Поцелуй нимфы

Майор расстелил на столе карту и, тыкая в неё некрасивым грязным пальцем, раздражённо объяснял боевую задачу:
-... Не дают они нам выйти на позиции! Где-то вот здесь стоит у них артиллерия, и этот участок они покрывают полностью, как бык овцу... Корректировщик огня сидит, видать, совсем рядом – бьют, ну прямо-таки, дьявольски точно... Мы уже три разведгруппы посылали местность прочёсывать – никого не нашли.  С меня комдив голову снимет, если мы завтра к девяти часам не выставим там наши «Катюши». Из-за нас всё наступление срывается... Так вот, ты с двумя танками пройдёшь вот сюда... Отсюда вы ту батарею запросто достанете. Твоя задача: если не уничтожить, то по крайней мере отвлечь немцев, чтобы мы успели «Катюши» выдвинуть на позиции. В этот вот лесок  вам лучше и не заезжать – сожгут запросто, лучше постреляйте с  дистанции...  Отсюда или отсюда... Пошевелите их там.  Пусть они что угодно делают, хоть по вашим танкам стреляют, но чтобы в вот эту сторону от них ни одного снаряда не полетело. Понятно?  Продвигаться будете вдоль этой речки... Это, скорее, какой-то ручей в овраге... Всё, что справа от оврага и до самого леса – заминировано, но по сообщению нашей разведгруппы, вдоль берега (вот здесь!) тянутся тракторные следы. Видать, немцы там коридор оставили. В принципе, грамотно, потому что тяжёлую технику вдоль оврага пускать рискованно – склон тут песчанный, под танком он поплывёт и осыпется, ну а грузовик или тягач с орудием вполне пройти смогут... Пехоту для прикрытия дать не могу; да, думаю, что это и не понадобится – на этом берегу немцев по нашим данным нет. Бегут, гады – чувствуют, что скоро всё закончится. Думаю, что к июню и Берлин возьмём… Нет у них больше шансов!
- Товарищ майор... – лейтенант попытался было что-то сказать, но майор остановил его жестом руки.
- Раз трактор прошёл, то и танк должен пройти... Если только осторожно... - продолжал майор, - Держите дистанцию, чтобы давление на склон поменьше было.

...Был ранний предрассветный час. Холодный влажный воздух пах тающим снегом. Впрочем,  самого снега уже нигде практически не осталось – лишь кое-где, на склонах оврагов и в тени больших деревьев  лежали жалкие остатки былого зимнего великолепия... Густой белый туман толстым ватным одеялом плотно заполнял все низины и стелился повсюду как бы застывшей полупрозрачной позёмкой.  Чуть повыше от земли туман превращался в серую водянистую взвесь, недвижно повисшую в воздухе и создававшую лёгкий полумрак этого раннего апрельского утра...
Два танка «Т-34» на малой скорости следовали вдоль оврага. Плотный туман заметно заглушал шум моторов и лязг гусениц. Машина лейтенанта Луконина шла первой. Сам лейтенант сидел высунувшись из люка башни и внимательно вглядывался в туман. Передний люк танка был также открыт – механик-водитель Петренко напряжённо следил за краем тянущегося слева оврага и за следами немецкого трактора на земле. Заряжающий Джанбердыев сидел на своём боевом посту в башне, а радист-пулемётчик Костин – справа от Петренко. Танк сержанта Негодина ехал сзади, стараясь следовать след-в-след и держать дистанцию примерно пятьдесят метров.
Заметив впереди небольшую рощу, выходившую почти к краю оврага, Луконин взглянул на часы – времени до выхода на боевую позиции оставалось ещё много, можно было особо не спешить... Если верить карте, то их огневая позиция располагалась сразу за той рощей.
- Чуть помедленнее... - лейтенант Луконин обратил внимание, что возле рощи туман был как-то гуще и непрозрачнее; возможно дорогу там пересекал ручей или там было что-то вроде болотца...
Петренко немедленно отпустил газ, и танк послушно замедлил ход.
Вглядываясь в туман, Луконин вдруг заметил что-то белое...
- Стоп! – едва успел скомандовать он, как из тумана, прямо перед танком появилась девушка...
