Кузен

Телеграмма из Арстона застала меня врасплох. В то время я как раз нежилась под солнышком на южных склонах реки Моро;, неподалеку от побережья Бисквитского залива, попивая терпкий и тягучий браунвайн.
- Госпожа, на ваше имя поступила телеграмма из Арстона, - так вот протяжно, с бисквитским акцентом «А-арр-стона», встретил меня вышколенный портье в невысокой цилиндрической фуражке, когда я вернулась на сиесту, не в силах переносить зной полуденного солнца. Его тонкие губы были изогнуты в почтительную улыбку, над верхней губой завивались ниточки усиков и глаза выражали исключительную преданность, однако в глубине мутных серо-голубых зрачков можно было разглядеть, с каким похотливым взглядом скользит он по моей фигуре, словно поглаживая своими нервными пальцами мои выпуклые и трепетные места. От его взгляда у меня пробежали мурашки между лопаток и запекло внизу живота и я поспешила удалиться, чтоб не выдать своего искушения, надменно бросив портье серебряную монету.
Заперев номер на два оборота ключа, я скинула ситцевый балахон, под которым был купальный костюм, и плюхнулась животом на мягкую прохладную гладь кровати, болтая в воздухе согнутыми ножками и разглядывая темно-голубой бланк телеграммы. Телеграмма (как собственно и все, и всегда, и везде телеграммы) была до смешного немногословна.
«Приезжай. Бабушка собирает семью. Клэрис»
Зачем старой карге Изергейс понадобилось собирать всю семью в нашем старом родовом поместье в Арстоне - местечке до жути скучном и унылом, в котором я вынуждена была провести первые 14 лет своей жизни - оставалось только догадываться. Огласить завещание? Не думаю, что она собиралась отдать богу душу. Тогда зачем? Может в очередной раз собиралась выйти замуж. Лишь женское любопытство и несгибаемый дух авантюризма подстегнули меня ехать в этот богом забытый край и провести там, по меньшей мере, два уикенда. Отчаявшись довести до развязки намечавшийся было роман с молоденьким капитаном-кавалеристом, отдыхающим в том же отеле, я, собрав багаж и прихватив мой любимый дорожный саквояж отъехала вечерним экспрессом.
Поездка в вагоне первого класса была вполне заурядной и не отличалась чем-либо примечательным. Я смаковала сухое Порте;с из винограда урожая ранней осени и грызла яблочный миндаль, глядя в окно на проплывающие мимо красочные пейзажи, возделываемые крестьянами поля и крохотные деревеньки с красными и зелеными черепичными крышами.
Фамильное поместье Арстон находилось на севере страны, неподалёку от границы с Ругарией, с народами которой пару столетий назад наши предки вели нескончаемою войну. Поэтому наш за;мок скорее напоминал неприступную крепость из серого камня, покрытого струпьями темно-зеленого мха. Все мы, весь род Арстонов, вышли из этого поместья, там же мы породнились с Изергейсами, Кларками и Се;рвантсами.
Еще буквально в прошлом столетии поместье процветало, благодаря выгодному расположению в бухте Ледяной реки, по которой шли нескончаемые караваны в Ругарию, Салезию, Ванцинию и иные близлежащие государства.
Но новая эра ознаменовала повсеместное строительство рельсовых путей, по которым нескончаемыми гусеницами засновали туда-сюда поезда: красные - грузовые, синие и зеленые - пассажирские, военные – серо-песчаного цвета, белые - медицинские. Тогда и проявилась невыгодность расположения нашего имения среди колючих скал, мимо которого прокладывать рельсовый путь было весьма накладно и невыгодно. Как следствие, наше имение быстро пришло в запустение, близлежащие деревни разорились, жители подались в поисках лучшей жизни в Вилстон, Каррингстон и в шахтный поселок Блэкистон. Мы – многочисленные дети Арстонов, Изергейсов и Се;рвантсов так же разъезжались из имения, словно подросшие птенцы, улетающие из гнезда. Кто-то покинул дом, чтоб получить должное образование, как, к примеру, я, моя сестра Моллис и юный кузен Хосе. Многие мужчины нашего рода в период семилетней войны встали под знамена Скупого Царя и погибли. Иные из близких и далеких родичей обзавелись имениями, семьями и делами в более благоприятных населенных пунктах и порвали всяческую связь с увядающим родовым гнездом. У Кларков своих детей не было, поэтому они остались в имении, и всю свою жизнь безвылазно прожили в нем, вместе ухаживая за нашими престарелыми предками-основателями и помогая с ведением хозяйства и поддержанием в имении порядка. Мой отец, старик Карл Арстон покинул этот мир минувшей зимой в возрасте 93 лет, оставив вдовой свою третью жену, 30-летнюю Зои, которая была всего на год моложе меня. Парой лет ранее представились господу с разницей в месяц моя матушка Матилда Арстон и Джоул Изергейс, муж старухи Хлои, что на правах Старейшины правила сейчас оскудевшим имением. В ближайший четверг старухе исполнялось 90, и вероятно к этому событию она приурочила сбор семьи, чтобы….
…вот тут уж пчелиным роем роились догадки, но одно было ясно наверняка, обязательно случится что-то неожиданное, ибо не в правилах скупой и нелюдимой Хлои Изергейс устраивать шумные семейные посиделки без категоричного весомого повода.
Отужинав в ресторане поезда цесаркой в кунжутном соусе с оранжевыми маслинами, я полулежала на мягкой постели вагона первого класса, подогнув под себя босые ноги, и перебирала в памяти, кто из многочисленной родни на этот раз приедет по зову семьи в имение Арстон. Нас, потомков Арстонов, оставалось все меньше на этом свете, но если честно, мне просто хотелось провести эти дни в чьей-нибудь мало-мальски приятной компании, нежели слушать нафталиновые россказни старой девы Клэрис и ее плешивого брата Бо;риса, румяного толстяка с паровозной отдышкой и щербатым ртом, да и прочих немолодых и скучных родственников.
Признаться, в имении я не была уже более двух лет. Весть о смерти папеньки застала меня на другом континенте и на похороны я не поспевала ни так, ни эдак. Впрочем, не думаю, что старый маразматик и его надменная сучка Зои вообще помнили о моем существовании, поэтому папенька отправился в последний путь без моих горячих слез. А вот в ком я по настоящему души не чаяла, была моя мама, и весть о ее тяжелой болезни вырвала меня из самого центра событий моей ученой карьеры. Вот тогда-то я и приезжала в Арстон в последний раз, был душный август, и небеса еще разрезали пропеллеры военных аэропланов следующих на юг, хотя официально войнаТрех континентов считалась завершенной.
Матушка угасла довольно быстро. Казалось еще вчера я коротала дни и ночи у ее постели, держа в ладонях сухую, покрытую морщинами ладонь, и вот уже под проливным дождем гробовщики опускают черный лакированный ящик в сырую серую глину. А я стою и не могу выдавить из себя ни одной слезинки, просто не верю ЭТОМУ! Слезы были позже. Очень много слез. И несколько морщинок образовалось вокруг глаз в ЭТИ полные печали дни. Казалось, кроме меня, для остальных членов Семьи, смерть мамы не оказалась такой уж большой потерей. С другой стороны, эти люди привыкли хоронить родных с таким постоянством, что уже привыкли к повседневности смерти, как к кухарке, ежедневно снующей по кухне. А я действительно ПОТЕРЯЛА, наверное, впервые в жизни, и переживала свою потерю практически в одиночестве. Мудрено будет сказано, но ощутила я тогда поддержку только в одном человеке, моем кузене Хосе. А ведь ему тогда было лишь шестнадцать, и он уже готовился покинуть серые стены замка, как сделали это когда-то мы с Моллис. А пока он был так же неприкаян и отчуждаем в этом доме стариков, как и я.
После похорон мамы, я уходила на утес и приводила там целый день, то проливая горькие слезы, то просто глядя на распростертую передо мной Костомарскую долину.
Однажды я заприметила Хосе, сидящего неподалеку и так же как я вглядывающегося вдаль. Я позвала его и он сел рядом. Мы долго молчали, размышляя каждый о своем, а потом он достал из-за пазухи белую лепешку и разломив надвое протянул половину мне. До этой поры кусок не лез мне в горло, но тут вдруг я ощутила неимоверный голод, запах свежего хлеба проникал в ноздри и дурманил мозг. Разве может быть что-то прекраснее хлеба на улице, на свежем воздухе? А этот хлеб был теплым, согретым телом моего кузена! Я вкусила это тепло, и моя скорбь понемногу начала отступать. Вот уж не знаю в чем тут магия. Но до вечера мы даже перекинулись несколькими словами и в сумерках вместе вернулись в дом. На следующий день, она снова пришел и с загадочной улыбкой выудил из-за пазухи сверток. Там была лепешка, вареное мясо, яйца и фляга цветочного вина, которое пьется словно роса, но кружит голову, словно цветущая сирень.
