Обстановка и происшествия в царской армии. ч. 2

Обстановка и происшествия в царской армии, в начале ХХ века.

Перед тем, как продолжить разговор об «аппетитах» Николая Второго в отношении Босфора и Дарданелл, а также его подготовки к Мировой войне, хотелось бы остановиться на том, что из себя представляла РЕАЛЬНАЯ ситуация в царской армии той поры.
Дело в том, что в последние годы стало принято изрядно идеализировать  порядки  и службу в старой русской («царской») армии.
Особенно этим грешит современный кинематограф, где лощеные «высокоблагородия» в новенькой, «с иголочки» форме блистательно ухаживают за дамами, вальсируют, смачно пьют и кушают в роскошных ресторанах, а в перерывах между этими занятиями  небрежно отдают приказания нижним чинам, которые их «серая скотинка»  тут же, опрометью, со всех ног,  бросается выполнять.
На войне там и вовсе – сплошные подвиги, совершаемые все в тех же новеньких мундирах с необмятыми золотыми погонами…

Потом внезапно и неизвестно откуда  появляются звероподобные пьяные солдаты и матросы с чайниками спирта в руках и начинают злодействовать, истребляя «благородий» и всех, кто подвернется им под руку…

Давайте попробуем посмотреть, что вспоминали о своей РЕАЛЬНОЙ службе  бывшие царские офицеры и генералы, какие происшествия и события им запомнились и о чем им хотелось, на склоне лет, поведать своим читателям и потомкам.
Благо сейчас в интернете можно найти мемуары настоящих «махровых» белогвардейцев, которые были настоящими боевыми офицерами, любившими свою армию (и службу в ней) и у которых не было никаких причин «очернять» или клеветать на нее.

Одним из таких истинных, «махровых» белогвардейцев был генерал Владимир Николаевич фон Дрейер, издавший в 1965 году (еще при Франко) в Мадриде свои воспоминания «На закате империи».
Надо, хотя бы кратко, рассказать о нем.

В годы Первой мировой войны В.Н. Дрейер  прославился тем, что был единственным офицером Генерального штаба, кто при разгроме ХХ армейского корпуса, в феврале 1915 года, в Августовских лесах, не сдался в плен немцам.
При попытке последнего прорыва корпусных колонн он остался командовать сборным арьергардом:
«… к утру 8-го февраля у меня было около 16 рот слабого состава из всех частей корпуса, с офицерами. Проще всего было с артиллерией: оба командира — Кисляков, 53-ей артиллерийской бригады, и полковник 20-го мортирного дивизиона Попов, — выбрали позиции в лесу и готовились встретить картечным огнем неприятеля.
Иного рода огня вести было невозможно.
Едва лишь забрезжил рассвет, со стороны Гродны начался бешеный артиллерийский и пулеметный огонь, и в то же время со всех сторон в лесу показались каски немецкой пехоты, поведшей атаку на мой арьергард.

Как впоследствии выяснилось, из трех с половиной дивизий 20-го корпуса удалось прорваться, не будучи замеченными, только одной бригаде из двух пехотных полков, прочие же войска корпуса, тянувшиеся длинными колоннами, не могли воспользоваться покровом темноты, и из леса выходили только под утро.
Обнаруженные немцами с Сопоцкинских высот, они немедленно были остановлены и расстреливались в упор.
О сопротивлении не могло быть и речи; артиллеристы заклепывали пушки, выбрасывали и зарывали замки; полковые знамена сдирались с древка, и тоже или зарывались, или прятались под одежду…

Пока происходила агония главных сил 20-го корпуса, мой арьергард продолжал доблестно, хотя и безнадежно, сражаться, поражая на прямой артиллерийский выстрел немецкие цепи, шедшие в атаку на батареи 53-ей артиллерийской бригады и мортиры.
Я с полковником Кисляковым и его адъютантом  Кречетовым стоял на небольшой поляне у опушки леса. Простым глазом видели, как картечный огонь одной из батарей укладывал немецкую пехоту; были свидетелями, как от артиллерийского огня немцев взлетали на воздух наши зарядные ящики; наконец, как эту батарею на наших же глазах немцы, в конце концов, взяли в штыки.

(Прапорщик Соколов, — он же писатель Кречетов — будучи в плену, описал этот арьергардный бой. Его статья, при содействии международного Красного Креста была напечатана в 1915 году в Москве, в Сборнике под названием «В память русским пленным воинам», где по моему адресу он сказал много лестных слов и, между прочим, дал аттестацию, которой я, конечно, не заслужил.
— «Полковник Дрейер, этот гений войны, поражал своей храбростью, спокойствием...»
Впрочем, немецкие газеты того времени также с нескрываемым уважением говорили об отчаянной храбрости войск 20-го корпуса и упомянули о моем арьергарде, где «Полковник фон-Дрейер дрался геройски, но был убит.»)

После того, как весь его сборный арьергард был уничтожен (или начал сдаваться немцам) В.Н. Дрейер, не желавший позорного плена, с группой добровольцев, на лошадях смог прорваться сквозь немецкие позиции и 18 суток (!!!) потом скрывался в зимнем лесу, без еды и тепла, а затем они сумели выйти к своим.

А вот что случилась с остальными войсками ХХ корпуса:
«Гибель 20-го корпуса в Августовском лесу была, если не столь чувствительна для престижа русских стратегов, как катастрофа с армией Самсонова под Танненбергом, то все же понесенные нами потери оказались чрезвычайными.
Немцы захватили 11 генералов, — они целой группой находились все вместе, окопавшись в лесу, возле фольварка Млынек, — всех офицеров, около 60 тысяч солдат, 200 орудий и, конечно, все обозы.
Одиночным порядком прорвались немногие, что-то около восьми офицеров, и среди них оказались, к счастью, полковник Белолипецкий и штабс-капитан Шеповальников. Они прятались в лесу, в картофельных ямах, и дней через десять, двигаясь, по ночам, вышли к своим».