Она была красивая. Высокая, стройная, с длинными светлыми волосами перехваченными надо лбом чем-то вроде плетённого кожаного ремешка. Белое, спадающее практически до земли, платье сливалось с туманом. Поверх платья на девушке была надета короткая, едва до пояса, светло-кричневая жилетка без рукавов, расшитая красными и синими узорами...
Девушка остановилась перед танком и, чуть подняв голову, посмотрела на Луконина. Она казалась совершенно спокойной, и даже тени страха не угадывалось в её чуть вытянутом, благородном лице.
«Словно принцесса какая-то...» - невольно мелькнуло в голове у Луконина.
Танк замер и стоял невольно подрагивая в такт работающему на холостом ходу мотору.
- Фройляйн! – не очень громко крикнул лейтенант, - В сторону! Отойдите! В сторону... Цур зайтэ трэтен! – вспомнил он немецкую фразу.
Девушка сдержанно улыбнулась его словам и сделала несколько шагов навстречу танку.
- Да что ж это такое... – пробормотал Луконин и, быстро оглянувшись по сторонам и не обнаружив ничего подозрительного, вылез из люка на броню танка.
Девушка подошла ещё ближе и с интересом смотрела, как лейтенант спустился с башни на корпус танка, а потом спрыгнул на землю.
- Вас воллен зи? – раздражённо спросил он, - Чего вы хотите?
Вокруг внезапно наступила удивительная тишина. Луконин на мгновенье задумался: «Почему Петренко заглушил мотор? И почему не слышно второго танка? Наверное, тоже остановился...», но тут же напрягся – девушка решительно шагнула ему навстречу и остановилась прямо перед ним.
- Меня зовут Вальдебург, - сказала она звенящим чистым голосом, - Я – ундина. Я выбираю тебя в мужья.
Все эти слова прозвучали по-немецки, но к немалому своему удивлению Луконин понял всё.
- Подождите, фройляйн... - и лейтенант предостерегающе поднял руку, показывая девушке, чтобы та не приближалась.
Ветра не было, но туман, казалось, придвинулся ближе, и даже тёмный силуэт танка позади Луконина стал расплывчатым и нечётким. Лейтенант внезапно осознал, что глаза у девушки, которые сначала показались ему просто голубыми, сейчас светились ярким голубовато-синим светом... Они, действительно, светились! Светились изнутри!
- Не отвергай меня, - продолжала Вальдебург,- Я сделаю тебя счастливым...
Она сделала ещё пару шагов вперёд, и её скрытая расшитой жилеткой грудь почти соприкоснулась с перетянутой портупеей грудью лейтенанта. Тот хотел было отодвинуться назад, но тело его не послушалось. Не отводя взгляда от сияющих глаз девушки, он заметил, что белая ткань её платья под жилеткой вела себя как туман – то густела, становясь полностью непрозрачной, то исчезала, открывая нежную, идеально гладкую кожу, излучавшую тепло и юность...
- Никто не может сделать меня счастливым, - серьёзно ответил Луконин.
Вернее, он услышал, как прозвучали эти слова, словно сказанные кем-то другим, но его голосом.
- Я знаю... – ответила девушка глядя на лейтенанта чуть снизу вверх.
Луконин внимательно смотрел на неё.
- Ты думаешь, что твоя жена и сын погибли при бомбёжке... - сказала девушка и выжидающе сделала паузу, ожидая его реакции.
Лейтенант вздрогнул и невольно сглотнул слюну.
- Да, они погибли... – глухим голосом, едва слышно ответил он.
- Да, они погибнут, - сказала девушка, - Но если ты выберешь меня в жёны, то я смогу этого не допустить.
- Их больше нет, - Луконин вдруг ощутил, как у него на глаза навернулись слёзы.
- Я – Вальдебург, - сказала девушка, - Назови меня по имени, и я стану твоей навечно. Я не допущу их гибели, и они проживут отпущенный им век.
- Но как?.. – растерянно пробормотал Луконин.
- Если ты останешься со мной... – Вальдебург не мигая смотрела ему в глаза, - Смотри, что я могу...