Я отведала угощения, а потом он стал рассказывать о своем пребывании в доме, о себе, и…о моей маме. Оказывается, они были очень дружны и Хосе пару последних лет очень много времени проводил в маминой библиотеке, читая ее многочисленные книги, написанные как авторами этого мира, так и людьми Ушедшей цивилизации. И он так живо рассказывал: о прочитанном, о надуманном, о разговорах с моей мамой – его теткой, что угольки его черных глаз начинали блестеть и сиять, будто камушки агата, пунцовые юношеские губы подрагивали на румяном и еще безволосом лице, а восточный ветерок ворошил одуванчик его темных кудрей.
Вот так мы и сблизились, ощутив родство душ, и не взирая на пропасть лет между нами. Несмотря на то, что мы были кузенами, он почтительно называл меня тетушка Аннетт, и мне было забавно и трепетно от этих слов. Он очень много расспрашивал о моих путешествиях, учебе, мирах и странах, где я побывала. О звездных скоплениях в небе и Иных мирах за краем ночи. О людях и народностях, их традициях и кухне. О природе и войнах. И мне настолько легко было с ним общаться, что из меня просто лился поток слов. И каждую ночь, засыпая, я с трепетом ждала утра, чтобы снова повстречаться с моим юным кузеном, который после смерти мамы засиял яркой свечой в холодном мраке моего родового гнезда.
И вот, перебирая, в покачивающемся вагоне, под мерное мельтешение в окне придорожных фонарей, тех, кто соберется в поместье, я подумала о Хосе, и почему-то ускорилось биение моего сердца, а щеки вдруг жгуче запекло. С мыслями, о часах, вновь проведенных в компании Хосе, я и уснула.
Станция Вилстон - конечная северная точка рельсовых путей – встретила меня холодным, пробирающим до костей ветром и низким тучным небом. На станции меня встречала стареющая Клэрис: неизменно зачесанные и собранные в хвост волосы некогда цвета воронова крыла, а ныне с серебряными нитями проседи, нервная улыбка бледных губ, не признающих помад, острый взгляд выцветших глаз и горошинка родимого пятна на щеке, и все-таки она была милая, что; бы я там не про нее ворчала! Мы обнялись и она крепко прижала меня к своему худому, почти безгрудому телу.
- Ах, милая Аннетта, ты все цветешь и цветешь и благоухаешь, словно дикая роза, среди острых безжизненных скал. – Голос ее был неожиданно певуч и полностью противоречил неприглядной внешности.
- Здравствуй Клэрис. Ты тоже замечательно выглядишь, бодра и свежа.
-Ах, сестра, не льсти мне, я еще помню, что такое зеркало и вижу, что делают со мной годы проведенные в Арстоне.
- Ты знаешь, для чего нас созвали?
- Нет. Бабушка почти все время проводит взаперти, с нами общается редкими записками, через свою служанку Марту. Но ты знаешь, она Старейшина и мы не можем не исполнить ее волю. Потому и созвали всех Вас.
- Много ли ожидается гостей?
- Боюсь, прошли годы величия клана Арстонов. Нас осталась лишь горстка стариков. Остальные либо прервали связь с Семьей, либо сгинули за Седьмым Холмом. Вся надежда только на Вас, молодых, на тебя, на Хосе, на Эльви.
Клэрис была права. Некогда могучий клан, который два столетия сдерживал нашествия северян на эти земли, иссякал.
Нас, молодого поколения Семьи, тех, кто могли произвести потомство, и продолжить род Арстонов, осталось совсем мало. Я, к примеру, чересчур была увлечена своими начинаниями, путешествиями и учеными трудами, и слишком привыкла к вольной жизни, чтоб впускать в нее кого-то надолго,поэтому обзаводиться семьей и потомством пока не имела никакого желания.
Когда хромоногий возница Чак загрузил чемоданы и коробки с моим багажом и нарядами в автокояску, мы с Клэрис уселись позади на скрипучее сиденье и урчащий движитель помчал нас по извилистой горной дороге домой. За окном проносились серые унылые пейзажи, знакомые мне с детства и оттого навевающие ностальгическую улыбку. Замок показался издалека, словно неприступный страж высился он среди острых пик скал, скудно покрытых низкорослыми кустарниками цветущей шиповницы.
Первое, что я увидела, едва автоколяска въехала во двор замка, был Хосе. У северной стены, по пояс голый он рубил дрова – такие огромные чурки – не менее огромным топором, и напоминал диковинного варвара из Страшных Книжных Историй маминой библиотеки.
- Хосе! Хосе! – закричала я, едва вылезла из коляски, игнорируя услужливо протянутую руку лакея и, во всю прыть помчалась к нему, придерживая путающиеся под ногами юбки.
Топор с хрустом обрушился на очередное полено, половины которого разлетелись в стороны, словно щепки и юноша, обернувшись ко мне, блеснул в улыбке белоснежными зубами.
- Кузина! Тетушка Аннетт! – он распростер объятия, ничуть не стесняясь своего обнаженного торса, покрытого жемчужными капельками пота. И я с разбегу уткнулась ему в грудь, а он, подхватив, легко оторвал меня от земли, и принялся кружить в воздухе, громко смеясь. Мои руки легли навлажную кожу его спины, под которой бугрились мышцы, терпкий запах его тела вдруг вскружил мне голову, словно бокал цветочного вина.
Когда он, наконец, поставил меня на землю, мне пришлось на время опустить вниз глаза, чтоб унять дрожь в коленях, а справившись с эмоциями я украдкой глянула не него исподлобья и негромко произнесла:
- Здравствуй кузен. Я рада нашей встрече!
- Тетушка Энн! Я так рад тебя видеть! Мне столько всего нужно тебе рассказать! Идем скорей в дом! Будем пить чай! Я помогу отнести наверх твои вещи. - Юноша набросил на себя толстый вязаный свитер, скрыв под ним свое мускулистое тело и отстранив лакея, сам с легкостью подхватил чемоданы и пошел к парадному входу. Только теперь я осознала, где я нахожусь, и, окинув взглядом серый холодный замок, мысленно поздоровалась с ним, моим родным Домом. Как бы ни было, но я скучала по нему. В последнем верхнем окне северной части замка я разглядела бледное пятно. Старуха Изергейс все время наблюдала из него, поджав свои тонкие морщинистые губы.
Вопреки наружной холодности замка, внутри он встретил меня теплом, уютом и ярким светом. Темнокожая горничная Лукреция в безупречном белоснежном фартуке сдержано приветствовала меня у порога, склонив голову, а я просто взяла и обняла ее, прижавшись к мягкой горячей щеке женщины, которая на своих руках вырастила не одно поколение Арстонов.
В гостиной горел камин. У огня в своем любимом кресле сидел румянощекий Бо;рис и кривил свои пухлые губы в улыбке. Оставшиеся волосы пучками покрывали его лысеющую голову, а живот, кажется, стал еще больше, еле помещаясь на круглых коленях. В толстых пожелтевших пальцах он держал тонкую трубку, источающую душистый аромат По;лвандского табака.
- Здравствуй Аннетт!
- Здравствуй Бо;рис!
Он хотел было встать, что далось бы ему с большим трудом, поэтому я сама торопливо приблизилась к нему, и, жестом усадив обратно в кресло, наклонилась и поцеловала кузена в щеку.
- Как ты добралась, девочка?
- Отлично! Паровозы нынче весьма стремительны и могут доставить тебя с юга на восток или запада на север со скоростью стрижа, торопящегося поздней осенью к южным морям.
Бо;рис выпустил облако сизого дыма и улыбаясь разглядывал меня добродушными хитрыми глазами.
- Мы читали твои последние труды и книги. Ты теперь большой человек в Обществе. Но ты все та же озорная девчонка Эннчи с вечно запутанными косами и разбитыми коленями, именно такой мы все тебя и помним. Обещай сыграть со мной партию в «Башни» после ужина?
- Не приставай к кузине, бесстыдник Бор, она устала с дороги и думаю после ужина с бо;льшим удовольствием погрузится в лохань с теплой водой, нежели будет коротать вечер в твоем унылом и скучном обществе! – осадила мужа Клэрис, успевшая сменить один строгий наряд, на другой, еще более непритязательный, но неугомонный Борис лишь заговорщицки подмигнул мне левым глазом и принялся снова пыхтеть своей трубкой глядя в пламя камина.
К обеду за огромным и некогда переполненным столом в свете свечей ютилась небольшая горстка собравшихся родственников. Клэрис, Борис, Хосе и я. Мы с Хосе были первые, хотя к вечеру ожидался приезд еще нескольких родственников.