Я сделал это отступление для того, чтобы было понятно, каким храбрым офицером на Первой мировой войне (да еще на германском участке фронта) показал себя В.Н. фон Дрейер.
Кроме этого, можно отметить, что он хорошо знал (и даже дружил) с генералом П.К. Ренненкампфом, пользовался уважением и благосклонностью генерала А.А. Брусилова, барона Врангеля, под его началом служил капитан (впоследствии Маршал Советского Союза) Б.М. Шапошников и многие другие известные русские офицеры и генералы.
Тем интереснее читателям будет ознакомиться с его воспоминаниями о службе в предвоенные годы.

Владимир Николаевич фон Дрейер  начинал свою офицерскую карьеру  в 8-й Туркестанской артиллерийской бригаде, в Туркестане.
Вот как там была «поставлена» служба:
«Командир батареи, Илья Михайлович Окунев — Ила как его называли, — громадного роста, весом в 120-130 кило, добряк, не способный убить и мухи, службу нес исправно, но только до 12 часов дня…
В этот час Илья Михайлович, выходил на крыльцо и радостным голосом кричал на весь плац: — Полещук, запрягай!
Командирская коляска — коренник с пристяжкой — давно уже дожидалась запряженная у конюшни, и Полещук лихо подкатывал к канцелярии.
Ила садился и, уезжая, предупреждал:
— В четыре часа я приеду на учение у орудий.
В это время приятели и собутыльники уже завтракали, пили водку и пиво в военном собрании, куда к часу дня приезжал наш командир,  и откуда его увозил Полещук прямо домой в 12 ночи.
Кучер понимал, что его командир в батарею не поедет, поэтому распрягал, водил лошадей на водопой, там же их кормил из торбы овсом, а как и чем питался сам, никто не знал…

Обучение батареи вели мы двое: я по конской части, капитан Старов по чисто артиллерийской.
Знаток своего дела, прекрасный офицер, отлично стрелявший на военном полигоне летом, что очень ценилось, Старов был настоящий запойный пьяница. Подобно ему, таким же пьяницей был в батарее и старший сверхсрочный писарь Кривоусов, непревзойденный знаток канцелярии...
Оба они, и Старов и Кривоусов, напивались примерно раз в два или три месяца, но тянулся этот запой с неделю, не меньше…

Старов продолжал ходить осоловевший на службу, придираясь к каждому слову, лез на скандал, хлестал по лицу не понравившегося ему почему либо встретившегося солдата; за столом ничего не ел, а только пил…»

(Вот тут надо бы обратить внимание на характерный глагол: «ХЛЕСТАЛ»!  Капитан Старов, с одинаковым успехом,  «хлестал»  по мордам «не понравившихся ему почему либо» встречных солдат,  и хлестал водочку, целыми неделями…
(Как говорил В.С. Высоцкий: «И никто мне не мог, даже слова, сказать»).

Закончилась эта пьяная служба полукомическим происшествием:
«В 1899 году, по окончании маневров, в присутствии помощника командующего войсками генерала Мациевского, был устроен офицерский завтрак для командиров отдельных частей и старших офицеров.
По установленному обычаю, к концу завтрака начали произноситься речи. И. М. Окунев, как носивший значок военно-юридической академии, считал себя природным оратором, и хотя говорил много и нудно, тем не менее никогда себе в этом удовольствии не отказывал.
На этом же завтраке, в конце стола, по чину, сидел и наш Старов с непрошедшим еще к концу маневров запоем.
Ила Окунев встал, погладил себя по животу и запел:
«Ваше Превосходительство, вот мы все здесь сидим, гуторим»...

Вдруг с конца стола, выпучив оловянные глаза на своего командира, Старов отчетливо произносит два слова, заставившие оратора остановиться, а собрание затаить дыхание:
— К чорту!
Опомнившись, все зашевелились, зашикали, Мациевский покраснел; тогда Окунев, уже громче, снова начал свою речь: «Ваше Превосходительство, вот мы все здесь сидим, гуторим»... и тотчас же с другого:
— К чорту!
Начался скандал, Старова вывели, немедленно отправили домой, а затем велели подать в отставку *.

(* Если бы Старов в действительности ограничился словом «чорт», а не произнес совершенно нецензурное слово, то это не привело бы к его отставке. Все отразилось бы на его аттестации и окончилось бы строгим выговором)», - пишет В.Н. Дрейер.

Думаю, что не сложно догадаться, какое «совершенно нецензурное» слово выкрикивал запойный капитан Старов.
Матюгаться в присутствии генералов для господ офицеров тогда еще считалось делом неприличным и предосудительным.

Но, может быть, такое случалось только в «медвежьих углах» империи, где кроме запойного пьянства и заняться господам офицерам было нечем?!

Вот что произошло в престижном Виленском военном округе, неподалеку от границы с Восточной Пруссией.
Елизаветградский гусарский полк, имени Ее Императорского Высочества Великой княжны Ольги Николаевны,  в котором тогда служил фон Дрейер, был одним из лучших полков 3-й кавалерийской дивизии.
Там случилась однажды «совершенно невероятная история»:

«Поручик 3-го эскадрона Старицкий, скромный, хороший офицер, не плохой служака, страдал одним недостатком — любил выпить. Особенно он любил холодную водку, под хорошую закуску. А какой гусар этого не любил?
Только у Старицкого все выходило довольно глупо: он, что называется был на взводе, еще не садясь за стол. Про него и сострил, однажды, Оболешев: «Старицкий уже к супу не годится»…

Елизаветградский полк справлял свой полковой праздник.
Собрались старые гусары, служившие в полку, был приглашен Сувалкский губернатор, командиры вблизи расположенных полков, и конечно, генерал Оболешев со своим штабом. После торжественной службы в полковой церкви, церемониального марша и здравиц за Императорскую фамилию и старших начальников, гости прошли в собрание…
Началось пиршество, играли трубачи, было уютно, весело, непринужденно, как всегда на полковых праздниках.
Подальше от начальства, в конце стола, сидел поручик Старицкий и возле него, случайно, оказался подполковник интендант 3 кавалерийской дивизии, симпатичный, серьезный человек, с усами и длинной бородой.
Старицкий, уже основательно заложивший за галстух, начал ухаживать за интендантом, подливая ему все время водку и шампанское и, под конец завтрака, выпил с ним на брудершафт.
Неожиданно Старицкому пришла в голову, «блестящая» мысль. Он встал из-за стола, вышел из столовой, затем вернулся и сел на свое место.