Разговаривая с девушкой, лейтенант и сам не заметил, как плотный белый туман окружил их непроницаемой стеной. Сияющие голубые глаза напротив него вдруг стремительно пожелтели, ярко вспыхнули и превратились в яркий солнечный свет пробивающийся сквозь белую занавеску на окне. Несколько раскрытых книг на широком столе. Тонкая тетрадь, в которой он старательно выводит латинские буквы... «Господи! Что это?» - пронеслось в голове у лейтенанта, и тут же все мысли исчезли – он снова сидел на жёстком стуле с высокой спинкой, рядом с его учительницей немецкого языка из поволжских немцев, Екатериной Генриховной. Сколько ей было тогда? Лет двадцать? У неё были две короткие косички, словно она ещё была школьница, а не учительница... Они занимались у неё дома. Это был май тысяча девятьсот двадцать шестого года... Ему недавно исполнилось пятнадцать лет... Он болел и пропустил много уроков, и Екатерина Генриховна предложила позаниматься дополнительно в воскресенье... «Унт йец шрайбен виэ» - говорит учительница, и он, склонившись над тетрадкой что-то старательно записывает... Екатерина Генриховна с улыбкой смотрит на него – он видит краем глаза её светлые волосы, её яркие выразительные голубые глаза и её груди в разрезе платья... Дверь в комнату открывается...
«Катарина!» - зовёт Екатерину Генриховну её отец, седой пожилой немец с грубым голосом и суровым лицом. Она быстро встаёт, слегка коснувшись рукой плеча Луконина-ученика: «Айн кляйнэ момент...», и говорит о чём-то с отцом на быстром немецком. Отец уходит. Видно в окно как он запрягает лошадь, чтобы куда-то ехать...
Екатерина Генриховна возвращается, садится на свой стул, который случайно чуть-чуть сдвинулся, когда она вставала, и теперь её бедро соприкасается с бедром Луконина. Она не отодвигает стул... «Записал?» - спрашивает Екатерина Генриховна наклоняясь к нему и заглядывая в его тетрадь. Она пахнет теплом и ландышами... «Да...» - Луконин кладёт ручку на стол и хочет сам отодвинуть стул. Однако его правая рука ложится на бедро учительницы – случайно, так получилось... Ему кажется, что прошла вечность, но это была лишь пара секунд. Екатерина Генриховна не убрала его руку, не отодвинула стул и, наоборот, прижала свою ногу плотнее к ноге Луконина... «Теперь следующее упражнение», - говорит она и перелистывает пару страниц учебника. Он смотрит на неё. Глаза молодой немки смеются, её лицо – совсем близко...
«Шрайбе-шрайбе!» - улыбаясь говорит она, развернув перед ним учебник, - «Пиши, давай!»
Луконин чуть-чуть помедлил и убрал свою руку с тёплого бедра девушки. Ему показалось, что его вспотевшая ладонь оставила чуть влажный след на её платье... Захотелось провалиться сквозь землю, но Екатерина Генриховна никак не прореагировала и просто сказала: «Пиши-пиши... Здесь надо списать текст и вставить правильные буквы... Шрайбе рихьтихь».
Солнечный свет сквозь белую занавеску вдруг снова ослепительно вспыхнул, и лейтенант Луконин словно очнулся... Перед ним стояла прекрасная Вальдебург с сияющими глазами и улыбкой Екатерины Генриховны.
- Теперь ты мне веришь? – спросила она.
- Откуда?.. Как?.. Что?.. – невнятно бормотал Луконин.
Одна из его самых сокровенных тайн была раскрыта. Тогда, в тысяча девятьсот двадцать шестом году, в августе Екатерина Генриховна со всей своей семьёй вернулась в Поволжье, откуда их выслали в начале Империалистической войны в тысяча девятьсот четырнадцатом. Больше он её никогда не видел...
- Я - Вальдебург, - сказала ундина, - Назови меня по имени, и мы будем всегда вместе! Я обещаю, что твоя жена и сын не умрут. Я хочу быть твоей!
- Зачем тебе это? – вырвалось у Луконина.
- Я люблю тебя, - сказала Вальдебург, - И став твоей женой я получу бессмертную душу... А ты спасёшь жену и сына. Назови меня по имени!