После обеда служанка Марта пригласила пройти меня в покои старухи Изергейс, чтоб поприветствовать ее. Войдя в полутемную аскетично обставленную комнатку я сделала реверанс (как того требовали традиции Семьи) и остановившись в двух шагах от бабушки справилась о ее здоровье. Старуха лишь долго изучала меня, так плотно стиснув рот, что губ практически не было видно, а затем, так и не произнеся ни слова, сделала жест, чтоб я покинула комнату и отвернулась к окну, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена.
Я была возмущена таким отношением ко мне!Я,конечно, многое могу списать на возраст и старость, но раньше хотя бы бабушка приветствовала меня, теперь же не издала в мой адрес ни звука, словно я чужестранка и в моих венах не течет кровь Арстонов! Бунтарь во мне бесновался и пытался вырваться наружу, и только неимоверным усилием мне удалось усмирить его!
Я была расстроена и, пребывая в какой то рассеянной задумчивости, я понуро брела по бесчисленным коридорам старинного замка, пока ноги по наитию не привели меня в кухарскую комнатку – то место, куда я убегала в детстве прятаться, когда мне было плохо или кто-то меня обижал. В комнатке горела лампадка, старая темнокожая Лукреция сидела на топчане, привалившись к стене грузной спиной и сдвинув на нос крохотные очки, читала небольшую книжицу в черной обложке с серебряным крестом посередине – библию. Увидев меня, она улыбнулась, откладывая книжку, и протянула мне свои сморщенные руки.
- А-а, милая Аннетта пожаловала. Здравствуй девочка. Мы ждали тебя!
Марта, личная служанка отшившей меня четверть часа назад старухи Изергейс, лишь недобро глянула в мою сторону и поджав губы (точь-в-точь как старуха, ее хозяйка) отложила свое вязание и поспешно вышла из комнаты.
А Лукреция, казалось, и не заметила этого всего, взяв мои ладони в свои теплые заботливые руки, она заглядывала мне в глаза и спрашивала?
- Ну, рассказывай же! Как ты поживаешь вдали от дома? Где успела побывать? Нашла ли избранника своего доброго сердца? Вспоминаешь ли о нас? Да я вижу, ты встревожена чем-то?....
Я молчала, с неимоверным усилием сдерживая слезы. Мне и правда было до горького обидно, что бабушка ТАК со мной обошлась. Просто я привыкла быть сильной и не показывать своих слабостей. Но тут, в этой комнате, в которой столько слез было выплакано в фартук милой Лукреции, которая порой понимала меня даже больше чем мама; в этой теплой комнате, пахнущей свежими булочками и ванилью; в комнате навевающей детские воспоминания, мне снова хотелось стать маленькой восьмилетней Энни и уткнувшись в белоснежный фартук нашей поварихи позволить себе проявить чувства.
Старая няня (да, да, она же и кухарка и горничная и няня в одном лице) все поняла без слов.
- А давай ка я угощу тебя шиповничной брагой на кленовом меду, такое конечно не подают ко столу господам, но другого у меня тут ничего нету, а тебе я вижу совсем не помешает выпить.
Лукреция довольно ловко соскочила с топчана и нацедила в большой глиняный кувшин ароматной мутно-оранжевой жидкости с пенистой шапкой сверху. Разлив напиток по стеклянным пузатым бокалам мы звонко чокнулись посудой:
- За мою любимую малютку Энни! – произнесла Лукреция и залпом выпила содержимое своего бокала, утерев тыльной стороной ладони пену над верхней губой.
Я тоже сделала несколько глотков. Напиток был терпким, кисло-сладким с ароматными нотками летнего дня на цветущей полянке и пощипывал губы мелкими лопающимися пузырьками. Через пару мгновений в желудке приятно запекло, а в голове зашумело от окутавшего мой девичий мозг хмеля.
И сразу, в заслезившихся глазах слегка расплылись огоньки лампадки, и все случившиеся напасти показались такими пустяками, что я тут же позабыла о старой ворчливой Хлое, и принялась бессвязно, перепрыгивая с одного на другое, рассказывать Лукреции обо всем, что со мной произошло за минувшие годы. Я не заметила, как кружка моя опустела и вновь наполнилась. Посещение маленькой поварской кандейки позволило мне выговориться, расслабиться и полностью осознать, что я дома, у себя ДОМА и никак иначе!
Когда же я поняла, что засиделась, и попробовала встать с твердого, но все-таки уютного топчана, то поняла, что я изрядно набралась браги и ноги меня не очень-то уверенно держат.
Лукреция снова все поняла без слов и приготовила мне ароматный душистый чай с земляникой и березовым соком. А пока настаивался чай, свистнула мальчишку посыльного и что-то шепнула ему на ухо. Тот лишь кивнул чумазой мордашкой, наполовину прикрытой безразмерным картузом и умчался, сверкая босыми пятками.
Чай наполнил тело приятной тяжестью, проникая в самые его дальние, самые потаенные и сокровенные уголки. Не успела я выпить и полкружки, как сердце мое замерло, не решаясь начать биться вновь. В дверь, улыбаясь, заглянул Хосе! В завитках его черных волос застряли мелкие частички дерева, его толстый свитер пах свежей древесиной и его мужским разгоряченным телом.
- Тетушка Энн. Кузина. Пойдем, я сопровожу тебя в твою комнату. Брожения по бесконечным коридорам нашего замка утомляют настолько, что оставляют путника без сил – знаю по себе!
С НИМ я готова была лететь на крыльях хоть на самую высокую башенку нашего замка. А еще (и я ругала себя за фривольность таких мыслей) мне захотелось, чтоб он отнес меня в комнату наруках, мне хотелось прижиматься к его мускулистой груди, вдыхать его запах и покачиваться у него на руках в такт размеренным шагам.
Я чмокнула милую Лукрецию в щеку, поблагодарив за радушный прием и выйдя почти уже твердым шагом в коридор, отставила локоток, позволяя Хосе взять меня под руку.
Лукреция тем временем протянула Хосе какой-то сверток, который он быстро убрал в широкий карман штатов, и галантно взяв меня под ручку, повел вдоль длинного сумрачного коридора.
Наши шаги гулко отдавались под арочными сводами потолков, и я, немного схитрив и притворившись более пьяной, чем было на самом деле, прижималась к Хосе всем телом. Я ощущала, как моя грудь вжимается в мускулистую руку юноши, а в моей голове проносились ужасно порочные, но невыносимо желанные мысли: КАК он может ласкать такими руками, ЭТИМИ руками. И от этих мыслей горели кончики ушей, а внизу живота постепенно назревал небольшой ураган, распространяя все дальше и дальше по телу приятные теплые волны. Я в тот миг желала одного, желала этого юношу, желала очутиться в его объятиях, ощутить его власть, его мягкость и твердь, его нежность и напор, его благородство и хищность. В тот момент я не задумывалась о том, что это мой кузен, мой родственник, ибо мы не были родственниками по крови, а лишь по имени. Несомненно, это осуждалось бы и Обществом и Семьей, но зато я не боялась оскверниться перед богом (в которого не очень-то верила) и перед наукой (которую боготворила).
Мы проходили мимо каких-то комнат, некоторые были заперты десятилетиями, замки; и петли на них проржавели до неузнаваемости, и оставалось только догадываться, что именно за ними находится. Иные были мне знакомые, в них я пряталась, играла в период беззаботного детства или уединялась от всех в пору терновой юности.
Хмель весело шумел в моей голове, а близость желанного юноши пьянила не только мозг, но и мое сердце, и тайную норку моей женственности. Мысли, возникающие в голове, напоминали запутанный котенком клубок ниток, а неудержимые желания дурманили своей беспечностью, легкомысленностью и запретностью.
- Хосе? – задумчиво спросила я. – А ты знаешь, что находится за этой дверью? Мне послышался какой-то шум!
- Разве? – Мы остановились, и Хосе прислушался, повернувшись с древней дубовой двери с низким пологом.
Воспользовавшись этим моментом, я приподнялась на цыпочки и, чмокнув юношу в щеку, с шумным смехом побежала от него прочь.
- Догоняй! – прокричала я, скрываясь в проеме неприметной боковой дверки и приподняв тяжелые юбки, засеменила по частым ступеням винтовой лестницы. Эта часть коридора была мне знакома. Я слышала за спиной шумное дыхание кузена, и оно подстегивало меня, но и будоражило. Мои губы до сих пор хранили ощущение его колючей (он уже бреется!) щеки и нежной кожи под волосками. В голову настойчиво лезли мысли, каковы же на вкус его розовые нежные губы, и я противилась этим мыслям, как могла, иначе бы я….
