Дверь

                - Где у вас двери?.
                - Где надо, там и двери.

                из к/ф «Служебный роман»


      История моя столь необычная, что я и сам бы в неё не поверил, если бы ежедневно не сталкивался с её, так сказать, последствиями. Первое время эти последствия чрезвычайно осложнили мою жизнь, и я уже подумывал обратиться за консультацией к знакомому психиатру, чтобы он помог мне избавиться от приобретенной способности. Но потом, как-то притерпелся и даже научился извлекать из неё профессиональную пользу. Впрочем, не буду забегать вперёд.
     Началось всё с того, что меня неожиданно вызвали на дом к Марфе Степановне. Бабуле шёл десятый десяток лет, и я как участковый врач раз в месяц навещал её, хотя она никогда и ни чем не болела. Делал я это и ради профилактики, и из чисто врачебного любопытства, поскольку не мог понять, как человек может прожить сто лет и за весь этот немалый срок ни разу не заболеть. У неё даже зубы были на месте, все тридцать два! Просто феномен, а не старушка!
   Впрочем, не стану лукавить, мне нравилось приходить в этот дом, где пахло старым деревом, осенними яблоками и пирогами. Его гостеприимная хозяйка напоминала мне мою бабушку, которая меня, рано осиротевшего болезненного мальчишку, воспитала и поставила на ноги. По вечерам, напоив меня чаем, бабушка тихим голосом рассказывала мне про старину. Это теперь я понимаю, что рассказывала она о своей жизни, но тогда мне казалось, что повествует она про седую древность, про те стародавние времена, когда снегом засыпало хаты по самую крышу, а на окраинах селений выли стаи голодных волков.

     Марфа Степановна была маленькая, сухонькая, и очень энергичная женщина. Давление у неё всегда (!) было 125 на 80, сердцебиение – 65 ударов в минуту, дыхание чистое, слух и зрение отличные, язык розовый, кожа суховатая, без пигментации, суставы подвижные, мускулатура в тонусе, рефлексы в норме, речь внятная, разум трезвый. Таковы были мои врачебные записи от визита к визиту. В общем, мою подопечную (назвать её пациенткой у меня язык не поворачивается) можно было хоть сейчас записывать в отряд космонавтов.
    По окончании осмотра, она всегда угощала меня чаем и собственноручно испечёнными пирогами, а я, чтобы не обижать её, никогда не отказывался от угощения. За столом Марфа Степановна рассказывала мне, про Революцию и Гражданскую, про тиф 20-х годов, про голодовку в 33-ем, про войну и румынов, что жили у них в хате во время оккупации, про голодные послевоенные годы и про всю свою нелёгкую жизнь. Память у неё была просто феноменальная: она помнила буквально каждый прожитый день. Например, однажды она вспомнила, как 20 апреля 1947 года, в воскресенье, выменяла на толкучке отрез голубого ситца в цветочек, и Нюська-соседка сшила ей красивое платье за кило картошки. Я специально сверился по календарю и действительно это был воскресный день.
    Жизнерадостная старушка помнила тысячи мелочей из своей жизни, о которых большинство из нас забывает, ну, к примеру, когда у дочки прорезался первый зуб, как звали собаку её дедушки, или: какие цветы муж подарил ей на 8 марта в 1956 году и за сколько он их купил. На мой коварный вопрос: а в следующем году, какие цветы он вам подарил, помните? Она, прищурясь, ответила:
- На то 8 марта, кажись, это была пятница (проверил – была пятница!), он принёс мне флакон «Красной Москвы», а на цветы денег у него не хватило.
    Я расставлял сети и при очередной встрече, задавал наводящие вопросы о тех моментах её жизни, о которых она уже мне рассказывала, и Марфа Степановна ни разу не сбилась и не дала мне повода подловить её на неточностях. Делал я это не из злого умысла, а желая убедиться в том, что она действительно досконально всё помнит и значит, не могла забыть про какую-нибудь свою болезнь.
- Что, и даже не простывали никогда? – настойчиво расспрашивал я.
- Не, а когда болеть-то? А работать, кто будет? А за детьми ходить? Нет, милый, не хворала я, слава Богу, - смущённо говорила Марфа Степановна, словно ей было неловко за своё отменное здоровье. – Да, ты чай-то пей, а то остыл совсем. И пирожок попробуй, с вишней.
- Может зуб когда-нибудь болел? – с надеждой спрашивал я. – Или голова? Голова у всех болит.
- Нет, милый, не болел, - терпеливо отвечала старушка, подкладывая мне пирожок. - А, вот, Ванюшка, младшенький мой, сызмальства зубами маялся, наверное, в отцовскую породу пошёл. А потом перерос. 
   Ванюшка меня не интересовал, и я скрупулёзно продолжал своё расследование истории здоровья Марфы Степановны, всё больше убеждаясь в том, что имею дело с чудом - с человеком, который никогда не болел.