- И я смогу их увидеть?.. – нерешительно спросил лейтенант.
- Нет, - коротко ответила девушка, и лицо её на мгновенье застыло, словно превратившись в матовый непрозрачный лёд.
Луконин замялся стараясь подобрать нужные слова. Честно говоря, он сам не знал, что можно сказать в такой ситуации. Вальдебург снисходительно улыбнулась.
- Хорошо, - сказала она, - Я обещаю, что ты не умрёшь, пока не услышишь голос одного из твоих потомков: сына или внуков... Я всегда держу свои обещания и я ожидаю, что мой избранник сделает то же самое.
- И... Что я должен пообещать? – неуверенно спросил Луконин.
- Что ты будешь любить меня, - ундина улыбнулась обнажив белоснежные сияющие зубки и чуть-чуть склонила голову набок, - И что ты назовёшь меня по имени.
Её сияющие глаза смотрели на него. Луконин и сам не заметил, как его руки обняли девушку за талию, тонкую, гибкую, горячую... Она была прекрасна, её тело излучало тепло, а губы молили о близости...
- Вальдебург... - едва слышно произнёс Луконин.
Девушка в одно мгновение преодолела те сантиметры, что оставались между ними, и припала к его груди.
- Ещё! – взмолилась она.
- Вальдебург!
Она подняла голову, ослепила лейтенанта своим сияющим взглядом, чуть закрыла глаза, и их губы слились в долгом поцелуе...

- Товарищ майор! Тут сержант Негодин по поводу рапорта...
- Давай его сюда!
- Здравия желаю, товарищ майор!
- Ладно-ладно... Что там всё-таки произошло?
- Так, товарищ майор... Мы продвигались вдоль оврага, как было приказано... Там что-то вроде речки внизу было... Танк лейтенанта Луконина шёл метрах в сорока-пятидесяти перед нами. Там роща небольшая к оврагу выходила... Вдруг выстрел, сбоку, из рощи. Сначала подумали – противотанковое орудие, но это была зенитка, они повернули её... Попали им прямо под башню, и, видимо, сразу боекомплект сдетонировал. Мы тогда приказ нарушили и выехали на минное поле, но зенитку ту засекли и прямой наводкой уничтожили. Там немцев десять было... Мы из пулемёта их потом разогнали... Три трупа, один офицер раненый... Но он вскоре умер – не успели эвакуировать. Остальные сбежали в лес... А мы на мину наехали. Правый трак порвало, но без потерь... Механик-водитель только слегка контужен, но остался в строю. Потом с той позиции мы отстрелялись по квадрату, где располагалась немецкая батарея. Так что задание мы выполнили...
- Да, с заданием вы справились, я знаю... – сказал майор. - Ну, а как с экипажем Луконина?
- Так ведь боекомплект сдетонировал... Все погибли... Вот только труп самого Луконина так и не нашли... Остальные – на месте, а лейтенанта, или чего-нибудь от него, ни в танке, ни рядом, нигде не оказалось...
- То есть как это?
- Да самому не понятно... Я ж его видел – он там сидел, из башни выглядывал, а потом пропал...
- Может сгорел?
- Нет... Там даже от тех, кто в танке был что-то да осталось, а он же на башне сидел, его взрывом бы выбросить наружу должно было, но...
- Мог он выжить?
- Нет... Танк сгорел. Я сам видел, как их подбили. Там сразу такой огненный шар образовался, башню отбросило...
- Могли его немцы захватить?
- Никак нет! Они от танка далеко были, а потом мы их пулемётом загнали в лес. Они даже и не отстреливались...
- Ну ладно... - майор вздохнул, - Запишем, что лейтенант Луконин погиб при выполнении боевого задания. Можете идти.

...В глаза Луконина ударил яркий белый свет. Лейтенант не сразу понял, где он находился. Он лежал прямо в одежде на большом чёрном кожаном диване в каком-то коридоре. Стены были непривычного светло-розового цвета, потолок, как и положено – белым.  В конце коридора было большое окно, и там, чуть присев на подоконник, в ярком солнечном свете стояла незнакомая девушка в белом медицинском халате. Она что-то негромко говорила,  почему-то прижав левую ладонь к левому уху. На Луконина девушка не смотрела, поэтому тот сразу же повернул голову, чтобы увидеть её собеседника. Однако кроме него и девушки в коридоре никого не было.