Лестница стремительно закончилась, и я очутилась в небольшой башенке с узенькими окнами-бойницами, сквозь которые проникал дневной свет, составляя на противоположных стенах размытые белые пятна. Пол устилал толстый слой пыли, а посередине комнатки стоял перевернутый вверх дном ящик. Детьми мы убегали сюда, чтоб тайком поиграть в дурашливые карты. Поток холодного ветра врывался в узкие окна и ворошил мои растрепавшиеся волосы и ткань одежд, проникая под низкий подол, холодя обнаженную кожу бедер, но безуспешно пытаясь осудить мой беспечный пыл.
Я притаилась у дверного проема и дождалась, когда Хосе стремительно появится в башне. Вот он вбежал внутрь, сделав два шага и в нерешительности замер, озираясь в поисках меня.
Я быстро подошла, и снова привстав на цыпочки, закрыла ладонями ему глаза. Я хотела все это обратить в игру, в забавную шутку, но едва мои ладони коснулись его разогорчённого, покрытого испариной лица, едва кончики пальцев ощутили шероховатость бровей, едва моя грудь соприкоснулась и вжалась его могучую, мускулистую спину, я тут же все позабыла. Мои колени предательски задрожали и вместо звонкоголосого шутливого тона я еле слышным неуверенным голосом прошептала:
- Угадай….кто?
Он медленно обернулся, и я так же медленно опустила руки. Я стремительно, словно первый снег, таяла под черными маслянистыми агатами его глаз. Я - женщина, привыкшая сразу брать все, что мне захочется, и отшивать ненужных кавалеров словно сор, лишь одним взмахом ресниц. А перед ним я потерялась, утонула в теплом, влажном тумане его взора, я была парализована, сердце в груди барабанило так неистово, словно живой человек, которого заперли в бочке и скинули в море, ладони были так влажны от волнения, что хотелось вытереть их о длинный подол платья. И это был только лишь ЕГО взгляд. А если ОН захочет….если ему вздумается…если он просто коснется меня кончиками пальцев…. А если….
Я боялась сама себе в этом признаться, но в то же время желала пойти на этот эксперимент и, затаив дыхание, ждала, а что же будет…. будет дальше. И самое стыдное, в чем приходилось признаться самой себе, я ощущала в тот момент, как наливается желанием низ живота, как набухает мой женский бутон, как горит он пламенем, как покрываются влагой нежные его лепестки.
И я просто закрыла глаза и ощущая блаженство полета рухнула в бездну.
И я не знаю, как долго длилось это падение, но крепкие руки моего Хосе подхватили меня за спину и прижали к себе, а затем, затем были его губы на моих и…..
…о дальнейшем я не могу говорить, ибо те чувства, те ощущения не поддаются описанию ни одним языком, как мира существующего, так и Ушедшей цивилизации.
Мои руки скользили по его спине, по крупной вязке узловатого свитера, ощущая под ним мощь и жар его тела. И мне хотелось снять с него эти одежды, те препоны, что не дают мне вдоволь насладиться совершенством и неизведанностью его безупречного тела.
Мысли в моей голове вспыхивали и тут же гасли, словно ночные светлячки, словно угольки отстреливаемые костром, словно падающие с неба звездочки.
Я желала его… Я ощущала, что он желает меня… Я пугалась этого… И не могла этому противиться…. Искушение было так сильно;… И его губы… И его руки… И его близость… И я падала в бездну…. Какая-то река неудержимо уносила меня течением… Далеко-далеко…. И я…..
…и я, наконец, встрепенулась! Ибо объятия ослабли, а вытягивающий из меня душу поцелуй прекратился. И ледяной страх окатил меня с головы, стремительным потоком уходя в пятки, но страх был даже не от осознания содеянного, нет. Я испугалась, что он уйдет, оставит меня, оттолкнет, проклянет за произошедшее, возненавидит, и я готова была бы ползти за ним следом умоляя остаться, вернуться….
Он лишь смотрел на меня взволнованным взглядом. Мощная грудь поднималась и опускалась от частого дыхания. Губы припухли от поцелуя и были влажны (я даже хотела протянуть руку и утереть эту влагу с юных, доселе не целованных – теперь точно это знаю– губ, даже ладонь дернулась для этого, но я вовремя остановила ее).
- Кузина? Правильно ли то, что мы делаем? Ведь это…
- ..грех? Ты это хочешь сказать?
Он лишь моргнул в ответ.
- Несомненно, отчасти это грех. Но людям присуще грешить. Каждый сам выбирает для себя насколько тяжкий грех он готов взвалить на себя и нести эту ношу до конца дней. – Голос мой предательски дрожал, несмотря на все мои усилия говорить спокойно.
- Пойми! – он улыбнулся. – Я…,- он задумался, бросил взгляд в сторону и забавно почесал в голове, запустив свои длинные пальцы в черную шевелюру. – Я не боюсь этого греха. Я лишь не хочу, чтоб твоя репутация как-то пострадала от этого. А насколько страшен этот грех? Ведь мы с тобой, не чужие люди, мы…
- Кузены? Мы двоюродные брат и сестра. Мы родственники, но в наших венах течет разная кровь. Мы лишь родня по имени. Страшен ли этот грех? Думаю не страшнее того, когда солдаты убивают друг друга и мирных жителей, защищая интересы и казну алчных царей. Но если бы мы были одной крови, я бы никогда не позволила себе того, что было минуту назад. Для меня это был бы действительно непоправимый грех.
Кажется, до меня только сейчас начало доходить, что; я содеяла, и к краю какой пропасти подвела и себя и бедного юношу. Я ругала себя за распущенность и спешила исправить положение.
- Но по;лно милый кузен. Думаю, ты, несомненно, прав. Я допустила себе вольность и хочу просить у тебя прощения. Наверное, так на меня подействовала шипящая брага старой Лукреции. Боюсь мне нужно поспешить в мои покои и подготовиться к семейному ужину. Идем же, пока наше исчезновение не стало слишком явным, и на наши поиски не отправили прислугу.
Он какое то время глядел на меня задумчивым взглядом, а затем произнес:
- Если ты позволишь сказать мне всего несколько слов, милая моя Энн, я в тот же миг сопровожу тебя к твоим покоям как можно скорее. То есть….я хотел сказать, что я и так сопровожу тебя, в любом случае. Ах… Я лишь хотел… Позволь же мне сказать, милая кузина?
Я с интересом глядела на него, вскинув бровь (мой тайный прием, который обескураживал кавалеров, желающих мне что-то сказать - они ту же начинали путаться, и торжественность их речи, и весомость их слов тут же сходила на нет. Казалось, на Хосе он не воспроизвел должного влияния и юноша продолжил):
- Ты не должна винить себя, милая Аннетт, это все усталость с дороги, хмельной напиток служанки и стены родного дома, ты просто утомилась, а я…я воспользовался этим, поддавшись неизведанному доселе искушению. Поэтому я хочу, чтобы этот грех был целиком и полностью на мне.
Ах, хитрый мальчишка, он выгораживал меня из каши, которую я сама же и заварила, но как галантно и тактично он это делал. Как истинный джентльмен (думаю точно привела это сравнение, так как не совсем уверена в истинном значении этого слова, пришедшего к нам из книг Ушедшей цивилизации). Мне льстили и его поступок и его слова. И кажется (боже, пусть это только мне КАЖЕТСЯ) я вновь начинала вскипать изнутри дурманящей истомой, словно чайник, забытый на печи. Его взгляд, он так искусно проникал в душу, и так умело играл на ее струнах неизведанные мне мелодии, что я просто не могла оторваться от него, я таяла перед ним, как свеча, и трепетала, словно последний осенний листок на корявой вековой березе под порывом восточного ветра. А потом он продолжил:
- И не сочти за бестактность, но позволь спросить, пусть даже если я прослыву потом в твоих глазах бесстыдником, но….то, что произошло…да, пусть это будет и грех, но все же….скажи мне, ЧТО еще я могу сделать, чтоб вновь ощутить этот грех на своих губах? Я могу теплить хоть лучик надежды на это? Мне не нужно чего-то большего, лишь надежда, что это может случиться вновь.
Разве могла я ему отказать? Когда я была лишь кукла, все нити которой были в ЕГО руках. Да я сама готова была совершать все немыслимые грехи, чтоб вновь очутиться в его объятиях. И я, конечно же, в них очутилась! Спустя, чуть более пяти минут, после этого разговора!..