Воспользовавшись минутой, когда интендант начал клевать носом, Старицкий, вытащил из кармана громадные ножницы и — раз! — отхватил интенданту его бороду. Тот очнулся, дико закричал, полез в драку.
Общий скандал.
Сконфуженный и возмущенный командир полка немедленно отправил Старицкого под арест; оскорбленный интендант поспешил покинуть собрание.
Через два дня состоялась дуэль.
Убитых и раненых не оказалось, но Старицкого попросили уйти. Для этого гусарского полка  он не годился».

Кроме этих, в общем-то безобидных, пьяных выходок, случались и куда более громкие и трагические происшествия.

Однажды  в Елизаветградском  гусарском, имени Ее Императорского Высочества Великой княжны Ольги Николаевны полку  произошло ужасное событие.
Зверски был убит Командир Елизаветградского полка барон Крюденер.
Убит в своей постели, зарубленный его собственной шашкой.
Вот как об этом вспоминал В.Н. фон Дрейер:

«В 7 часов утра к адъютанту Штабс-Ротмистру Пономареву вбегает перепуганный денщик Крюденера.
— Ваше Благородие, наш командир убитый. Так что я пошел будить Его Высокоблагородие, а они лежат весь в крови.
Адъютант бросается в дом своего командира и не верит своим глазам; — они вчера только втроем ужинали здесь, в квартире: барон, он и ротмистр Нереновский.
В спальне на постели, окровавленный, с открытыми от ужаса глазами, со скрюченными, надрубленными во многих местах руками, тремя отрубленными пальцами, лицом, исполосованным шашкой, лежал труп командира полка.
На залитом кровью ковре валялась окровавленная шашка, а на ночном столике лежал браунинг.
Первое впечатление, при осмотре квартиры, где в кабинете барона и будуаре баронессы, были открыты ящики и все перерыто, указывало на истинные мотивы преступления.

Непонятно было лишь зверство и остервенение, проявленное грабителем. Явился военный следователь, начался основательный допрос денщика, стали восстанавливать картину преступления. Ничего не нашли. Денщик твердил все одно и то же. Что он ничего не слышал, ничего не знает. Обыскали весь полк, опросили всех дежурных, — никто ничего не видел и не слышал. Следователь уехал.

Не успокоились только командир I-го эскадрона Нереновский и полковой адъютант. Они нередко замечали и теперь вспоминали с какой ненавистью смотрел денщик иногда на своего командира, когда тот его за что-нибудь ругал, и при этом щелкал по носу пальцем.
В течение нескольких дней Нереновский допрашивал солдата и так его замучил, что тот наконец сознался:
— Нечего запираться, Ваше Высокоблагородие, я убил командира, и я взял вещи. И все подробно рассказал.

В ту ночь, после ужина, когда командир ушел к себе и солдат услышал, что он спит, он тихо прокрался сперва в будуар баронессы — она находилась у себя в имении, — взял все, что нашел из драгоценностей, затем заглянул в спальню своего барина. Барон спал; в спальне было темно.
Солдат начал искать золотой портсигар и часы, которые всегда лежали на ночном столике.
В это время Крюденер проснулся и закричал: «кто тут», и зажег свет. Перепуганный денщик бросился к стене, где висела коллекция оружия, схватил кавказскую шашку командира и, прежде чем тот успел протянуть руку к револьверу, солдат нанес ему первый удар.
Затем, видя, что все пропало, в исступлении начал рубить своего командира. Тот пытаясь, видимо, вырвать у солдата шашку, порезал себе до костей руки, получил несколько смертельных ран и скончался.
Денщик ушел к себе, тщательно вымылся, переменил забрызганный кровью мундир, зарыл в землю вещи, открыл в спальне окно, чтобы симулировать преступление, и через 3 часа побежал к адъютанту.

На следствии он держался смело, и все твердил, что он убил своего командира потому, что «их Высокоблагородие надо мной всегда измывались», и указал, где были спрятаны вещи.
Командир корпуса конфирмировал приговор полевого суда: солдат был расстрелян взводом своего экадрона.
После чего, на полковом плацу в вырытую яму бросили его труп, яму засыпали, и весь полк прошел церемониальным маршем над его могилой».

Согласитесь, это – уж совершенно экстраординарное  происшествие!
Я не припомню случая, чтобы в Советской армии, (где тоже хватало всяческих «чепуг» и «чудес» с дисциплиной), да еще в мирное время,  солдат убил своего командира полка.
Этот, убиенный собственным денщиком, генерал-майор  барон Фёдор Николаевич Крюденер  был сыном  генерального штаба  генерал-майора барона Николая Павловича Крюденера (тот умер своей смертью, в 1891г.).
(Русский баронский род Крюденеров  (от нем. von Krudener ) —остзейского происхождения, восходящий к началу XIV века).

Некоторое сомнение вызывает  официальная причина смертоубийства: «ненависть» денщика за то что командир полка его ругал (!), да еще и «щелкал пальцем по носу» при этом.
 
Абсолютное большинство солдат, в то время, были крестьянского происхождения и строгого мужского воспитания, с детства приученные к тяжелому труду и суровым «мерам физического воздействия» к своей персоне.
Удивить и всерьёз озлобить их руганью, или какими-то жалкими щелчками по носу было крайне сложно.
 
Вполне возможно, что истинными причинами того, что этот денщик порубал саблей своего генерала  были совсем другие обстоятельства, о которых, в ту эпоху, по этическим причинам  было невозможно рассказывать.
(Удивляет, к примеру,  свободный ночной (!) доступ солдата как в будуар баронессы, так и в спальню генерала).
Не мог, даже самый тупой,  денщик не понимать, что воровство драгоценностей из будуара баронессы и спальни командира полка, наутро  будет немедленно обнаружено и подозрение, в первую очередь, попадет на него!