Луконин приподнялся и сел на диване. Девушка это заметила и тут же направилась к нему. Она убрала ладонь от уха, и Луконин успел разглядеть в её руке какую-то небольшую прямоугольную коробочку серого стального цвета, которая быстро исчезла в кармане халата.
- Как вы себя чувствуете? - участливо обратилась к нему девушка почему-то по-немецки, - С вами всё в порядке?...
 «Где я? Почему она говорит по-немецки? Кто она такая?» - мысли  беспорядочно прыгали в голове лейтенанта. Он краем глаза увидел во что он был одет – непонятно откуда взявшаяся короткая синяя куртка, мягкие синие брюки... – у него никогда не было такой одежды!
Почему-то болела поясница – особенно, когда он сел на диване, и попытка чуть-чуть опереться на правую ногу тоже отозвалась какой-то тупой болью размазанной от колена вниз до ступни...
«Господи, что это?» - Луконин вдруг ощутил страх. – «Что со мной? Почему я ничего не помню? Почему мне больно? Что происходит?»
Девушка присела рядом с ним на диван и осторожно коснулась его руки. Луконину было приятно её прикосновение, но, едва он опустил взгляд, то сразу же невольно вздрогнул от поразившего его контраста: нежная и красивая девичья рука лежала поверх его – сморщенной, серой, как кожа ящерицы, покрытой какими-то бурыми пятнами... «Господи, да что же это такое?!»
А девушка, по-прежнему, говорила по-немецки:
- Мы пытаемся разыскать ваших родственников...
Дальше Луконин уже ничего толком не мог разобрать. В голове у него всё окончательно перемешалось. Девушка продолжала произносить какие-то не совсем понятные слова и фразы... Вот! Теперь лейтенант, кажется, понял о чём это! Он, конечно же, помнил, что его жена умерла – погибла вместе с их сыном во время бомбёжки... Ему тогда прислали письмо... А сейчас, наверное, в бреду он упомянул о своей семье... Но кто эта девушка? И если она говорит по-немецки – значит, он всё ещё в Германии! Значит, его всё-таки захватили в плен... Как это могло произойти?
«Значит, я сейчас в плену!» - наконец-то осознал лейтенант, - «Это же всё объясняет: и боль в ноге и пояснице, и немку в белом халате...»
 Впрочем, он даже не успел обрадоваться ясности своих мыслей – «Почему у меня такие страшные руки? Почему эта боль в пояснице и в правой ноге? Я ранен? Меня пытали?»
- Скажите, где я? – спросил он, наконец, по-немецки, - Что с моими руками?
- Это Магдебург, больница, - несколько растерянно ответила девушка, - И с руками у вас всё в порядке...
И она осторожно погладила своей нежной ладошкой его руку.
- А какое сегодня число? – спросил Луконин.
- Семнадцатое апреля.
- А год какой? Сорок пятый?
- Нет... Две тысячи четвёртый, - девушка несколько насторожилась и, чуть отстранившись, внимательно посмотрела на Луконина.

- Ну всё, что ли? – хриплым голосом спросил Василий Филиппыч.
- Да-да... - не обернувшись, неохотно отозвался милиционер.
Он выходил из спортзала последним, неся в руках пустые свёрнутые носилки. Хлопнула дверь, и Филиппыч остался один с почти тремя десятками трупов, разложенными рядами на полу школьного спортзала. Несколько тусклых ламп под потолком мигнули пару раз, но не погасли.
- Господи... – пробормотал Филиппыч, - Да что же это такое?