Я лежала, откинувшись на подушки, от которых исходил аромат свежести, и мысленно прокручивала весь водоворот событий произошедших со мной в течение этого дня. За окном смеркалось, пламя в горящем камине бросало отсветы и колыхало тени на стене напротив. Все мое тело, каждую его клеточку наполняла приятная усталость, я бы сказала, что его ломило приятной болью, но разве можно называть болью те наслаждения, что подарил мне мой юный Хосе! При мысли о пылком юноше, угольках его глаз, у меня вспотели ладони, и словно теплая кошка заворочалась где-то в груди, распространяя свое тепло по всему телу, до самых кончиков горящих ушей, до самых кончиков пальчиков на моих босых ножках.
Ах, Хосе!
Он сдержал свое слово и сопроводил меня в мои покои. Я не дала никакого ответа на его последний вопрос, но и отказа я тоже не высказала и думаю, этот проницательный юноша сам все понял без слов.
К моему возвращению заботливая служанка набрала полную лохань подогретой горной воды, поступающей в замок по сложной инженерной системе из ближайшего водопада. Хосе тактично удалился, пожелав мне доброго вечера, вслед за ним ушла и служанка, выяснив, что мне больше ничего не нужно.
Я уселась на край кровати и принялась расшнуровывать высокие сапожки. Мои руки подрагивали, и пальцы плохо слушались, а все мысли занимал Хосе, близость которого волновала, но и пугала меня. Я не была достаточно сильна, чтоб заставить себя не думать о нем, но и безрассудства мне не хватало, что позволить ему…и себе… что-то…. Нас, наше сближение, разделял один крохотный шажок, но я не могла позволить себе сделать его, хотя и заставить себя не думать об этом тоже не могла.
Освободившись от платья, я осталась  в нижнем, стянула с ног чулки, а затем сняла и нижние одежды. Уже направляясь к лохани, я заметила, как в старинном овальном зеркале тускло мелькнуло мое отражение, и я на миг задержалась перед ним, разглядывая свою наготу. Стоя перед зеркалом, я подняла тугие кудри цвета спелого каштана немного вверх, от чего приподнялись яблочные полушария моих грудей, с правильными ареолами сосков. Немного выпуклый животик, круглые бедра, на которых предательски отпечатались резинки от тонких бисквитских чулок (на юге дамы носят более тонкие чулки, которые держатся на ноге благодаря широким ажурным резинкам, тогда как на севере, чулки более плотные, тяжелые и крепятся на завязках, или, более изысканные, на ремешках). Ниже живота темнел пушком небольшой островок, который скрывал сокровище моей жемчужины и мою тайную пещерку. Я немного покрутилась перед зеркалом, и в целом оставшись довольной собой, погрузилась в теплую воду. Вода всегда приводила в порядок мое тело и мысли, эмоции и чувства. И я блаженно откинулась на край лохани, прикрыв глаза и наслаждаясь влагой, заполняющей мои поры.
Конечно же, в тот миг я думала о Хосе, о его улыбке и взгляде, его обнаженном торсе и волевом подбородке (наследстве деда), запахе его тела и крошечных частичках древесины, запутавшихся в черных кудрях его волос. От этих дум, внизу живота пекло;, и жгло вулканом Желание, против которого я была бессильна. Ноги сами раздвинулись, сгибаясь в коленях и моя ручка скользнула Туда…в самое пекло, жерло того самого вулкана, ощущая даже в теплоте воды его горячесть. Усилием воли я заставляла себя убрать оттуда руку, но она вновь неумолимо, словно змея заползала в логово, еще более раззадоривая мой вулкан, норовя вызвать его извержение. И я не знаю, чем бы закончилась эта пытка, если бы в тот самый момент я не ощутила на своих плечах горячие сильные руки. Я так увлеклась, что позабыла обо всем на свете и теперь уже хотела завизжать от испуга, но не знаю, что остановило меня: толи до меня донесся знакомый запах Его тела, то ли я узнала его по рукам, а может просто почувствовала его. Мои мысли, тайные страстные желания материализовались и явились в образе моего кузена Хосе, который нарушив все мыслимые запреты, вошел в мою комнату без стука и без разрешения, но…разве не для этого я сама оставила дверь не запертой на засов, разве не в надежде его визита я поступила так непредусмотрительно?
Его руки (ах почему я сразу же влюбилась именно в его руки, сильные, но нежные, трепетные, но грубоватые, с длинными крепкими пальцами и шероховатостями мозолей), они вдруг скользнули с плеч ниже и погрузившись в воду накрыли мои трепещущие груди, легонько сжав их. Перед глазами у меня все поплыло, пересохло во рту, колени задрожали, а низ живота, запульсировал столь неистовым желанием, словно внутри меня бился огромный колокол, распространяя вокруг себя невидимые, но ощутимые волны.
Я вцепилась в его мощные жилистые запястья и потянулась за них, желая подняться, ибо напугалась лишиться чувств и с головой уйти под воду. Хосе тут же убрал свои ладони с моего тела, взяв мои руки и  помогая мне встать в рост.
Прозрачная, чуть голубоватая горная вода, стекала ручейками с моего тела, в ногах ощущалась слабость и я, стоя в лохани, была чуть выше Хосе. Я не стыдилась своей наготы перед ним и напротив, мною обуревало дикое желание показать ему себя всю, все мои потайные закоулки, со всех сторон. Я опиралась ладонями о его плечи, оставляя на его светло-серой рубашке (и когда он успел сменить на нее грубый свитер)  мокрые пятна, он же не сводил взгляда с моего лица, стыдясь моей наготы и не зная, куда деть свои руки. Мои груди, набухшие аленькие сосочки рдели практически напротив его горячих губ.
Наконец юноша протянул руки, и, подхватив меня, словно я была легче охапки сочной травы, уверенным шагом отнес и положил на мягкое теплое ложе. Не размыкая рук с его шеи, я увлекла его за собой, и едва наши губы соприкоснулись,я потеряла счет времени, контроль своим мыслям, поступкам, действиям, и память моя погрузилась в кубок с хрустальной водой. Дальнейшее, все что происходило, перемешалось в моей голове, словно краски на палитре художника. О да, я помню его горячие и неумелые поцелуи, его жаждущие, но еще неуверенные руки на моем теле, я помню его чуть солоноватую кожу, завитки редких волосков на груди и на животе. Я направляла его, и он быстро учился у меня, познавая все новые и новые уроки любви. И мы были близки, как бывают близки мужчина и женщина. И он вновь и вновь погружался в меня, заполнял собой мою тайную пещерку, от чего я негромко вскрикивала, пытаясь сдерживать эмоции. Возбуждение и страсть нарастали во мне, и вот я помню, как вскрикнула в последний раз и погрузилась в пучину блаженства, которое словно горячими обручами проходило сквозь мое тело….

Вот какие мысли ютились в моей голове, когда я нежилась в постели, пробудившись от сладкой дремы и трепетных грез. В тот момент в дверь поскреблись, и она начала приоткрываться. Я тут же вздрогнула, и прижимая к себе одеяло села в постели, в груди гулко забилось сердце. В щелочку в двери заглянул Хосе и улыбаясь спросил разрешения войти.
Разве могла я гневаться на своего любимого кузена, нарушившего и нарушающего все мыслимые законы и понятия порядочности, ибо сама же пригласила, подтолкнула его на этот путь порока и страсти.
Будто случайно, рассеянно махнула я рукой, позволяя Хосе войти, от чего одеяло, прижимаемое мной к телу,сползло, обнажая левую грудь, и оголённый сосочек тут же отозвался, твердея и набухая под множественными уколами крохотных игл, вновь разгорающегося во  мне огня страсти. Юноша отвел сконфуженный взгляд, успев, однако, задержать его на пару секунд на моей груди.
- Могу я войти, кузина Аннетт?
- Ах, милый мой, юный проказник.  В прошлый визит ты не был так застенчив и позволил себе войти в мои покои без приглашения! – задорно пожурила я его.
- Я…не думал…., - юноша застенчиво потупил глаза, и я скорее ощутила, чем увидела в полумраке, как щеки его залила краска стыда.
- Подойди же ближе, да не позабудь закрыть дверь на засов. – Голос прозвучал глухо, и дрожь в нем выдала мое волнение.
Кузен неспешно приблизился, переводя жадный взгляд с обнаженной груди (которую я так и не удосужилась прикрыть) на выпростанную  из-под одеяла изящную ножку.
Его поцелуи обожгли мне колено, чуть шероховатые и обветренные губы были горячи и нежны. Я откинулась на подушки, полностью отдавая себя  потоку блаженства, разрастающегося изнутри. И он, этот пылкий юноша снова любил меня, своей ненасытной неистовой любовью, он пил из меня душу, взамен наполняя меня своей до самых краев.
Глубоко за полночь, когда мы насытились друг другом, но не могли заснуть, мы негромко разговаривали друг с другом, а крохотный огарок свечи трепетал от легкого дуновения ветерка.