Обратите внимание и на то, как от денщика были получены признательные показания: ротозей-следователь ничего от него не добился и уехал восвояси, зато ротмистр Нереновский, допрашивая солдата,  «так его замучил, что тот наконец сознался».
Интересно, какими же «мучительными» методами бравый ротмистр смог достичь этих признаний?!

Ну, и последнее - скорость расправы и казни.
Дело (в мирное время!) рассматривал военно-полевой суд (разумеется, без всякого участия адвокатов), а смертный приговор конфирмировал командир корпуса (заинтересованный в том, чтобы «не выносить сора из избы»), после чего солдата расстреляли, а весь полк пропустили «церемониальным маршем»  над его могилой!

Теперь о других явлениях.
Много ли знает обычный обыватель о бунтах и восстаниях в царском воинстве, в начале ХХ века?!
В лучшем случае, припомнят броненосец «Потемкин» (многие – благодаря эйзенштейновскому фильму), да восстание лейтенанта Шмидта на «Очакове» (тут подсобили «дети лейтенанта Шмидта» из «Золотого теленка»).
А ведь в то время были и другие восстания и бунты, практически на всей территории Российской империи.
 
Например, во Владивостоке в 1905 году озлобленные матросы устроили настоящую охоту за офицерами, избивая и убивая тех, кто попадался. В результате флотское командование вынуждено было буквально скрываться на тех кораблях, где еще сохранялись остатки дисциплины.

Взбунтовались даже русские военнопленные, которых, после окончания русско-японской войны  победители разрешили перевезти на родину.
Вот как об этом вспоминал один из штабных офицеров адмирала Рожественского капитан 2-го ранга В.И. Семенов:

« Пришли в Нагасаки.
— Приехал командир «Богатыря». Рассказал мало хорошего. Во Владивостоке — бессмысленный, пьяный бунт. Тут же, на рейде — «Монголия» и какой-то норвежский пароход, доставившие беглецов, спасающихся от пугачевщины...
Судовая команда сообщает, что на пароходе бережно хранится красное знамя, которому сбитые с толку люди присягали в Хамадере...

5 ч. вечера. — Положение все обостряется. Утром старший механик, пользуясь стоянкой, хотел послать на завод для исправления поршень так называемой «санитарной» помпы (помпа для прокачивания резервуаров необходимых удобств). Ему этого не позволили раньше, чем не осмотрит и не даст своего заключения «распорядительный комитет». Опасались, не отсылает ли он на завод такую часть машины, без которой нельзя будет выйти в море. Посмотрели и разрешили.

В составе эшелона имеется 30 казаков (кажется, Забайкальского войска), взятых вместе с их офицером.
От них он получил предупреждение, что сегодня на сходке (в 12 ч. дня) решено: если завтра до вечера не выйдем из Нагасаки, то выбросить за борт обоих адмиралов и всех, кто заодно с ними, овладеть пароходом, а дальше — видно будет...
Только что предъявлено и прямое требование, через «исполнительный комитет»: «Завтра же идти во Владивосток! Не то — пойдут сами!»

Казаки не решаются выступать с открытым протестом. Говорят, что их слишком мало. Курьезное предложение со стороны шести осетин (из дагестанской бригады): просят купить им японские кинжалы и обещают «много народу башка рез-бить и кишки пускать, раньше чем адмирал кончал».
— Стоит ли? Велико ли подкрепление — шесть человек — против толпы в 2 1/2 тысячи, из которой (по сведениям тех же казаков) около сотни с револьверами, а добрая половина вооружена охотничьими ножами?»

Как видим, сам адмирал Рожественский на пароходе, который  д.б. перевезти его из японского плена в Россию оказался в роли бессильного заложника.
Из более чем 2 тысяч наших пленных он мог рассчитывать на верность шестерых осетин, да трёх десятков казаков...
 
Символично и то, что наши «нижние чины» бережно везли с собой КРАСНОЕ ЗНАМЯ, которому он ПРИСЯГАЛИ в плену. Это были ясные  провозвестники грядущих революционных событий в России...
Легко и быстро успокоили всех, конечно же, японские полицейские:

«…капитан дал знать на берег о происходящем на пароходе. — Только что прибыл полицеймейстер. Сообщил, что в Нагасаки войск нет. Губернатор спешно вызвал их из лагеря. Прибудут завтра к 10 ч. утра. В Сасебо телеграфировано о присылке военного судна. Пока что мобилизована вся полиция, скоро прибудет двумя эшелонами.
— «Много ли?» — осведомился адмирал.
«Около 70 человек, которые займут спардек, и в рубку (к месту, где сосредоточено все управление пароходом) мятежники пройдут только через их трупы!» — категорически заявил японец.
В 11-м часу вечера полицейские прибыли и как-то незаметно, без шума, не привлекая ничьего внимания, оказались хозяевами спардека.

По-видимому, наши, понаслушавшись всякого вздора в Хамадере, полагали, что японские власти не только не примут меры против них, но даже готовы будут оказать им содействие, и вдруг — такой неожиданный оборот... Эффект получился чрезвычайный. Музыка, песни — мгновенно прекратились; верхняя палуба опустела; судовая команда не встречала ни малейшего препятствия в исполнении своих обязанностей. (До того — машинисты были выгнаны из машины, и даже на станции электрического освещения были поставлены «свои».) Передавали, однако же, что в трюмах, куда японцы при своей малочисленности проникнуть не решались, идут горячие дебаты и призыв к оружию, но... безуспешно».

«6 ноября…
Ночь прошла в полном спокойствии, а утром — пятерых недосчитались... Досадно записывать, но «из песни слова не выкинешь»... В 11 V2 ч. утра пришли из Сасебо четыре японских миноносца и с откинутыми крышками минных аппаратов начали крейсировать кругом парохода. Эшелон совсем присмирел. Стали появляться уполномоченные, заверявшие капитана, что все это «по глупости», из-за кучки «отчаянных, которые чего-чего не болтали»...»
(Семенов В. И. 1911. Флот и морское ведомство до Цусимы и после. СПб.)