Он и сам не заметил, как из школьного сторожа превратился в смотрителя морга. Из-за нехватки мест в больнице, после очередной бомбёжки было приказано временно разместить трупы в школьном спортзале. Ветеран Первой мировой, старик с парализованной левой рукой, сейчас он растерянно смотрел на извлечённые из под завалов тела – пыльные, грязные и мёртвые. Завтра начнётся опознание... Филиппыч вздохнул и поплёлся в сторону кладовки, где хранился разный школьный спортивный инвертарь. Там, в шкафу, под полкой с золотистыми кубками, у него была припрятана бутылка водки... Оглянувшись на покойников, Филиппыч выключил свет в спортзале и закрылся в кладовке, тускло освещённой единственной лампочкой где-то высоко над стеллажами. Стакан ещё не успел просохнуть с прошлого раза... Сторож сел на потрёпанный стул, сохранившийся ещё с тех времён, когда вместо школы тут была гимназия, и достал из шкафа бутылку. Получился почти целый стакан, и даже осталось ещё чуть-чуть на потом. Филиппыч отхлебнул тёплой водки и, не сдержавшись, заплакал. Когда-то в тысяча девятьсот шестнадцатом году, сидя в наполненных почти по пояс мутной холодной водой окопах, он думал, что это была его последняя война. Кто мог тогда знать, что война снова найдёт его через столько лет, и он уже будет не в силах что-либо изменить? Ему только и останется как принимать и раскладывать на крашеном дощатом полу школьного спортзала новые и новые трупы: женщин, девушек, детей, стариков... Он сделал ещё два глотка. Водка привычно обожгла горло и тёплым приятным потоком устремилась вниз к животу. Депрессия словно сделала шаг назад растворившись в тумане... Тумане? Филиппыч удивлённо огляделся по сторонам – вокруг, и правда, клубился неизвестно откуда взявшийся бело-молочный плотный туман. Что за чертовщина? Даже запах тины и болота откуда-то появился... Старик привстал и настороженно огляделся... Нет, ничего... Он торопливо, большими глотками, допил стакан, поставил его на стол и снова прислушался.
И тут внезапно старик услышал женский стон. Да, именно женский... «А-а-а... Ах...» Василий Филиппович машинально вскочил на ноги и прислушался. Вокруг стояла абсолютная тишина. Он осторожно приоткрыл дверь в спортзал, и тут из темноты совершенно отчётливо снова раздался женский стон... Старик включил свет в спортзале и неуверенной пьяной походкой пошёл вдоль разложенных на полу мёртвых тел. Молодая женщина, третья с краю во втором ряду, чуть-чуть повернула голову и снова едва слышно застонала. Лежавший рядом с ней ребёнок, мальчик не более трёх лет, тоже дёрнулся и, повернув голову, очнулся и посмотрел на Филиппыча...
- Господи!.. – старик вздрогнул и мгновенно протрезвел.
Василий Филиппович бросился к выходу и распахнул дверь на улицу.
Доставившая последние трупы полуторка всё ещё стояла возле школы. Милиционер и пара мужчин стояли и курили неподалёку.
- Эй, вы... – Филиппыч нецензурно выругался и интенсивно замахал руками.
- Что такое? – обернулся к нему милиционер.
- Вы это... Совсем что ли... – кричал Филиппыч, - Мне тут мёртвых некуда укладывать, а вы мне живых таскаете!.. Совсем охренели?
- Ты это о чём? – спросил милиционер отбрасывая сигарету, - Что случилось?
- Живых на хрена мне тут ложите?! – крикнул старик, - Баба и мальчик – живые они!!!
- Что??? – милиционер и двое мужчин бросились к нему, - Где? Кто? Показывай!
Уже через минуту они торопливо выносили из спортзала на носилках женщину и мальчика.
- Быстро-быстро!!! Заводи машину! В больницу! Скорее! Чёрт, как это могло произойти? Быстро-быстро! Давай!...
...Вернувшись в подсобку Василий Филиппович снова достал стакан и вылил в него всё, что оставалось в бутылке.
- Благодарю тебя, господи, - пробормотал он, - Хоть эти остались живы... Да святится имя твоё, да...
Он залпом выпил содержимое стакана и навалился на стол, обхватив голову руками.
- Господи, когда же это всё закончится?...