- Как думаешь, зачем бабушка созвала нас? – спрашивал Хосе, пропуская между пальцев густой локон моих волос, что мне (лежащей на его груди) безумно нравилось.
- Думаю, не далее, чем завтра мы выясним это, милый мой.
- Тетушка Энн. Кузина, совсем забыл, ведь я принес тебе поесть немного мясного пирога с сыром. Тебя не было на ужине. Тетушка Клэрис интересовалась твоим отсутствием, но старая няня шепнула ей, что ты притомилась с дороги, и приняв ванну легла в постель отдыхать. - Я видела, как в темноте он подмигнул мне, разворачивая сверток, из которого исходил одурманивающий запах пирога. – А еще вот! – И кузен протянул мне небольшой сосуд.
- Что это?
- Это нянина брага. Она дала мне е еще в обед, но потом, я совсем про нее позабыл и …
- Ты решил споить свою сестру? Ах,негодник!
- Я? Я только двоюродную. И тем более ты сама… - но я не дала ему договорить, мои губы уже целовали его, смачивая их остатками браги, которую я нарочно оставила во рту.
- А так тебя не учили утолять жажду, мой юный кузен?
- Нет, но я охотно поучусь у тебя еще, - с этими словами Хосе отхлебнул из бутылки и его влажные губы приблизились к моим...

Я пробудилась на рассвете. Привычка, выработанная годами, не подвела меня. Хосе в комнате уже не было, но его тепло, оставленное на моем ложе, говорило, что юноша ушел не так давно.
Умывшись холодной водой и сделав утреннюю гимнастику т`хай, я взбодрилась и организм мой окончательно проснулся. Пробуждались в Доме, по обыкновению, весьма поздно, и поэтому я любила побродить по нему и его окрестностям ранним утром, на заре, пока все еще спят, лишь слуги да кухарки делают свои рутинные дела, сдержанно приветствуя меня.
Старыми нехожеными тропами я отправилась на утес, полюбоваться восходом солнечного диска. Холодным горным воздухом дышалось легко и приятно, ветер пронизывал плотные одежды, но не холодил, а лишь ободрял разгорячённую кровь и не менее разгоряченные мысли. Хосе не выходил у меня из головы, хоть я и понимала, что все это мимолетно, и продлится еще день, от силы два, и мы вновь разъедемся в разные края. Он вновь вернется к обучению в лётной офицерской школе, я отправлюсь на соседний материк с лекциями и научным докладом. Увидимся ли мы ближайшие годы? Едва ли! Да и разница в возрасте и наши родственные узы не позволяют нам быть ближе. Я размышляла об этом, глядя на долину и встречая утреннее солнце. И тут же гнала эти грустные мысли прочь.Уж больно сильно щемили они мое сердце, и я решила поступить, как говаривал мне один давний знакомый инженер-майор: «проблемы нужно решать по мере их поступления», что означало – не стоит терзать себе голову и душу раньше времени. Приняв решение, с легким сердцем я отправилась быстрым шагом к дому, пряча блуждающую улыбку в широкий ворот вязаного плаща.
А за завтраком - на котором подавали свежеиспеченный хлеб из дикой пшеницы, холодное мясо, взбитое ангорье масло, родниковый мед и душистый багряный чай октябрьского сбора - нам сообщили, что Хлоя Изергейс приболела, ее официальный прием переносится и  состоится через 2-3 дня, не ранее.
При иных обстоятельствах я бы в сердцах выругалась про себя этой напасти, но в свете последних событий, мне предоставлялась возможность продлить удовольствие, и побыть в компании Хосе еще пару тройку дней, за это я была благодарна, как судьбе, так и старой карге Изергейс, которая вчера не признала меня, а сегодня решила внезапно захворать!
После завтрака мы с Хосе умыкнули из нашего дряхлеющего общества, и я повела его в старую часть замка. Полуразрушенные нежилые стены нависали над обрывом, норовя вот-вот сорваться вниз, прихватив с собой и нас, тех, кто набрался дерзости и рискнул взобраться на них. Думаю для птиц, летающих в небе, мы на фоне этих стен были лишь две букашки, ползущие по серо-зеленому граниту - так массивны и величественны были эти строения. К старому замку вела едва заметная тропа, о которой теперь уже знали очень немногие, ведь официально, старый замок был нежилой и обитатели дома предостерегались от посещения древних стен в целях сохранности здоровья и жизни. О старом замке и по сей день бродит множество легенд: и о призраках, и о морском чудище, ворующем молоденьких девушек себе в жены, и даже легенда о полуночной молчунье, соблазняющей молодых мужчин. Из-за нее, говорят, лет сто назад один из наших дальних родственников, выбросился из окна в море. Все это так и если взрослым обитателям Дома не рекомендовалось забредать к старым стенам, то детям это было строго настрого воспрещено, под страхом розог, лишений и домашнего ареста на все три солнечных месяца. Но, как не существовало запретов для юной Эннчи раньше, так не существует их для Аннетты Арстон и сейчас!
Хосе был удивлен моей смелостью и безрассудностью, сам он никогда не бывал в этой части поместья, и теперь шагал следом за мной, озираясь и крепко сжимая мою руку своей похолодевшей ладонью.
Меня веселил его испуг и настороженность, словно из-за угла выскочит старик Карл и выкручивая нам уши потащит в конюшню, что там всыпать нам розог. Ах, Хосе, в чем-то он возмужал и даже повзрослел, но в чем-то до сих пор еще оставался ребенком, юнцом.
Я решила вновь пошутить над ним и нарочно оступилась, едва не упав и очутившись в объятиях юноши.
- Ты в порядке? Что случилось? – испуганно спросил кузен.
- Кажется, я оступилась и подвернула ногу.
- Подожди, я осмотрю, пойдем к тому дереву.
Мы доковыляли до старинного полувысохшего вяза, ствол которого едва смогли бы обхватить четыре взрослых мужчины, и я прислонилась спиной к грубой коре, переводя дух.
Хосе тут же опустился на колени и принялся осматривать мою ногу.
- Мне нужно снять твой сапог, чтоб посмотреть причину боли в ноге.
- А ты врач? – улыбнулась я.
- В офицерской школе нам преподают правила оказания первой помощи.
Я, словно нехотя и стесняясь (а на деле с замиранием сердца) приподняла подол платья до колен, позволяя Хосе расшнуровать высокий светлый сапожок из мягкой кожи. От меня не укрылось, как юноша тайком поглядывал на обнажившиеся из-под платья колени (день был тёплый, и я  осмелилась не надеть чулки, хотя среди дам высшего общества ходить без чулок -являлось дурным тоном). Юноша не мог справиться с замысловатым узелком, которым я завязала шнурок сапожка, а я вместо того, чтоб помочь ему, словно зачарованная глядела за движениями его длинных пальцев. Иногда его руки случайно касались обнаженной кожи моих ног, и от этого по всему моему телу проходил импульс электротока, а колени предательски начинали дрожать. Я вновь ощутила жжение в той самой области, которую целомудренные девушки тщетно скрывают от мужчин (по крайней мере, до замужества), но мне желалось вновь ощутить там моего Хосе. От сладостных мыслей я прикрыла глаза и прикусила нижнюю губу, Хосе же по-своему трактовал мое состояние, и, уговаривая меня потерпеть, принялся быстро распутывать шнуровку сапога (узел наконец-то поддался ему!).
Нежно сняв с меня сапожок и поставив обнаженную ножку на свою сумку, Хосе принялся осматривать и ощупывать лодыжку, определяя место вывиха (которого на самом деле не было) и спрашивая меня каждый раз:
- Тут больно? А тут?
- Нет,  - негромко отвечала я, а сама стискивала зубы от желания, которое с каждым прикосновением юноши накалялось все более и более.
- Кажется, вывиха нет.
- Мне кажется, болит выше. Вот тут. Над коленкой. – Я приподнялаплатье чуть выше.
- Тут?
-Д-да. Кажется. Нет. Не знаю, – я вовсе перешла на шёпот. – А ты поцелуй и все-все сразу пройдет!
Хосе посмотрел на меня снизу вверх и по моему взгляду сразу все понял.
Стоит ли продолжать, о том, что было дальше, ибо стыд до сих пор жжет кончики ушей и заливает краской щеки, но приятность происходящего тогда, волнует и будоражит меня изнутри, так сильно, что испарина покрывает ладони и нестерпимо жжет там, внизу…под животиком.
И он целовал, целовал, целовал, и горячие поцелуи его следовали по моим бедрам всё выше и выше, настигая приподнимающийся край подола платья, пока не достигли крайней точки.
А потом, едва губы его коснулись моего бутона, я вновь провалилась в пучину страсти, отдаваясь порочным желаниям, позволяя им тянуть меня все дальше в свои глубины.