 Но  случился тогда и куда более громкий (а ныне – совершенно забытый) инцидент:
9 (22) июля 1906 года произошел бунт в первом («царском») батальоне лейб-гвардии Преображенского полка. (На погонах солдат первого батальона были нашиты  вензеля Николая Второго).
Само по себе возмущение (и открытое неповиновение)  нижних чинов «первого полка империи» было событием чрезвычайным, а выдвижение ими политических требований  к своему командованию придавало этому событию особую остроту.
Лейб-гвардии Преображенский полк нес тогда караульную службу в Новом Петергофе, где летом часто отдыхал царь с семьей.
 
Давайте посмотрим, как об этом происшествии рассказывали различные его участники и очевидцы:
Генерал Н. А. Епанчин в книге «На службе трех Императоров» так писал о случившемся:
«Обходя помещение полка в казармах лейб-гвардии Конно-гренадерского полка, дежурный по Преображенскому полку капитан Михаил Иванович Старицкий заметил во дворе довольно большую толпу солдат, и среди нее один из них что-то объяснял толпе. Старицкий приказал людям разойтись, но в ответ на это раздалось из толпы несколько возгласов, явно доказывавших неповиновение».

Дежурный офицер доложил о происшествии по команде. Когда известие дошло до командующего войсками гвардии великого князя Николая Николаевича (младшего), тот первоначально хотел замять дело.
Однако во время расследования происшествия солдаты составили, подписали и подали командованию заявление, в котором явно звучали политические мотивы – например, требование «свободы печати», очевидно продиктованное революционными агитаторами. В составленном заявлении было 19 пунктов. Дело получило широкую огласку….
Скандал разрастался…
 
Преображенский полк – старейший в гвардии. Организаторы «бунта» стремились показать революционную настроенность именно Преображенского полка, а не какого-либо другого. Выяснилось, что пропаганда велась больше всего в первом батальоне, чтобы опозорить именно этот батальон, которым командовал сам государь».
Как видим, царский генерал Епанчин не слишком-то подробно описал произошедшее. О том, какие же требования выдвигались бунтовавшими солдатами в этих 19 пунктах их «заявления» он рассказывать не стал.

Куда более подробно эти события изложены в изданной в советское время книге «Мятежный батальон» К. Б. Басина, служившего в 1906 году во время мятежа рядовым в первом батальоне Преображенского полка.
Басин как раз и был в числе пяти зачинщиков, которые решили собрать солдат на митинг. Как выясняется, солдаты собирались со своими требованиями идти к «самому» Николаю Второму.

К.Б. Басин рассказывает:
«Надо договориться, с чем идти к императору», – сказал я. «Правильно, – поддержал Прытков. – Солдаты недовольны многим. И тем, что их положение бесправно, и что отслуживших срок задерживают, и что приходится помогать полиции в подавлении забастовок…
Наше ли это дело – стращать народ оружием, когда он добивается лучшей жизни?»

Посещение батальона дежурным по полку командиром четвертой роты капитаном Старицким заставило солдат вернуться в казарму, но после они вновь заполнили двор.
«Мы с Прытковым вышли на середину двора, – вспоминает Басин. – Раздались возгласы: «Товарищи, все сюда!»
Из помещений показались новые группы преображенцев. Их число быстро росло. В основном это были люди из 1-го батальона, но среди них встречались и из 3-го, и музыканты.
Всего набралось около трехсот человек. Закрыли ворота…
«Давайте запишем наши требования!» – предложил я. «И предъявим их начальству, а то и самому царю!» – поддержал Прытков».
Вернулся дежурный капитан Старицкий. Его встретили криками. Офицеру едва удалось уйти, но митинг был сорван.
Утром приехал генерал-майор Озеров, которому солдаты вручили петицию из девятнадцати пунктов.
Командир одной из рот подпоручик Есаулов попытался вразумить бунтовщиков, говоря, что их требования несуразны, не соответствуют воинскому долгу и дисциплине.

«Вот что мы требовали, – вспоминал К. Б. Басин:
1.Человеческое обращение с нами начальства. 2. Освобождение от несения полицейской службы. 3. Свободное увольнение со двора и свободный доступ всюду. 4. Устройство читальни, в которую выписывались бы всевозможные передовые газеты и журналы, которые до сего времени нам было запрещено читать. 5. Чтобы не вскрывали солдатских писем. 6. Почему до сего времени не уволен 1903 год, и чтобы к 1 будущему января был уволен 1904 год. 7. Отменить принудительное отдание чести нижними чинами при встречах. 8. Объяснить, где находятся наши товарищи, арестованные нынешней зимой, и возвратить их обратно немедленно с возвращением им прежнего звания. 9. Улучшить пищу, вообще варить ее по вкусу солдат, в частности отменить горох, в кашу прибавить сала. Улучшить качество хлеба, так как он всегда бывает сырой и горелый. 10. Выдачу на руки солдатам денег на экономическую (сэкономленную) крупу. 11. Удовлетворить полностью бельем и постельной принадлежностью всех чинов, улучшение обмундирования и т. д. 12. Более лучшее лечение, уход и обращение с больными. 13. Отменить отдание чести, становясь «во фронт» всем гг. офицерам полка, кроме своих ротных и батальонных командиров, как требуется Уставом. 14. При увольнении в запас выдавать все обмундирование второго срока, а не бессрочное, как было до сего времени. 15. Право свободного доступа к начальству с ходатайством о своих нуждах и право свободно собираться нам для обсуждения своих нужд. 16. Право на бесплатный проезд в отпуск по железной дороге с сохранением содержания за все время отпуска. 17. Выражаем свою солидарность (согласие) с требованиями депутатов Государственной Думы о наделении крестьян землей. 18. Ненаказуемость за политические убеждения. 19. Наш девиз (правило): один за всех и все за одного».

Как видим, часть требований  лейб-гвардейцев касалась условий их повседневной жизни и службы.
Например это: «Удовлетворить полностью бельем и постельной принадлежностью всех чинов». Казалось бы, что за глупость?!
Неужели у солдат самого знаменитого, Первого полка (!) российской гвардии не хватало обычного постельного белья?! Оказывается, действительно не хватало, а до 1903 года  царским солдатам вообще не полагалось никакого постельного белья  и одеял. Спали на нарах, укрывались шинелями.
 
