Летают в небе самолеты

Жизнь в северной деревне течет медленно. Также медленно и спокойно, как ползет река, растянувшаяся вдоль маленьких старых домов.

Я прыгнул в воду с деревянного, уже разваливающегося мостика. Холодная вода вмиг остудила нагретую августовским солнцем голову; все звуки: крики детей, лай собак, разговоры северного ветра с листвой; стали очень далекими, едва уловимыми. В густой подводной тишине я слышал только собственные мысли, которые сейчас звучали необыкновенно громко и отчетливо; обрывки фраз и ничего не значащие слова вертелись в моей голове и смешивались между собой: «Середина лета… боже, до чего ты смешной… куда прешь, ну же?... НЕБО…» Последнее слово прозвучало особенно резко и перечеркнуло собой всю беспорядочную кучу мыслей. Быстро взмахнув руками, я вынырнул. Вновь закрутился водоворот звуков: смех, ветер, веселые крики, обрывки бессмысленных слов. Хватая ртом воздух, пытаясь заглушить частое, неглубокое дыхание, я прислушивался к разговорам: «Стой! А как же Колька?.. Пойдем купаться!.. Ветер поднялся». Но среди них не было того самого слова, которое крутилось у меня в голове, которое я разложил по слогам и буквам, шепча и произнося его лишь губами, не решаясь сказать вслух. «Н-Е-Б-О».

Сладкий аромат диких яблонь медленно плыл по просторному полю; он будто заигрывал с нами, появляясь то совсем близко, так, что, казалось, можно было поймать его и положить в карман; то где-то далеко, оставляя лишь едва уловимые, смешавшиеся с воздухом нежные ноты. Я пристально всматривался в веснушчатое лицо Степки Зорина, пытаясь угадать его мысли. Его голубые глаза с длинными черными ресницами то вспыхивали искрой радости, что казалось, Степка вот-вот разразится звонким смехом, то задумчиво прикрывались, делая лицо Зорина грустным, даже печальным.

-Степ, о чем ты думаешь?

Он удивленно взглянул на меня и мотнул головой, будто стряхивая с себя туман, сотканный из мыслей.

-Да так, ерунда всякая в голове вертится.

«Не хочет, значит, делиться-то,- подумал я и посмотрел на медово-карамельный горизонт, с протянувшейся по нему полоской подсвеченных лучами солнца облаков,- может тоже о небе думает?»

Я вновь мельком взглянул на Степку. Его тонкие губы растягивались в улыбку, едва скрывавшую зубы, кудрявая челка подпрыгивала от быстрой ходьбы. Зорин смотрел куда-то под ноги, пытаясь удержаться от смеха. «Точно, не о небе,» - подумал я и улыбнулся, смотря на развеселившегося Степку. 

-Надо успеть до дома дойти, пока не стемнело совсем,- сказал Зорин, наконец подняв глаза и взглянув на смешавшиеся с тучами закатные облака всех оттенков желтого: от лимонного до нежного персикового, почти оранжевого.

Я не ответил ему. В этот вечер мысли были какие-то тягучие и длинные, они будто обволакивали и заполняли собой все мое сознание. Степка начал увлеченно рассказывать о своих очередных приключениях. Все истории его обычно заканчивались одинаково: бегством либо от раздразненных собак, либо от разъяренных соседок. Я не слушал его, как позволяют себе не слушать россказни друг друга лишь очень близкие товарищи, наперед зная, что будет рассказано.
Мы шли под пустую Степкину болтовню, то ускоряясь, то еле-еле передвигая уставшие ноги.

Ветер, между тем, разогнал все остатки облаков, прожженных золотистыми лучами, и укутал небо в черное пуховое одеяло. Он суетился и метался среди бесконечного пространства, затевая громкие споры то с одной стороной леса, то- с другой, волновал полевые цветы и травы, рассказывая им необыкновенные истории и свежие новости.

-Дождь собирается. Ливанет скоро, до деревни даже не успеем добежать,- сказал Зорин, не рассказав до конца историю о походе за ягодами в соседский сад.

-Делать нечего, давай ускоримся.

Мы переглянулись и побежали, вдыхая в себя воздух, пропитанный запахом поля и тем особым ароматом, который предупреждает о надвигающемся дожде. Вдруг тучи сгустились, ветер прекратил рассказ небылиц, казалось, все притихло в ожидании чего-то. Мы же бежали в густой тишине, которую нарушал лишь звук ударяющихся об землю сандалий. Все произошло в одно мгновение: хлынул дождь, оглушив притихшую природу и нарушив секундную гармонию. Мы вмиг оказались промокшими до нитки, сандалии утопали в размякшей земле- бежать стало не так легко.

-Какая разница, подумаешь, промокнем, пойдем пешком,- сказал Степка.

Я молча с ним согласился, переходя на шаг и переводя дыхание. Я открыл рот, чтобы поймать пару капель и увлажнить иссохшее горло, хотя знал по опыту детских наблюдений, что это совершенно бесполезное занятие и напиться таким образом не удастся. Очередной раз убедившись в этом, я стал слизывать стекающие откуда-то со лба дождевые капли, которые смешиваясь с потом, приобретали солоноватый вкус. Степка пытался раздразнить ветер, обмахивая свое красное лицо пухлыми руками, и смешно закатывал глаза, делая глубокие вдохи.

-Эй вы, промокли же все, сюда бегите скорее!- закричал откуда-то слева женский громкий голос.

Мы очнулись и подняли глаза, с удивлением заметя, что уже дошли до первых домов, с которых начиналась наша деревня.

-Пойдем, Степка, обсохнем хоть немного, а то ведь до дома еще полчаса, а там, глядишь, может и дождь утихнет, - сказал я.