***
Непривычно теплый для этих мест ветер порывами вскидывал мои волосы, от чего они перепутывались с жесткими черными кудрями моего Хосе. Мы сидели в полуразрушенном проеме окна самой высокой башни старого замка и глядели на клонящееся за горизонт солнце. Ярко-розовая солнечная дорожка пересекала рябь Ледяной реки, теряясь у подножия нашей башни, и мириады поблескивающих на воде солнечных зайчиков приятно ласкали глаза. Тело гудело от недавней близости с моим юным любовником, дрожь в нем еще не унялась, а дыхание едва начало приходить в себя. Хосе сидел,откинувшись на боковой проем окна, обнимая меня со стороны спины, а я прижималась к его могучей груди, ощущая лопатками ее мерное движение, вызванное глубоким вдохами и протяжными выдохами. Хосе по обыкновению молчал, наматывая мои локоны на указательный палец правой руки, и распуская их.
После той близости, что произошла с нами возле старого вяза пару дней назад, магическое место старого замка уже не отпускало нас. Мы вновь и вновь погружались в него, исследовали его закоулки, полуразрушенные постройки и помещения, поросшие мхом и кустарником, покрытые осыпающимся песчаником и каменной крошкой. Мы уединялись в этих закоулках и неистово любили друг друга, отдаваясь какой-то животной, доселе неизведанной мне страсти. Я позволяла Хосе такое, от чего стыдливо прячут глаза самые искушенные в любви девушки, с не самой завидной репутацией. Без слов мы понимали друг друга, и едва в моей голове мелькала мысль, сопряженная с желанием, как Хосе тут же исполнял ее, хотя я и слова произнести не успела. Ах, где только не побывали его горячие, полные наваждения губы. За эти дни я отдавалась ему такое множество раз, насколько хватало ему его мужских сил, и он ни разу не подводил, доказывая своей ненасытностью, что я пробуждаю в нем все большее желание. Проводя светлое время средь развалин, к ужину мы спешно возвращались в Дом, чтоб по истечении трапезы в кругу предков, в ночное время уединиться вновь и предаться более нежной, неторопливой любви в моих покоях.
Он был мой кузен, он был юн и не искушён - так что ж. Все рано или поздно теряют целомудрие в этом возрасте, так пусть лучше это произойдет с человеком близким, который не мыслит ничего корыстного, кроме обоюдного удовольствия и утоления плотской жажды.
Он был мой кузен - так что ж, та мысленная грань, что в первый наш раз стояла перед нами истерлась, и для меня Хосе был в первую очередь молодой мужчина, к которому меня влекло, а то, что он был мне дальним родственником… искусница Судьба устраивает людям и не такие проделки, и мы смирились с ней. Он не был мне родственником по крови и это главное.
- Завтра мы расстанемся. – Хосе прервал мои мысли и затронул все-таки ту тему, которой я так хотела избежать. Хотя на что я надеялась? Что спозаранку незамеченной ускользну из дома и уеду на станцию, чтоб избежать слез расставания?
- Так предписано в книге наших Судеб. Нам дано ровно столько, не больше, не меньше.
Он надолго замолчал,задумчиво водя  губами по моим волосам.
- Когда же вновь сможем мы свидеться, Энн?
- Идем, милый мой Хосе, нам не стоит опаздывать сегодня к ужину, чтоб не расстраивать бабушку. – Я ловко спрыгнула и зашагала знакомой дорогой в замок, так и не ответив на вопрос кузена.
Неприметная тропка довольно скоро вывела нас к одному из задних выходов Дома, через который мы выходили и возвращались незамеченными.

Званные ужины начинались в Доме довольно поздно и заканчивались за полночь, поэтому на приготовление у меня было около двух часов, вполне достаточно, чтоб помыться, привести в порядок волосы и в нарядном вечернем туалете явиться к восьми вечера тронную залу.
К ужину я спустилась, едва минутная стрелка часов коснулась цифры 12, и они боем возвестили о наступлении назначенного часа. Кажется, я сразила наповал всех членов нашего общества, но более всего юного милашку Хосе, который зарделся свекольным румянцем, едва завидел меня в моем наряде. Лазурного оттенка хитон обнажал мои руки и плечи, глубокий полукруглый вырез открывал упругие, словно спелые плоды, груди. Волосы были собраны на затылке в высокий пучок и ниспадали каскадом по бархатистой коже плеч и спины. Переливающаяся ткань плотно облегала упругие бедра, а справа, выше колена начинался и шел книзу разрез, обнажая стройную ножку в тоненьком чулке (весьма противоречивый, но все-таки смелый элемент моды, позаимствованный из книг Ушедшей цивилизации). Мое место было обозначено рядом с Хосе, за одной из сторон массивного восьмиугольного стола. В былые времена за ним собирались 16 старейшин нашего рода, теперь же, численность всей нашей семьи едва переваливала за десяток. Притихшие голоса были гораздо красноречивее всяческих комплиментов и похвал и я, скромно потупив глаза, уселась рядом с Хосе, словно нечаянно соприкоснувшись с ним коленями. От этого касания по телу прошел разряд и сердце гулко забилось в груди. Хорошо, что внимание с меня почти сразу переключилось на престарелого дядюшку Аугуста, который в дряблых трясущихся руках держал хрустальный кубок, наполненный прозрачным вином из речных лилий, и произнес традиционный первый тост за былое величие семьи Арстонов.
Я никогда не придавала значения этому факту, но, после смерти родителей и моей сестры, малютки Моллис, которая не выжила при родах своего первенца и отправилась за Седьмой Холм задолго до наших родителей, я была единственной прямой наследницей дома Арстонов по крови, а не по браку или по имени. В последнее столетие Общество произвело стремительный рывок в своем развитии (во многом благодаря изучению открытий и трудов Ушедшей цивилизации) и сейчас уже вопросы кровного наследства соблюдались не так рьяно, как раньше,что, однако не мешало некоторым моим оставшимся сородичам испытывать ко мне неприязнь и отчуждение. Отчего? Я не ведаю! Может, видели во мне соперницу, может, завидовали. Может просто боялись, ибо по закону, я могла стать единственной наследницей всего дома и скудного имущества Арстонов, как кровная продолжательница рода.
И вот, мы пьем за прежнее величие семьи Арстонов, семьи которую все мы не сумели сохранить и приумножить. Вино было терпким, но почти безвкусным, словно весенняя талая водица, но хмель от него распространялся так же стремительно, как таял весенний снег у подножия гор Блэкистона.
Хлои все еще не было, но она и не должна была явиться сразу, этого не предписывал этикет, поэтому гостям давалось время вволю наесться и пригубить хмельных вин, чтоб потом, внимать гласу старейшины не отвлекаясь на пережёвывание еды и звон бокалов.  Стол был переполнен различными яствами, но коронное блюдо превосходило все ожидания. Это была бескостная розовая рыба в соусе из морских овощей, приправленная душистыми специями перечных кустарников и серебристых трав. Хосе, как галантный рыцарь ухаживал за мной, то подливая мой любимый браунвайн, то освежая кубок с горным лимонадом, до подкалывая мне в тарелку порцию рыбы или салата из красных груш и острых лепестков салии. Я в пол уха слушала разговоры за столом, приподнимала кубок, за тот или иной тост, однако сама думала о Хосе, стараясь украдкой коснуться его руки или легонько толкнуть его ногу коленкой или скользнуть по его строгой шерстяной рубашке обнаженным плечом. На самом деле я ждала, когда старая Хлоя закончит свою официальную речь, и я смогу под предлогом дурного самочувствия покинуть стол и подняться к себе в покои в ожидании, когда следом зайдет мой желанный Хосе и снимет с меня все эти красивые наряды. Что же ожидает моего юного любовника? Полное отсутствие нижнего платья под одеждой, этот недопустимый для женщины жест я совершила специально ради него. Если бы сидящие за столом родственнички узнали, что я спустилась за стол, на званый ужин, нарочно не надев нижнего платья, даже боюсь представить, что началось бы! Думаю пару столетий назад меня ждала бы очень суровая кара, возможно даже сожжение на высокой скале. Но, к счастью, прогресс изменил наше отношение к человеческой жизни и теперь в нашем обществе бытуют не столь суровые наказания.