    И вот, в четверг, Маша, праправнучка Марфы Степановны, позвонила мне и со слезами попросила приехать к бабушке.
- Что случилось? – спросил я.
- Помирает, - всхлипнула праправнучка на другом конце провода.
- Как помирает? – изумился я. – Я был у неё, неделю тому назад, и она была здоровее всех нас вместе взятых. Упала?
- Не-ет, - заплакала девушка. – Просто помира-ает. Приезжайте скорее, пожалуйста.
- Сейчас подъеду, - я бросил трубку, схватил свой дежурный чемоданчик и помчался на вызов. Нет, я, конечно, понимал, что рано или поздно старушка умрет, и наверняка перед смертью будет хворать. И всё же это стало неожиданностью для меня. Во-первых, я совсем недавно навещал её, и никаких признаков болезни у неё не было. Во-вторых, я так привык, что Марфа Степановна никогда и ничем не болеет, что новость о её тяжёлом состоянии, поразила меня, как гром среди ясного неба.
      В тот роковой для меня день, я в первый раз увидел Марфу Степановну лежащей в постели. Лицо её было восково-бледным и слегка осунувшимся. В красном углу перед иконой Богоматери, горела лампада, которую старушка обычно зажигала по воскресеньям и церковным праздникам.
- Как дела, Марфа Степановна? Захворали? – оптимистично спросил я, беря старушку за руку и машинально отсчитывая пульс – биение сердца было ниже обычного, пятьдесят ударов.
- Помирать буду, милый, - простодушно ответила старушка, её прежде всегда ясные глаза, были слегка затуманены, но в них не было страха.
   За спиной всхлипнула праправнучка, я строго оглянулся на неё, и она, смутившись, вышла в другую комнату.
- Бросьте, Марфа Степановна, - бодренько ответил я. – Рановато Вам ещё помирать. Сейчас давленьице померяем… -  подняв широкий рукав ночной рубашки, я приладил манжет своего древнего тонометра на сухонькую ручку, и стал качать грушу, вслушиваясь в пульс – давление показало 100 на 60.
- Что ж, давление низковато, но это поправимо. Маша! – крикнул я. – Будьте добры, заварите Марфе Степановне крепкого чая и сахара три ложки, а лучше мёда.
    Услышав, как за стеной стукнул чайник, я повернулся к больной:
- Сейчас чайку с мёдом выпьете и…
- Уймись, милый, - с улыбкой, коснулась меня рукой Марфа Степановна. – Не чай мне нужен, а батюшка.
"Батюшка?!" – озадачился я: "Неужели отца зовёт? Старческая деменция?".
- Вот беда с вами! – всплеснула ручками старушка, видимо заметив недоумение на моём лице. - Скажи Маше, чтобы попа позвала, исповедаться мне нужно и причаститься.
- Помилуйте, в Вашем возрасте, прошу прощения за неделикатность, некоторые недомогания это обычное дело! – запротестовал я. – Не нужно никакого попа, у Вас просто давление упало. Это…
- Попа зовите, - не став со мной спорить, твёрдо сказала старушка и прикрыла глаза.
   Я встал со стула, чтобы пойти к Маше и сказать, что Марфа Степановна желает пригласить священника и, повернувшись, вдруг увидел перед собой большую деревянную дверь. Голова моя была так занята мыслями о недомогании пациентки, что я не сразу сообразил, откуда взялась эта дверь, и, попытавшись выйти через неё, с грохотом врезался в платяной шкаф. Ошалев от неожиданности, я тупо уставился на дверцу шкафа, лихорадочно соображая, как я мог перепутать её с дверью в спальню.
- Это не для тебя, милый, - услышал я смеющийся голос Марфы Степановны. – Это моя дверь, а тебе ещё рано туда.