Или «При увольнении в запас выдавать все обмундирование второго срока, а не бессрочное, как было до сего времени» - похоже, что отцы-командиры, в этом самом привилегированном полку, «экономили» и отправляли уволенных в запас гвардейцев домой в старом «бессрочном» рванье.
Возмутило лейб-гвардейцев и длительная  задержка с увольнением солдат, выслуживших свой срок,  в запас.
Были и политические требования, самыми «наглыми» из которых, конечно были эти два пункта: «1.Человеческое обращение с нами начальства. 2. Освобождение от несения полицейской службы».


Начальство приняло жесткие организационные и кадровые меры:
После этого выступления, «мятежный»  1-й батальон был переименован в особый пехотный батальон и лишался прав гвардии.
Полковник князь Трубецкой, капитаны князь Оболенский, Мансуров, Михайлов и Старицкий, подпоручики фон Дэн и Есаулов оставались в этом подразделении на тех же должностях, а князь Оболенский лишался звания флигель-адъютанта.
 
Даже капитан Мансуров, доказавший преданность престолу 9 (22) января 1905 года, названного «кровавым воскресеньем», не избежал отчисления из гвардии. В тот морозный день учебная рота под его командованием по приказу вышестоящего начальства встретила демонстрантов ружейными залпами.
Тогда капитан Мансуров был награжден орденом Анны III степени.

После 9 (22) июня 1906 года уволены со службы без мундира и пенсии с лишением их придворного звания «свиты Его Величества» (!!!) генерал-майор Озеров и генерал-майор Гадон.
Выговор был дан командиру 1-й бригады первой пехотной дивизии генерал-майору Сирелиусу, замечание сделано командиру гвардейского корпуса князю Васильчикову, поставлено на вид главнокомандующему войсками гвардии и Петербургского военного округа великому князю Николаю Николаевичу.

Следствие по этому делу вел В. А. Томашевич, который предлагал судить и офицеров, но царь с этим не согласился. 24 сентября (7 октября) 1906 года был подготовлен обвинительный акт.
По поводу решения суда осужденные, с помощью защиты, составили кассационную жалобу в главный военный суд. Новое заседание суда состоялось почти через год, в августе 1907 года, и приговор смягчили. Например, главные агитаторы унтер-офицер Прытков и рядовой Басин получили по три года дисциплинарного батальона, хотя первоначально приговорены к восьми годам каторжных работ.
 
Из четырехсот человек, числившихся в батальоне, под суд было отдано 191, те, кто не могли доказать, что они не присутствовали на митинге 9 (22) июня 1906 года. 32 человека оправдано, остальные получили от одного до трех лет дисциплинарного батальона.
Отдан приказ: с погон чинов 1-го батальона спороть вензеля императора Николая II. Большинство солдат, не участвовавших в волнениях, умоляли о прощении, но решение суда оказалось бесповоротным.

А вот как, в своих дневниках, описывала эту историю генеральша А.В. Богданович:
«31 октября 1906г.
   Был у нас преображенец Старицкий в новом мундире, который дали преображенцам, ссылаемым в Медведь. Просто волосы дыбом становятся, когда послушаешь, как раздули эту историю в полку, как начальство здесь вело дело несуразно. Какое жалкое и гнусное существо вел. кн. Николай Николаевич! Как офицеры преувеличили, и начальство поглупело и сгубило стольких людей!!
 
   Рассказал Старицкий про это дело следующее. Прошлой зимой случилось, что агитаторы завлекали солдат "на чаек" и попавший туда должен был держать это в тайне.
Когда про это было узнано в полку, Старицкому поручено было сделать следствие, и завлеченные солдаты были удалены из полка в армейские полки на два года.
В Красном Селе, в лагере, настроение полка ничем не отличалось от настроения других полков, только в этом году чаще раздавались крики: "На родину!". Люди были в более нервном, повышенном состоянии…

8 июля преображенцы стали готовиться к выступлению в Петергоф для несения там караула. Вечером солдаты более чем в предыдущие дни кричали "на родину", и к этим крикам еще прибавилось: "Не пойдем, а поедем".
Старицкому, который был дежурный по полку, об этом было доложено. Он пошел к людям и объяснил им, что полк пойдет в пешем строю, что это делается с целью приучить их к ходьбе для военного времени. Солдаты разошлись спокойно, он же сам, сообщив о происшедшем заместителю командира полка Трубецкому и ротным, лег спать. Ночь прошла спокойно. В 5 часов утра полк в полном порядке вышел из Красного и в полном порядке пришел в Петергоф.
 
Вечером фельдфебель роты Старицкого пришел ему сказать, что люди неспокойны, что собрались в манеже. Старицкий вместе со своим помощником пошел в манеж, двери которого оказались запертыми, но по требованию Старицкого были отперты. Там было от 100 до 150 человек. Все они были в приподнятом настроении, и, на приказание Старицкого разойтись, никто не тронулся с места.
 
Когда Старицкий вошел в манеж и спросил солдат, почему у них такое сборище, ответ был: "Пришли потолковать о своих нуждах". Послышались единодушные голоса: "Долой Старицкого! Вон сыщика!" (это последнее было говорено по поводу того следствия, которое было поручено Старицкому в полку)…

 Старицкий стал искать глазами людей своей роты, но ни одного не увидел. Минута была критическая. Медленными шагами, с остановками, он начал уходить с Астафьевым. Тогда раздались крики "стой!". Но этому крику он не внял и с остановками вышел. После этого в лагере водворилась тишина, -- солдаты разошлись.
 