... Мартине было чуть-чуть за тридцать. Гены её предков из Пруссии и Баварии перемешались в одному богу известной пропорции, и теперь перед Анной стояла коренастая немецкая блондинка с бледным прямоугольным лицом, наглыми голубыми глазами и тонкими губами. Фигурой она напоминала солидный бочонок настоящего немецкого пива – качественный, округлый и основательный.
- Анна Краснова? – холодно спросила Мартина глядя в листок бумаги.
- Да... – Анна испуганно кивнула.
- Полька что ли? – Мартина едва заметно поморщилась.
- Нет, я из России, - робко ответила Анна.
- Вот как? – на лице Мартины появилось довольно отчётливое удивление, - Русская... Мой дедушка в Сталинграде погиб... Но я тебя не виню, он же сам туда полез... Война и всё такое...
Анна незаметно вздохнула. Её предупредили, что получит она работу в этом доме для престарелых или нет, решает, в основном, эта самая Мартина – взбалмошная немка с тяжёлым характером, которая пользовалась практически безграничным доверием владельцев частного пансионата.
- Ну ладно, – довольно доброжелательно сказала Мартина, - Пойдём, покажу где что...
Они поднялись по лестнице на второй этаж.
- Будешь дежурить этой ночью, - сказала Мартина, - Здесь, на втором этаже... Будь готова... Так, здесь, в этой комнате...
Мартина показала на табличку с именем.
- Он поляк,  - сказал она, - Ему восемьдеся пять лет. К женщинам неравнодушен, хотя уже давно не помнит почему. Будет хватать тебя за жопу и говорить кучу пошлостей. Можешь смело дать ему по морде: хочешь – пощёчину, хочешь – кулаком в глаз. Он никогда не жалуется, а потом будет просить прощения и называть тебя «пани»... А вот в этой комнате живёт Грета. Восемьдесят девять лет. Альцгеймер. Всех женщин воспринимает как своих одноклассниц. Будет спрашивать – говори, что контрольную по математике перенесли на следующую неделю, и что весь класс ждёт её обратно. Она думает, что она в больнице... Здесь у нас – Майер. Совсем безобидный старичок. Девяносто два. С ним никаких проблем. Его внук – какой-то банкир. Навещает его каждую неделю по четвергам. Можешь даже с ним пофлиртовать – может что и получится... С внуком, я имею в виду – кажется, он не женат... Так, а тут у нас Мария, восемьдесят семь. Она думает, что мы её травим каким-то газом. Будет кричать и жаловаться – просто говори, что газ мы сейчас на ночь выключаем – это её обычно успокаивает. Хотя, там та ещё психиатрия... Так, а здесь у нас живёт писатель...
- Писатель? – удивлённо спросила Анна.
- Писатель, - кивнула Мартина, - Проследи, чтобы у него всегда была бумага, а то он потом ходит и клянчит... Ему под девяносто. Непонятно, кто он и откуда. Его нашли в парке. Был одет в какие-то полусгнившие лохмотья. Он назвался русским именем, но, как потом оказалось, это имя было с могилы красноармейцев в том же парке. Там экипаж русского танка похоронен, ещё с войны... В общем, странная история... Наверное, псих какой-то... Подключали русское посольство, но так ничего и не выяснили... Те нам сказали, что да, говорит по-русски, но несёт какой-то бред и документов у него никаких нет... Короче, этот писатель изводит кучу бумаги, но пишет какие-то непонятные каракули и больше поллиста ещё не разу не осилил... Потом он всё выбрасывает – переводит бумагу, в общем... Кроме того он постоянно выписывает из библиотеки книги по германской и скандинавской мифологии, и ещё он сказки читает... Не ругай его, лучше подыгрывай, потому что никаких других проблем с ним нет... Так, а теперь у нас – третий этаж. Тут у нас вообще зоопарк! В цирк ходить не надо. Например, вот тут у нас – Дитмар...
...Её первое ночное дежурство проходило намного спокойнее, чем Анна себе представляла. Вечером после ужина старички и старушки разбрелись по своим комнатам. Уже ночью Анна решила пройти по этажам и проверить, что всё в порядке. Поляк выглядел очень уставшим, почти спал, и он лишь слегка, чисто символически, хлопнул её по попе. Анна только обернулась и поправила ему подушку... Старушка Грета смотрела телевизор. Старичок Майер уже успел уснуть...