- Как-кая дверь? – заикаясь, спросил я, оглянувшись на старушку и подозревая, что у неё начались видения. И тут же меня пронзила мысль:  "Ладно, бабуля бредит, но разве не ты только что хотел выйти через несуществующую дверь и чуть не залез в шкаф?! Выходит это у тебя галлюцинации! Постойте, но как же так – если галлюцинации у меня, то почему их видит Марфа Степановна?! Или мы вместе сошли с ума?".
    Совершенно растерявшись, я сел на стул, потом с опаской оглянулся через плечо – шкаф стоял на месте, и никакой двери не было.
- О чём это Вы? – осторожно спросил я.
- У каждого человека своя дверь, - загадочно ответила старушка. – Посмотри у меня в ногах, видишь?
  Я посмотрел и ничего не обнаружил. "Бредит, наверное" – мелькнула догадка. И, вдруг, зрение моё сфокусировалось и, прямо у изножья кровати, я увидел, словно соткавшуюся из воздуха, деревянную дверь. Простые, плотно подогнанные, некрашеные доски,  позеленевшая медная ручка.
"Вот тебе раз!" – пронеслось у меня в голове, и я хотел было уже задать дурацкий вопрос:
"Кто приволок это в спальню?" Но вовремя ухватил себя за язык. Никто не мог притащить дверь в комнату так, чтобы я этого не заметил. Может я спятил или сплю дома, и мне снится сон про Марфу Степановну?
    Я осторожно протянул руку, чтобы коснуться двери, пальцы мои прошли сквозь дерево, как будто это была голограмма. Обернувшись к старушке, я спросил ошеломлённо:
- Что это?
- Дверь, - просто сказала она. – Моя дверь. Позови батюшку.
    В этот момент в комнату вошла Маша, неся поднос с бутербродами и двумя дымящимися чашками чая.
- Вот, доктор, и Вы с бабулей подкрепитесь, - сказала девушка, ставя поднос на прикроватную тумбочку.
  Я с интересом посмотрел на Машу, пытаясь определить, видит ли она дверь, но судя по её реакции, ничего необычного в спальне она не увидела.
- Вы видите это? – прямо спросил я, указывая пальцем на дверь.
- Что? О чём Вы, доктор? – встревожилась девушка, озираясь по сторонам.- Что я вижу?
И нахмурив лоб, озадаченно, уставилась на меня.
- Да нет, ничего, это я так, - смущённо пробормотал я и бодро добавил, переводя разговор на другую тему. – Вот Марфа Степановна священника требует.
- Бабуля, зачем тебе священник? – вскинулась Маша.
- Зови, - упрямо сказала старушка.
    Девушка пожала плечами и пошла звонить священнику. Глядя ей вслед, я заметил над её правым плечом маленький полупрозрачный четырёхугольник, похожий на миниатюрную дверцу. Волосы у меня поднялись дыбом и по телу побежали зябкие мурашки.
   Марфа Степановна взяла меня за руку и сказала заговорщически:
- Я знаю, ты видишь. Эх, бедный ты мой, тяжёлый у тебя дар, - старушка скорбно вздохнула.- Намучаешься с ним, но и людям сможешь помогать.
- Какой ещё дар? Нет у меня никакого дара! – замотал головой я.
- Ты видишь двери, через которые мы уходим. Они есть у каждого, - с мягкой настойчивостью пояснила Марфа Степановна. – Я попрошу у Бога, чтобы ты, увидел свои двери только перед смертью. Видеть каждый день свою дверь тяжело.
     Я сидел, открыв рот от удивления, стараясь проникнуть в смысл слов старушки.
- Батюшка обещался подъехать через полчаса! – сообщила Маша, заглянув в комнату, над её плечом колыхалась, едва видимая, призрачная дверца. Я энергично потёр лоб руками. Мне захотелось проснуться. Девушка подозрительно посмотрела на меня, словно  хотела понять, что происходит с их участковым врачом, но, не добавив ни слова, ушла.