   Полковой командир Гадон сообщил об этом начальнику дивизии Озерову, тот корпусному командиру Васильчикову, который, в свою очередь, доложил вел. кн. Николаю Николаевичу.
От вел. кн. Николая Николаевича дано было знать, что для беседы с солдатами приедет генерал Озеров.
Озерову дано было приказание говорить с солдатами самым миролюбивым образом, не поднимая разговора о вчерашней сходке и об их криках. По приезде в полк Озеров удалил всех офицеров и начал беседу с солдатами с того, что он приехал к ним не как начальство, а как товарищ, чтобы они были с ним вполне откровенны. что никаких взысканий на них наложено не будет. Солдаты заявили, что свои требования они предъявят на бумаге, и написали 19 пунктов.
Когда Озеров затем передал весь свой разговор с солдатами Гадону и ротным командирам, все пришли в ужас.
Гадон и офицеры отлично знали, кто мутит в полку, и находили, что этих лиц надо арестовать, но теперь было обещано, что никому никакого наказания не будет.
Ротные командиры отправились в роты разбирать предъявленные солдатами пункты. Многие из солдат не все понимали, что там написано, но все единодушно стояли за один пункт, что "землицу" дать надо.
   Гадон отправился подать свою отставку, первым же подал в отставку Старицкий, которому солдаты кричали "вон"... Он находил, что при таких условиях, когда солдатам даже внушения не было сделано, оставаться в полку ему немыслимо. Это происходило 10-го числа. Отставка Гадона принята не была. Царь его принял ласково и сказал ему, что ему ничего не угрожает.
 
   В это время полковые смутьяны Басин и Прытков во время бесед ротных с солдатами смело себя держали. Понимая, что если этих двух лиц не арестовать, то опять возникнут митинги, 9-го числа дано было знать об этом вел. кн. Николаю Николаевичу, который в эту минуту находился у своей дамы сердца Потоцкой.
Оттуда он снесся с царем и известил командира Гадона, что сделаны распоряжения, что из Красного Села уже отправлено войско, всякого рода оружие с пулеметами, чтобы увезти из Петергофа преображенцев. Все офицеры пришли в ужас от этого сообщения. Гадон доложил вел. князю, что никакого возмущения нет, что полк в данную минуту на учении и в нем все спокойно. Он получил на это ответ:
   "Que voulez-vous que je fasse? C'est la volont; de monsieur d'en haut" (Как, по-вашему, я должен поступить? Такова воля господина выше(франц.).), т.е. царя. Вот цинизм!
 
   Гадон стал умолять, чтобы остановить войско, которое шло форсированным маршем на разоружение полка. Наконец Гадону удалось уговорить вел. князя позволить ему самому взять оружие у солдат. Тогда он выстроил полк, арестовал сначала Басина и Прыткова. которые спокойно исполнили приказ, а потом взял оружие у тex рот, которые были виноваты.
 
Войска, т.е. пехота, кавалерия, артиллерия и пулеметная рота, остановленные невдалеке от полка, конвоировали затем полк до Красного Села, где было объявлено полку, что мятежные роты с их офицерами ссылаются в село Медведь, где будет произведено следствие над их проступком и затем суд.
 
Под конвоем Финляндского полка преображенцы были отправлены в это село. Финляндцы вели себя по отношению преображенцев с большим тактом, не так, как драгуны, которые всю ночь стояли пикетами вокруг полка, оскорбляли офицеров и солдат, а когда им Преображенские офицеры доказывали, что они не правы, они грубили им.
   Из Петербурга был приказ, чтобы преображенцев непременно обвинить по ст. 110, т.е. в каторжные работы. Во время беседы Гадона с вел. князем последним было сказано также: "Dans tous les r;giments de Krasnoi; S;lo c'est mauvais, la position est insoutenable" (В Красном Селе во всех полках плохо, положение невыносимое (франц.).)» Конец цитаты.

Заметно, что в изложении, пострадавшего от этого выступления,  капитана Старицкого, ситуация там была очень серьезной: по приказу царя, для разоружения бунтовщиков были спешно направлены пехота и кавалерия с пулеметами и артиллерией (!!!)
Если бы не умелые действия командования преображенцев, сумевшего мирно разоружить своих солдат, дело вполне могло дойти и до открытия по ним огня из всех видов оружия…

Говоря словами известного киногероя: «Дело-то громкое было…»
Думаю, что в советское время эту историю особенно не освещали ввиду того, что дело это обошлось без кровопролития, но ущерб для репутации Преображенского полка оно нанесло огромный.

Несколько слов об этом требовании солдат-преображенцев: «15. Право свободного доступа к начальству с ходатайством о своих нуждах».
 Казалось бы, ну что за ерунда?! Устав и так предусматривал такое право, даже для царских  солдат. Однако на практике все обстояло намного сложнее. ЛЮБОЕ обращение солдата к вышестоящему начальству рассматривалось как серьезное ЧП и пятно на репутацию полка.
Вот что об этом вспоминает великий князь Гавриил Константинович:
««За время нашего короткого пребывания в Москве был большой парад на Ходынском поле, торжественная обедня в храме Христа Спасителя и многие другие торжества. Я был рад присутствовать на параде на Ходынском поле и ехать в свите Государя. По новым правилам, когда Государь, объехав одну линию войск, объезжал следующую, стоявшую за ней, первая поворачивалась кругом, чтобы видеть Государя и не стоять к нему спиной.
 
Вдруг я вижу, что из повернувшейся линии войск выбежал солдат с винтовкой в руках и бежит к Государю. Великий князь Сергей Михайлович, ехавший передо мной, в ужасе схватил за руку князя С. Г. Романовского, герцога Лейхтенбергского, ехавшего с ним рядом.
Все это длилось одно мгновение.
Солдат подбежал к Государю и подал ему прошение. Говорят, что ехавший за Государем дежурный генерал-адъютант Скалон, варшавский генерал-губернатор, схватился за шашку, а Государь сказал солдату:
"Срам для полка!" и поехал дальше, как ни в чем не бывало.
 
Не знаю, какое впечатление произвело это неприятное происшествие на Государыню, ехавшую с наследником за Государем, в экипаже.
Оказалось, что солдат, подавший прошение, не должен был отбывать воинской повинности. Он хлопотал, чтобы его освободили, но ничего не мог добиться. Тогда он решил прибегнуть к последнему средству, раз представилась к тому возможность, то есть обратиться к самому Государю. Я думаю, что его простому крестьянскому уму этот способ казался нормальным.
Государь поручил свиты генералу Дельсалю произвести следствие.
Генерал Дельсаль мне рассказывал, что Государь лично написал приказ, налагавший различные наказания на прямых начальников этого солдата, начиная с командующего войсками Московского военного округа генерала Плеве.»
 (Из воспоминаний «В Мраморном дворце»  Великого Князя Гавриила Константиновича).