И все же, мне стыдно рассказывать, что; творилось внутри меня, дерзкие и порой вульгарные мысли пробуждали во мне неистовую бурю эмоций, а ЧТО творилось у меня ТАМ!.... Если бы мужчины способны были чувствовать состояние женщины так же инстинктивно, как это происходит у собак, боюсь я вмиг была бы рассекречена…. Но сейчас мне не терпелось остаться наедине с Хосе и отдавать ему себя всю, покуда хватит на это наших сил. Мне хотелось уже сейчас поведать ему о моей страшной тайне, хотелось, чтоб он провел рукой по платью и ощутил, что под его тонкой тканью на мне больше ничего не надето!... Я пила горный лимонад большими глотками, в надежде, что он хоть немного смягчит пламя, бушующее внутри меня, но это не помогало. И вот….мои мысли и наваждения были прерваны появлением Старейшины нашего Дома, госпожи Хлои Изергейс, второй жены двоюродного брата моего отца Карла Арстона – Джоула Изергейса.
- Я приветствую Вас, членов семьи имения Арстон, собравшихся всех вместе под одной крышей, за этим восьмиугольным столом, в зале предков и предтеч.  – Хлоя прервала официальную речь, произносимую дрожащим старческим голосом и, обведя всех собравшихся за столом цепким взглядом мутных синих зрачков, жадно припала к фужеру с горным лимонадом, смачивая пересохшее от громкой речи горло. На ней было надето бархатное темно-синее платье и ожерелье из графитного жемчуга – семейная реликвия Дома Арстонов. А ее морщинистые руки, унизанные серебряными кольцами, заметно дрожали.
С этой речи началась официальная часть нашего собрания, но вместо того, чтоб полностью обратиться в слух, я не могла боле противиться и отгонять мои страстные мысли. Я едва понимала, где я нахожусь, и что происходит вокруг, ибо весь мир мой сузился до единственного человека, сидящего справа от меня и в объятиях которого я жаждала оказаться, не в силах больше сдерживать себя и терпеть эту муку. Я положила руку на бедро Хосе, ощущая, как горяча его плоть под тонким полотном одежды, как упруги его мышцы и как чувствительна его кожа, ибо он легонько вздрогнул от моего неожиданного прикосновения.  Он хотел положить свою ладонь поверх моей, но я перехватила его руку и притянула к себе. Думаю, остальным было незаметно, то, что происходило у нас под столом, ибо все взоры были устремлены на бабушку Хлою, а я тем временем положила ладонь Хосе себе не ногу, чуть выше колена, там, где начинался фривольный разрез моего наряда. Зубами я закусила нижнюю губу,  чтоб не выдать себя стоном, который готов был сорваться с моих уст. Прикрыв глаза, я обмахивала ладонями лицо, мне и вправду было нестерпимо жарко, но не от выпитого браунвайна, не от натопленного камина, а от той страсти, что бурлила внутри меня, готовясь вырваться наружу. Я уже предвкушала сильные и нежные руки Хосе на моем обнаженном теле, везде-везде, где он пожелает, поцелуи его горячих страстных губ, я жаждала его мужскую мощь, которая наполнит меня этой ночью. Мое тело потряхивала дрожь, и голос Старейшины доносился откуда-то издалека, словно шум из раковины.
- Я собрала Вас всех по одному весомому поводу, касающемуся дел нашей Семьи и всего рода Арстонов. В сокровищнице Дома, в архиве, мною, по истечении установленного срока, было вскрыто весьма занятное письменное признание одного из членов нашей семьи, которое проливает на свет некие события, пусть и порочащие отчасти наш род, но и являющие на свет некие обстоятельства, способствующие пересмотру порядка принятия наследства одним из Вас.
Сей документ мною был тщательно изучен, совместно с господином Куртом Крафте, родовым адвокатом и нотариусом семьи Арстон, и я могу ответственно заявить, что документ является подлинным и пописанным собственноручно…. одним из наших сородичей в здравом уме и ясной памяти, без какого-либо давления извне.
Ах, как же нудно и долго она подходила к сути того, что намеревалась нам поведать, я уже вся взволнованно ерзала на стуле, желая поскорее покинуть это душное помещение. Я уже предвкушала Хосе, его напор и нежность, его вкус и запах…
- … касается в большей мере двух наших родственников. Аннетта Арстон и Хосе Се;рвантс, прошу приподняться вас, молодые люди, ибо речь в том письме отчасти касается Вас обоих.
Смысл слов Хлои дошел до меня с запозданием, и когда я стряхнула наваждение, навеянное близостью Хосе, то осознала, что мы с кузеном стоим у стола, поднявшись с наших стульев, и все взоры родственников обращены на нас. Мне стало жутко не по себе от всех этих едких взглядов и лишь Хосе, стоящий рядом, внушал мне спокойствие, едва касаясь кончиками пальцев моей руки. Мне вдруг захотелось укрыться на его могучей груди, спрятаться от всех в ее тепле и уюте, но…Аннетта Арстон не привыкла показывать окружающим свою слабость и страх. Я гордо поднята голову и посмотрела прямо в глаза старой Хлое. Не знаю, что именно я увидела в них: не то усмешку, не то разочарование, тем не менее, бабушка продолжила свою речь:
- В прочитанном мной письме признание твоей мамы, милая Энн, Матилды Арстон. Дело в том, что…, - в комнате воцарилась тишина, казалось даже старинные часы вдруг стали бесшумно отсчитывать секунды, - …Карл Арстон не является твоим кровным отцом. Ты была зачата в утробе своей матери другим мужчиной. – Казалось,все присутствующие в зале разом выдохнули из легких воздух, стало как-то шумно, хоть и никто не произнёс ни слова. Со звоном у кого-то упала вдруг вилка, кто-то крякнул, а часы громко пробили очередной час.
- Но кто…? – произнес дрожащим козлиным голоском дядюшка Аугуст. – Кто истинный отец милой крошки?
- На исходе Красного века, после окончания войны Южных островов, Карл Арстон вернулся с войны нервным и деспотичным. Страшно в то время было попасть ему под горячую руку, он был крайне жесток, очень много пил и не пропускал мимо себя ни одной юбки. Все это не лучшим образом сказывалось на их браке с Матилдой, и, судя по письму, именно в тот период и случилась ее связь смолодым и вдовым Марком Се;рвантсом, будущим отцом Хосе! Марк так и не узнал, что Матилда была беременна от него, а она хитроумно повернула произошедшее в свое русло, сказав Карлу Арстону, что ждет их ребенка, благодаря чему, Карл остепенился, и их брак с Матилдой был сохранен. Обо всем этом поведало то письмо, которое по завещанию мне надлежало вскрыть неделю назад, что я и сделала. И все же, несмотря на то, что теперь вопрос о тебе, Аннетт, как о единственной кровной наследнице дома Арстонов снимается, могу тебя поздравить. Ты обрела своего кровного брата - Хосе! Можете обняться дети мои! Родственная связь должна быть превыше власти и материальных благ.
Я затравленно глянула на Хосе, и краем глаза заметила в его глазах неподдельный испуг, даже ужас.
«Что мы наделали!» - пронеслось у меня в голове. «Что Я наделала!».
Перед глазами мельтешили фрагменты наших услад: в башне, в самый первый раз, и позже в моих покоях, у дерева, когда я подвернула ногу и наразвалинах старого замка. И все это время:в моих объятиях, в моей страсти, во мне, был мой кровный брат, мой родственник. Я свершила самый тяжкий грех, от которого всегда зарекалась! И Хосе! Хосе – мой брат! Но как он сможет быть мне теперь братом, после всего, что я позволила ему, к чему подтолкнута его, я предала его, очернила, опорочила этим грехом!
 Я ощутила, как немеют кончики пальцев, слабеют ноги, а перед глазами раскручиваются черные круги и звон в ушах, который все нарастал и нарастал. Теряя чувства, я машинально, ища опору, ухватилась за Хосе и уронив голову ему на грудь впала в черное небытие.
И лишь откуда-то издалека, кто-то монотонно нашептывал мне слова: «Страшный грех. Ты свершила страшный грех!»
***

Утренний поезд увозил меня все дальше от моего родного дома, от родных людей, от маминой могилки, от Хосе…. Поезд навсегда увозил меня из Арстона, больше я не смогу появиться там, после всего что произошло, между мной и Хосе, после всего, что выяснилось позднее.
Говорят, за грехи нужно платить. Может наша связь с Хосе, который ОКАЗАЛСЯ моим кровным братом – это плата за грех мамы и Марка Се;рвантса?
 Мне еще очень о многом предстояло подумать, многое осознать и принять, многое решить. Одно я знала наверняка – я никогда в жизни не смогу смотреть в глаза Хосе, с которым так опрометчиво поступила, которого соблазнила своей похотью, а в итоге, которого обманула и предала!
Об одном я жалею больше всего. Мне не жаль покидать серые стены Арстона и людей, которые там остались, мне лишь жаль, что я боле никогда не смогу вернуться туда, чтоб посетить мамину могилку. Наверное, такова плата за свершенный мной грех.
Прости меня, мама!
Прости меня, Хосе!