   Дождавшись отца Тимофея  –  средних лет румянощёкого бородача в потёртой рясе, я стал прощаться с Марфой Степановной, пообещав вечером заглянуть к ней. Старушка улыбнулась и попросила меня наклониться к ней. Крепко обняв мою шею слабеющими руками, она поцеловала меня в лоб и  тихо произнесла:
- Прощай, милый, не свидимся боле. Поминай бабушку Марфу добрым словом и  жалей бедных людей.
  Я осторожно пожал её прохладные пальцы, едва сдерживая внезапно нахлынувшие слёзы и не зная, что сказать. Марфа Степановна меня перекрестила и махнула рукой: - Иди, с Богом.
    Пятясь к выходу, я бросил косой взгляд на священника, и, к ужасу своему, увидел у него за спиной выкрашенную зелёной краской полуметровую дверь – она реяла в воздухе подобно мусульманскому знамени. Моргая слезящимися глазами, я опрометью выскочил из  спальни.    
     Вечером, позвонив Маше, я узнал, что после исповеди и причастия, Марфа Степановна скончалась.

      С той поры прошло много лет, и я часто вспоминаю свою удивительную пациентку. Женщину, которая вопреки природе вещей, никогда и ничем не болела, прожившую тяжёлую, но достойную жизнь и умершую завидной смертью.
   Я тщетно пытаюсь понять: каким образом у меня открылся дар видеть двери? И имеет ли к этому отношение покойная Марфа Степановна? Может и у неё была такая способность, и она передала её перед смертью мне?  Напрасные вопросы.
   Сначала мой дар безумно тяготил меня. Стоило мне особым образом сфокусировать взгляд, и я начинал видеть двери у моих пациентов, знакомых и обыкновенных прохожих. О, это было кошмарным наваждением!
   Кроме того, первые полгода я в страхе озирался, боясь обнаружить свою собственную дверь, и подумывал о визите к психиатру, потому что мне казалось, что я схожу с ума. В такие моменты, сердце моё замирало, а потом, ухнув в пустоту, лихорадочно билось в стеснённой груди. Смешно сказать, я даже стал панически бояться дверей, а вдруг это та самая?! И я выйду через дверь да не туда! Но, со временем я убедился в том, что не способен увидеть свою дверь и моя энтамафобия постепенно исчезла. Марфа Степановна сдержала своё слово.
    Дар мой, конечно же изменил мою жизнь. Во-первых, я не завёл семью. Посудите сами, разве мог я жениться и стать отцом, имея способность видеть двери своей жены и своих детей? Буду честен: на это у меня не хватило духа. Ведь иногда и у молодых людей и даже младенцев бывают очень большие двери.
     Во-вторых, я приобрёл славу непогрешимого диагноста, который никогда не ошибается насчёт перспектив пациента. Меня часто приглашают к тяжелобольным или умирающим, и я всегда точно определяю: будет жить человек или умрёт. Одним это даёт надежду, другим возможность не тратить понапрасну деньги и должным образом подготовиться к смерти.
    Порой, глядя на лежащего в реанимации полумертвеца, я говорил: он поправится. Коллеги возмущались, бранились, называли шарлатаном и крутили пальцем у виска, а через неделю смущённо отводили глаза или допытывались: как ты догадался, что он выкарабкается, ведь у него не было ни одного шанса?
- Значит, был, - отвечал я. Ну, не рассказывать же им, в самом деле, про двери. Я и помалкивал. Кому хочется прослыть психом?
    Пущенная дотошными реалистами, "научная" версия о том, что я чую смерть носом: "мол, у него столь острое обоняние, что он может определять по запаху степень органического распада", меня вполне устраивает. Людям же нужно разумно объяснять необъяснимое, да, и сам я, по большому счёту такой же. Но как, скажите на милость,  можно объяснить, что такое дверь, тем, кто её не видит? Правда, и для себя я не нашёл сколько-нибудь наукообразных объяснений этого таинственного явления.
    Например, я вижу, что у каждого двери разные, по размеру, цвету и материалу. Маленькие двери указывают на то, что смерть ещё далека, а большие – наоборот. Цвет дверей говорит о виде смерти. Простая некрашеная дверь: о смерти естественной, багровая о смерти от травмы, красная - от огня, чёрная – от наркотиков, синяя – от воды, зелёная – почему-то от пьянства и так далее. Всех цветов не перечесть, поэтому далеко не всегда сразу удаётся разобраться в нюансах.
    Интересно, что у самоубийц, а таких до их смерти я видел двух, двери были небольшого размера, что предполагало долгую жизнь, но они умудрились как-то протиснуться в них. В то же время, у людей неудачно совершивших суицид и оставшихся в живых, двери были совсем крошечные – как не пытайся, а не пролезешь. Заметил я также, что у тех, кто склонен к суициду двери серого или грязно-коричневого цвета.
     В общем, всё это я понимаю, разобрался опытным путём, но откуда двери взялись, я не знаю до сих пор. Они просто есть, вот и весь сказ. И очень хорошо, что человек не видит их. Иначе жизнь его превратилась в несусветный ужас, ведь одно дело знать чо ты когда-нибудь умрёшь и другое постоянно ощущать присутствие рядом с собой двери, через которую тебе предстоит уйти Туда.
   Прежде, как и положено врачу, я был убеждённым материалистом: психика – функция мозга, жизнь биологический процесс, смерть – его прекращение и т. п.. Но теперь… теперь, когда я вижу дверь, я не могу отрицать очевидное. Если есть дверь, значит, есть и душа, уходящая в эту дверь. Это и дураку понятно. А куда она уходит? Трудно сказать. К Богу, наверное.
    Порой я думаю: устрашусь ли я, когда увижу её – свою дверь? Хватит ли у меня мужества, с бестрепетным смирением, как Марфа Степановна, принять свою судьбу, и молча выйти, притворив за собою дверь? Не знаю, но надеюсь, что хватит.