Как видим, обращение солдата с просьбой лично к царю, вызвало  у Николая Второго резко негативную реакцию, и он даже не поленился собственноручно написать приказ о наказании всех начальников этого солдата.
Вроде бы, ничего экстраординарного, хотя с испугу,  зарубить этого солдата, с его челобитной, могли запросто.
Допустим, призвали в армию этого солдата не по правилам, так разберись и накажи виновных В ЭТОМ, раз он сумел до тебя ЛИЧНО добраться со своей бедой!!!
Но: так поступил бы умный правитель, заботящийся о том, ЧТО НА ДЕЛЕ думают о нём его подданные.
Николай, по простоте душевной, видимо  полагал что все и так безмерно ему преданы, а преданность эта вечна…
Вот так, бездарно и растрачивался царский авторитет в глазах солдат. Путь от "Помазанника Божьего" до «отрекшегося Николашки» для царя оказался слишком простым и коротким.

Приведу и еще один малоизвестный пример из воспоминаний генерала В.Н. фон Дрейера, касающийся ситуации в гвардейской кавалерии:

«Вспомнили печальный инцидент, происшедший летом 1902 года в Красном Селе, во время маневров 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии.
Начальником штаба этой дивизии был полковник Дружинин; и к этому же штабу был прикомандирован только что окончивший Академию штабс-капитан гвардейской конной артиллерии Троцкий, — племянник бывшего командующего Виленским округом генерала Троцкого.
Блестящий офицер Генерального Штаба, отлично владевший языками, богатый, но физически мало представительный, Дружинин высокомерно держал себя с подчиненными и любовью ни среди гвардейцев, ни в кругу «моментов» не пользовался.
Троцкий, молодой красивый парень, развязный, веселый, отлично окончивший Академию, будучи сам гвардейцем, чувствовал себя, как рыба в воде, среди конногвардейской и кирасирской молодежи.

После одного какого-то дивизионного маневра, когда офицеры пришли в собрание на его разбор, за которым обыкновенно следовал обед с хорошей выпивкой, у полковника Дружинина с Троцким началась сразу какая-то пикировка.
А затем во время самого разбора, когда очередь делать доклад дошла до Дружинина, Троцкий не громко, но довольно язвительно позволил себе с мнением своего начальника не согласиться.
Дружинин вспылил, обозвал Троцкого невеждой и даже, кажется, чем то в него швырнул.
Как тигр кинулся атлет Троцкий на щуплого Дружинина, ударом кулака сразу свалил его на пол и, придя в дикую ярость, стал нещадно топтать ногами.
Все так быстро произошло, что никто не успел во время вмешаться.
 
В результате всей этой скверной истории Дружинин был отчислен от Генерального Штаба, и уволен со службы, а Троцкого разжаловали в солдаты.
Во время Японской войны он в звании рядового отличился, получил Георгиевский крест и Высочайшею волею снова был произведен в свой прежний чин, однако без перевода в Генеральный Штаб…»

Вот какой  лихой штабс-капитан Троцкий служил в прославленной 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии!
Вместо того  чтобы картинно заявить  обозвавшему (!!!) его полковнику Дружинину что-то вроде: «Честь имею, господин полковник!  Вызываю вас на дуэль! Вечером пришлю вам секундантов!» (Так ведь, примерно, в нынешнем кинематографе изображаются  ссоры между «господами офицерами»?!) 
Штабс-капитан Троцкий, вместо всей этой «куртуазной» болтовни, не говоря худого слова, «как тигр кинулся» на щуплого начальника штаба собственной дивизии, «ударом кулака сразу свалил его на пол и … стал нещадно топтать его ногами»!!!

Как говорил главный герой фильма «Ликвидация»: «Картина маслом!»

И все это безобразие происходит, во время разбора маневров, в офицерском собрании  знаменитой 1-й гвардейской кавалерийской дивизии.
Посмотрите только какие полки входили в ее состав:
1-я бригада: Кавалергардский Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полк, Лейб-гвардии Конный полк.
2-я бригада: Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества полк, Лейб-гвардии Кирасирский Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полк.
3-я бригада: Лейб-гвардии Казачий Его Величества полк, Лейб-гвардии Атаманский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк, Лейб-гвардии Сводно-Казачий полк.
При дивизии — 1-й дивизион Лейб-гвардии Конной артиллерии: 1-я Его Величества батарея, 4-я батарея; Лейб-гвардии 6-я Донская казачья Его Величества батарея.

Что тут можно сказать?!
Разумеется, далеко не все офицеры русской армии напивались, дрались и матерились, да еще  в присутствии своих начальников и товарищей по оружию. Огромное количество господ офицеров старалось добросовестно служить и честно воевали. Такие офицеры на войне в атаках  шли впереди своих солдат, подавая им пример мужества и презрения к смерти, и, зачастую,  погибали.
Честь им и  слава!

Однако  мы должны понимать, что и в те времена, среди всех категорий военнослужащих, не исключая офицеров и даже генералов, обнаруживались пьяницы, трусы, хапуги, шкурники и  бездельники.
Таких тоже было немало, и нередко именно они определяли «лицо» и боеспособность того, или иного полка в боевой обстановке.
О некоторых примерах этого мы и поговорим в следующей главе.

На фото: группа офицеров 87-го пехотного Нейшлотского полка 13.02.1915 г. Видно, как на самом деле выглядели настоящие боевые офицеры на Первой мировой войне. Никаких тебе золотых погон, все обмундирование и погоны у них обмято, да и одеты кто во что горазд: папахи, фуражки, шинели надетые в накидку и в рукава, кожаные куртки, с ремнями и без них. На войне им уже не до тылового "шика" и строгого соблюдения формы одежды.

(Продолжение: http://www.proza.ru/2019/12/17/573)