь… Пишу вторую книгу. Называется “исТория”. О том, как путешествие в пространстве и времени повлияло на мою жизнь и восприятие науки. Она посвящается Дереку. Да, так прям и написано будет на самой первой странице: “Тому, чьи теории мне казались бредом сивой кобылы”. Шучу. Просто красивая подпись без сантиментов. Правильнее будет еще дописать “и Кэти”. Эта красотка уже номинирована на Нобелевскую премию по литературе. Ну надо же, какие у меня интересные друзья. Кларисса призналась во время очередной ссоры с Джереми, что с удовольствием выйдет замуж за меня. Я сказал, что подумаю. Она дико захохотала, пояснив, что никогда не пошла бы на такой риск. Ревновала бы ежечасно. Все почему-то думают, что такой человек, как я, должен вызывать подобные эмоции и вести себя соответственно. Может, когда-то так и было. Но не сегодня. Что это – кризис среднего возраста или просветление, знает только Судья. Ну а я просто живу. Не пассивно наблюдаю, а живу по-настоящему. Будто под микроскопом изучаю все то, что раньше казалось неинтересным. Вот, например, Джулия рассказывает мне, мол, ее дочурка выдала “агу”, а я такой: “ага”, и улыбаюсь. Искренне. Никогда не замечал, насколько вкусный ее какао с маршмеллоу. Нет, конечно, он всегда был приятным, но я не акцентировал на этом внимание. Еще на мне замечательный легкий белый свитерок крупной вязки, мягкий, как перышко. За что меня могут отправить в ад, так это за любовь ко всему материальному. А может, это не так уж и плохо. Я просто кинестетик и люблю все ощущать. Трогать. Щупать. Осязать. Пробовать. Как бы я хотел снова почувствовать ее вкус…

Губы синеют,
Поцелуй не сможет возродить,
Я мечтаю только о тебе,
Моя прекрасная.
Петь во прощение,
Я буду петь
И попадать в твою немилость.
Наши ошибки останутся неисправленными
И наши души не будут чисты…

(с) Muse – Sing for Absolution