Мы зашли в маленький деревянный домик. Перешагнув через порог, мы попали сразу в кухню, посреди которой стоял большой круглый стол. Кипел чайник, в соседней комнате бормотал телевизор и слышался чей-то громкий храп.

-Снимайте все сырое-то, сейчас вам теплой одежды принесу. Дед, вставай, гости пришли!- сказала женщина, которая пригласила нас. У нее были светлые, почти белые волосы, собранные в недлинную косу, и маленькие, но улыбчивые глаза. Она была чуть полновата, но полнота эта не портила ее. Определить ее возраст я никак не мог: в ней сочеталась юношеская непосредственность со взрослой грузностью, выражавшейся в тяжелом голосе и легких морщинках.
Женщина принесла нам сухой одежды и после переодевания мы пошли к столу, за которым сидел пожилой человек лет семидесяти, и коренастый мужчина с прямым, чуть насмешливым взглядом.

-Проходите к столу, не стесняйтесь,- сказала женщина, разливавшая в этот момент кипяток,- я вот вышла на улицу, сараи закрыть, смотрю- идут бедолаги, промокшие, озябшие, да пригласила к нам погреться,- объяснила она сидящим за столом.

-Ну раз так, давайте знакомиться. Меня Иван зовут, деда- Яков, отец мне будет, а жена моя- Светлана,- произнес мужичок.

-Меня Митькой зовут, а это-Степка. Мы с купания шли и под дождь попали.

-Грейтесь- грейтесь, сейчас чай ромашковый заварится, с медом выпьете- и красота,- улыбаясь, сказала Светлана.

Мы сидели впятером за кухонным столом, слушали ход настенных часов и барабанящий по крыше дождь, и никто не смел нарушить мелодию случайно спевшегося дуэта. Вдруг дед поднял голову, оторвал тяжелый взгляд от чашки и перевел его на нас.

-А вы откуда будете? Нашенские?- спросил он.

-Ага, мы на другом конце деревни живем, в получасе отсюда,- бойко ответил Степка.

Дед, чуть нахмурившись, громко отхлебнул горьковатый ромашковый чай, известный своими лечебными свойствами, и закутался в шаль, лежавшую до этого у него на коленях.

-Может вам к печке поближе сесть?- предложил я, заметя это.

-Нет, у этой шали другое совсем предназначение. Она мне не тело, а душу греет. Я вот был мальцом, совсем как вы, в жизни ничего не смыслил, а кричал, что любовь- штука ненужная, бесполезная, что люди, себя уважающие, жизнь свою на карту любви никогда не поставят. Я размышлял об этом, смотря в небо, оно меня всегда к себе тянуло. Тогда и пообещал себе, что стану летчиком и никакой любви.  А судьба, вы знаете, штука такая с юмором. Я стал летчиком-испытателем, прозвище еще у меня было «изувер» из-за одержимости небом и излишней строгости в своих убеждениях. Однажды произошел со мной случай. Я тогда не с той ноги встал и сосредоточиться ни на чем не мог, но мне лететь предстояло. Я пытался собраться изо всех сил, себя в чувство привести,- тут голос деда едва заметно дрогнул.
Дальнейший его рассказ сопровождался вставками не к месту, он путал слова, его взгляд терялся где-то за пеленой тяжелых воспоминаний. Я понял, что он совершил какую-то глупую ошибку, и самолет упал.

-Я, ребятки, совсем не помню, что было со мной. Очнулся только в какой-то старой больнице с обшарпанными стенами. И надо мной медсестра, симпатичная такая, с кудряшками, а как в глаза посмотрел ее- карие, проникнутые терпкой глубокой печалью- так и понял, что все вокруг пустое и бессмысленное, кроме этих тоскующих глаз. Любовь вспыхнула у нас обоих мгновенно, обожгла нежные молодые сердца. Прожили тридцать пять лет душа в душу, и все в небо любили смотреть, гадая, где же все-таки его конец. Она умерла в шестьдесят от инфаркта, очень впечатлительная была и переживала обо всем глубоко. А я в ее смерти и нашел конец этой небесной глади- я не мог поверить, что она умерла, а небо осталось, что два моих смысла неотрывно отделились друг от друга. И небо как будто для меня перестало существовать. Но время шло и сгладило все глубокие раны и переживания. Вернулся сюда, в родную деревню, к сыну. А сейчас всё детство вспоминается, матушка, руки ее нежные, самолетики бумажные. Все-таки в конце всегда возвращаешься к началу. В детство, в огромный край, откуда приходит каждый.

Я мельком взглянул на настенные часы. Стрелка показывала одиннадцатый час. Дождь перестал барабанить по крыше, остыл недопитый чай, опустели тарелки с вареньем.

-Наверное, нам пора, спасибо большое за помощь,- сказал я.

-Давайте, ребятки, всего хорошего, заглядывайте,- улыбнувшись, произнесла Светлана.

Обменявшись рукопожатиями с Иваном, мы подошли к деду. Он поочередно потрепал нам волосы своей теплой ладонью и подмигнул.
Мы вышли на улицу. Воздух был проникнут прохладой и запахом августовской ночи с чуть заметными нотками осенней печали. В этом вечере, казалось, была вся бесконечная жизнь, которую нам только предстояло узнать. И какими бы изменчивыми не были наши души, какие бы резкие суждения мы не кидали ветру на суд, мы от истоков своих не отходим, разве что заплутаем в юношеских мечтах о насыщенной гордости, но все равно возвращаемся туда, где все когда-то начиналось, где душа нараспашку и мыслям полет свободный, а время медленным своим ходом кричит, что целая жизнь впереди и нет ничего невозможного.

Я бросил взгляд в темное небо и твердо решил, что стану летчиком.