Осторожно открыв дверь в комнату «писателя», Анна нерешительно остановилась на пороге. Её удивило ощущение, что в комнате никого не было. Куда он мог деться на ночь глядя?
- Добрый вечер... – нерешительно сказала Анна, - Есть здесь кто-нибудь?
Анна вошла в комнату и взволнованно огляделась по сторонам. Однако тут же она облегчённо вздохнула: старичок сидел в кресле и умиротворённо дремал. На столе лежала раскрытая книга; заметно, что очень старая, с давно пожелтевшими страницами и массивным переплётом. Анна подошла к столу и склонилась над страницами. С некоторым трудом разбирая старинный немецкий готический шрифт, Анна прочла следующий кусок текста:
«... нимфы, которым в германской мифологии соответствовали ундины. Эти волшебные женоподобные существа олицетворяли водную стихию. Как дух воды, ундина была связана с конкретной рекой, ручьём или водоёмом. Обладая бессмертием и некоторой властью над водной стихией (они, например, могли вызывать дожди и разливы рек), ундины известны своим стремлением завлекать путников пением, танцами или просто привлекательной внешностью и поведением. Это объяснялось отсутствием у них души. Чтобы обрести бессмертную душу, ундина должна была выйти замуж за смертного мужчину и родить от него ребёнка. Именно поэтому ундины мечтают о любви и хотят быть любимыми, хотя они прекрасно осведомлены, что обретя душу они утратят своё бессмертие и магические способности. Впрочем, им это не важно – любовь для них превыше всего. Ундины необычайно смелы с мужчинами и всегда пытаюся соблазнить их.
Однако случаи, когда ундине посчастливилось обрести бессмертную душу, упоминаются всего лишь в некоторых легендах, а также в сказках, которые являются скорее всего художественным вымыслом. Проблема состоит в том, что ундины существуют как бы в другом измерении, и время для них идёт не так как для людей. Например в легендах про "поцелуй нимфы" всегда происходит в принципе одно и то же: мгновенье поцелуя для нимфы - это всего лишь мгновение, но для мужчины проходят десятилетия. В записанной в 1836 году на юге Германии легенде, один юноша увидел на опушке леса нескольких прекрасных девушек, которые танцевали и завораживающе пели. Приблизившись к ним, он привлёк внимание одной из ундин, и та подошла к нему. До поцелуя дело у них не дошло. Взяв юношу за руку, ундина потянула его танцевать, и он только лишь на мгновение встретился с ней взглядом. Потом ундину что-то вспугнуло, и она исчезла с порывом ветра. Когда же юноша в тот же вечер вернулся в свою деревню, он узнал, что прошло целых сорок лет, и он уже стал древним стариком...»
Анна прервала чтение и огляделась. Кроме этой книги на столе ничего не было, но зато рядом со столом, в корзине для бумаг, лежало несколько скомканных листов бумаги. Анна нагнулась и взяла один из них. Расправив бумагу, она с удивлением прочитала написанные по-русски и очень красивым почерком строки: «Дорогие мои Маша и Алёшка! Я знаю, что вы живы, и я счастлив. Не знаю, увидимся ли мы ещё когда-нибудь...»
Анна подобрала второй листок: «Дорогие мои Маша и Алёшка! Я знаю, что вы живы, мне это обещали, и я уверен, что обещание это было исполнено...»
Анна озадаченно наморщила лоб и достала из корзины оставшиеся скомканные бумажки. Аккуратно расправив их, она прочитала примерно тот же самый текст, снова и снова...
Анна оглянулась на задремавшего в кресле старика и вдруг внезапно осознала, что он был мёртв. Может быть поэтому ей сначала показалось, что в комнате никого не было? Она отбросила листки бумаги на стол, метнулась к нему и схватила его за руку. Пульса не было, но рука была ещё тёплая – он умер всего несколько минут назад...
Отпустив руку старика, Анна вернулась к столу и, прежде чем нажать кнопку сигнализации, она тщательно расправила последний непрочитанный листок и прочитала: «Дорогие мои, Маша и Алёшка! Я так счастлив, что вы живы...»